Приехав в полк, молодой офицер не сразу входил в полковую жизнь. Многое из того, что он встречал в полку, не проходили в военном училище. Это хорошо знал наш начальник училища, генерал Адамович, и поэтому ввел в программу обучения знакомство с солдатом и его жизнью. Юнкера старшего класса назначались в гарнизонные караулы в составе одного из полков Виленского гарнизона. Караульный начальник и разводящий были от полка, солдаты, первая и третья смены часовых — солдатские, а вторая смена — из юнкеров. Юнкер проводил сутки в карауле среди солдат, знакомился с обстановкой, в какой находятся чины караула в течение суток, знакомился с солдатом. Все это по приезде в полк необходимо было знать. Кроме того, юнкера старшего класса ходили в один из полков гарнизона, куда прибывали в ноябре новобранцы, для первоначальной обработки молодого солдата. Тут они приучались говорить языком, понятным солдату, и, вообще, обращению с ними. Все это помогало скорее войти в курс жизни по прибытии к месту службы.
В полку молодой офицер знакомился с неписанными традициями, существовавшими в каждом полку, которые строго соблюдались: офицер не имел права заводить романа с кем-либо из жен офицеров своего полка. Полк считался единой семьей, честь которой нарушить было нельзя под угрозой удаления из полка по приговору суда чести. Времена купринского «Поединка» миновали… Офицер не мог нести по улице какой-либо большой сверток или пакет, даже если он был хорошо и красиво упакован, или букет цветов. Для этого существовали посыльные или же посылался денщик.
У нас в полку был очень хороший обычай устраивать на Рождество в офицерском собрании елку для детей офицеров. Все молодые офицеры, свободные от службы, должны были присутствовать на этой елке и участвовать в играх, а главным образом — танцевать с «дамами» в возрасте от 8 до 14 лет. С каким восторгом эти девочки танцевали с «настоящими» офицерами, сколько разговоров и воспоминаний бывало после такой елки! «Знаешь, Мусенька», говорит Ира своей подруге, «подпоручик Н. пригласил меня на вальс. Как хорошо мы с ним вальсировали! Мама говорит, что мы лучше всех танцевали. А с поручиком НН. мы танцевали мазурку, он чудно танцует!» Надо было веселить наших детей, и на этой елке молодые офицеры должны были быть обязательно.
Итак, по окончании 28-дневного отпуска после производства в офицеры, я приехал в гор. Вильно, где стоял мой полк, и явился в штаб полка в полной парадной форме, даже с двумя медалями на лацкане мундира. Наш выпуск из училища был обязан приобретать форму по новому образцу, недавно введенному в армии. Я представился полковому адъютанту, который доложил командиру полка о моем приезде. Затем представился командиру полка и получил назначение в роту. И вот началась служба молодого офицера в полку.
Командир роты, симпатичный капитан Богданович (убит в бою под Гумбиненом в 1914 году), очень хорошо меня встретил и сразу же назначил меня заняться подготовкой учителей для прибывающих в скором времени новобранцев. Учителей было 8 человек ефрейторов и один унтер-офицер — старший обучающий. Среди учителей был один грузин, знавший кавказские наречия. В числе новобранцев ежегодно прибывало в полк известное число кавказцев, ни слова не говоривших по-русски, и учитель — грузин должен был не только обучать своих земляков военному делу, но и учить их говорить по-русски. Я должен сказать, что к концу своей службы в полку эти кавказцы вполне осваивали русский язык, и некоторые, наиболее способные, даже умели читать и писать по-русски, чем они очень гордились. Насколько я заметил, труднее всего давался язык осетинам.
Наш 1-й батальон был размещен в центре города, неподалеку от кафешантана Шумана, о котором часто вспоминает генерал Дрейер в своей книге «На закате Империи». Казармы, где мы помещались, было двухэтажное здание старинной постройки, какой-то бывший иезуитский монастырь. Стена — чуть ли не в метр толщиной, маленькие окна, каменные полы и такие же лестницы. Но было просторно. В двух больших комнатах помещались кровати всей роты. Тут же были две небольшие комнаты, одна из них служила ротной канцелярией, в другой жил фельдфебель роты. Через небольшой коридор было еще две большие комнаты. В одной был устроен ротный цейхгауз, а другая пустовала и, когда прибыли новобранцы, она была мною использована, о чем я скажу ниже.
Я начал заниматься подготовкой учителей. В учителя молодых солдат выбирались наиболее способные и хорошие строевики. Уставы и строй они все знали хорошо. Но надо было им втолковать, как они встретят новобранцев и как начнут их обрабатывать. Я провел с ними ряд бесед, смысл которых был таков: с новобранцами надо поступать так, чтобы не запугать их сразу же, с первых же шагов. «Вы сами помните, как вам самим было тяжело идти на службу», говорил им я. «Сколько всяких страхов наговорили вам про военную службу, сколько слез было пролито вашими родными дома. Едет новобранец на службу со страхом, и вы все так же ехали. А теперь в вашей солдатской песне поете: «нам ученье чижало, между прочим — ничего»…» Слушают мои учителя и, вижу, одобрительно кивают головами. Видно, что поняли меня и согласны со мной.
Прибыли новобранцы и началась работа. Вспомнил я о большой незанятой комнате и обратился к командиру роты с просьбой дать ее мне в полное мое распоряжение. Командир роты согласился: «Берите, все равно — пустая стоит». Надо было привести комнату в порядок, и я зову фельдфебеля, сверхсрочнослужащего подпрапорщика с двумя шевронами на рукаве. Говорю ему: «Тарас Иванович, надо привести эту комнату в порядок». «Так она же в порядке, Ваше Благородие!» «Нет, Тарас Иванович, во-первых, надо ее побелить, как-то обставить и украсить, чтобы было уютно». «Чудит что-то Его Благородие!» думает фельдфебель. Все же комнату побелили «без расходов от казны», поставили три длинных стола. Над каждым столом повесили сильные лампы. Я купил портреты Царской Семьи, военного министра и сценки из старой боевой жизни: Василий Рябов, матрос Кошка и др. Для Царских портретов нужны подходящие рамы: вспомнил, как делалось у нас в училище, решил попробовать и тут. Ротный столяр сделал простые рамы. Намазали их столярным клеем, достали у артельщика немного гречневой крупы и густо посыпали ею эти рамы. Когда клей подсох, купили позолоты и позолотили рамы. Получились красивые массивные рамы. Вставили в них портреты и повесили на стены. Получилось очень неплохо: белые стены, и на них — портреты в золотых рамах! Комната получилась очень уютная и стала служить для занятий, а по вечерам там сидели солдаты, писали письма, читали. В этой же комнате поместилась и ротная библиотека.
Перед прибытием новобранцев учителям производился экзамен. Экзамен — вещь серьезная, и все зависит от того, кто приедет экзаменовать: командир бригады или кто-либо из штаба округа. У каждого начальника свои требования, один требует знания уставов, другому подай хороший строй, ружейные приемы и т. д. А был один генерал, который больше всего обращал внимание на знание солдатами молитв и священной истории. Были и такие, которые требовали твердого знания имен всех начальствующих лиц, до Государя Императора, включительно.
Наконец день экзамена был назначен, и приехал производить его как раз глубоко религиозный генерал. «Ну», думаю, «пропало мое обучение уставам и строю!» Бесед на религиозные темы вел я мало, хотя иногда приходил для таких бесед полковой священник. Но учителя — ребята смышленые и спас положение ефрейтор Калмыков, рыжий, веснушчатый парень, большой умница. На вопрос генерала, с чего он начнет обучение новобранца, Калмыков ответил: «Первое — покажу ему ротный образ и объясню, какого святого рота празднует. Ежели у новобранца есть деньги, скажу, чтобы сдал их в ротную канцелярию, — могут украсть из сундучка!»
От такого ответа ротный командир чуть не упал в обморок, а командир полка, покусывая ус, нервничает.
А генерал в восторге от такого ответа. «Первый правильный ответ слышу, — говорит генерал. — А что еще расскажешь молодому солдату? — спрашивает генерал.
— Расскажу ему, как он должен вести себя, слушаться начальства и не ложиться спать, не помолившись.
Генерал доволен. Обращаясь к командиру роты, он говорит:
— Я удивляюсь, капитан, что он у вас не унтер-офицер. Надо его представить в унтер-офицеры.
— Он не кончил учебной команды, Ваше Превосходительство.
— Так послать его! Это будет отличный унтер-офицер.
— Невозможно, Ваше Превосходительство, он скоро уходит в запас.
— Жаль! — промолвил генерал.
Экзамен сошел благополучно. Началось обучение новобранцев. Не буду описывать подробно, как оно шло. Но руководящим принципом было: «учи показом, а не рассказом». Громадный процент новобранцев был из крестьян, которые приезжали иногда из таких медвежьих углов, что не знали, вообще, о самых простых вещах. Подольчане, например, не имели представления о чае. Когда же попробовали его, то пристрастились так, что пили по целому котелку, конечно, вприкуску. Принимая новобранцев в Подолии, пришлось слышать из их толпы при виде проходящего поезда: «Дывысь, хлопцы, хаты поихалы!» Многое они узнавали, попав в большой город на службу. Приезжает в полк молодой парень, который у себя дома ходил как ему было удобнее и как казалось легче. А тут говорят: «Как ты ходишь? Как медведь… Голову выше, не горбись, плечи разверни!» Вот тут и надо было показать, как солдат должен ходить и держаться. Всем известно, что выправка, полученная на военной службе, надолго оставалась даже тогда, когда солдат уходил в запас.
Урок гимнастики. Прыжки через кобылу. Со страхом смотрят молодые на обтянутую кожей кобылу. Как через нее перепрыгнешь? Снял молодой подпоручик китель, построил в затылок всех учителей, а тут еще и фельдфебель подвернулся: «Ну а вы, Тарас Иванович, как насчет прыжка через кобылу?» «Как прикажете, Ваше Благородие!» «Ну, так становитесь мне в затылок!» А новобранцы смотрят во все глаза, что это будет?! Их Благородие идет первым, за ним — фельдфебель и все учителя… Гимнасты были все хорошие, а кобыла — пустяки. Проделало начальство упражнение. Теперь, молодые, начинай! У них страху уже нет, видели, как начальство легко делает, ну, значит, и нам надо так же делать. Начали полегоньку, сначала было трудновато, но скоро поняли, в чем дело, и быстро научились прыгать.
В 5 часов вечера занятия в роте кончаются, но с 6 до 7 часов занимались грамотой. «Армия — школа для народа», говорит корнет Саблин в одном из произведений ген. П. Н. Краснова. Эта фраза была сказана Саблиным на студенческой вечеринке, куда он ходил не ради споров, а ради курсистки Маруси. Студенческая молодежь была очень удивлена этим заявлением Саблина, и в ответ послышались возгласы: «Какая чушь!» и т. п. Ведь всем известно, что злейшим врагом офицера оказалась так называемая «передовая интеллигенция», это она подготовила будущих палачей и мучителей офицерства, внедряя в массы ненависть к «золотопогонникам». Сколько грязи было вылито на русского офицера! И никто не думал о том, какую культурную работу он делал.
Итак, в один прекрасный день, в шесть часов вечера новобранцам было объявлено: садиться на урок грамотности. В это время подходит ко мне командир роты и говорит:
— Кончайте занятия, и едем ужинать в офицерское собрание. Лошадь нас ждет.
— Никак нет, господин капитан, от шести часов — занятия грамотностью.
— Во-первых, сколько раз я вам говорил, что меня зовут Рафаил Васильевич, а не господин капитан, а во-вторых, грамотностью займутся фельдфебель и писарь. И пора забыть юнкерские привычки, вы ведь теперь офицер.
— Забыть юнкерские привычки трудно. И все же разрешите мне остаться на грамотность.
— Разве с вами сговоришься! Оставайтесь. До свидания!
— Счастливого пути!
Недовольный ушел командир роты.
Пошел я на грамотность. Комната с тремя столами ярко освещена. Тепло. За столами сидят молодые солдаты. Всех их я поделил на три группы: 1-я — умеющие читать и писать, 2-я — умеющие только читать и 3-я — те, кто не умеет ни читать, ни писать. Это, пожалуй, была самая многочисленная группа. С первой группой занимается писарь, у него 4-классное образование. Со второй группой — фельдфебель и с третьей — я сам. Азбуку и первые слоги запоминают быстро. Есть, конечно, абсолютные тупицы, но их очень мало. У большинства есть желание научиться читать и писать. Но писать научить трудно. Рука солдата, привыкшая держать топор, лопату, плуг, с карандашом не справляется. И, как бывало у нас в детстве, всем неумеющим писать были куплены тетради с линейками. Вот по этим линейкам, давался ему урок, писать палочки, чтобы рука привыкла к карандашу. Стараются они так, что пот градом катится с них. Каждому из них легче переколоть сажень дров, нежели написать страницу палочек… Умеющие читать и писать пишут под диктовку или решают легкие арифметические задачи.
Школа работает вовсю. Однажды, в самый разгар занятий, раздается крик дневального у дверей: «Встать!» Слышу рапорт дежурного по роте: «Ваше Превосходительство, в 1-й роте Н-ского полка во время дежурства никаких происшествий не случилось!» — «Здорово, молодец!» — «Здравия желаю, Ваше Превосходительство!»
Ну, думаю, пришло большое начальство. Спешу туда. Смотрю — начальник дивизии. Человек строгий, требовательный. Докладываю ему, чем рота занимается. «А ну, покажите, как там у вас идет». Приходим в нашу комнату. Молодые стоят навытяжку. Фельдфебель предупредил их, как надо отвечать. Генерал поздоровался и приказал продолжать занятия. Я объяснил ему, как у нас тут все организовано. Генерал внимательно все осмотрел, задал молодым несколько вопросов, на которые они толково ему ответили. Вижу, понравилась генералу наша система занятий. Обращаясь ко мне, он спрашивает: «Как ваша фамилия, подпоручик?» Я сказал. «А номер роты — первая? — «Так точно, Ваше Превосходительство, первая». Повернувшись к адъютанту, его сопровождающему, генерал сказал: «Запишите фамилию подпоручика и номер роты».
Уходя, начальник дивизии протягивает мне руку. «Благодарю вас, подпоручик!» — «Рад стараться, Ваше Превосходительство!» С тем генерал и ушел. Ну, думаю, значит — понравилось. Каково же было мое удивление, когда через месяц пришел приказ по дивизии такого содержания: «При посещении мною такого-то числа Н-ского полка я обратил внимание на образцово поставленное обучение грамотности в 1-й роте этого полка. Отлично ведет этот отдел подпоручик Н. Объявляю ему мою благодарность, а командира роты капитана Богдановича благодарю за правильное воспитание чинов роты».
Прочитав этот приказ, мой ротный командир не знал, как меня и благодарить. Ведь благодарность в приказе по дивизии будет играть большую роль в дальнейшей службе офицера. Тем более, что капитан Богданович был кандидатом в подполковники. И из всего полка только наша рота заслужила благодарность.
В мае дивизия вышла в лагери. Всем известно, что лагерная служба самая тяжелая. Бывают дни, когда подъем производится в 4 часа утра. Это — когда начинается стрельба боевым патроном. Рассыпной строй, самоокапывание, двухсторонние маневры и много еще другого. Все время находишься на солнце. Выгорают не только усы и брови, но и сами глаза теряют свой цвет. Вдобавок ко всему еще и гарнизонные караулы, некоторые — в 10 верстах от лагеря. Все это очень утомляло. Единственно, если зарядит сильный дождь, тогда солдаты сидят по палаткам, занимаются или чисткой винтовок, или изучением уставов. Такие дни назывались у нас «дивизионным праздником».
На зимних квартирах полк, по большей части, стоит разбросанно, по-батальонно, а в лагерях он стоит весь вместе. Согласно уставу внутренней службы, после вечерней переклички дежурные по ротам и командам должны являться к дежурному по полку офицеру с рапортом о происшествиях в роте или команде и представлять ему рапортичку о состоянии роты. В первый же день моего дежурства я выхожу к шеренге дежурных, чтобы принять рапорта. Подхожу к дежурному по 1-й роте, становлюсь перед ним, беру руку под козырек. Он подает мне рапортичку. Говорю: «Рапортуй!» Молчит. «Не знаешь рапорта?» — «Никак нет, Ваше Благородие». Обращаюсь к дежурному по учебной команде: «Знаешь?» — «Никак нет». Вижу, дежурный по 6-й роте — вольноопределяющийся, ефрейтор. «Может быть ты знаешь рапорт?» — «Никак нет, Ваше Благородие». «Ну, так вот что, молодцы: сейчас же по ротам, бегом марш! Узнать у фельдфебелей рапорт и через 15 минут быть здесь!» Через пятнадцать минут выхожу. Все уже выстроены. Начинаю с правого фланга. Рапорт знают все, да он и легкий. Принял я рапорта от всех, а потом спрашиваю: «Что, разве так тяжело было выучить?» — «Никто не требовал, Ваше Благородие, вы — первый»… Так оно и было; по «вольности дворянской» другие офицеры рапорта не требовали, а просто дежурный фельдфебель собирал рапортички и передавал их дежурному офицеру. И пошла про меня слава: дай ему все по уставу, — «трынчик» (солдатское название «законник»). Это стало известно командиру полка и в приказе по полку последовал нагоняй небрежно исполняющим свои обязанности и т. д. Офицеры были мной недовольны: «Тоже, вздумал порядки наводить!» Но все же это скоро привилось и вошло в обычай.
По окончании обучения молодых солдат им делался экзамен по всем отраслям обучения. Строй, знание обязанностей по всем уставам, особенно — по гарнизонному, еще знали, так как все это проходили на практике. А вот со стрельбой вышла у меня неприятность. Был один солдат — еврей, который боялся стрелять боевым патроном. На стрельбе с колена он падал после выстрела на спину. Еще лежа мог стрелять, с колена же никак. Думали мы с фельдфебелем, думали, как помочь нашему горю… Ставили под винтовку — не помогает… Тогда придумали так: в полевой гимнастике был ров, наполненный водой и через него была положена узкая доска, по которой люди приучались в полной выкладке быстро переходить на другую сторону рва. Вот мы и решили посадить нашего незадачливого стрелка на эту доску, дали ему винтовку, заряженную холостыми патронами, указали цель, — «стреляй с колена!» Выстрелил. Хотел упасть, но увидал, что падать придется в воду, и решил, что не стоит. Сидит. «Стреляй еще!» Выстрелил. «Ну что, страшно?» — «Никак нет, Ваше Благородие, ну я уже больше не буду падать». И действительно, больше не падал и даже стал хорошим стрелком.
Можно привести еще много примеров в этом же духе. Один солдат, например, не умел бегать, — научили. Были и симулянты. Один симулировал глухоту на оба уха, хотя врачебная комиссия признала его вполне здоровым. Таких отправляли на испытание в госпиталь. Были членовредители, которых отдавали под суд. Под Двинском была деревня Гривка, где были специалисты, вызывавшие у человека грыжу, с которой в армию не брали. Вливали в глаза какие-то капли, от которых человек терял временно, а иногда и на всю жизнь, зрение. Был случай, когда человек проглотил больше фунта гвоздей, от чего, конечно, умер. Вскрытие обнаружило присутствие этих гвоздей в желудке. Все это делалось «специалистами» по освобождению от военной службы. При обнаружении этих «специалистов» их арестовывали, судили и дело кончалось для них каторгой.
Если молодому офицеру было много работы по обучению солдат, то командир роты имел много дела по хозяйственной отчетности. Хорошо, если попадался хороший писарь, а нет — все приходилось делать самому. У него и ротная книга, книжка артельщика, выдача солдатских денег, аммуничных, хлебных и пр. денег. Как я писал, по раскладке солдат получал в день 3 фунта черного хлеба. Хлеб был очень вкусный, как говорили — «не хлеб, а пряник».
В первый год службы солдат съедал все три фунта. На второй год он уже «въедался» и съедал только два фунта, а за третий фунт получал деньгами. Перед концом же службы, съедал всего лишь один фунт, а за два получал деньгами.
После японской войны в армии пошли новые веяния. Старым капитанам эти новшества были не по вкусу, но со временем и они привыкли к ним. Со старыми методами обучения и воспитания солдата молодое офицерство повело решительную борьбу. Принцип был таков: солдат должен видеть в своем начальнике не врага, а друга. У ефрейторов и унтер-офицеров, например, был очень распространен, особенно при изучении гарнизонного устава, такой прием: учили обязанностям часового, ставя солдата около какого-нибудь дома, и объясняли ему: «Ты охраняешь этот дом, в котором находится цейхгауз». Стоит молодой на посту. Приходит учитель, дает ему свою шинель и говорит: «Побереги ее» или, хуже, «дай мне твою винтовку. В порядке ли она?» Солдат, не видя в этом подвоха, дает винтовку. А известно, что часовой на посту не может ничего принимать на сохранение, а винтовку может отдать лишь Государю Императору, если знает его в лицо. Конечно, после таких неудачных воспитательных методов, солдат был всегда начеку, чтобы его начальник не сделал бы ему какой-нибудь пакости, после которой нарушившему обязанности часового приходилось переживать неприятные минуты. С этим мы вели самую ожесточенную борьбу.
Зато, когда мы вышли на фронт в первую великую войну, наши части были отлично сколочены и дружны. Сколько было случаев, когда солдат закрывал собой своего офицера от пули или, рискуя жизнью, выносил на себе из боя раненого офицера и т. п. Я не говорю уже про денщиков, которые и на фронте были, буквально, няньками своих офицеров. О том, что кадровый солдат был не плох, свидетельствуют наши победоносные наступления как в Восточной Пруссии, так и на австрийском фронте, и не наша вина, что уже в 1914 году у нас не было артиллерийских снарядов и ощущался недостаток ружейных патронов. Шли в атаку, не щадя своего «живота», а о том, что распоряжения высшего начальства часто бывали сумбурными, много сейчас пишется в военной литературе. Выражение «взять позицию противника во что бы то ни стало» нужно считать преступным. Ни тот, кто отдавал такое распоряжение, ни тот, кто его получал, часто не знали, что это за позиция у противника, можно ли ее взять… Возьмите книгу «Лейб-Эриванцы в первую великую войну», там есть много примеров подобных распоряжений, да и самому пишущему эти строки тоже приходилось испытывать их на своей «шкуре».
источник
|
