Приобрести книгу в нашем магазине

Самым большим праздником в Бежице был, конечно, Ильин день – 20 июля – праздник завода. Начинался он обедней в "большой" церкви. После обедни, на поляне, перед церковью служили молебен: устраивался престол и перед ним расстилался ковер. Вокруг престола выстраивались в виде каре члены Вольно-пожарного общества в форме, они держали шнур, охраняя престол, а народ стоял позади них. Молебен всегда проходил под открытым небом и, как я помню, под палящим солнцем.

После молебна был парад: пожарный обоз на лошадях в праздничной блестящей сбруе под бравурный марш духового оркестра проезжал галопом по поляне мимо публики и почти каждый год под раскаты грома.

– Это, – говорили у нас,– Илья-пророк катит по небу на колеснице. Жаркий день разряжался проливным дождем. После парада всем членам Вольно-пожарного общества устраивалось обильное угощение: заводская пекарня пекла им очень много пирогов, необыкновенно вкусных, с начинкой из мяса и риса. Наш зять, муж старшей сестры Глаши, был членом Вольно-пожарного общества и приносил нам всем по пирогу, потому что сам он бывал уже к этому времени навеселе и ничего есть не хотел.

Вечером бывало всегда гулянье в "Роще" Вольно-пожарного общества. Начиналось гулянье в четыре-пять часов всякими народными развлечениями и состязаниями: например, любой желающий мог подняться на высокий гладкий столб и с его верхушки достать карманные часы, как премию; либо добежать первым до цели в мешке, завязанном у горла, и получить тоже приз. Самым смешным и забавным считалось состязание в еде пирога с черникой (сезонная еда). На подставке в человеческий рост ставили пирог с черникой, четыре участника располагались вокруг пирога и начинали есть пирог по сигналу одновременно, каждый со своей стороны вглубь. Кто скорее добирался до середины пирога, тот зубами вытаскивал оттуда серебряный рубль. Конечно, многие участники смешили публику, поворачивая к ней свое лицо, испачканное черникой. Были и другие веселые состязания. Весь вечер играл духовой оркестр.

ДЕТСТВО

Счастливая, счастливая,

невозвратимая пора детства.

Л.Н. Толстой

Самое раннее мое детское воспоминание приходится на то время, когда мне было примерно два года.

Помню, это было днем. Матери дома не было (она ушла куда-то далеко, кажется, на базар). Без нее было пусто. Нас – детей – у нее было много. Моложе меня была еще сестра Тоня, малютка новорожденная. Мы – дети – были все "двухлетки", то есть рождались каждые два года. Я хорошо помню наличие моих сестер и брата в тот памятный день: маленькая сестричка лежала в люльке, кроме нее, дома был брат Георгий, старше меня на два года, и его предшественница сестра Мария или Манька, как мы ее звали в семье, а также старшие сестры Лена и Лиза.

Надвигалась гроза; тучи заволокли все небо, стало темнеть. Мы – дети – все собрались в большой комнате. Через большое окно (дом был заводской с большими окнами) было видно, как что-то приближается черное, страшное. В комнате становилось все темнее и темнее. Через прогалину деревьев виднелось свинцовое небо, то и дело прорезываемое молнией. Стоявшие вокруг дома большие деревья шумели и как-то угрожающе стонали. Раньше, до постройки, на этом месте был старый лес, и некоторые огромные деревья сохранились возле домов. Гроза все усиливалась. Молния то пересекала тонкой огненной полоской черное небо, то полыхала огнем. Раскаты грома без перерыва громыхали над самым домом.

Вдруг Манька, сидевшая на подоконнике, говорит угрожающим голосом:

– А труба-то в печке закрыта или нет? Ведь молния может влететь через трубу огненным шаром, разорваться и убить всех нас!

Лиза, как самая старшая, опрометью побежала в кухню, поставила перед печкой табуретку на табуретку, влезла на верхнюю и задвинула вьюшку (у нас была русская печь). Она ловко спрыгнула с высокой табуретки, отряхивая испачканные руки, и счастливая вернулась к нам, говоря:

– Ну, вот труба и закрыта!

Мы все обрадовались, а Манька не унималась и продолжала говорить, как бы пугая нас:

– Труба-то труба, а вот молния может ударить в дерево, расколоть его и зажечь, а от него может загореться и наш дом.

Не успела она договорить, как комната осветилась молнией, и над нашими головами раздался сильный удар грома. Я не выдержала всех этих страстей и начала плакать:

– Ма-ма, ма-ма!

Ко мне подбежала Лиза, присела на корточки и стала меня успокаивать:

– Не плачь, не плачь, Нюточка! Не бойся, мама скоро придет!

Она заботливо вытерла мне глаза подолом моего платья, взяла за руки и повела, вернее потянула в темную переднюю, где стоял сундук. Устроила на нем что-то вроде постели, положила меня, приговаривая:

– Ты закрой глазки, здесь и не видно грозы. Она скоро пройдет. Мама придет домой, и все опять будет хорошо!

Она так тепло говорила, что я почувствовала в ней вторую мать. Мне хотелось ее послушаться, я старательно закрывала глаза, но они опять открывались.

– Ты зажмурь глаза, зажмурь, и тогда уснешь, – приговаривала она, видя, что мои глаза не слушаются меня. Я изо всех сил щурила глаза, но они опять открывались.

– Лиза, я не хочу спать!

В это время опять раздался сильный удар грома – нет, заснуть я не могла. Но Лиза своими пальчиками опустила мои веки. Мне была приятна ее близость и прикосновение. Глаза мои больше не открывались, и я уже не помню, как заснула и ничего больше не слышала.

Что было дальше – не помню, но эту первую страшную грозу и мою милую, нежную Лизу я помню очень хорошо.