Приобрести книгу в нашем магазине

Заказы можно также присылать на orders@traditciya.ru

Третий класс в начальной школе был выпускным, и мы, ученики третьего класса, чувствовали себя взрослыми: с учителями держались более непринужденно, как бы со старшими товарищами, на переменах помогали учителям следить за порядком в зале. Да и учителя держались с нами, как со своими младшими помощниками. В школе нам было уже все знакомо, к малышам-"приготовишкам" мы относились снисходительно и покровительственно. Не знаю, действительно ли мы так заметно выросли за эти два года, но по самочувствию, помню, меня и сравнивать нельзя было с тем, что было два года тому назад, когда я впервые шла в школу. Как трепетала я тогда и как уверенна была в себе теперь. Страха больше не было совсем, а одно удовольствие, одна радость! Трудно объяснить то чувство радости, которое охватывало меня, когда я после летних каникул приходила в школу. Мне казалось тогда, что все радовались, видя снова друг друга.
Наш класс поместили не в обычном помещении, а где-то наверху оборудовали что-то вроде класса. Все годы наш класс шел каким-то дополнительным, параллельным. Нам очень нравилось теперь быть "совсем вдали от учительского глаза". И был у нас совсем новый учитель, не бежицкий житель, а студент Московского университета, он даже ходил в студенческой форме. Высокий, еще очень молодой, звали его Владимир Степанович Вознесенский. С нами держался он совсем просто, как старший товарищ. Занятия вел спокойно, с лица его не сходила улыбка. Любили его очень. Держались с ним непринужденно. В занятиях мы почувствовали отношение к себе, как к взрослым. Владимир Степанович строго объяснял задаваемый урок, но спрашивал его очень приветливо, как бы спеша подсказать ученице. На проверочных работах мы свободно советовались друг с другом, на это Владимир Степанович не обращал внимания, делал вид, что не видит. На уроках природоведения он водил нас в специальный класс, где стояли чучела птиц и зверей. Хищный ястреб с распущенными крыльями и загнутым клювом, казалось, вот-вот хочет схватить добычу. Это был тот самый ястреб, которого мы видели частенько в небе кружащимся над квочкой с цыплятами, и который часто уносил то у одних, то у других цыпленка. Нам было очень интересно рассматривать его вблизи:
– Так вот какой ты, дружок! – говорили мы, стоя перед ним.
Не менее интересно было рассматривать "чудо природы" – уральские камни. Совсем близким старым знакомым казался нам камыш, который стоял большой охапкой тут же в корзине в углу, с ним мы каждое лето имели дело, купаясь в озере. Новые предметы притягивали к себе, как новинки, а знакомые – как старые друзья. Чучело зайца тоже было интересно посмотреть вблизи. Ведь в лесу мы его видели хоть и часто, но всегда издали, когда он пересекал поле, направляясь из одного леса в другой. Уроки природоведения в специальном классе были очень интересны. Владимир Степанович улыбался, глядя на наши разбегавшиеся по всем диковинкам глаза и на наши раскрытые рты. Он не успевал отвечать на задаваемые вопросы:
– А это что, Владимир Степанович? А это что?
Но самым интересным и захватывающим в третьем классе было писание сочинений по картине. Владимир Степанович приносил иногда на уроки русского языка хорошие картины или книги с картинками. Картину он либо прикреплял к доске, либо давал каждой ученице по картинке и предлагал написать, что хотел сказать художник этой картиной. Писать такие классные сочинения было куда интереснее, чем пересказы, которые мы тоже иногда делали. Описание смысла картины было как бы первой ступенью к сочинению. Как завидовала я тогда Владимиру Степановичу, который читал все наши сочинения, ведь каждая писала что-либо особое, свое, и мне очень хотелось знать, что кто написал.
Перед Рождеством, в последний день занятий, когда вошел Владимир Степанович, мы стали просить его не заниматься в этот день. Владимир Степанович сразу согласился, положил на стол вместе с журналом какую-то книгу и сказал:
– Хорошо, сегодня мы не будем заниматься, а я вам прочту рождественский рассказ.
Мы завопили от радости так громко, что Владимир Степанович ухватился обеими руками за голову. Рассказ был очень интересный, захватывающий, и я удивлялась, как Владимир Степанович мог отыскать в библиотеке такую интересную книгу. Я ведь тоже ходила в библиотеку и брала книги, но мне еще ни разу не попадалась такая интересная. Только много позже я научилась брать в библиотеке интересные книги, а в то время я их брала "наудачу".
Вскоре после Пасхи Владимир Степанович объявил нам, что в ближайшее воскресенье он поведет нас в лес, чтобы там на месте показать и объяснить кое-что из уроков природоведения. Боже, сколько было радости от предстоящей экскурсии!
В назначенное воскресенье я рано собралась и пошла в школу, чтобы не пропустить экскурсию. Таких, как я, пришло много. Долго ждали мы; наконец, явился Владимир Степанович, сделал перекличку. Моей соседки Пани Хрычиковой почему-то не оказалось. Владимир Степанович очень этим опечалился. Накануне ее не было в классе. Мне было очень неприятно видеть печаль Владимира Степановича, и я сказала:
– Если хотите, я могу сбегать к Пане Хрычиковой и привести ее, я знаю где она живет. Только я прошу Вас не уходить без нас. Я сбегаю быстро!
Владимир Степанович очень обрадовался, я даже не могла думать, что учитель мог так радоваться тому, что какая-то ученица будет со всеми нами получать удовольствие. Заручившись обещанием, что нас будут ждать, я стрелой помчалась к Пане.
Она не знала об экскурсии и не была готова. Начались торопливые сборы, переодевание, причесывание. Я торопила, но время шло, и, когда мы пришли в школу, там уже никого не было. Сторож сказал нам, что все пошли "за вторую трубу" и будут нас в дороге поджидать.
Боже, какая обида была у меня на весь Божий свет! Я готова была плакать от досады. Я так ждала эту экскурсию, так готовилась к ней – и вот я пропускаю ее по своей же собственной вине! Я предложила Пане бежать вдогонку, и мы побежали. Дорогу "за вторую трубу" я знала хорошо. Мы скоро примчались туда, но и там никого не было. Значит, они пошли уже в лес, но в какую сторону? Лес велик. Мы начали кричать – никто не отвечал. Тогда мы двинулись прямо перед собой. Как на зло, мне все грезились картинки из экскурсии: то вижу радостные лица учениц от интересных рассказов Владимира Степановича, то как он объясняет какую-то находку. День был солнечный, приветливый, а мы с Паней печально бродили по лесу, не замечая его прелести и ничего не собирая. Мы все смотрели по сторонам, силясь увидеть хоть какой-нибудь след прошедшей экскурсии. Но наши усилия были напрасны, мы ничего не замечали. Солнце уже стало клониться к западу, в лесу стало прохладней и темней, когда мы решили прекратить поиски и возвратиться домой. Придя снова ко "второй трубе", мы встретились с возвращавшимся из леса нашим классом. У всех были возбужденные, радостные лица, руки были полны всякими интересными находками, цветами. Эта встреча обострила во мне несколько успокоившееся за день чувство горькой обиды, и я заплакала, заплакала от досады, причитая при этом:
– Как вам не стыдно было бросить нас и уйти, не дождавшись! Ведь вы же обещали подождать!.. – Губы дрожали, я не могла справиться с собой.
Владимир Степанович опечалился и стал просить прощение:
– Мы по дороге все время развешивали записки и стрелки на деревьях с указаниями, куда идем... Мы все время вас звали и аукали...
А я все безутешно плачу и плачу. Подруги стали меня упрашивать простить их, стали давать мне собранные ими цветы-бобрики, а Владимир Степанович подарил мне свои замечательные находки: какие-то сучья и листья.
Я, наконец, перестала плакать, но внутри все еще долго клокотала обида, досада, что я по своей вине лишилась такого чудного дня. Это для меня был первый урок, что, делая другим хорошее, получаешь иногда за это плохое. Впервые я узнала горечь обиды, и, конечно, я так тяжело переживала ее из-за того, что христианское снисхождение к дурным поступкам людей и прощение их еще не укрепилось в моем чувствительном к несправедливости сердце.
Третий класс пронесся, как сладкий сон, быстро и незаметно. Учиться было одно удовольствие. Мы заметно продвинулись уже вперед, закончили всю грамматику, научились грамотно писать. Владимир Степанович часто проводил с нами диктовки. Нередко бывали и переложения, писать их было гораздо легче, чем диктовки: в пересказах всегда можно было по собственной воле подобрать знакомые слова и выразить свою мысль теми, которые умела писать. По арифметике мы решали сложные задачи. Решать трудную задачу доставляло большое удовлетворение. Это был своего рода спорт.
Вскоре же после Пасхи все девочки стали поговаривать о выпускных экзаменах и о том, кто что будет делать дальше. Расставаться со школой всем очень не хотелось. Помню, одна бедная девочка – Ксеня Грачева – написала даже сочинение-письмо, в котором выплакивала свою грусть от предстоящей разлуки со школою. Я же тогда уже твердо решила, что буду и дальше учиться. Учение притягивало к себе так сильно, что порвать с ним было невозможно! Я вспомнила тогда о тех молоденьких деревцах, которые росли в нашем дремучем лесу. Вспомнила, как я всегда любовалась силою их стремления ввысь, к небу, к свету. Я, бывало, восхищалась этой силою, глядя, как эти тоненькие, нежные березки тянутся высоко-высоко вверх, пробивая чащу старых деревьев, и, казалось, своей зеленой макушкой достают до голубого неба. И вот теперь я почувствовала в себе такую же силу-тягу к дальнейшему учению, во что бы то ни стало. Тимофей Васильевич во втором классе сумел возбудить во мне это желание, а в третьем классе это желание разрослось еще больше.
В Бежице находилась женская гимназия, но там была высокая плата за право учения, что было не по силам родителям многих девочек. Почти все мои подруги, которые хотели учиться дальше, решили пойти учиться в двухклассное Министерское училище, где занятия были бесплатные, а программа большая: по некоторым предметам даже больше программы четвертого класса гимназии, по другим – меньше. Во всяком случае, можно было рассчитывать по окончании этого двухклассного училища поступить сразу в четвертый класс гимназии, подготовив некоторые предметы до гимназических требований. Решила поступить в Министерское училище и я, чтобы через два года попытаться попасть во "святая святых", каковой мне представлялась тогда гимназия.