Война

Так коротали мы свои дни, пока не грянул гром войны. Была объявлена мобилизация. В эскадроне у меня, как у адъютанта, было много работы. Прибывали на пополнение запасные унтер-офицеры и лошади. А также 8 человек офицеров из кавалерийских полков нашего округа. Полевой эскадрон, доведённый до 200 человек, делился на две части. Один полуэскадрон оставался при 1-й армии, а другой шёл в 4-ю армию, которая комплектовалась из войск Московского и Казанского военных округов, где не было полевых жандармов. Я, в должности помощника командира эскадрона, остался в 1-й армии.

В первый же день мобилизации станцию Вержболово занял батальон [109-го пехотного] Волжского полка и эскадрон смоленских улан, с приказанием оборонять таковую до подхода главных сил армии. Свою задачу волжцы и смоленцы выполнили блестяще. Особенно отличился пулеметный взвод при батальоне. Немцы никак не могли понять, какое количество войск занимает станцию. Целые пехотные полки ходили в сомкнутом строю в атаку, а пулеметы волжцев косили их, словно рожь. Их было всего два… И командовавший ими подпоручик получил Георгиевский крест.

Когда поезд командующего армией и полевой эскадрон прибыли на станцию Вержболово, там ещё находился штаб 3-го армейского корпуса, войска коего наступали на Сталлупенен. Генерал Ренненкампф приказал мне разыскать командира 3-го корпуса генерала [Н. А.] Епанчина и предать ему, что он должен находиться уже впереди, а станцию Вержболово занимает штаб 1-й армии. Я скоро нашел командира корпуса, который находился со штабом около небольшого домика, и передал ему приказание Ренненкампфа. Епанчин был несколько смущён, просил меня передать командующему, что он ведёт тяжёлый бой и войска с трудом продвигаются вперёд. Но, что он со штабом корпуса перейдёт в другое место.

 

+ + +

 

 

Командующим 1-й армии был генерал-адъютант П. К. Ренненкампф, обладатель крутого и взбалмошного нрава. Генерал, как мой бывший корпусный командир, знал меня хорошо, и я часто получал от него лично, минуя командира эскадрона, довольно оригинальные поручения. Но одно приказание было настолько дико, что об нём стоит рассказать.

Когда мы прибыли на станцию Вержболово, то заняли ближайшие станционные постройки, где также разместились охранные роты штаба и ещё несколько нестроевых частей. Штаб армии остался в вагонах, составляющих поезд командующего армией. Устроившись с большим удобством и комфортом, в прекрасных пульмановских вагонах, штаб не особенно торопился покинуть насиженные места. И только после Гумбинненского сражения сразу перешёл в город Инстербург.

Спокойно-методически работал штаб армии, но его мирная обстановка была нарушена, когда однажды в тыл к ним прорвались два немецких эскадрона и ударили по нашим путям сообщений. О факте этом почему-то никто не писал. Даже генерал Н. Н. Головин умалчивает о нём и своей книге («Из истории компании 1914 года на русском фронте»). В обозах произошло замешательство и началось их паническое бегство по шоссе к Эйдкунену. Дошло до того, что ездовые запрягали лошадей и верхом мчались по шоссе, мимо штаба армии. Стоял страшный шум, крики, топот коней.

Я немедля приказал поседлать по тревоге эскадрон и вывел его на шоссе, стараясь остановить мчащиеся обозные повозки. Из вагона на шоссе быстро вышел генерал Ренненкампф. В этот момент мимо него несся на неоседланной лошади, без папахи, донской казак, крича не своим голосом: «Немцы, немцы"…

Увидя эту картину, генерал остановил его и, подозвав к себе, спросил: «Где немцы?». Казак указал в сторону Эйдкунена.

— Штаб-ротмистр князь Ишеев, — позвал меня командующий армией, — поезжайте с этим казаком и удостоверьтесь, действительно ли там немцы, где он говорит.

Проехав в указанное казаком место, я нашёл там вместо немцев наши охранные роты, которые рассыпали в цепь их командиры, о чём и доложил, возвратясь вместе с казаком к командующему армией. Генерал Ренненкампф ничего не говорил казаку, отдал мне следующее дословное приказание:

— Возьмите этого казака, расстреляйте и голову его принесите мне в вагон.

— Что мне было отвечать, как не: «Слушаюсь, Ваше Высокопревосходительство».

Получив столь необычное «задание», я, откровенно говоря, призадумался, как бы избежать исполнения этого необычного приказания вспыльчивого генерала и, если возможно будет, спасти казака.

На его счастье в этот момент налетел на меня мой командир эскадрона полковник [Ф. И.] Нереновский. Большой любитель поспать после обеда, полковник, не в обиду ему будет сказано, малость запоздал. Желая, видно, показать перед командующим свою распорядительность и не зная о данном мне генералом приказании, «дядя Федя», как называли его офицеры, громовым голосом закричал:

— Штаб-ротмистр князь Ишеев, поезжайте немедля в Эйдкунен, там чёрт знает, что происходит, заклинились обозы

— Господин полковник, командующий армией приказал… — пробовал было я возразить.

— Слушайте, что я вам приказываю.

И, не дав мне доложить ему приказание командующего, помчался дальше.

Передав казака вахмистру эскадрона с приказанием задержать его впредь до моего распоряжения, я направился с несколькими унтер-офицерами в Эйдкунен. Здесь моим глазам представилась такая картина. Площадь этого немецкого пограничного городка, перед мостом, сплошь была усеяна обозными повозками, заклинившимися в паническом бегстве на мосту и прекратившими там всякое движение. Повозки были без ездовых, и я долго не мог их найти. Оказывается, «храбрые воины» попрятались под повозки, и мне с трудом удалось их выгнать из-за «прикрытия».

Водворив таким образом порядок и урегулировав движение, я вернулся на станцию Вержболово и немедля отправился в эскадрон. На мой вопрос: «Где казак?», — вахмистр смущенно доложил, что казак бежал и в кратких словах описал мне картину бегства. Что было делать? Факт был на лицо — казак исчез. С «Желтой опасностью» (кличка, под которой был известен в военных кругах генерал Ренненкампф) шутки были плохи, и надо было искать способ самому выйти благополучно из создавшегося положения. Я отправился к командиру эскадрона и рассказал ему всё подробно. Выслушав меня, полковник посоветовал мне молчать и никому об этом пока ничего не говорить.

Прошёл день, второй. Казалось, что Ренненкампф забыл об этом случае. Как вдруг, на третий день, после обеда за чашечкой кофе командующий, будучи в хорошем расположении духа, неожиданно для всех спросил командира эскадрона: «А что, Ишеев, расстрелял казака?». На это последовал спокойный ответ дяди Феди: «Да, расстрелял». Здесь следует пояснить, что полковник был у командующего армией в большом фаворе и частенько за обедом забавлял его весёлыми анекдотами. Сознавал ли генерал Ренненкампф, что погорячился, отдавал столь нелепое приказание, как принести ему голову в вагон — я не знаю, но так благополучно кончалась для казака и для меня эта «трагикомическая история». Сколько лет прошло уже с тех пор, и я все не могу её забыть и в точности не знаю: действительно ли удрал казак, или молодцы унтер-офицеры, услышав его печальное повествование, выпустили лихого станичника на свободу. Последнее, я думаю, вероятнее.

Запоминалось хорошо ещё одно приказание генерала Ренненкампфа. После первого неудачного боя с немцами 28-я пехотная дивизия 20-го армейского корпуса, находившаяся на правом фланге нашей армии, была настолько расстроена, что некоторые офицеры этой дивизии оставили свои части.

Командующий армией потребовал меня к себе в вагон и отдал следующее приказание:

— Мне известно, что на станции Пильвишки находятся офицеры 28-й дивизии, бросившие своих солдат. Возьмите двух унтер-офицеров, поезжайте на эту станцию, соберите этих беглецов и представьте мне.

Приехал я на эту станцию, которая находилась в 25 верстах от границы, ночью. Небольшая комната ожидания была сплошь набита солдатами, а среди них, на полу, стояли два гроба с телами убитых в Каушенском бою офицеров лейб-гвардии Конного полка, которые их денщики везли в Петроград. Жуткая картина. На рассвете мои унтер-офицеры обнаружили в соседних к станции хатах 7 человек офицеров 28-й пехотной дивизии, среди коих было два капитана. Я объявил им приказание командующего армией и повёз в Вержболово. Там, выстроив их перед вагоном командующего, доложил ему, что собрал 7 человек. Ренненкампф, выйдя из вагона, здорово их пробрал, пристыдил и приказал возвращаться в полки, собрать и привести в порядок свои части. Больше других попало двум ротным командирам.

+ + +

Первое серьёзное столкновение с немцами у Сталлупенена, несмотря на то, что русские отбросили немцев, было для нас очень тяжёлым. Не обстрелянные и плохо ещё применявшиеся к местности войска, понесли большие потери. Было много раненых. Целые вереницы повозок с ними тянулись на станцию Вержболово, где залы были превращены в лазарет. Было много раненных и немцев из 17-го корпуса, который дрался в центре их армии. В этом бою был убит командир [105-го] пехотного Оренбургского полка Генерального штаба полковник [П. Д.] Комаров, выехавший открыто верхом перед позицией своего полка.

На другой день, после этого боя, генерал Ренненкампф на автомобиле, а в двух других — охрана от Полевого эскадрона с карабинами (в мирное время Полевой эскадрон имел только револьверы, а в первые дни войны получил карабины), поехал в 25-ю и 27-ю пехотные дивизии и поздравил войска с удачным боем. Это были части 3-го корпуса, которыми он раньше командовал и где его хорошо знали. Солдаты его любили, и надо было видеть, с каким восторгом они его приветствовали и кричали «ура».

Сталлупененское столкновение произошло 17 августа и было прелюдией Гумбинненского боя, разыгравшегося 20 августа. Здесь наступавшая армия генерала Ренненкампфа встретилась с германской армией генерала [М. фон] Притвица. В начале перевес был на стороне немцев. Были уже использованы все резервы. И немцы, чувствуя приближение победы, становились чересчур смелыми: их батареи выскакивали на открытые позиции, а пехота бросалась в прорыв, образовавшийся в центре нашей армии. В этот критический момент Ренненкампф отдал приказание: во чтобы ни стало перейти в контратаку. И все дивизии получили такое приказание, перешли в контратаку. Немецкие батареи на открытых позициях были расстреляны огнём наших батарей, немецкие цепи остановлены соединительными усилиями нашей пехоты и артиллерии. Местами у немцев возникала паника. А к вечеру оказалось, что все их дивизии были обессилены и принуждены к поспешному отходу.

Разгром немцев был настолько велик, что генерал Ренненкампф телеграфировал начальству: «Разбил и победоносно гоню». Армия Притвица отходила с такой поспешностью, что войска наши вскоре потеряли с ней всякую связь. Посланный генералом Ренненкампфом на место боя для организации сбора брошенного немцами оружия и уборки убитых, я видел потрясающие картины: целые цепи немцев, скошенных, как рожь, огнём артиллерийских батарей. А в одном месте настоящее кладбище смерти. Это была расстрелянная, выехавшая на открытую позицию и ещё не успевшая сняться с передков, целая немецкая батарея. Стреляли по ней две батареи 27-й артиллерийской бригады подполковника [А. Ф.] Аноева и [П. П.] Шилова, Георгиевских кавалеров Русско-японской войны. В речке было много брошенных винтовок и пулеметов.

+ + +

Через несколько дней после этого сражения штаб армии, покинув наконец вагоны, перешёл в город Инстербург. Командир эскадрона укатил с командующим армией на автомобиле, и мне, как старшему офицеру, приказано было вести туда же эскадрон. Полевой эскадрон, укомплектованной в большинстве запасными унтер-офицерами гвардейских кавалерийских полков, уроженцев Литвы и Прибалтики, с прекрасными лошадьми литовских помещиков и одетый во всё новое, выглядел красиво и внушительно. Мне попалась светло-рыжая кобыла, имевшая видимо прекрасный аттестат, с красивой звездочкой на лбу. Стать её, грудь и ноги, чуткая послушность поводу и вся походка говорила о том, что лошадь была выезжена и находились в хороших руках. Особенно легко шла на поводу и была в меру горяча. Проездил я на ней всю войну.

После Эйдкунена, пограничного городка, всё сразу, в сравнении с нашей Литвой, изменилось: дороги лучше и прямее, сады, поля и огороды обработаны с любовью. Домики, дворы и церкви блестели, точно только что помыты и покрашены. Отдельные усадьбы красовались, как на картинке… Но входя в немецкие селения, мы обнаруживали, что они пусты, точно только что сегодня вымерли. Во дворах мирно стоят коровы, на склонах холмика пасутся овцы. Ворота и двери не заперты. Ходят куры и свинья. В светло голубом пруду беспечно плавают утки и гуси. В сторону от шоссе, около станции Тракенен, увидели молодняк, лошадей Тракененского конного завода, выпущенный в поле. Удалось поймать трёх двухлеток, которых привезли затем с собой в Россию.

В Гумбиннене для ночлега мои квартирьеры выбрали опустевшие казармы немецких улан. Мне была отделена офицерская квартира одного лейтенанта. Когда я вошёл в неё, я был поражён: мирно тикали часы на опрятно прибранной шифоньерке. Кровать была застлана чистыми простынями и приготовлена ко сну, а на ночном столике стоял в рамке портрет самого кайзера, с собственноручной его подписью владельцу квартиры. На обеденном столе был поднос с приготовленным кофе, сахарницей и печеньем. Казалось, что вот сейчас войдёт хозяин квартиры и мне придётся извиниться перед ним за самовольное вторжение. Спал в эту ночь в прекрасной, мягкой постели немецкого лейтенанта и при том спокойно. Ибо было очевидно, что паника охватила Восточную Пруссию и не только войска. Всё мирное население почти поголовно побросало свои дома, хозяйства и поместья.

На другой день эскадрон был уже в Инстербурге. Командующий армией расположился в одной из лучших гостиниц города, где был также и отдел генерал-квартирмейстера штаба армии. В одно из моих дежурств по штабу армии, когда я обходил район, занятый штабом армии, у одной небольшой гостиницы, примыкавшей вплотную из задней улицы к зданию, где помещался командующий армией, на крыльце сидела седая, грязно одетая старуха. Это мне показалось подозрительным, и я решил войти в гостиницу. Поднявшись по деревянной лестнице на второй этаж, я обнаружил, что гостиница пуста. Попал я в коридор, с одной и другой стороны которого были двери, ведущие в номера. В коридоре чувствовался запах гари. Желая узнать, где горит, я стал открывать двери в номера. Вдруг из одной комнаты мне в глаза ударило облако дыма, сразу им заволокло весь коридор, и я не мог ничего видеть. Ощупью по стенке начал я искать дверь, ведущую на лестницу. Пока её искал, всё время попадал, открывая двери, в номера. Сознаюсь, ощущение были не из приятных. В конце концов вышел на лестницу и выскочил на улицу. Старуха, конечно, исчезла. Прибывшие по тревоге пожарные быстро справились с огнём. Очагом был подожжённый матрац. Не было сомнения, что немцы выселили всех из гостиницы и устроили поджог, рассчитывая на пожар гостиницы, где поселился командующий армией. Что, очевидно, нужно было для ориентировки летчикам.

Вообще же, с немцами надо было быть всегда начеку. Всюду, где только было возможно, нам старались устроить ловушку. Это подтвердил следующий случай. Через несколько дней, после того как штаб перешёл в Инстербург, в городе прекратилась подача воды. Комендант штаб-квартиры штаба армии, подполковник [М. И.] Сергеев, желая исполнить приказание генерала Ренненкампфа «наладить во что бы ни стало подачу воды», принимал к тому все зависящие от него меры. Немцы упорно твердили, что исправить положение не могут, так как у них нет сейчас для этого подходящего специалиста. Узнав от кого-то, что таковой мастер имеется, Сергеев приказал привести его к нему. А затем, посадив на автомобиль меня, поручика [К. И.] Далл-Орсо и немца, Сергеев отправился с нами на окраину города, где было водопроводное здание. Здесь, подойдя к водоподъемной башне, он приказал мне и поручику Далл-Орсо остаться внизу, а сам с немцем поднялся на верх башни.

Прошло минут десять, как вдруг раздался сильный взрыв. Мы бросились наверх и увидели раненых [под]полковника Сергеева и немца. После оказания первой медицинской помощи на месте их перевезли в госпиталь. Тяжело раненный в ноги и потерявший кисть правой руки, подполковник Сергеев был эвакуирован для лечения в Россию и вернулся в штаб только через несколько месяцев. А немец был ранен смертельно и к вечеру скончался. Вероятно, немцы отлично знали, что на место повреждений был заложен пироксилиновый патрон и не решались делать исправления. Ибо вскоре после взрыва водопровод начал исправно действовать.

+ + +

Полевой эскадрон помещался в громадных артиллерийских немецких казармах. Офицеры эскадрона и наши четыре вольноопределяющихся жили в офицерском собрании, бывшем при этих казармах. В собрании находился прекрасный винный погреб, взятый, по приказанию командующего армией, на учёт. Ключ от него находится у меня. Вероятно, этот погреб и притягивал к нам многих штабных офицеров, заходивших посидеть у нас вечерком за стаканом доброго вина.

В связи с этим погребом вспоминается, как генерал Ренненкампф прекратил пьянство среди солдат. Это было в первые дни стоянки штаба армии в Вержболово. Солдаты двух охранных рот и других частей, бывших при штабе армии, начали отлучаться в пограничный немецкий городок Эйдкунен, где отыскивали винные погреба, пропадали в них и напивались. Пьяными возвращались в свои части с бутылками и спаивали других. Несмотря на строгие меры, принятые комендантом штаб-квартиры, пьянство не прекращалось. К погребам были выставлены караулы, но и караульные лежали замертво. Тогда Ренненкампф приказал расстрелять без суда, собственной властью, двух унтер-офицеров из охранной роты при штабе армии, бывших в карауле и валявшихся пьяными. Приказ был произведён в исполнение, в присутствии всех частей, бывших при штабе, — и пьянство сразу прекратилось. […]

+ + +

Вспоминается ещё состоявшийся тогда в Инстербурге торжественный парад и смотр отведённому на отдых лейб-гвардии Конному полку. Генерал Ренненкампф обходил ряды полка, благодарил за Каушенский бой и приколол великому князю Дмитрию Павловичу и барону [П. Н.] Врангелю пожалованные им Георгиевские кресты. Ротмистр Врангель получил эту награду за атаку со своим эскадроном немецкой батареи и захват пушек.

Отступление

Посланная после разгрома немцев у Гумбиннена генералом Ренненкампфом начальству телеграмма: «Разбил и победоносно гоню», — была правдива лишь в первой её части — «разбил», что же касается второй части — «победоносно гоню», то это была поэтическая вольность. Ни утомлённая пехота, ни конный корпус Хана Нахичеванского, отведённый на отдых после боя у Каушена, не гнали и не преследовали немцев. Генерал Хан Нахичеванский даже не донёс командующему армией об отводе своих 4 конных дивизий на отдых, за что и был отрешён от командования корпусом.

Потеряв с немцами соприкосновение, наши войска медленно и беспрепятственно продвигалась вперёд. Всё было, как будто, в порядке. Но вдруг в один день прекратилась связь со 2-й армией. Не зная, что там случилось, Ренненкампф приказал мне, как дежурному по штабу, разыскать одного лётчика и сам лично, при мне, отдал ему приказание: немедленно лететь в районы 2-й армии и выяснить тамошнюю обстановку, причём сказал: «Если благополучно вернётесь и доложите мне, что там происходит, обещаю вам Георгиевский крест». На другой день лётчик этот вернулся (не помню, к сожалению, фамилию этого доблестного офицера) и доложил, что произошло во 2-й армии. После этого доклада, Ренненкампф отдал приказ к отступлению.

Некоторые военные историки обвиняют генерала Ренненкампфа, что он не преследовал немцев, а главное, что не пошёл на выручку генералу [А. В.] Самсонову, тогда, как говорят они, не было бы разгрома 2-й армии под Сольдау. Так ли это? Армия отступила в спешном порядке. [П. фон] Гинденбург после Сольдау хотел отрезать 1-ю армию и главный свой удар направил на левый её фланг. Здесь отступление армии прикрывала 43-я пехотная дивизия, 1-я бригада коей понесла большие потери. Другие же наши войска проскочили на русскую территорию сравнительно благополучно. Командующий армией и генерал-квартирмейстерская часть опять вернулись на станцую Вержболово, другие же отделы штаба армии перешли прямо в Ковно. Вскоре проследовал туда и поезд с командующим.

Хаос при отступлении в тыловых частях армии был большой. Всё сосредотачивалось на шоссе, ведущем к Эйдкунену, и потому на мосту через пограничную речку получилась настоящая пробка. По приказанию Ренненкампфа я со взводом был послан в Эйдкунен и дальше, наводить порядок и урегулировать движение. Со мной было 20 унтер-офицеров и трубач. Отправились мы налегке, ибо никак не ожидали, что когда вернемся в Вержболово, то поезд командующего армией, а с ним и погружённый в вагоны наш эскадрон уйдет в Ковно. Вернувшись в Вержболово и обнаружив «исчезновение» своего командира, оставившего меня на произвол судьбы: без продовольствия, вещей и корма для лошадей, — я, после двух бессонных ночей и тяжёлой работы, переночевал и утром выступил походным порядком в Ковно. Питаясь кое-как по бедным литовским деревушкам и подкармливая малость лошадей, я на третьи сутки, пришёл со взводом в Ковно. Здесь нашёл своего денщика с вещами, а также радушную встречу офицеров эскадрона.

Командир эскадрона направил меня к дежурному генералу штаба армии. Генерал [А. И.] Крюгер встретил меня словами: «А я хотел уже исключить вас из списка живых. У нас распространился слух, что вы убиты». На что я ответил: «Вероятно, долго буду жить, Ваше превосходительство». Расспросив меня ещё о некоторых подробностях, генерал направил меня к командующему армией. Генерал Ренненкампф встретил меня очень милостиво. Сказал, что уже слышал о моей распорядительности и о боевом приказе, который благодаря мне попал по назначению. Задал ещё несколько вопросов, затем поблагодарил и сказал:

— А теперь идите к дежурному генералу и скажите, чтобы он вас представил к производству в чин ротмистра или к Владимиру с мечами. Выбирайте сами, что хотите.

Но я прямо не пошёл к дежурному генералу, а отправился посоветоваться со своим командиром эскадрона. Нереновский сказал, что орден я еще успею получить, а вот чин ротмистра не всегда выйдет. И я его послушал, о чём впоследствии пожалел. Тогда командующий армией не имел ещё права производства, и моё представление о награждении чином пошло в Главный штаб. Весь взвод в приказе по армии получил награды: четыре унтер-офицера Георгиевские кресты за доставку боевых приказов, а остальные — медали на георгиевской ленте. А мне и чин, и Владимир «улыбнулись». Долго я ничего не слышал о своём производстве. Получил уже ряд очередных наград, и когда был в распоряжении варшавского генерал-губернатора князя [П. Н.] Енгалычева, им была получена из Главного штаба следующая телеграмма: «Награждение штаб-ротмистра князя Ишеева чином ротмистра ввиду неимения указаний в законе высочайше отклонено и назначенная награда заменена ему орденом Святой Анны 2-й степени с мечами на шею». Эту телеграмму воспроизвожу по памяти. Может быть, за давностью лет, редактирую её и не совсем точно, но за общий смысл ручаюсь.

В штабе армии под Варшавой

После отступления 1-й армии из Восточной Пруссии генерал Ренненкампф со всем своим штабом вскоре был отправлен из Ковно под Варшаву. Там в состав 1-й армии вошли другие корпуса (два Сибирских, Туркестанский и Кавалерийский), а из прежних корпусов, в Вержболовском направлении, были сформулированы полки 10-й армии генерала [Ф. В.] Сиверса. Вспоминаю, как прямо из вагонов бросали в бой прибывающих из России сибиряков. Варшава была освобождена, но какой ценной? Много могил было на пути их наступления.

В ноябре 1914 г. на фронте между реками Вислой и Палицей происходили ожесточённые бои, названные «Лодзинской операцией». Генерал Ренненкампф налегке, взяв с собой только оперативное отделение и полевой эскадрон, приехал в город Сохачёв, откуда лично руководил этой операцией. Бои протекали с переменным успехом. Но одно время 2-я немецкая армия была нами окружена. В Варшаве были заготовлены уже целые составы поездов для принятия пленных немцев. Но нерешительность начальника 2-й Сибирской дивизии генерала [О. А. фон] Геннингса позволила германской [3-й] гвардейской дивизии генерала [К.] Лицмана вырваться из окружения, в которое она попала под Лодзью. В этом обвинении Ренненкампфа, и он был отречён от командования армией.

Командующим 1-й армией был назначен генерал от кавалерии [А. И.] Литвинов, а начальником штаба генерал-лейтенант [И. З.] Одишелидзе, оба Георгиевские кавалеры. Генерал Литвинов, в сравнении с генералом Ренненкампфом, был спокойный флегматичный старик, сидевший всё больше в своей комнате и никогда к войскам не выезжавший. Всем заворачивал генерал Одишелидзе.