Приобрести книгу в нашем магазине
Отец мой – крестьянин Орловской губернии. В детстве был еще крепостным пастушком. Молодая помещица (дочь помещиков) занималась с крепостными мальчиками. Отец всегда любил рассказывать нам об этом. Она учила их грамоте и арифметике. Мальчик Костя (имя отца) был способный и легко все усваивал. Молодая девушка обратила внимание на его способности и дополнительно занималась с ним отдельно, обучала его даже немного немецкому языку. Будучи же пожилым человеком, он любил похвастаться иногда некоторыми запомнившимися с детства немецкими словами и выражениями.
Ему было девять лет, когда было отменено крепостное право. Он остался в деревне в своей семье, получившей маленький земельный надел.
Грамота очень пригодилась ему: воинскую повинность он отбывал писарем. После военной службы он уже не вернулся в деревню, а остался в Орле, где отбывал ее. Из деревни забрал свою молодую жену (мать мою), а свою часть надела передал в пользованье братьям, так как боялся, что в деревне с малым наделом семью не прокормит. Жить с братьями вместе опасался из-за споров, которые возникали там на каждом шагу.
В городе семья жила бедно, так как зарабатывал отец очень мало случайной работой, а семья все увеличивалась да увеличивалась. Ища лучших заработков, отец перебрался на Брянский завод в Бежицу, где и получил место рабочего в одном из цехов и заводскую квартиру. Грамотность и способности и здесь помогли ему: его скоро перевели в кладовщики с определенным окладом, хотя и очень маленьким.
Чтобы лучше прокормить семью, отец купил корову. Мать помогала ему: она очень старательно ухаживала за коровой, которая давала много хорошего молока. Молока хватало вволю не только всей многодетной семье, но и оставалось еще на продажу.
Очень скромной была жизнь наша на заводе. Отец, как крестьянин, всегда тянулся к сельской работе: возле дома копал землю, устраивая на небольшом клочке земли маленький огородик. Часто он бродил по окрестным лесам, выискивая порой диковинки, вроде дикого хмеля, порой – хорошие ягодные и грибные места или полянки с хорошей травой, а потом водил и нас туда: либо для сбора ягод и грибов, либо косить траву для коровы. Он хорошо знал лес и любил ходить на охоту. Все свободное от работы время проводил он в лесу. Когда же брал нас – детей – с собою, то рассказывал нам по дороге, как не заблудиться в лесу, как найти выход на дорогу, как разбираться в грибах, съедобных и ядовитых, говорил и о том, когда какие ягоды поспевают, и какие птички когда прилетают и улетают, учил нас узнавать их по пению и щебетанию. Так жил отец.
Семья его все росла: у него было четырнадцать человек детей. Тут как раз подоспела Столыпинская земельная реформа. Землю теперь можно было покупать у помещиков через банк, с рассрочкой на многие годы. Заброшенные имения отдавали на льготных условиях любителям сельского труда. В Бежице нашлись такие охотники, и мой отец вошел в возникшее товарищество. Он тянулся к земле. Как знающий сельское хозяйство, он первым вызвался поехать в купленное товариществом имение "Моски", чтобы наладить хозяйство.
Переехали мы туда всей семьей, бросив свое налаженное, хотя и скромное, хозяйство в Бежице. Отец работал в "Москах" и день и ночь: то бродил по лесам и присматривался, как лучше наладить лесное хозяйство, то занимался скотным двором, где в то время был падеж молодняка, а то отправлялся в поля, где вводился многопольный севооборот. К сожалению, был он там один, а дело требовало и многих глаз, и многих рук.
И из этого предприятия ничего не вышло.
Через два года, не подняв на должную высоту хозяйство в имении, отец вынужден был покинуть товарищество и вернуться разоренным назад в Бежицу, на завод. Насиженное раньше место было потеряно; отец с большим трудом получил работу на заводе и, самое главное, заводскую квартиру. Частные квартиры стоили очень дорого, да и такую большую семью никто не хотел впускать. Помытарствовали мы довольно и очень обрадовались, когда получили квартиру в заводском бараке. Вся семья жила в квартире, состоявшей из одной комнаты и кухни. Правда, для коровы был хлев, да еще сарай с погребом. Эти подсобные помещения дали нам возможность украсить и расширить наше жилище: с ранней весны до поздней осени мы – дети – спали на сеновале.
Отец поднимался рано, когда гудел первый гудок, когда на дворе была еще совсем ночь. Мать поднималась вместе с ним и собирала его на работу: готовила ему завтрак, чтобы взять с собой. Как-то раз, будучи еще совсем маленькой, поднялась и я вместе с ними. Отец натягивал сапоги возле печки, мать резала сало на маленькие кусочки. Их было много этих кусочков, я не спускала глаз с сала. Мне очень хотелось полакомиться, но я не смела просить. Мать, видимо, поняла по моему пристальному взгляду, чего я хочу, и дала мне кусочек. Я с жадностью его съела, и после первой удачи я стала каждое утро вставать вместе с гудком и отцом. Прямо в рубашонке усаживалась я на лавку перед столом в кухне и, не спуская глаз с сала, смотрела, как мать режет его на кусочки. Вероятно, мой взгляд был так пристален, что мать не выдерживала и каждый раз давала мне кусочек. Так продолжалось довольно долго, пока однажды мать не приказала мне строго:
– Я вижу, девочка, ты повадилась к салу, а ну пойди-ка спать на печку, ведь еще совсем рано!
Я почувствовала, что сопротивляться нет смысла и, молча, полезла на печку. На этом и кончилось мое лакомство.
Отец был всегда молчалив и углублен в себя. Казалось, что он все решает какую-то задачу и все не может никак ее разрешить. Худой, с большой бородой, задумчивый, он оживлялся только, когда шел с нами в лес и начинал нам рассказывать про его, леса, жизнь. Иногда же после работы, кончив ужинать, он начинал читать вслух матери и нам какую-либо интересную книгу. На захватывающих местах голос его начинал дрожать, и чтение замедлялось, как бы прерывалось от подступавших к горлу слез.
Но особенно менялся отец, как бы добрел и становился мягким, когда зимними вечерами вместе со всеми детьми он забирался на печку и начинал рассказывать нам сказки! Сказки он рассказывал все одни и те же, но мы слушали их каждый раз, как новые. Сердце замирало, когда приближалась опасность, а когда добро торжествовало над злом, мы неизменно радовались.
Главной особенностью отца была его религиозность и церковность. По всем праздникам (он их все знал хорошо) он ходил в церковь, а после церкви дома обязательно читал акафист празднику. Мы все должны были тоже молиться долго, как и он, и в церкви мы стояли перед ним и истово молились. Честности он был кристальной, и нас ей наставлял. Боже упаси взять какую-либо чужую вещь или сказать неправду! Он всегда нам приводил в пример маленький рассказ "Пятачок погубил", где говорилось, как мальчик один раз не удержался и взял со стола пятачок, забытый матерью. Вслед за пятачком стал уже легче брать другие, более ценные вещи, кончилось же тем, что сделался он вором и попал в тюрьму, где все повторял:
– Пятачок погубил, пятачок погубил!
Большой страх перед грехом внушал нам отец, и этот страх греха мешал нам сделать что-либо плохое. Грех лениться, грех брать чужие вещи, грех ругаться черным словом, грех оскоромиться в пост, грех обманывать и т. д. Страх греха стоял крепкой стеной перед желанием совершить плохой поступок. Я, будучи еще совсем маленькой, не ленилась ставить самовар, то есть не ленилась исполнять самую грязную работу. К чужим вещам никогда не тянулась. Великим постом никто из нас и не думал лизнуть сметаны или выпить молока, хотя они стояли всегда доступно. Слово "чёрт" я долго не решалась произнести и начала ругаться "чёртом", кажется, только уже взрослой.
Завод был отгорожен от поселка забором из досок. Рабочие шли на завод через входные ворота, бросая при этом в ящик свои железные номера и то только в определенные часы. Пройти на завод без номера было невозможно. Эти номера потом в течение дня возвращались рабочим прямо в цехе и, таким образом, регистрировалась их посещаемость. Каждый прогул уменьшал заработок, так как за пропущенный день не платили. "Завод" мы – дети – видели только через щелку в досчатом заборе. Но вот однажды отец сказал нам, что завтра праздник их цеха, и он возьмет нас с собой на завод, на молебен. Мы были этому несказанно рады и кричали:
– Посмотрим близко завод!
Рано утром, нарядившись по-праздничному, мы пошли с отцом на завод. Подходя к входным воротам, я очень взволновалась, сердце сжималось от страха, что нас всех не пропустят. Каково же было мое удивление, когда во входных воротах нас не только не задержали, а радостно приветствовали:
– А, Константин Иванович пришел со своим выводком! – сказал дежурный.
Пройдя ворота, мы увидали большие каменные здания разных цехов, их было так много, как будто это был особый большой город, где между корпусами проходили железнодорожные пути. В праздник не было никакой работы, поэтому не было ни шума, ни стука: не били молоты, не кружились приводные ремни на станках. Кругом стояла непривычная тишина. Конечно, нас интересовали большущие застывшие станки.
– Ты только попади в него, когда он работает, так размелет тебя на крошки! – говорил мне брат Георгий, и я боялась близко подойти даже к неработающему станку, от которого поднимались вверх широкие ремни. Но зато нас умилили милые "игрушки" – блестящие колесики с зубчиками, которые в большом количестве лежали тут же возле станка, в ящике.
Молебен прошел благолепно, так как пел хор певчих. После молебна было угощение присутствующих рабочих, угощали водкой и колбасой с булкой.
У каждого цеха был свой престольный праздник. Потом позже я много раз ходила на завод, на молебны. В разных цехах были свои замечательные "игрушки": то золотые гвоздики, то блестящие спирали, то маленькие гаечки, то колесики, то болтики и многие-многие другие замечательные вещи. У каждого цеха была своя специальность в производстве Брянского машиностроительного завода.
Баловал нас отец вещами своего рабочего места, так он приносил нам с работы неиспользованные квитанционные книжки, которые мы употребляли в нашем детском хозяйстве по-разному: в раннем детстве, при игре в магазин, выдавали квитанционные листочки, как будто чек, покупателю; в школьные годы – они шли на черновики.
До глубокой старости проработал отец на заводе. Так и прожил он почти всю жизнь в заводском бараке с многочисленной своей семьей, не сумев построить себе удобный собственный домик, как делали многие другие рабочие. Отец зарабатывал немного: тридцать пять рублей в месяц, заработка хватало еле-еле на жизнь и учение детей. Учить детей отец очень старался, особенно сыновей, и всегда помогал им. Старшего сына, Тихона, он отдал в ремесленное училище, позднее он стал инженером. Другой сын, Георгий, кончил на землемера и в годы первой мировой войны прошел военное училище и стал офицером. Последних дочерей – меня и Тоню – отец отдал в гимназию, а позднее мы окончили университет по медицинскому факультету.
Кривить душою отец никогда не умел, был честен и бережлив, не пьянствовал, хотя в компании любил выпить и, когда хмелел, пел любимую песню "В старину живали деды веселей своих внучат", кажется, дальше не успевал ее допеть, так как язык заплетался, и мы спешили увести его скорее домой. Если он начинал петь "В старину живали деды...", то это уже было верным признаком того, что он пьян. Мне всегда было почему-то стыдно, когда отец был пьян, и я спешила увести его, тянула за рукав и говорила:
– Пап, пойдем домой!
В пьяном виде отец был очень мягкий и податливый и все говорил о себе и о том, что надо быть честным, тогда все, мол, будут уважать тебя.
С революцией, наступившей в 1917 г., он не мог примириться и часто открыто и смело говорил молодым рабочим:
– Подождите, скоро запоете не такие бравурные песни!
Я же, слушая такие смелые речи отца о революции, боялась, что его арестуют. Много позже я узнала, что рьяные революционеры действительно хотели его "прикокнуть", но из-за его честности и справедливости "рука у них не поднималась на него". Отцу было тяжело видеть крушение всех старых устоев, он ушел с завода под предлогом старости и уехал из Бежицы к сыну. Но и там не хотел быть без дела. В то тяжелое с продовольствием время он уговорил сына приобрести коз, сам ухаживал за ними и пас их. Там же в саду на своем пастушеском посту он и умер, прямо на земле.
Вся жизнь отца прошла в труде: начал пастухом и кончил им же. |
