Любовь Васильевна Шапорина.

CARTHAGO DELENDA EST


1953 ГОД


«…Узнала, что 26 декабря должна была состояться генеральная “Декабристов” в Мариинском театре. […]
Политбюро думало-думало […] и надумало, что надо еще добавить в оперу Южное общество и Пестеля! Юрий написал в ЦК некоему Михайлову, который этим ведает, что этого делать нельзя и почему этого делать нельзя.
К счастью, с ним согласились, но все же надо еще что-то добавлять. Все эти вставки, добавления, требуемые людьми, ничего не понимающими в музыке и в композиции, конечно, портят оперу, лишают одного дыхания, нарушают цельность ее. Например, из великолепной сцены у Рылеева сама собой вытекает сцена на Сенатской площади. И вдруг вклинивается ненужная сцена у Николая I только для того, чтобы изобразить его трусом и дать ему спеть, что если, дескать, это восстание только дворянское, то скрутить его в бараний рог ничего не стоит, в случае же если подымется войско, народ, – это совсем другое дело.
Николай в ужасе пятился от окна с жестами Бориса Годунова, когда тот кричит: “Чур меня, чур, дитя”. Перед сценой в крепости, перед чудной балладой часового – вставлена камера Рылеева тоже для каких-то политических высказываний. Глупо и, пожалуй, преступно. Беда, коль пироги начнет печи сапожник, а сапоги тачать пирожник».
8 января 1953 г.

«Началось очередное «торможение» (по Павлову), на этот раз направленное против евреев.
Умершему 5 лет тому назад Жданову поставили в свое время неправильный диагноз, и он поэтому и умер, – поди-ка докажи сейчас противное! Щербаков еще раньше отправился на тот свет, ничего убедительного в этих обвинениях нет, а как получаются признания этих врачей и других политических преступников в своих преступлениях, мы тоже знаем. Но простонародье (говоря старыми словами) верит в это, и никто не должен удивляться, если начнутся погромы “в самом передовом и самом свободном государстве, стоящем уже одной ногой в коммунистическом раю”. Евреи в отчаянии. Я поэтому вчера пошла к К.И. Варшавской. Она просто потрясена и, прощаясь со мной, сказала: “Погибла последняя надежда обрести родину”.
Я знаю все их отрицательные стороны, но разве таким преступным натравливанием на целую национальность можно бороться? Это преступно и недальновидно.
Если начнутся погромы, на чью голову падет кровь?
И натравливать на врачей! Сколько я знаю прекрасных докторов-евреев. А вчера соседка, жена рабочего, на мои слова, что детей лечит прекрасная докторша из поликлиники, еврейка, покачала головой: “А почем вы знаете, что она правильно лечит, а не отравляет?” Вот плоды».
15 января 1953 г.



«Сталин умирает. Стендаль писал: “Les tyrans ont toujours raison” [«Тираны всегда правы» (фр.)]. А я добавлю: “Les tyrans meurent toujours tranquillement dans leurs lits” [«Тираны всегда умирают спокойно в своих постелях» (фр.)]. А Генрих IV, Александр II погибают от руки подлых убийц. Seul rois de qui le pauvre ait gardé la mémoire [Единственные цари, о которых бедняк сохранил память (фр.)].
А уж что Александра II помнили крестьяне до самой революции и позже, это я знаю, слышала и видела своими глазами их поминальники. У каждого мужика, у каждой бабы в поминальнике был записан “Государь Император Александр Николаевич”, и они поминали его всякий раз, как бывали в церкви. Был он записан и в поминальной книжке нашей чудесной любимой няни Елизаветы Ивановны Кочневой, жившей еще при крепостном праве. Она умерла в 1905 году 70 лет от роду.
Крестьяне-то хорошо знали цену своего освобождения от крепостного права и совершенно справедливо считали, что Александра II убили “господа” [за уничтожение крепостного права. Мне пришлось слышать в 33-м или 34-м году такое твердое убеждение от старого мужика, который вез меня от станции Некоуз к Морозовым]. А разве графиня Перовская, Николай Морозов, Вера Фигнер и tuttu quanti не господа, безпочвенные господа, не знавшие и не хотевшие знать, на чьи деньги они работают?
Если Ленина до революции в заграничных революционных кружках звали “твердокаменным”, то как же назвать Сталина, с чем сравнить его твердость и безпредельную жестокость?»
5 марта 1953 г.



«8 утра. Прослушала сообщение о смерти Сталина Центрального Комитета партии, Верховного Совета и Совета министров. Как у нас принято, “за упокой” не может кончаться ни одно выступление, даже некролог, так и это сообщение говорило не столько о заслугах Сталина, сколько о роли “великой коммунистической партии Советского Союза” и кончилось за здравие великой советской родины. Можно ли себе представить, чтобы француз воскликнул не “Vive la France” [“Да здравствует Франция” (фр.)], a “Vive ma patrie républiquaine” [“Да здравствует моя республиканская родина” (фр.)]! Вот и я хочу дожить до того момента, когда Россия станет называться Россией, а советский народ (какая безсмыслица!) станет опять великим Русским народом.
Я нашла у Victor Hugo («Littérature et philоsоphie mêlées», 30-е годы XIX века) такие слова: «l’Angleterre se soutient, la France se relève, la Russie se lève» [«Англия держится на ногах, Франция приподнимается, Россия встает» (фр.)]. По-моему, замечательные слова.
Конечно, Сталин был одним из тех, кто внес свою большую долю в созидание этого подъема, несмотря на большие ошибки. Эх, не прочесть мне следующей страницы истории, а там будет все известно: кто что делал, [и кто в чем был виноват], и кто в чем ошибался. Отпадет весь анонимат наших дней.
А все-таки – что готовит нам грядущий день? Или месяц? Апрель?»
6 марта 1953 г.



«Гудят все заводы, пушечный салют, всегда напоминающий обстрел. В Москве похороны. Вся наша молодежь и дети ушли на Дворцовую площадь.
Слушала у Гали по радио речь Маленкова и часть речи Берии …Вэликое наслэдство… Все они гораздо больше говорят о партии, монолитности партии, необходимости сплотиться вокруг партии и т.д., чем о Сталине.
Маленков вообще поторопился. Он не только сапог не износил, он даже похорон не дождался, чтобы перекроить все министерства, удалить кого нужно, других приблизить. Да еще довольно безтактно указал, что это постановление делается во избежание паники. У кого паника? Очень умный шаг – возвращение Молотова на прежнее место министра иностранных дел и привлечение безконечно популярного и любимого всеми Жукова.
6-го была на траурном митинге в Союзе писателей. Зал был полон. Первым выступил сочинитель пошловатых эстрадных номеров и пьес В. Поляков. Говорил просто и тепло. За ним Леонид Борисов – чуть что не рыдал. Лицо искажалось судорогами, нижняя челюсть дрожала, он якобы старался не разрыдаться. Ему 50 лет с небольшим, а на вид все 70.
Поэты начали читать свои стихи. У всех слышались одни и те же слова и рифмы. “Отец” – рифмовалось с “сердец”. Елена Рывина, в черном, взойдя на эстраду, долго не могла начать, кусала губы, всем видом показывая, что еле удерживается от слез. Крашенная стрептоцидом Вера Панова говорила умно, не забыла слегка упомянуть о своем троекратном лауреатстве: “Какое счастье, когда твой труд понравился ему…”
Я была там с А.А. Ахматовой, которая зашла за мной. Она была в Союзе первый раз после 46-го года. Все же и теперь у нее вид королевы.
Салюты кончились, и по радио слышен веселый марш. Le roi est mort, vive le roi [Король умер, да здравствует король (фр.)]».
9 марта 1953 г.

«Из действительной жизни, но похоже на анекдот: Мариэтта Шагинян написала повесть о детстве Сталина, одарила его от молодых ногтей умом, гениальностью, прозорливостью и т. д. Книгу до печатания дали на прочтение Сталину. Десятилетний мальчик предавался философским размышлениям, а Сталин написал на полях: “В это время я гонял голубей”. И наложил резолюцию: книгу не печатать, автора не преследовать. А с другим автором получилось хуже. Аллилуева, сестра жены Сталина, несколько лет тому назад написала свои воспоминания о нем. Книгу напечатали. Артистка Беюл смонтировала ее для своего выступления и, как говорят, мечтала о Сталинской премии, и вдруг книга была запрещена и автор сослан.
Вот уж правда, не знаешь, где найдешь, где потеряешь.
9 марта был опять траурный митинг. Опять читали стихи и просто говорили, все клялись работать с удвоенной силой, чтобы поднять советскую литературу на недосягаемую высоту. Бедные пигмеи. […]
Митя Толстой рассказывал, что на траурном митинге в Союзе композиторов евреи рыдали искренними слезами больше русских, ожидая погромы от нового правителя».
13 марта 1953 г.



«Сейчас, как в 50-м году, распространяются повсюду слухи “из самых верных источников” о вредительской деятельности евреев. Учительница (еврейка) выгнала девочку из класса за шалости. Та спряталась за бак с кипяченой водой и увидела, как учительница вышла из класса, прошлась по коридору и, не видя никого, подошла к баку и бросила в воду какой-то предмет вроде катушки. Когда она ушла, девочка, заподозрив недоброе, пошла в учительскую и рассказала об этом. Воду отправили в лабораторию и нашли в ней туберкулезные палочки (рассказ Кати). Другой рассказ: арестовали докторшу (или сестру), отравляющую детей уколами, прививками. На допросе она заявила, что она не одна, а таких, как она, еще сотни. (Наташа из чесноковских сплетен.)
Кому-то, очевидно, нужно вызвать погром и опозорить наше “коммунистическое государство”, а с ним и весь русский народ на весь мiр».
22 марта 1953 г.



«Давно не писала дневника. […] А за это время произошло несколько многозначительных событий: 1) 29 марта опубликован указ о довольно широкой амнистии, которая, увы! коснется только воров и казнокрадов. 2) Снижение цен. В первый день этого снижения в магазинах стояли в очередях толпы, можно было думать, что цены снижены всего на один день.

3) Вот это, сообщение МВД., это документ потрясающий: «…в результате проверки установлено, что привлеченные… профессора (Вовси, Егоров, Виноградов и др.) и врачи были арестованы бывшим министерством гос. безопасности неправильно, без каких-либо законных оснований….Установлено, что показания арестованных, якобы подтверждающие выдвинутые против них обвинения, получены работниками следственной части МГБ путем применения недопустимых и строжайше запрещенных советскими законами приемов следствия»!!
Тридцать пять лет эти недопустимые приемы допускались и вся судебная процедура на этом зиждилась, что же теперь заставило их признаться в этом? Не угрызения же совести?
В пояснительной статье московской “Правды”, озаглавленной “Советская социалистическая законность неприкосновенна”, стоит: Статья 127 Конституции СССР обезпечивает гражданам СССР неприкосновенность личности!!?
Все объясняют этот поворот нажимом Запада. А кто знает, мы ведь ничего не знаем, может быть, Маленков более честный человек, может быть, он уже знал раньше о недопустимых действиях МГБ, но ничего не мог поделать, может быть, все это покрывалось Сталиным и Вышинским (вот кого не терплю), и теперь, став у руля, он решил бороться и восстанавливать постепенно попранную Конституцию.
Ведь мы живем, придерживаясь кузминской песенки:
Дважды два четыре,
Два и три и пять,
Вот и все, что нужно,
Что нам нужно знать!
Например, мы не знали и не знаем, был ли Сталин в третий раз женат[570]. Ходили слухи, что он после Аллилуевой женился не то на дочери, не то на сестре или племяннице Кагановича. Почему не сказать прямо и просто, что осталась вдова. Сталина канонизировали при жизни, и это привело ко второй Ходынке во время его похорон. Было много убитых, раздавленных, пропавших детей, которых родители находили в морге. Елизавете Андреевне Новской рассказывал живущий в их квартире милиционер, командированный в Москву на время похорон. Люди забирались на крыши, толкали друг друга, чтобы лучше видеть процессию, падали вниз и разбивались. Сталин получил последнюю, посмертную гекатомбу, дополнившую, очевидно, еще не завершенную меру пролитой при нем крови».
12 апреля 1953 г.

«Je me demande [Я себя спрашиваю (фр.)]: перемена нашего правительства – не термидор ли? Ходят слухи о всяких послаблениях усталому народу, но реальны ли они или выдуманы жаждущими их? Будто бы: не будет насильственного займа, увеличат пенсии, введут 7-часовой рабочий день, чтобы облегчить труд. Даже демонстрация 1 мая будет необязательной, пойдут только делегации. Может быть, и амнистия коснется политических «преступников»? Хотя Лида Брюллова пишет, что ее это не коснулось. Но кто знает, что дальше будет. Qui vivra verra [Поживем – увидим (фр.)].
Обменялись речами (в международном масштабе), покивали друг на друга. Из речи Эйзенхауэра: “Мiр знает, что со смертью Иосифа Сталина окончилась эра. На протяжении необычного 30-летнего периода его правления советская империя расширилась и простирается от Балтийского моря до Японского моря, установив в конечном счете господство над 800 млн человеческих душ”».
29 апреля 1953 г.

«В массе весенние настроения, ждут смягчения режима, улучшения жизни, перестали чувствовать этот тяжелый гнет, висевший над страной.
Странное дело, но это так. Кажется, ничего не изменилось, а легче стало дышать. В Москве расшифровывают СССР: смерть Сталина спасет Россию.
Анна Петровна послала машину за своей приятельницей, ученицей и сотрудницей Сергея Васильевича, А.О. Якубчик. Та приехала возмущенная. По дороге она разговорилась с шофером, И.Ф., о смерти Сталина (это происходило в первые дни после его смерти), говорила, какое это огромное несчастье для страны, какое горе! А тот ответил: “Ну что ж, хуже не будет”. – “Как мог он, партийный, так сказать!”
Аннушка, та откровенно рада: “Хоть по радио-то перестали трезвонить. А то ведь с утра и до ночи все Сталин да Сталин. И в песнях и в романсах и везде все одно и то же. А за кровь-то да горе он там еще ответит. У Господа Бога свой суд”.
А я боюсь, как бы майская погода не была аллегорична. После чудесных теплых первых дней вчера было 4° мороза с утра. Летний Егорий не удался, такая была холодина, такой ветер. Я только радовалась, что еще яблони не зацвели.
В газетах не пишут о Сталине, но только и твердят о Партии, о великой коммунистической партии, о том, что этот горний Иерусалим – коммунизм – не за горами. А я не вижу ни малейших признаков. Десятки миллионов невинных людей гниют в ссылке».
7 мая 1953 г.

«Приехали мы в Москву 9-го, и чуть ли не на другой же день радио оповестило об измене Берия и его аресте. Никто не решался произнести его фамилию, говорить об этом. Боялись. Иносказательно называли Берлиозом. Надя рассказывала, что у них в столовой завода служащие сидели, читая газеты, но никто не промолвил ни слова об этой неожиданно разорвавшейся бомбе.
Я слышала много рассказов, и всё от людей, которые могли быть хорошо осведомленными, и складывается следующая картина: Берия хотел произвести 18 брюмера, но оказалась кишка тонка. Он забыл, что 18 brumaire надо совершать после итальянской и египетской кампаний, а базировался на своем происхождении. Один грузин процарствовал 29 лет, почему бы и другому грузину не сесть на царство?
Из Москвы были постепенно выведены все правительственные войска, кроме войск МВД. Все правительство должно было быть арестовано на спектакле «Декабристы» 27 июня. (Это сообщил Юрию Александровичу главный администратор Большого театра.) Кто все это раскрыл или кто донес – неизвестно, но Булганин все узнал и дал знать Жукову. Тот со всей предосторожностью привел ночью в Москву целую дивизию (называли Кантемировскую?).



Они окружили казармы эмвэдэшников, всех разоружили и арестовали, никто не сопротивлялся; Берия был вызван в Политбюро или ЦК (я мало разбираюсь в функциях того и другого), где его арестовали. Был также арестован его сын с женой, внучкой Горького Марфой Пешковой, но ее скоро освободили.
Рассказывают теперь, что Берия славился своим развратом, но за что «разложившиеся» великие князья дарили дворцы и бриллианты, за то Берия награждал ссылкой, причем об этих женщинах не было больше ни слуху ни духу. Приписывают ему и растление малолетних.
Всех министров он держал в страхе, наушничая на них Сталину, снабдив их квартиры звукоулавливателями. Какая грязь, и сколько лет это могло длиться! Он начал работать в ЧК с 22-го или 23-го года.



Летом же был опубликован приказ об уменьшении налогов колхозам, и вообще подняли шум вокруг хозяйственных вопросов. На мой взгляд, опоздали с этим исправлением ошибок. Опоздали на все 25 лет существования колхозов. Там никого не осталось. Раз уж в газетах пришлось сознаться, что скота в 1916 году было больше, чем теперь, на 4 ½ миллиона голов, значит, плохо дело.
Что только не делалось для того, чтобы лишить колхозника возможности иметь собственную скотину. Было запрещено косить по канавам, в лесу, если заставали на месте преступления, осуждали на 5 лет. Все прирезывали своих коров.
Наша молочница рассказывала, что фининспектор приходил всегда с обыском, нет ли скрытой скотины, ходил по хлевам и хрюкал в надежде, что на это хрюканье отзовется спрятанный поросенок. Софья Павловна (молочница) изображала в лицах хрюканье фининспектора, на которое поросенок неминуемо должен был откликнуться, я хохотала до слез. Теперь он больше не является; фуражные магазины полны сеном, отрубями, жмыхами, и можно покупать в любом количестве. Пригородные единоличники в лучшем положении были все время. А в колхозах пусто.
Из университета, из всех учреждений отправляют на уборку картошки сейчас, в конце октября. Только что вернулся из колхоза на Карельском перешейке Ваня Канаев, студент-астроном. Он не только убирал картошку, он косил овес! Воображаю, что в этом овсе осталось, кроме соломы!»
18 октября 1953 г.


«…Пришла А.А. Ахматова, недавно приехавшая из Москвы. […] Я ей говорю: “Ягóда оказался вредителем, Ежов также, а Берия уже обер-вредитель, изменник и т.д. Казалось бы, что простая логика требует пересмотра деятельности этих негодяев и возвращения миллионов невинных, сосланных ими”.
«Как на это посмотреть, – ответила Анна Андреевна. – Можно ведь и так поставить вопрос: Берия был предатель, и может быть, он смягчал судьбы своих приверженцев и давал десять лет, когда люди были достойны расстрела».
В 1938 году судили ее сына, Л.Н. Гумилева, и дали ему 10 лет ссылки. Анна Андреевна подала кассацию. Военный прокурор пересмотрел дело и нашел, что наказание слишком мягко. В то время следующей мерой наказания был расстрел. Целый месяц А.А. с ужасом в сердце ждала решения. Произошла какая-то смена властей, прокурор не то был снят, не то расстрелян, и Гумилев получил 5 лет. Случайность».
7 декабря 1953 г.

1954 ГОД


«Меня вызвали в Союз писателей, чтобы выбрать делегата на профсоюзную конференцию. Присутствовала на открытом партийном собрании. Целый час взрослые люди, писатели, говорили о том, что у них плохо поставлена работа агитаторов (перед выборами в Верховный Совет), что в агитпункте нет каких-то брошюр и т.п. А я слушала и думала: о чем они говорят? Ведь король-то голый. Ведь с агитаторами или без них, все придут на выборы, получат бумажку с каким-то именем и не глядя опустят в урну».
17 февраля 1954 г.

«На днях я была у Маргариты Константиновны [Грюнвальд ] и советовалась с ней.
Все последнее время я мысленно сочиняла письмо Маленкову. Мне хотелось ему написать следующее: Берия казнен, его предшественников Ежова и Ягóду постигла та же участь. Все они оказались вредителями. Почему же дела их живы и апробированы тем самым правительством, которое их казнило? Почему не пересматривают дела миллионов сосланных, сидящих в лагерях или, после отбытия наказания, оставленных пожизненно в таких углах, куда и Макар телят не гонял?
Маргарита Константиновна на это мне ответила: “У вас есть сын, внуки, друзья, которым будет грустно, когда вас сошлют. Неужели они и без вас этого не знают?” И она рассказала мне, что когда она еще жила не то в Уфе, не то в Иванове, она приехала в Москву и, встретив у приятельницы ее большого друга, крупного коммуниста, рассказала ему все обстоятельства своего дела и просила совета, как хлопотать о снятии судимости.
На это он ей ответил: “Не думаю, чтобы это вам удалось. Вы слишком ни в чем не виноваты, чтобы пересматривать ваше дело”».
26 февраля 1954 г.

«Разложение молодежи невероятное. Эльза Вульф теперь работает уже не у подростков-преступников, где проработала 8 лет, а в спецшколе для детей, с которыми не могли справиться ни родители, ни школа. Она говорит, что преступники – это был детский сад по сравнению с этой шпаной. Она в ужасе. Надо будет ее расспросить подробно. Растление молодежи страшнее атомной бомбы.
Сын Дунаевского с товарищем изнасиловали девушку и убили ее. Решив выбросить убитую в Москву-реку, они повезли ее в машине, посадив, как живую, рядом с одним из них. На каком-то перекрестке пришлось остановиться, и милиционер обратил внимание на неестественную позу девушки – им дали по 25 лет. А я бы таких расстреливала».
14 марта 1954 г.

«Меня очень интересует судьба посланной “на целину” молодежи. Ольга Андреевна рассказала, что у них человек десять рабочих-комсомольцев сами, по доброй воле, захотели поехать, директор был очень недоволен, но удерживать не имеют права.
А с завода, где работает Катя, потребовали 19 человек. Люди не хотели уезжать, но им пригрозили, в случае отказа их исключают из комсомола и с завода. Одна девушка отказалась: лучше я уеду в деревню к родным, чем поеду киселя хлебать за две тысячи километров».
28 марта 1954 г.



«На днях произошло очень многозначительное событие.
Сюда приезжал Хрущев; он выступил на закрытом партийном собрании и сказал, что ему поручено доложить следующее: дело расстрелянных Попкова, Кузнецова, Вознесенского и других было пересмотрено, установлено, что их признания были вызваны недопустимыми способами, они не виноваты в приписываемых им преступлениях, их память реабилитируется, семьи возвращаются в Ленинград, и им надо предоставить квартиры!! Женам, по слухам, дается по 10 000, детям по 5000.
Хрущева, очевидно, спрашивали насчет судьбы всех невинно высланных, потому что он ответил, что таковых слишком много, чтобы дать общую амнистию, но предстоит пересмотр всех дел. […] Богатое наследие сталинского владычества».
13 мая 1954 г.



«А Молотов произносит возвышенно-гуманные речи на европейских собраниях, пересмотреть же дела миллионов невинных интеллигентов, замученных хуже всяких вьетнамцев, недосуг.
В арестах после убийства Кирова весь упор был на уничтожение интеллигенции, лучшей ее части».
17 мая 1954 г.

«Сегодня получила наконец ответ от Е.М. Тагер после того, как я послала директору завода, где она работает, телеграмму с оплаченным ответом, будучи уверена, что она умерла. Она мне пишет: “Честное слово, из-за Вас только, чтобы Ваша добрая инициатива не пропала даром и чтоб не зря Вы безпокоились и безпокоили Н.С., я наконец заставила себя написать это заявление”.
Вот выписки из него: “Фактически следователь Лупандин Н.Н. и его помощники (один из них молодой человек, Дьяченко, вел допрос в совершенно пьяном виде) не пытались предъявить какие-либо конкретные, изобличающие меня матерьялы. Вся энергия этих людей была направлена на то, чтобы любым способом добиться подписи под так называемым ‘Сознанием’. В этих целях был развернут целый ряд приемов противозаконного и антисоветского характера: в основном конвейерные 16- и 20-часовые и даже круглосуточные допросы; изнурительная (двухнедельная и больше) вынужденная безсонница, безпощадное запугиванье и другие недопустимые меры воздействия.
Раздавленная этой невыносимой обстановкой, утратив душевное равновесие и самообладание, я согласилась подтвердить сфабрикованное следователем “признание” в моем якобы участии в неведомой мне контрреволюционной организации. В этом я видела единственный способ ускорить ход следствия и вырваться – хотя бы в лагерь или в тюрьму – из этой системы безудержных издевательств….только в ночь перед судом (между арестом и судом прошло полгода. – Л.Ш.) мне вручили обвинительное заключение, из которого я узнала, что привлекаюсь по 8 пункту 58 статьи и что обвинение целиком основано на показаниях писателя Б.К. Лившица.
Ввиду того, что показания Б.К. Лившица являются единственным аргументом обвинительного заключения и имеют для меня слишком далеко идущие последствия, я позволяю себе остановиться подробнее на этих показаниях и на обстановке, в которой они были сделаны.
Перед очной ставкой следователь Лупандин предупредил меня, что, если я хочу остаться в живых и еще когда-нибудь увидеть своего ребенка, я должна ‘ничему не удивляться и все подтверждать, так как это убедит следствие и суд в моем чистосердечии, присущем советскому человеку’. Я спросила прямо в лоб: ‘Значит, чем больше я на себя наговорю, тем меньше мне дадут?’ Следователь подтвердил это чудовищное положение. А моему затуманенному сознанию оно представлялось правдоподобным.
Во время очной ставки Б.К. Лившиц, пробывший до этого целый год в описываемых условиях следствия, производил удручающее впечатление. Его тон, выражение лица, поведение – все указывало на острое нервное расстройство, а может быть, и душевное заболевание.
Глухо и монотонно он сообщил, что является фашистом, контрреволюционером, троцкистом, а я его сообщница.
Я представила себе, что если я буду возражать, то следствие затянется еще надолго и что лучше идти под расстрел, чем возобновлять и повторять все муки последних месяцев. И я выдавила из себя слово: подтверждаю.
Дальше Лившиц показал, что я была организатором террористической группы ‘Перевал’, что я вовлекла в эту группу других писателей (Берзина, Стенича), что я присутствовала при разговоре ‘о роли личности в истории’ и что этот разговор следует расшифровать как призыв к терроризму…
Что касается ‘террористического разговора’, я попросила уточнить его содержание, а также время, место и участников; Лившиц понес такую околесицу, что следователь Лупандин поспешил к нему на помощь со следующим заявлением: ‘Неважно, кто вел этот разговор и где и когда он состоялся; важно то, что такой разговор мог быть’.
Весь судебный процесс, включая опрос подсудимой, совещание судей и прочтение приговора занял ровно десять минут. Председательствующий спросил: ‘Получили обвинительное заключение?’ Отвечаю: ‘Получила’. Второй вопрос председателя состоял из одного слова: ‘Подтверждаете?’ Что именно подтверждаю, он не счел нужным объяснять”.
[В Бийске опять арест, тюрьма, следствие.]
“Тщательно рассмотрев мою жизнь в Бийске за все три года, следователь не нашел материала для новых обвинений. Следствие закончилось, и вдруг следователь в присутствии прокурора сообщил мне, что дело направлено в ООО при МГБ… А прокурор нашел нужным меня обнадежить словами: ‘Много вы не получите, во всяком случае, не более, чем в прошлый раз’.
Я спросила, как это понять: никаких новых дел за мной не обнаружено, а по старому делу я отбыла наказание полностью. За что же мне угрожает новая репрессия?
На это прокурор ответил: Не будем заниматься вопросом, который имеет чисто теоретическое значение… отчасти вы получили в 38-м году недостаточно, надо добавить, отчасти есть другие основания”.
Господи, Тебе отмщение».
16 июня 1954 г.



«“Советская культура”, 21 августа: “Научно-атеистические знания в массы. При Институте истории Академии наук СССР создана специальная комиссия по изучению вопросов истории религии и атеизма под руководством В.Д. Бонч-Бруевича”. Затем идет статья “От случая к случаю”. Начинается так: “Среди некоторой части населения Тульской области еще сохранились пережитки прошлого, в том числе религиозные”.
Все последние дни газеты были полны антирелигиозной пропагандой [7 июля ЦК КПСС принял постановление об усилении атеистической пропаганды]. Так называемая “книжная полка”, т.е. отдел газеты, публикующий книжные новинки, печатал только антирелигиозные названия. Очередное “торможение” по Павлову.
Отчего бы такое гонение на религию? Объясняется это очень просто: лучшая часть молодежи не может мириться с узкоматериалистическими стремлениями и вожделениями окружающей среды, с полным моральным разложением большинства товарищей и идет к Богу, к вере. […]
Тяга к Богу, к высшему идеалу и подвигу пробудилась в молодежи, очевидно, захватила такой большой круг людей, что это перепугало власть имущих, и они воздвигли поход против веры в Бога, против христианства. Чего, чего только не пишут! Я думала, что Маленков умнее. Как он не понимает, что гонение на религию вызовет усиление религиозного направления. Что искренне верующие пойдут с радостью на подвиг. И что верующие не пойдут убивать и насиловать.
Я спросила весной Никиту Толстого, чем объяснить такой сильный ход назад по всем направлениям советской культуры? Человек, пробыв долгое время связанным по рукам и по ногам, почувствовал некоторое ослабление своих пут и попытался распрямить члены. Это испугало. […]
Газета “Печорская правда”, чтобы не отстать от других в антирелигиозной пропаганде, напечатала несколько статей в кабацком вкусе и целый ряд ею сфабрикованных пословиц. Запомнилась одна: “Попу и вору все впору”.
А мы-то ждали весну…»
27 августа 1954 г.

«Анна Андреевна [Ахматова] рассказала тот случай с английскими студентами, о котором я слышала только сплетни.
В апреле этого года в Ленинград приехала делегация английских студентов и пожелала встретиться с Зощенко и Ахматовой. А.А. всячески отказывалась от этого свидания, когда из Союза писателей ей позвонили об этом; “посадите вместо меня какую-нибудь старушку”, – просила она, но все же пришлось идти. В зале на эстраде стояло только три стула – для Саянова, Зощенко и Ахматовой. Среди англичан были, по-видимому, знающие русский язык, так как они попросили, чтоб им дали возможность разбиться на группы и лично поговорить с писателями, которые их интересуют. На это им ответили отказом, они могут говорить только через переводчика.
Они спросили Зощенко, как он отнесся к словам Жданова и к постановлению 46-го года и принесли ли они ему пользу.
Зощенко ответил, что он ни с чем не был согласен. В первые годы советской власти еще живы были мещане, он их и высмеивал. Он не видит, какую пользу могло ему принести пресловутое постановление. Его слова были встречены громом аплодисментов.
То же самое спросили у А. Ахматовой. “Зачем я буду выносить сор из избы, все эти люди – враги нашей страны”, – подумала она и коротко ответила, что согласна и с тем и с другим. Гробовое молчание было ответом на ее слова. […]
В заключение англичане сказали: “Запрещенные у вас произведения Ахматовой и Зощенко пользуются у нас большим успехом”.
Этот случай вызвал много толков, одни обвиняли Ахматову в трусости, другие превозносили ее патриотизм».
22 сентября 1954 г.

«Смерть Сталина была нашим Термидором. Прекратился террор. Сейчас то и дело слышишь о возвращении разных людей. Вернулся поэт Сергей Спасский, сосланный в 51-м году […] …Рассказал, что его высылка была последствием все тех же наговоров Лившица и Юркуна, из-за которых пострадала Тагер. Будто бы они показали, что террористический заговор охватывает чуть ли не весь Союз писателей с Тихоновым во главе.
НКВД знало прекрасно цену таким вызванным побоями и пытками признаниям. Тихонова никто не тронул, а надо же было пугать Сталина комплотами и в оправдание своего существования время от времени выуживать ни в чем не повинных людей и выбрасывать их из жизни. Слава Тебе, Господи, это прекратилось, и стало гораздо легче дышать. Во главе правительства стоят русские люди.
Гонения на религию более или менее кончились, и притом довольно конфузно. Было напечатано большое постановление за подписью Хрущева о том, что вместо антирелигиозной пропаганды у нас начались гонения, даже кое-где с административным вмешательством, а это противоречит Конституции и т.д..
Незадолго перед этим в “Литературной газете” появилась статья “Хамелеоны”. Этими хамелеонами оказались работающий в Эрмитаже очень знаменитый востоковед Добрынин и доктор Богданов-Березовский. Первый служил по вечерам диаконом в какой-то церкви и даже – о ужас! – переводил на русский язык восточных Отцов Церкви.
Доктор Богданов-Березовский отказался вести антирелигиозную пропаганду, сказав, что сам он верующий. В статье обрушились на отделы кадров, которые принимают сотрудников только на основании анкеты (очевидно, надо под микроскопом рассматривать души)».
2 декабря 1954 г.



«В городе паника, непонятно, по какой причине возникшая. Везде многочисленные очереди за мукой, маслом, мясом, сахаром, в магазинах пусто, расхватывают колбасу, макароны, всё. Мне хотелось к дню рождения муки на пирог купить – махнула рукой, увидя толпы.
Последний месяц, правда, были постоянные перебои с маслом, оно исчезало недели на две (плановое хозяйство!), но паника была создана, вероятно, “пятой колонной”, как у нас говорят. А народ напуганный…
Я шла за булкой по Пантелеймоновской и остановилась у ларька, увидев сухой компот. Подбегает запыхавшаяся женщина с испуганным лицом и обезумевшими глазами. Еле переводя дух, спрашивает: “Где спички, где спички, где дают спички?” Я ей показала: на углу Литейной стояла большая очередь у лотка со спичками!»
22 декабря 1954 г.


Л.В. Шапорина «Дневник». Т. 2. М. 2017.


Продолжение следует.

источник