Любовь Васильевна Шапорина.
CARTHAGO DELENDA EST
1963-1967 ГОДЫ
«Мне сдается, что Хрущев зарвался. Тут и Куба, тут и Африка… Ему бы почитать “Der Tyrann” Генриха Манна.
Он не расстреливает, не пытает, но не стесняется посылать наших Иванов и Петров к черту на рога, биться за чужую землю.
А эти купленные друзья с легкостью изменяют. Как Китай и так далее».
12 марта 1963 г.
«А Пикассо теперь, после головомойки, заданной Хрущевым нашей интеллигенции, отказался субсидировать “Humanité”!!»
И зачем черт дернул Пикассо давать деньги на “Humanité”? Кокетство? В итальянской “Paese sera” было в прошлом году описание его восьмидесятилетнего юбилея. Королевское торжество, с боем быков и тореадорами, привезенными из Испании, концертами Рихтера и т.д.
Какие сложные извилины в мозгах властей предержащих! […]
И будто бы в ЦК пришло много писем от зарубежных коммунистов; Тольятти выступил в Риме о возмутительном отношении к писателям, художникам, композиторам, к искусству вообще. Арагон тоже что-то написал.
Опять же по слухам: в 3-м номере “Нового мiра” должно было печататься окончание воспоминаний Эренбурга. Ильичев распорядился разобрать набор и выкинуть Эренбурга. Разобрали. А после получения ЦК всех этих писем велено было восстановить набор, и воспоминания Эренбурга вышли.
Надо сказать, что я вообще мало люблю произведения Эренбурга, и его воспоминания во время войны малоинтересны.
Разве можно их сравнить с “В окопах Сталинграда” Виктора Некрасова? Вот это писатель. Его тоже обругал Хрущев.
А вся эта демагогия хрущевская вызвана дикой завистью старых писателей и художников с перебитыми Сталиным хребтами к новой, молодой, талантливой и смелой поросли.
Остроумная писательница О. Берггольц вчера же в Союзе писателей порадовала меня: “Мы живем в эпоху непросвещенного абсолютизма”.
Что верно, то верно. […]
Мне все время стыдно, невероятно стыдно перед всем светом. Как можно вслух перед всем мiром говорить такие непроходимые глупости.
“Искусство партийно”. Художники, будьте эпигонами передвижников, композиторы, не смейте двигаться дальше кучкистов. И никто да не смотрит ни вправо, ни влево.
Ой, как скучно. И это все с высоты престола.
Бедная, бедная Россия, когда же Ты вырвешься на широкий и глубокий фарватер, которого ты достойна?»
16 мая 1963 г.
«В конце января этого года получила от Саши письмо. Он пишет: “У антикваров и старьевщиков постоянно натыкаешься на странные вещи, подчас жутковатые. Не так давно я у Марины отобрал потертый медный образок, к которому была привязана бумажка. Перевод: «Снято с русского в Севастополе в 1855 году»”.
Несколько раз я перечитала эти строки, взяла с полки и прочла “Севастопольские рассказы” Толстого. “Севастополь в августе 55 года” я не могу читать спокойно, слезы навертываются на глаза против воли.
И по странной ассоциации я вспомнила март месяц 1935 года: в 1855 году люди умирали за родину, а в 35-м году гибли десятки и сотни тысяч за здорово живешь, по мановению руки патологически жестокого человеконенавистника, гибло крестьянство, а в 35-м году гибла интеллигенция. 45 лет истребляют интеллигенцию, талантливых людей, и никак не могут убить всех, новая поросль подымается на месте срубленных деревьев.
В Женеве в 1960 году мы с Сашей обедали у Н.Н. Алексеева. Он показал нам фотографию тех 22 профессоров и философов так называемого идеалистического направления, которым пришлось покинуть родину. Среди них Николай Бердяев.
Их всех Ленин решил сослать (или выслать) в Сибирь. Жена Каменева (сестра Троцкого) уговорила Ленина дать им возможность уехать за границу, и им был дан пароход. Алексеев не принадлежал к этой группе, он, кажется, был профессором политэкономии (не уверена). Но ему посоветовал уехать приятель, близкий к власть имущим. “Уезжайте, – сказал он, – кровью запахло”. Это было в самом начале 20-х годов.
Гумилева расстреляли в 21-м году. Великого Князя Николая Михайловича тоже. Кровью у нас пахло с 17-го по 53-й год. А сейчас тот же произвол, хоть и без крови, слава Богу. А потом сколько ученых, писателей, поэтов. Все силы направлены на то, чтобы кастрировать Россию. И все не удается.
Несчастная, несчастная Россия. Пора, давно пора составить синодик, список всех погибших, замученных, расстрелянных миллионов русских лучших людей.
И какая богатая, плодородная русская земля, где, несмотря ни на что, рождаются новые молодые силы: Евтушенко, В. Конецкий, В. Некрасов, Ю. Казаков, ученые… Бедный Шостакович со связанными крыльями».
2 ноября 1963 г.
«Ленора Густавовна Шпет рассказала мне осенью, когда была здесь, о гибели своего отца, известного философа и филолога Густава Шпета. Он жил в Москве, как и вся семья. В 35-м году его арестовали и выслали в один из небольших сибирских городов (кажется, Енисейск). Он прожил там два года и стал хлопотать о переводе в Томск, где он мог бы читать лекции в университете. Это была ошибка. Его перевели в Томск, и там он вскоре погиб».
5 января 1964 г.
«Произошел государственный переворот; молча, нелепо, и “народ безмолвствует”. Вот это безмолвие народное угнетает меня до мучительной тоски. Что мы такое? Быдло?
Кто эти новые властители? О Брежневе говорили все, что он глуп, а о Косыгине никто ничего не знает. Кончил текстильный институт. Был мастером на текстильном заводе или комбинате “Маяк” и здорово пил. Лоб умный. […]
Новые властители инкриминируют Хрущеву развал сельского хозяйства.
Эти дни я читала свои дневники начала 30-х годов, время коллективизации и паспортизации. Коллективизация на корню уничтожила все сельское хозяйство, деревни, крестьян. Как страна вынесла войну, мне мало понятно.
Ленинград потерял два с половиной миллиона умерших от голоду за 3 года. Половину населения».
3 ноября 1964 г.
«Была в соборе, заказала отдельную панихиду – сегодня 32 года со дня смерти Аленушки.
Плачу 2 р. 50 к. Мне пишут квитанцию: Ваша фамилия, адрес, подпишитесь.
Нас было семь человек с квитанциями об уплате за заказную панихиду. После общей панихиды у нас взяли квитанции, и священник отслужил одну панихиду для всех семерых! Управляют церковными делами люди, чуждые церкви, по слухам, партийные. Это называется “отделение Церкви от государства”.
Стыдно».
28 декабря 1964 г.
«Екатерина Николаевна Розанова реабилитирована! Арестована была в 1951 году. Осужденные и сосланные за религиозные убеждения до сих пор не были реабилитированы. Это вполне логично. НКВД (или Госбезопасность) прекрасно знала, что грехи всех сотен тысяч, а может быть, и миллионов политических каторжников были фикцией, изобретенной в стенах Министерства внутренних дел. Умер Сталин – фикцию спихнули со стола, как пыль. Недоразумение, извините.
А религию не смахнешь. Это преступление остается в силе, преступник от своей веры не отказывается. Как быть?
В конце концов стыдно стало. А может быть, на Западе стали шуметь… И до меня дошел слух прошлой весной, что в Москве будто бы волна новых реабилитаций. В апреле 64-го года Екатерина Николаевна написала в Москву заявление или просьбу о реабилитации. И вот наконец вчера, 24 июля, она получила эту самую реабилитацию и сможет жить в Ленинграде».
25 июля 1965 г.
«Странное у меня ощущение. Я проверяла перепечатанные на машинке письма Елены Михайловны Тагер по ее письмам. И по мере того, как подходила к последнему письму 56-го года, после реабилитации, у меня сжималось сердце, казалось, что я с ней расстаюсь, что она уходит, что она побыла со мной. Тяжелое, тяжелое чувство.
Исковерканная, загубленная жизнь живого талантливого человека. И миллионы загубленных судеб. Отец Всеволод. Брали людей, ломали, как ломают спички, щепки. Как ее мне не хватает. Не с кем поговорить, отвести душу.
А наши полу-, нет, на четверть интеллигентные управители делают gaffes [промахи (фр.)] невероятные. Самодержавие развращает. И так стыдно. За них и за нас.
Сейчас состоялись два позорнейших процесса.
Арагон пишет: “Я не могу представить, что коммунист с безразличием выслушивает приговор, вынесенный в Москве по делу Синявского-Даниэля. Это событие серьезное по своей значимости, особенно для Франции. Приговор на семь и пять лет в каторжные работы был вынесен этим людям только за то, что они написали и опубликовали тексты, которые с точки зрения обвинения являются антисоветской пропагандой. Обвиняемые протестовали против этого приговора.
…Верить, что неправильное мнение – это мнение преступное, означает создать прецедент более опасный для интересов социализма, чем могли бы сделать работы Синявского и Даниэля. Есть основания опасаться, что могут предположить, будто такой род судебной процедуры присущ природе коммунизма”.
И Арагон заканчивает свою статью: “Не нам диктовать такой большой дружественной стране, как ей себя вести; но мы поступили бы непростительно, если бы не высказали свое мнение”. […]
И процесс аспирантов Технологического института. Они издавали журнал, где были собраны напечатанные в газетах и журналах статьи о бюрократизме, взяточничестве и т.п. Присудили тоже лагеря и принудительные работы!»
24 февраля 1966 г.
«Из дневника, тюремных и лагерных записок Нины Ивановны Гаген-Торн: “Тогда я еще не знала, что страх в тюрьме – необходимость: он гармонизирует сознание во времени… Те, кто разроют свое сознание до пласта ритма и поплывут в нем, не сойдут с ума”.
Елена Михайловна Тагер тоже нашла исход в ритме, в стихах, в драматических кружках. Николай Александрович Морозов в Шлиссельбурге – в математике и астрономии, это тоже “перемещение внимания”, по Льву Толстому».
21 марта 1966 г.
«В похоронах Ахматовой меня поразил огромный наплыв людей, пришедших в Никольский собор проститься на отпевание. Очень много молодежи. И в Комарово поехали. Ахматова никогда не искала популярности, не выступала на концертах, не привлекала к себе внимания. А эта дань человеческого почтения и уважения была как “raz de marée” [“шквал” (фр.)], поднявшаяся внезапно волна из глубинных слоев сердца, вспомнившего те оскорбления и то горе, что Ахматовой пришлось перенести. И перенесла их не сморгнув. И с каким достоинством.
Я свидетельница.
В Москве я была у Анны Андреевны 16 января, был солнечный, чудесный морозный день. Она сидела в коридоре в плетеном кресле. Ей было лучше, уже позволили немного вставать.
Накануне я позвонила по телефону, данному мне Ириной Николаевной, и мне сказали, когда лучше всего прийти. Я приехала в 11½ часов.
“За меня молятся”, – сказала А.А. Приезжала недавно в Москву Аня Каминская, дочь Ирины. Ехала на такси. Шофер спросил: “К кому же вы едете в больницу?” – “К бабушке”. – “Вот еще, к бабушкам нечего ездить такую даль. Вот к отцу, матери, к мужу – понятно”. – “У меня бабушка особенная, это А.А. Ахматова”. – “А что с ней?” – “Больна”. – “Скажите ей, что мы будем за нее молиться”.
Пришла молодая женщина. Прочла, вернее принесла из польской газеты статью польского писателя о своей встрече с Ахматовой в Таормине. (Не знаю, как надо писать: может быть, в Таорминах?)
Настало время обеда, надо было уходить. А.А. потребовала, чтобы Юля (специалистка по польскому языку) непременно довезла меня в такси до дому.
У А.А. изменился цвет глаз, глаза стали светлее, голубые, как у детей. Она немного похудела. Лицо слегка осунулось. Голос был прежний, низкий, ахматовский.
Когда мы шли к выходу, я заговорила о выступлении А. Фадеева в 46-м году в Праге о писателях, которых мы давно выбросили в мусорный ящик (Ахматова и Зощенко). Моя спутница сказала: “Предательство Фадеева теперь всем известно. На всех приказах об арестах писателей стояла подпись Фадеева”».
27 марта 1966 г.
Похороны Анны Андреевны Ахматовой.
«Анна Андреевна мне рассказала: ее пригласили однажды явиться в НКВД (кажется, это было вскоре после реабилитации Е.М. Тагер). Ей дали список писателей (их было семьдесят девять) и сказали, что обращаются к ней как к уважаемой писательнице и лояльной советской гражданке с просьбой прочесть этот список оговоренных и оклеветанных писателей и высказать о них свое мнение.
Семьдесят девять имен. Среди них и Федин, и Тихонов, и многие другие (очевидно, восьмидесятая была я сама, догадалась Ахматова).
Никого там не было такого, кого она могла бы заподозрить в предательстве и вредительстве. Так она им и сказала.
Из этого списка, продиктованного чекистами людям, измученным пытками, побоями, брали по собственному вкусу: так был арестован и сослан поэт Спасский, он после освобождения недолго прожил, сердце устало.
Многие пострадали – не помню имен. А список, по-видимому, был составлен, вернее, написан под диктовку, Б. Лившицем и Юркуном, которых тоже нет на белом свете. Людей, домученных до предательства, уничтожают как нежелательных свидетелей».
16 января 1967 г.
Л.В. Шапорина «Дневник». Т. 2. М. 2017.
Л.В. Шапорина. 1967 г.
Последнюю запись в своем дневнике Любовь Васильевна Шапорина сделала 19 марта 1967 г. А 17 мая она отошла ко Господу…
источник |
