Приобрести книгу в нашем магазине
Золотым кольцом сковали мою молодость друзья,
Замуж вышла не любя, силой выдали меня!
Из народной песни
Сестра Лена была старше меня на шесть лет. В детском возрасте такая разница очень заметна, к тому же Лена была высокого роста и казалась мне намного старше меня; как у нас было заведено, я должна была слушаться ее. Но на деле, несмотря на разницу возраста, Лена была такая живая и подвижная, что мы – маленькие – разницу эту не замечали: Лена бегала с нами – малышами – как ровня.
Из-за своей подвижности и живости Лена не могла ничего делать, что требовало усидчивости и терпения, такая работа у нее всегда выходила "шавыль на ковыль". Зато она охотно выполняла всякую работу, требовавшую движения: помогала матери по хозяйству, носила воду ведрами на коромысле из артезианского колодца; было это очень тяжело, так как воды у нас шло очень много (и на пойло коровы, и на кухню, и на самовары, и на стирку), а колодец был далеко. Ходила она и за коровой, кормила и доила ее. Все это она делала быстро и охотно, тогда как другие дети от этого отлынивали. Ее же обязанностью было относить молоко в больницу, которая покупала его у нас. А если, бывало, мать даст ей что-либо поштопать, и ей не удастся увильнуть, то она так сделает, что не только надеть нельзя, но и посмотреть-то не на что. Мать с трудом распарывала ее штопку и долго бранила ее, бывало. Лена и в школе училась плохо: и в учении не хватало у нее ни терпения, ни усидчивости, все схватывала только по верхам. Но она была общительна, жива, дети ее любили. Как она носилась по школе! А за нею бегали целые вереницы ее друзей – мальчиков и девочек. Ее темные, густые волосы, заплетенные в длинную косу, извивавшуюся по спине, смущали всех: почти никто не мог пройти мимо, не дернув или хотя бы не потрогав ее за косу.
Как ни старались повлиять на Лену, чтобы она стала серьезней, сломать ее живость не могли. Мать часто ставила ей в пример аккуратную, серьезную и усидчивую Лизу, ее хорошую работу, но Лена не могла переродиться. Лизу она скоро переросла и обратилась быстро в высокую, худенькую, стройную барышню. Но по существу она еще долго оставалась девчонкой: бегала с нами – малышами – в лес, мастерица была собирать ягоды и грибы, бегала с нами же на реку купаться, плавала прекрасно: переплывала нашу Десну туда и назад одним махом.
Когда же она подросла, то стала увлекаться вечеринками, и ее охотно приглашали. Вечеринку устраивал кто-либо из молодежи с разрешения своих родителей, предоставлявших для нее большую комнату, куда и приглашались знакомые барышни и молодые люди. Вечер проходил в танцах и играх. Вечера эти очень понравились Лене. Мать же, заметив ее к ним пристрастие, стала бороться с ее увлечением. Но Лена не унималась. Тогда мать заявила, что позволит ей ходить на вечеринки только при условии – ходить с Лизой. Лена принялась упрашивать Лизу:
– Милая Лизочка, пойдем на вечеринку, я за это помогу тебе работать, ведь без тебя меня мать не пускает. Пойдем, дорогая!
Лиза иногда поддавалась на ее просьбы, но чаще отказывалась, ей было неинтересно общество "молокососов", танцевавших очень неуклюже. Тогда Лена пускалась на хитрости: она просила мать отпустить ее к какой-либо соседской подружке посидеть вечерок, а сама брала, незаметно спрятав под шальку-платок, свой вечерний убор. Подговорив подругу, она с ней потихоньку уходила на вечеринку. Когда мать узнала об этих проделках, она сильно отчитала Лену и перестала пускать ее куда бы то ни было одну, – даже в церковь разрешала ходить только с Лизой. И все же Лена ухитрялась удирать на вечеринки. Мать узнала. Наступила расправа. Я еще ни разу не видела мать такой гневной, даже невменяемой. Она била Лену кнутовищем, которое попалось ей под руку. Била куда попало – и по лицу, и по рукам, и по спине. Бедная Лена молча, не пикнув, сносила удары. А мать била ее и приговаривала:
– Я тебе покажу вечеринки, я тебя изуродую, чтобы тебе стыдно было на люди показаться! Я тебе покажу, как без спроса по вечерам ходить!
Мать безжалостно била Лену, а Лена была жалка, как загнанный зверенок, и так унижена, что я, горько заплакав, стала молить мать лучше бить меня, чем Лену. Мать, видно, устыдилась и прекратила избиение. Я до сих пор не могу забыть этой расправы, и сейчас еще, при одном воспоминании, у меня кровь бросается в голову – Лене же все было нипочём, "как с гуся вода". Она скоро забыла жестокое наказание и опять оживилась, и вокруг нее по-прежнему была толпа мальчишек, как будто она была сахарная. Мать бранила ее, что она не умеет себя вести и, учитывая слабости Лены, она, наконец, решилась поскорее выдать ее замуж, даже раньше старшей сестры Лизы. У Лены же в это время начинался роман с одним очень молодым человеком Колей Несоленчиком. Мать противилась их сближению. Как на горе, тут-то и явились сваты сватать Лену за степенного молодого человека двадцати восьми лет, уже мастера цеха. Вот мать и поспешила сосватать ее за "хорошего" жениха. А Лене ведь только что исполнилось шестнадцать лет!
Свадьбу назначили перед Филипповским постом. Начались спешные приготовления к свадьбе, в доме стоял "дым коромыслом". Особо важной частью этих хлопот было приготовление приданого. Девушки-подруги приходили к нам и шили приданое целыми днями под пение свадебных песен. Вечером к невесте приходил жених. На последней неделе перед свадьбой Лену-невесту должны были "хорошенько попарить перед венцом" в бане. Такое предвенечное паренье заключалось в том, что невесту обучали париться веником, чтобы после свадьбы не было бы больно от березовых веников мужа. В назначенный день к нам пришли свахи – пожилые женщины – с березовыми вениками, украшенными ленточками, забрали Лену вместе с ее подругами и с плясками и пением свадебных песен повели в баню. В бане ее парили тоже под свадебные песни и приговоры. После бани все пришли к нам пить чай. Накануне свадьбы те же свахи повезли к жениху приданое Лены. При этом по дороге тоже плясали и пели свадебные песни.
В день венчания – воскресенье перед Филипповками – после обеда стали "наряжать" невесту. Делали это ее подруги. Подвенечное платье было белое, фата длинная, чудесные восковые цветы надели на голову, как венчик-корону. В подвенечном наряде Лена была необыкновенно красива. Ее посадили в святой угол под образами. Мы – дети – и многие любопытные стояли тут же и любовались ею. Заиграл гармонист. Девушки-шаферицы запели грустные свадебные песни, и я помню, как у меня больно сжалось в груди сердце от всей этой картины. Мне было очень жаль Лену. Особенно запомнилась мне одна такая грустная-грустная и протяжная песня:
Снаряжай скорей, матушка родимая,
Под венец свое дитятко любимое.
Я гневить тебя нынче зарекалася,
От сердечного друга отказалася.
Расплетай же мне косыньку шелковую,
Положи меня на кровать тесовую.
Пелену набрось мне на груди белыя
И скрести под ней руки помертвелыя.
В головах зажги свечи воску ярова
И зови ко мне жениха-то старова.
Пусть старик войдет, смотрит да дивуется
На красу ль мою, девичью, любуется.
Лена плакала... И вдруг я услыхала, как кто- то из толпы жалобно так сказал:
– Бедная голубка, выходит замуж за нелюбимого! Мне стало еще больше жаль Лену, просто невероятно жаль... А подруги уговаривали ее:
– Перестань плакать, ведь под венец идешь с ясным соколом!
В комнату, где в углу под образами сидела наряженая невеста, набралось много зевак. Все любовались красавицей-невестой. Но вот вдруг в толпе зашевелились. Расталкивая всех, вперед вышел приехавший от жениха его первый шафер и "дружок". Мать с отцом заспешили благословлять Лену хлебом-солью и иконами. Этот последний момент расставания с родительским домом был необыкновенно трагичен. Лена бросилась со слезами на шею матери и отца:
– Простите меня, простите! – как бы прося их оставить ее еще дома.
Дружок стал торопиться одевать Лену в шубу – было уже холодно. Все как-то сразу заторопились. Брат Георгий с иконой шел впереди Лены и сел напротив нее в пролетке. С ее уходом в комнате сразу стало пусто, мне показалось, что из дома унесли покойника.
В церкви невесту встретил жених, тоже немного волновавшийся, с букетом цветов. В толпе зрителей был и Коля Несоленчик, он ждал, что Лена во время венчания ослушается родителей, откажется от жениха, и тогда он займет его место. Но... венчание прошло благополучно.
Потом был ужин и танцы под гармонию до глубокой ночи в доме у самой старшей сестры Глаши, уже замужней.
На следующий после свадьбы день "молодые" пришли проведать родителей. Я очень обрадовалась, когда снова увидела живую Лену. Свахи перед дверью нашего дома неистово кричали и пели, а потом они стали бить кувшины и всякую посуду, какая только попадалась им под руку. При этом они выражали восторг. Мне было жалко, что они били наши кувшины, а мать радостно шептала мне:
– Это ничего, это хорошо!
Оказывается, битье свахами посуды означало, что Лена была хорошей, чистой девушкой. Мне же тогда все эти обычаи показались дикими, и я себе дала слово, что, если я и выйду когда-либо замуж, то совсем тихонечко, чтобы никто и не знал. Лену же я очень жалела.
После свадьбы Лена резко изменилась: из огненно-живой она стала вдруг тихой, какой-то пришибленной. Коля же Несоленчик, который беззаветно любил Лену, – зачах: видно, не выдержал горя-разлуки и, кажется, скоро умер от чахотки. А жизнерадостность и энергия вернулись к Лене только с появлением первого ребенка. | 
