До революции

В сегодняшней Белоруссии в качестве национальной культуры признается исключительно литература на белорусском языке. Классиками считаются Янка Купала, Якуб Колас, Максим Богданович и прочие «письменники», которые, как правило, не нашли себе места в большой русской или польской культуре. Однако на Белой Руси родилось немало выдающихся русских писателей, причём русских не только по языку, но и по духу. Один из них – Дорофей Дорофеевич Бохан.

С.В. Волков убедительно доказал в свое время, что практически весь цвет русской интеллигенции XIX – начала XX столетий – знаменитые писатели, ученые, путешественники, – либо вышел из офицерских семей, либо сам носил офицерские погоны. Дорофей Бохан также был сыном офицера, точнее, генерала. Его отец Дорофей Фаддеевич Бохан родился в 1832 г., надел офицерские эполеты в 1850-м и к концу жизни дослужился до полковничьего чина (1877), а при выходе в отставку стал генерал-майором (1894). Он участвовал в трех военных кампаниях – Крымской войне 1853-56, подавлении польского мятежа 1863 и Русско-турецкой войне 1877-78, причем во время освобождения Болгарии был контужен и награжден боевыми орденами Св. Владимира 4-й степени с мечами и бантом и Св. Анны 2-й степени. На момент рождения сына потомственный дворянин полковник Д.Ф. Бохан служил в 119-м пехотном Коломенском полку, расквартированном в Минске. Там и появился на свет будущий писатель.

Дорофей родился 4 февраля 1878 года и, по примеру отца, избрал для себя военную карьеру. Первым шагом к армии стала учеба в Полоцком кадетском корпусе, который юноша закончил в августе 1895-го. Сразу же после выпуска из корпуса Дорофей поступил в петербургское Константиновское артиллерийское училище, по окончании которого 13 августа 1897-го надел погоны подпоручика с цифрой «30» – шифровкой 30-й артиллерийской бригады, расквартированной в Минске. Поселился Бохан на ныне не существующей улице Юрьевской (располагалась примерно между улицей Янки Купалы и Октябрьской площадью). К этому же году, 1897-му, относятся первые опыты юного офицера в журналистике. Подобное было тогда обыденным явлением: скорее удивлял офицер, никогда не пробовавший силы в прозе, поэзии или критике. А Бохан быстро проявил себя во всех этих ипостасях.

Более того, первый же его опыт стал серьезной заявкой на исторический труд, ибо речь шла о переводе «Слова о полку Игореве». Его 19-летний подпоручик издал в Минске, в типографии Тасьмана; «древнерусская поэма в поэтическом переложении Д. Бохана, с введением, примечаниями и историческими комментариями», стилизованная под народный эпический стих, заняла 79 страниц. В предисловии юный переводчик пояснял, что не ставит своей целью соревнование с переводами А. Майкова, Н. Гербеля и Л. Мея, но желает «ознакомить возможно больший круг читателей» с памятником древней литературы, надеясь, что его перевод пригодится «для домашнего чтения и для употребления в классе». Дорофей Бохан стал самым юным в истории мировой литературы переводчиком «Слова…», все другие переложители древнерусского эпоса приступали к нему в зрелом возрасте, как правило, будучи уже знаменитыми литераторами.

В 1901 году увидела свет первая большая (95 страниц) работа Бохана-этнографа – «Минские предания и легенды». В ней поручик-артиллерист собрал множество устных рассказов, бытовавших среди коренных минчан и посвященных их родному городу. Изложены они были живо и непринужденно, иногда в прозаической, иногда в поэтической форме. Конечно, сейчас уже трудно судить о том, что именно Бохан действительно слышал в детстве на минских улицах, а что – вольно интерпретировал, но факт остается фактом: без «Минских преданий и легенд» и сегодня не обходится ни один исследователь истории Минска. Ведь следующая подобная книга, «Минск в легендах, мифах и преданиях» В. Воложинского, увидела свет только в начале 2010-х.

В отличие от «серьезных» произведений, печатавшихся под собственным именем, многочисленные статьи и заметки в минских газетах Бохан подписывал псевдонимами: Минчанин, А. Серебряный, Н.М. Серебрянский, М.И. Чернявский, Д. Слижень, Вова Крутиков, Додо, Д.Б., Н.С., М.Ч. и другими. Однако и собственные его имя и фамилия отлично вписывались в контекст эпохи: ведь «Бохан» с белорусского переводится как «буханка», а имя Дорофей звучало вполне «народно», и, таким образом, сочетание «Дорофей Бохан» выглядело рядом с псевдонимами наподобие «Якуб Колас» или «Янка Купала» абсолютно адекватно. Он быстро приобрел популярность у читателя, и на рубеже веков в Минске практически не было газеты, хотя бы раз не опубликовавшей Бохана на своих страницах. Он сотрудничал с такими изданиями, как «Минский листок», «Северо-Западный край», «Минский голос», «Минские ведомости», «Северо-Западная жизнь», «Окраина», «Белорусская жизнь», «Северо-западное слово». Очерки, заметки и фельетоны Бохана быстро создали ему репутацию минского «короля репортажа».

Особенно интересны эстетические принципы молодого критика, изложенные им в его работах. Так, в статье «Эмиль Золя и натурализм» Бохан, воздавая должное таланту Золя и его общественной позиции, утверждал, что натурализм – тупиковое направление в литературе, приводящее к «неврастении духа», от чего «один шаг к реакции и застою»; будущее, по Бохану, - за реализмом, отход от которого мстит даже очень талантливым авторам. В отклике на книгу Д.С.Мережковского «О причинах, упадке и новых течениях современной русской литературы» Бохан убежденно и аргументированно спорил с Мережковским, противопоставляя его тезису об «упадке» такие «вечные» фигуры русской литературы, как Чехов, Толстой и Короленко.

Литературная и журналистская деятельность Бохана шла параллельно с его служебными заботами и личной жизнью. В самом начале века молодой офицер обзавелся семьей – женился на дочери потомственного дворянина Минской губернии Софии Феликсовне Амброшкевич, 14 апреля 1902 г. в семье родилась дочь София. 28 августа 1900 г. он стал поручиком, занимал в 30-й артбригаде должность делопроизводителя батареи. Вопреки распространенному мнению, он не участвовал в Русско-японской войне – хотя 30-ю артбригаду и перебросили осенью 1904-го на Дальний Восток, в боевых действиях она задействована не была и весной 1906-го вернулась в Минск. Бохан к этому времени был произведен в штабс-капитаны (25 августа 1904 г.) и переведен в 27-ю артбригаду (28 июня 1905 г.), расквартированную в Вильне; так в жизни Бохана впервые появился город, с которым будет связана большая часть его жизни.

Для молодого литератора это время ознаменовалось выходом первой поэтической книги – поэмы «Из тьмы веков». Изданная в Либаве (ныне латвийская Лиепая), она также продемонстрировала обостренный интерес автора к русской старине.

Начало века ознаменовалось для Российской империи чередой бурных событий – Русско-японская война «совпала» с революцией 1905-07 гг. Страна стремительно «левела» в тех или иных формах, затронули протестные настроения и часть офицерского корпуса. Именно к таким молодым, «прогрессивно настроенным», как тогда говорили, офицерам относился и Дорофей Бохан. Когда именно он увлекся «демократическими веяниями», сказать трудно, но можно предположить, что определенное влияние на него оказал круг общения – минские литераторы и журналисты. Активная политическая позиция офицера минского гарнизона не могла не привлечь внимания – заниматься политикой офицерам было запрещено, – и 21 января 1907 г. штабс-капитан Дорофей Бохан вынужден был уйти в запас. Его первый орден – Святого Станислава 3-й степени «за особо усердную службу и труды во время военных действий» – нашел его уже «на гражданке», 20 мая.

Вскоре после этого события, в том же 1907-м, Бохан возглавляет в качестве редактора-издателя отдельный печатный орган – общественно-политическую и литературную газету «Голос провинции». Основанная летом 1906-го, газета была рупором партии кадетов и к 288-му номеру, на котором ее принял Бохан, успела неоднократно привлечь пристальное и неодобрительное внимание власти. Под редактурой Бохана вышло 18 номеров, после чего постановлением Виленской судебной палаты «Голос провинции» был приостановлен «до судебного приговора». Причиной послужили статья «Бессовестность или недомыслие», которая была расценена губернским жандармским управлением как «возбуждение в народе вражды к дворянству и служащему сословию». Несмотря на краткую жизнь, «Голос провинции» успел стать заметным явлением и высоко ценился в среде либеральных читателей как в Минске, так и в Вильне.

Судебный приговор не заставил себя ждать – за публикации в «Голосе провинции» Бохана приговорили к шести месяцам заключения в минском «Пищаловском замке» – городской тюрьме, причем вместо полугода писатель пробыл в камере восемь месяцев. Одновременно с ним там отбывал заключение и Константин Мицкевич – будущий Якуб Колас.

Выйдя из заключения, Бохан продолжил заниматься любимым делом – литературой во всех ее проявлениях. Рецензии и отзывы Бохана дают понять, что его внимание привлекали и самые свежие литературные тенденции, например, футуризм. В то время как многие авторитетные критики предавали его анафеме, Бохан в отзыве на выступление В.В.Маяковского 11 февраля 1914 г. заявлял: «Он не только большой умница, но и, несомненно, очень талантливый человек. Его продолжительная речь-лекция, произнесенная с большим подъемом и чувством, произвела на публику ошарашивающее действие: все было так ново, так оригинально, так любопытно».

В 1914-м началась Первая мировая война. До недавнего времени было неизвестно, где и как именно встретил ее Бохан, однако благодаря хранящимся в РГВИА документам этот период его жизни становится более ясным. Оказывается, Дорофей Дорофеевич был призван в ряды армии из запаса прежним чином, зачислен в ряды 30-й парковой артбригады – и быстро успел отличиться в деле, о чем свидетельствуют полученные им боевые ордена Святой Анны 4-й степени «За храбрость» и Святой Анны 3-й степени с мечами и бантом. 31 июля 1916 г. офицер был произведен в чин капитана.

После 1916 г. служебная карьера Д.Д. Бохана по архивным документам не прослеживается. Мы можем только догадываться, где и как он встретил известие о февральском перевороте, чем занимался весной-летом 1917 г., когда страна переживала резкий эмоциональный подъем, сменившийся столь же «пикирующим» спадом. Из его воспоминаний («Виленское слово», 31.05.1921) известно лишь, что ряды армии он покинул летом 1917 г., будучи командиром части на Румынском фронте, когда солдаты превратились в «толпу митингующих дураков». И, судя по дальнейшему развитию событий, преобразования в жизни России Бохан воспринял без воодушевления – причем как «демократические», так и коммунистические. От его радикализма 1905-07 гг. не остается и следа – метаморфоза, через которую прошли многие «левые», дожившие до 1917-го.

После возвращения в родной город отставной офицер продолжил литературную и журналистскую деятельность в одной из популярнейших городских газет «Минский голос» (издавалась с 1909 г.), с чьим издателем В.И. Тасьманом его связывали давние дружеские отношения. По-видимому, 1918-й, год германской оккупации Минска, прошел для него относительно спокойно, однако ситуация изменилась с установлением в Минске Советской власти (январь 1919 г.)

При Советской власти

Сам Дорофей Бохан так описывал начало жизни при Советской власти: «Работая, как журналист, в течение всей своей жизни, я не оставил пера и в то тяжелое время, когда к нам пришла "новая власть" – большевики.

Приблизительно за неделю до их прихода наш издатель В. И. Тасьман, никому не говоря ни слова о своих планах, самым добросовестным образом уплачивает всем сотрудникам газеты "Минский Голос" и наборщикам своей типографии - за неделю вперед и заявляет, что едет в Ригу... лечиться.

Зная и видя, что он совершенно здоров, мы, конечно, недоумевали. Но издатель лучше нас был осведомлен и знал, что делал. <…> Через несколько дней я прихожу в редакцию на работу, "делать номер" - и нахожу в кабинете редактора заседание: собрались все наборщики, ждали меня. Было также два или три сотрудника.

Не буду подробно рассказывать, что говорилось, но дело свелось к тому, что В.И. Тасьман с семьей уехал, бросив все на произвол судьбы, и мы, если пожелаем, можем продолжать свою газету сами, на коллективных началах, либо закрыть ее.

Решили вести».

При большевиках «Минский голос» продержался недолго. Вскоре газета была закрыта, а Бохану предложили должность «в канцелярии Наркомпроса Белорусской Республики», которая разместилась в так называемом Архиерейском доме (ныне – минский проспект Независимости, 24). Нарком А.Г. Червяков назначил Бохана в издательский отдел, где одновременно с ним работали также Вацлав Ивановский и Северин Людкевич; первый впоследствии стал бургомистром оккупированного нацистами Минска, второй в 1932-33 гг. занимал пост министра сельского хозяйства Польши. Непосредственной начальницей Бохана в отделе стала ветеран «Земли и воли», одна из организаторов I съезда РСДРП и переводчица Маркса Е.А. Гурвич.

Бохану доверили издание учительского журнала на трех языках – русском, белорусском и идише. Успел выйти один номер этого журнала. «Жили мы дружно, – вспоминал Бохан. – Разговоры велись самые антикоммунистические. Комиссар Червяков, сам бывший народный учитель, проявлял в то время даже известный либерализм». Вероятно, свою роль сыграл и тот факт, что Червяков в прошлом тоже был офицером русской армии.

Помимо работы в Наркомпросе, Д.Д. Бохан занимался также общественной деятельностью. Он руководил Союзом православных приходов Минской епархии, тесно сотрудничал с епископом Слуцким Мелхиседеком (Паевским). Именно Бохан организовывал в 1919 г. знаменитые крестные ходы, о которых вспоминал протоиерей Б.Васильев: «В особенности верующим запомнились крестные ходы, предводительствуемые Мелхиседеком. Они совершались с Крупецкой иконой Божией Матери. Торжественная процессия всегда останавливалась перед Свято-Екатерининской церковью… Здесь служился перед иконой торжественный молебен…»

Благодаря атмосфере неопределенности и «временности» новой власти на своей должности Бохану удавалось сделать немало. Об одной своей инициативе 1919 г. сам он вспоминал двадцать лет спустя:

«Союз постановил организовать обучение детей Закону Божьему частным порядком, вне школ, откуда религия уже была изгнана. О. Павловский, кафедральный протоиерей, предложил для занятий ризницу Собора, где дети могли бы заниматься по особому расписанию. Но это оказалось невозможным: контрреволюционные собрания не допускались...

Что было делать?

Посоветовавшись с владыкою, я решил рискнуть: отправился с докладом и с готовой для подписи бумагой к Червякову.

– А, товарищ Б., что скажете?

Только я заговорил об уроках религии, как он меня прервал:

– Это ведь ваша штука с архиереем – крестный ход в Крупцы, с этой, якобы чудотворной иконой?

– Причем же тут я? Это союз приходов организовал, а советские власти разрешили...

Червяков рассмеялся:

– Толкуйте о разрешении! Если бы не железнодорожники и не их охрана из нескольких сот человек – добром бы не кончилось.

– Но ведь кончилось хорошо – и слава Богу!

– Отучайтесь вы от этого Бога!..

А сам смеется. И я рискнул.

– Товарищ комиссар, я пришел просить вас разрешить нам частным образом заниматься Законом Божиим.

– Что? Чтобы я разрешил?

– Да ведь никто и знать не будет! В Соборе... Ведь молиться же можно... Это - чтобы только не разгоняли...

И к моему удивлению – Червяков бумагу подписал. Благодаря этой "охранной грамоте" уроки Закона Божия продолжались много месяцев».

Надо сказать, что заниматься подобной деятельностью в советском Минске было весьма небезопасно. Недаром в церковно-приходской летописи, которую вел протоиерей о. Иоанн Пашин, обстановка в городе описывалась так: «Репрессии со стороны большевиков, особенно в Минске, усиливаются. Бесконечные аресты и частые расстрелы. Город стонет». В конце концов подвергся репрессиям и издательский отдел канцелярии Наркомпроса. В мае 1919-го были арестованы и отправлены в Смоленск В. Ивановский и С. Людкевич. Бохан арестован не был и с советскими госучреждениями не эвакуировался, он оставался в Минске и при поляках.

Подобные резкие повороты судьбы удивляют сегодня, но выглядят, увы, обыденными в годы постоянных перемен и потрясений. Например, Янка Купала, при большевиках служивший в библиотеке Наркомпроса и тесно общавшийся с Боханом, тоже провел оккупационные 1919-20 годы в Минске, при этом весьма активно печатаясь в  том же «Минском курьере» и занимая пост вице-председателя Временного Белорусского национального комитета. Провели год при польских оккупантах такие известные в Белоруссии деятели культуры и науки, как Е. Карский, Е. Мирович, В. Игнатовский, А. Смолич, М. Чарот, Б. Тарашкевич, А. Гарун; что характерно, впоследствии этот «год при поляках» никак не сказался на их советской карьере.

А вот на карьере Бохана – сказался. Возможно, сыграли роль его происхождение (потомственный дворянин, сын царского генерала, сам офицер царской армии, домовладелец), возможно – то, что в оккупированном Минске он был гласным городской думы. Так или иначе, после возвращения в Минск красных осенью 1920 г. Бохан подвергся аресту. В декабре 1920 г. Бохан сбежал в Вильну, которая тогда являлась столицей марионеточного государственного образования Срединная Литва, фактически подконтрольного Польше.

Бохан писал об этом побеге в газете «Виленское утро» (16.02.1921): «Когда, на Рождество 1920 года, мне удалось бежать из советского рая, я, набросившись в Барановичах на газеты, с искренним изумлением прочитал в варшавской «Свободе» о том, что вся Белоруссия находится в огне восстания. Я прибыл из Минска, где было, правда, уже голодновато, было холодно, был террор чрезвычайки – но ни о каких восстаниях не было речи».

В эмиграции

В Вильне Бохан поселился на тогдашней городской окраине – в Маркутье, на улице Бельведерской, 30 (ныне Belvederio gatve, 30); да и сегодня Маркучяй – это не центр Вильнюса, а район, находящийся, что называется, на отшибе. Дом сохранился, это трехэтажная деревянная усадьба, выходящая на тихую улицу скорее дачного, нежели городского обличья.

В Срединной Литве Бохан быстро включился в местный литературный процесс, причем буквально сразу же обозначил свои политические симпатии. Уже в январе 1921 г. газета «Виленское слово» публикует его стихотворный фельетон «Спор», где изображена дискуссия «шляхтича местного» с литовцем по поводу дальнейшей судьбы Вильны; легко заметить, что в этом споре автор, хотя и неявно, занимает сторону литовца. В июле 1921 г. та же газета опубликовала его переводы с литовского языка – «Литовцу» Майрониса и «Родина» Свирно Жвине. Этот шаг, при всей своей внешней незначительности, позволяет сегодня пролить свет на позицию Д.Д. Бохана тех лет: в Срединной Литве литовцы находились на положении национального меньшинства, и подчеркнутый интерес поэта именно к литовской тематике, да еще патриотической направленности, давал понять, что «магистральный», официально навязываемый властью польский патриотизм вызывал у него отторжение.

Главной же темой литератора стала его Родина – Россия. Оказавшись за ее пределами, Бохан словно впервые увидел свое несчастное Отечество. В его творчестве начинают звучать отчетливые антибольшевистские ноты; уже в начале 1920-х его смело можно назвать тем, кого в СССР впоследствии клеймили «певцами контрреволюции».

Так, на сообщение газеты «Голос России» о том, что «ВЦИКом все журналисты, проживающие заграницей и работающие в эмигрантских органах периодической печати приравнены к тем противникам советской власти, которые выступали против последней с оружием в руках», поэт откликнулся ярким стихотворением:

Похожие на эту темы Д.Д.Бохан затрагивает и в таких стихотворениях, как «Новый год», «В день Рождества», многих других.

Единомышленников и поклонников своего творчества Бохан встретил в Виленском русском обществе, при котором 4 января 1922 г. начал действовать литературно-артистический кружок (улица Мицкевича, 23, ныне проспект Гедиминаса, 23; позднее в этом здании размещалось легендарное вильнюсское кафе «Неринга», воспетое Иосифом Бродским; ныне здание полностью разрушено изнутри и перестраивается с сохранением фасада). Официальное вхождение Срединной Литвы в состав Польши (апрель 1922 г.) не нарушило деятельность этого кружка. Более того, Дорофей Дорофеевич со временем приобрел в нем статус наиболее авторитетного и уважаемого человека, литературной «звезды» Вильны 1920-30-х годов.

В 1925 г. при университете Стефана Батория была организована литературная группа «Барка поэтов», в которую вошли пишущие по-русски местные литераторы - Г. Розвадовский, К. Оленин, И. Петров, Т. Соколова, М. Боженяков, А. Румянцев. Возглавил «Барку поэтов» Дорофей Бохан. Кружок функционировал три года.

26 апреля 1934 года в составе в составе Литературно-артистической группы Виленского русского общества Д.Д. Боханом была создана поэтическая группа – Виленское содружество поэтов. Его возглавила певица и поэтесса И. Фаркович, ее заместителем стал председатель Кружка авторов при Союзе русских студентов Х. Козловский.

Разнообразна палитра Бохана-журналиста виленского периода. Он был редактором-издателем газеты «Искра», редактировал литературно-художественный ежемесячник «Утес», активно сотрудничал в «Виленском утре», «Нашей жизни», «Нашем времени», «Русском слове». Отдельно стоит отметить интереснейший опыт совместного русско-белорусско-украинского журнала «Народная нива», издателем и редактором которого выступил Дорофей Дорофеевич, - его давняя мечта о тесном сотрудничестве всех «славянских племен» отразилась здесь наиболее ярко.

В 1930-х гг. Бохан неоднократно подчеркивал свою верность классическим канонам мировой и русской поэзии и называл себя убежденным пушкинианцем, которому «трудно наслаждаться произведениями поэтов новейших школ». Бохан «отказывался считать поэзией ту заумную ерунду, которую оптом создают парижские и пражские «знаменитые» стихописатели»; для него была неприемлема как «левизна в поэзии», так и «левизна в политике». Признавая право на эксперименты в поэзии ХХ в. только за Блоком, Бохан считал, что Есенин и Гумилев «особенно интересны, изящны и привлекательны именно в тех произведениях, где «больше всего Пушкина» и «меньше всего от измов»; Бальмонта он оценивал как «завершителя, последнего поэта», который довел пушкинский слог до совершенства; «остальные – не доросли и до штукатурки памятника Пушкину», которого Бохан в 1927 г. охарактеризовал коротко: «Величайший из русских людей».

Магистральной темой творчества Бохана в эмиграции оставалась любовь к Родине – России. В статье «Россия в чешской поэзии» (1926) он отмечал:

Отдельно стоит отметить общественную деятельность Дорофея Дорофеевича, связанную с Православной Церковью. В Вильне он неоднократно выступал со статьями об истории Церкви, состоял активным членом Православного благотворительного общества, а на заседаниях Виленского религиозно-философского кружка выступал с докладами на историко-церковные и литературные темы.

Верной соратницей отца в 1920-30-х гг. была его дочь София Дорофеевна Бохан, выпускница Минской гимназии, бежавшая в Вильну вместе с родителями. Закончив философский факультет Карлова университета в Праге и получив диплом доктора философии, она, работала над монографией о В.В.Розанове, активно публиковала стихи и рассказы в виленских газетах и журналах. К сожалению, в ноябре 1938 г. София тяжело заболела и 9 мая 1939-го скончалась в возрасте 37 лет. Для отца ее смерть стала тяжким ударом.

Виленский период творчества Д.Д. Бохана закончился осенью 1939 г., с присоединением Западной Белоруссии к Советскому Союзу. Избежать ареста он не мог сразу по многим причинам: заметная фигура русского литературного процесса Вильны, беженец из Советской России, бывший офицер, сын генерала… Однако с обстоятельствами самого ареста много неясностей. Во всяком случае, в справочниках литовского центра геноцида Д.Д. Бохан не фигурирует. Можно только предполагать, что его, как и других деятелей, польские власти в начале сентября 1939 г. «на всякий случай» заключили в концлагерь в Березе-Картузской, затем последовали освобождение и вторичный арест – уже советскими органами госбезопасности в Вильне.

Сведения о смерти Д.Д. Бохана в 1942 г. в Тегеране, в рядах Армии Андерса, основаны на устном свидетельстве Виктора Скрунды, сына участника довоенных виленских молодежных организаций. Если это свидетельство верно, то можно предположить, что Бохан был освобожден из заключения после того, как 12 августа 1941 г. был подписан указ об амнистии польских граждан на территории СССР. Однако в каком качестве немолодой уже Д.Д. Бохан мог оказаться в составе Армии Андерса, неясно. Возможно, он отрекомендовался артиллеристом, каким и был по своему военному образованию.

Сегодня на малой родине Бохана его имя никому неизвестно, его произведения не переиздаются… Почему? Скорее всего, потому что биография Дорофея Дрофеевича совершенно не вписывается в образ «свядомого» белоруса, боровшегося за самостийность Беларуси. А его творчество прямо противоречит господствующему в РБ историческому нарративу, в соответствии с которым польские паны рисуются белорусской знатью.

В заключение приведём весьма красноречивый отрывок из стихотворения, вошедшего в сборник «Минские предания и легенды»:

https://www.apn.ru/index.php?newsid=38239