Приобрести книгу в нашем магазине

Как я себя помню, моя мать тогда была уже немолодая женщина. Да оно и понятно, – я была у нее из последних ее детей – двенадцатая. Из отрывочных ее рассказов какой-либо соседке было ясно видно, что она перенесла много горестей в жизни: с раннего детства она осталась круглой сиротой и жила у своих дальних родственников "ради Христа", всегда понукаемая и, кажется, всегда попрекаемая. Еще совсем молодой ее выдали замуж за моего отца. Ее не учили грамоте, но хорошо внушили ей, что она сирота и должна угождать и услуживать. Так, я слыхала, что она, еще будучи совсем молодой девушкой, помогала разным бедным людям только "ради Христа" или за какое-либо ничтожное вознаграждение. Случилось, что однажды зимою ее послали одну на реку полоскать белье в проруби, как, впрочем, делали тогда все крестьянки. Лед под нею обломался, и она пошла под лед. Каким-то чудом человек, проходивший мимо, увидел это и вытащил ее из проруби. Она после этого долго и тяжело болела, а потом всю жизнь страдала ревматизмом и пила от него всякие настои трав. Страшные рассказы я сама слыхала неоднократно, когда мать рассказывала их своим кумушкам – соседкам, знакомым.

Но в нашем доме она была главным, авторитетным лицом, главным управляющим всего дома. Отец, получив жалованье, приносил всю "получку" домой и отдавал матери.

Как теперь вижу, отец с матерью сидят где-либо в углу и "прикидывают", как употребить принесенные деньги: и корм для коровы в первую очередь надо купить, и новые сапоги сыну Георгию, а то он ходит совсем в рваных, почти босой, зимою, да и другое неотложное есть. "Прорех" всегда находилось много, и надо было очень долго думать, чтобы суметь правильно все сделать, не упустив важного.

Вижу ясно теперь, что мать была всегда озабочена своими нуждами, но молчаливо их переносила, никогда громко не жалуясь ни на что, но я частенько видела, как она тихонько плакала и молилась Богу со слезами, стоя на коленях перед иконами. Как-то раз в сумерки были дома только я, Георгий и мать. Мать сидела в кухне на лавке у окна и, примеряя латку к рубахе, вздыхала – латка была явно мала для большой дыры, она тихонечко плакала. Я и Георгий увидели ее грусть, прильнули к ней и стали, ее жалеючи, ласкать, а Георгий начал даже говорить, что он скоро вырастет, будет зарабатывать много денег и будет все отдавать матери. Мать усмехнулась сквозь слезы и сказала: "Милый сынок, пока солнце взойдет, роса очи выест твоей матери". Мать очень заботилась о своих детях: не только о нас, малышах, но и о старшем сыне, Тихоне, который был далеко от нас, она часто о нем вздыхала.

Дело в том, что, как я слыхала, он учился хорошо и кончил ремесленное училище тоже хорошо и по окончании стал работать у нас на заводе техником, был он рослый и представительный. Скоро женился на польке – дочери лесничего, довольно состоятельного. Старшая дочь его умерла уже взрослой, и все приготовленное приданое двух дочерей пошло младшей, Мане, жене Тихона. Но Маня оказалась совсем плохой хозяйкой. Она просто неряшливо разбрасывала свое приданое. Первое время наши взрослые сестры – Лиза и Лена – ходили к ним и помогали ей по хозяйству: убирали квартиру, мыли полы, стирали белье и все прочее (Тихон получил хорошую заводскую квартиру, как служащий завода). Вот эти-то сестры и рассказывали матери, что Маня хорошие свои платья и белье неряшливо затыкает куда попало, под шкаф, под комод, под сундук, и вообще очень небрежна к вещам. С нами же она держалась очень высокомерно. Стараясь держаться "передовой" женщиной, она делала полу-мужскую прическу, высказывала громко свои "свободные" взгляды на любовь, стремилась стать самостоятельной и независимой, была заносчива и с Тихоном. Прошла Маня школу кройки и шитья, получила диплом, а зашить дыру на своей кофточке не умела, так и надевала рваную. Все это очень печалило мать, и она часто вздыхала, когда речь заходила о Тихоне. Когда же мать сказала им о нашей нужде и попросила помощи, Маня объявила, что помогать они будут ежемесячно в размере пяти рублей, а когда случалась особая нужда (свадьба одной из дочерей) и нужна была сразу солидная помощь, дав необходимое, они потом несколько месяцев уже не давали этой пятирублёвой помощи. Скоро они уехали из Бежицы подальше от нас, вероятно, их смущала близость нашей семьи. А мать-то как плакала о них частенько, особенно, если долго не было письма. Много позже их жизнь исковеркалась, и они оба были несчастны. Но мать этого уже не видела: она рано умерла и до конца оставалась всегда печальной и молчаливой, только прибегала часто к "Царице Небесной", опускаясь на колени и подолгу прося Её заступничества и милости. У нас был большой святой угол, где было много икон, особенно памятна мне большая икона Божией Матери в киоте, перед которой всегда горела неугасимая лампада. Я часто опускалась на колени рядом с матерью и, подражая ей, повторяла за ней: "Заступница Усердная, не остави нас и заступись!"

Мать долго шевелила губами – молилась шепотом, а я, уже повернувшись к ней, не спускала с нее глаз и тоже шептала, шептала... Конечно, мы – дети – частенько бывали дерзки с матерью, в чем теперь раскаиваемся и просим прощения, как когда-то просили в "прощеное воскресенье" перед Великим постом: "Мама, прости меня!"