Приобрести книгу в нашем магазине

Приобрести электронную версию

Глава 15.

Кто не знал на Кавказе Артамона Лазаревича Чернова? Кто не наслышан был о лихих делах его? Кто не восхищался баснословными подвигами и удачей? Много знал Кавказ донецких гулебщиков, не один век состязались они с горцами в отваге и удальстве. Иной раз и в одиночку выезжал казак-богатырь на широкие просторы, ища иного богатыря-кочевника, дабы помериться с ним силушкой. Кто одолеет, того и добыча, кто одолеет того и зипун.

Целые легенды рассказывались по всей Кавказской линии о таких молодцах, и молодежь слушала восторженно и мечтала повторить славные дела героев. Слава, впрочем, не всегда бывала доброю. Бесстрашие и воинственность в иных казаках доходили до того, что сражения, опасности, кровь сделались для них необходимой потребностью. То было делом их души, их искусство, в котором они являли незаурядные таланты, черпали вдохновение, которым наслаждались. Оттого мирное время заставляло этих отчаянных людей совершать поступки, плохо совместимые с обычною моралью, долгом, порядочностью.

Иной русский казак шел с чеченцами в набег на русскую сторону, чтобы увезти лошадь, барана или украсть что-либо еще - лишь бы потешить свою страсть к опасности, к приключениям. Трофей был ничто для этих людей в сравнении с самим процессом набега…

К такому типу отчасти относился Чернов. Вот, только фигура эта была не в пример крупнее простого «гулебщика», а потому на Кавказе считались с ним без исключения все: как русское командование, доверявшее ему самые серьезные поручения, так и горцы, считавшие его колдуном, а то и самим шайтаном и боявшиеся его.

Простой казак Моздокского полка, уроженец Калиновской станицы, Артамон Лазаревич в многочисленных походах получил три золотые медали, чин есаула, Владимирский и Анненский кресты… Постоянно подвергая свою жизнь опасности, ранен был всего лишь однажды, и это укрепляло его славу знахаря, заговаривающего пули…

Страсть к опасным приключениям этот человек удовлетворял не набегами и грабежами, а освобождением русских пленников из далеких горных аулов. В ход в этом благородном деле шло все: сила, хитрость, деньги, которых Чернов не жалел. Сколько семей было обязано ему спасением своих родных, не помнил, вероятно, даже он сам. 

Впрочем, бывали случаи, когда и Артамон Лазаревич участвовал совсем не в благовидных делах – например, в контрабанде. Это, однако же, не помешало Еромолову назначить его приставом в Чечню. Никто не знал этого непокорного и жестокого народа лучше Чернова. Он и язык чеченский знал лучше любого чеченца. Сами же чеченцы также прекрасно знали его и, зная, ненавидели и страшились.

Ермолов, впрочем, не сразу согласился на сомнительную кандидатуру, предложенную ему Грековым, заметив, что Чернов – мошенник. На это Греков весьма справедливо указал, что для таких мошенников, как чеченцы, и нужен именно такой мошенник, как Чернов, имеющий за Тереком множество как кунаков, так и кровомстителей.

Немало пришлось вынести бывшим затеречным кунанакам от нового пристава. Он легко изобличал любые их хитрости, за малейшие провинности накладывал на них огромные штрафы, а за подстрекательство к мятежу приказал живым закопать в землю представителя одного из влиятельных чеченских семейств. Чернову удалось даже вывести на чистую воду и предать суду могущественного князя Адиль-Гирея, убившего собственного отца и двоих братьев, чтобы унаследовать семейные владенья. В такое чудовищное злодеяние не сразу поверил даже Ермолов, но Чернов, как заправская ищейка, сумел доказать вину Гирея.

Этот случай вселил в чеченцев еще больший страх к приставу. Они суеверно боялись даже встречи с ним, даже прикосновения к нему.

К этому-то примечательному во всех отношениях человеку и направился за помощью Виктор. Зная волей случая контрабандные дела Артамона Лазаревича и его страсть к освобождению пленников, в успехе он не сомневался, даже несмотря на весьма почтенный возраст теперь уже бывшего пристава.

Чернов сидел на крыльце своего дома, закутавшись в бурку, и курил трубку, когда Виктор остановил коня у его двора.

- Ба! – протянул старик. – Никак Самум посетил нас не в свой сезон! – и, не поднимаясь, сделал рукой знак входить.

Привязав коня, Виктор подошел к Чернову:

- Здорово ли живешь, Артамон Лазаревич?

- Бывало и поздоровее, - усмехнулся бывший пристав. – А ты? Все странствуешь?

- Приходится.

Чернов надсадно закашлял:

- Садись, в ногах правды нет. Небось, не о здравии моем справиться прибыл?

- Ты, как всегда, прав, - Виктор уселся подле старика. – Нужно мне человечка сыскать, коли жив он еще.

- Коли жив, так почто ж не сыскать? Сыщем. Кто таков?

- Унтер-офицер Константин Стратонов. Он был похищен несколько недель тому…

Артамон Лазаревич рассмеялся, махнул рукой:

- Не продолжай! Это та бедовая голова, что дочурку Алерциани украсть хотел, а вместо того сам к чеченцам угодил?

- Про все, гляжу я, тебе ведомо в этих краях!

- Глаз мой не так остер, как прежде, Самум. Но порох в пороховницах еще есть. К тому же… Узнать о глупости двух мальчишек – задача не великой сложности.

- И как же ты узнал?

Чернов лукаво прищурился:

- Кунаки их, которым они заплатили, мне хорошо знакомы. От них и знаю. А еще знаю, что это они чеченцев на девчонку навели, да только те не ждали, что твой приятель окажется знатным воином. Думали они захватить княжну и взять за нее большой выкуп, а вместо этого взяли этого нищеброда, который годен разве что в рабы.

- Ты знаешь, где его держат?

- Сперва у Делим-хана был, потом тот его продал Магоме, а Магома – Ахмат-Гирею. У него теперь твой приятель и обретается.

- Почему же ты не сообщил об этом командованию? – спросил Виктор.

- Потому что с некоторых пор командование не утруждает себя спрашивать меня о чем-либо. А я слишком стар, чтобы утруждать себя визитами. Признаться, я удивлен, что именно ты приехал искать этого беднягу. Я ожидал его брата.

- Напрасно, - ответил Виктор. – Генерал Стратонов сейчас на турецком фронте. Я узнал об этом, будучи проездом в Тифлисе. В противном случае, мы приехали бы вместе. А, быть может, он опередил бы меня.

- Стало быть, ты хочешь выручить этого юнца?

- Разумеется. Он брат моего друга.

- Святое дело! – кивнул Чернов.

- Ты поможешь мне?

Глаза старика хитро блеснули:

- Ты знаешь мои слабости, Самум. Правда, как ты можешь видеть, годы не слишком благосклонны ко мне. Но можешь не сомневаться, я сделаю все, чтобы помочь тебе. Если ты хочешь выкупить пленника…

- Выкуп – это крайность, - отозвался Виктор. – Никогда нельзя поощрять шакалов. Им нужно задавать хорошую трепку!

- Прекрасные слова! Мне они по сердцу! – воскликнул Чернов. – В таком случае, есть другой способ.

- Какой?

- У Ахмат-Гирея есть единственный и любимый сын Салман. Если захватить его, то можно стребовать с отца не только твоего приятеля, но и других пленников.

- Идея мне нравится. И, думаю, я знаю, как это сделать.

- Не сомневаюсь, Самум. Твоя голова всегда полна отменных идей.

- Ты сможешь пустить слух о караване некоего богатого восточного путешественника, известного под именем Самум, который проедет в этих краях? О том, что при себе он имеет ларец с драгоценностями, среди которых дары самого Шаха?

- Хочешь выманить зверей из логова обещанием большой добычи?

- Нам нужно, чтобы об этом узнал Ахмат-Гирей, и чтобы его люди напали на караван, который, конечно же, мы отправим в нужное место.

- И чтобы напал не кто-нибудь, а сын Ахмата?

- Разумеется!

- В таком случае, слух должен дойти именно до его ушей. Салман горд и жаден. Он непременно захочет показать отцу и всем другим свою удаль и удачливость.

- Ты сможешь устроить это?

Чернов улыбнулся:

- У меня достаточно кунаков для такого дела. А людей, которые заменят собой кладь в твоем караване, ты найдешь сам? Или доверишь это мне?

- Никто лучше тебя не знает здешних людей, так что я всецело доверяю тебе, - ответил Виктор, радуясь тому, как с полуслова понял старый казак его план. – Обещай им награду, какую сочтешь нужной.

- Ты всегда был щедр, Самум! Поедешь ли ты сам в этом караване?

- Разумеется. Ты же знаешь, я предпочитаю следить за исполнением моих приказов. Так надежнее.

- И опаснее.

- Ты также знаешь, что опасности меня не страшат. Я фаталист.

- И тем ты и люб мне, Самум, - кивнул Артамон Лазаревич. – Жаль, что годы не позволяют мне быть с тобою в этом деле. Могу ли я еще что-то сделать для тебя?

- Можешь, - кивнул Виктор. – Я бы хотел, чтобы ты дал кров моей спутнице до той поры, пока я не устрою ее безопасное отбытие в Россию.

- Могу я узнать, кто это загадочная спутница?

- Она бы предпочла сохранить инкогнито.

- Что ж, она сохранит его, даже если я уже догадываюсь, кого ты хочешь укрыть в моем доме.

- Иногда мне кажется, что ты и впрямь колдун.

- В таком случае кто же ты сам? – Чернов вновь закашлялся. – Иди, Самум. Ты можешь привезти ко мне свою женщину нынешней ночью, чтобы не привлечь внимания чужих глаз. Никто не увидит ее здесь и не узнает о ней.

- Благодарю тебя, Артамон Лазаревич! Я не сомневался, что ты не откажешь мне в помощи! – сказал Виктор и, простившись со стариком до ночи, покинул его.

Глава 16.

Летние «народные» маскарады в Александрии стали доброй традицией – без них уже невозможно было представить дня рождения Императрицы, обожавшей такие праздники. Маскарады любил и сам Николай. Если балы были для него ничем иным, как тягостным исполнением долга, то веселые маскарады, на которых собиралась самая разнообразная публика, и исчезали грани между сословиями, чинами – истинным удовольствием. Здесь простая горничная, скрывшись под маской, могла свободно заговорить с самим Царем. Такая демократичность с одной стороны развлекала Николая, любившего веселые шутки и внимание хорошеньких женщин. С другой - давала ему возможность узнать от «масок» много любопытных вещей, в том числе таких, какие весьма полезно знать монарху, дабы помочь нуждающимся, восстановить попранную справедливость, призвать к ответу виновных. Эту возможность ценил он особенно, выступая в роли Гаруна аль-Рашида.

Впрочем, от Гаруна Николая отличало то, что в России переряжены на маскарадах были лишь дамы, мужчины же обязаны были носить домино (офицеры – мундир без шпаги) и не скрывать лиц под масками. Посему Государь оставался Государем и на маскараде, а его тайными информаторами выступали исключительно женщины.

Простой люд, допускаемый в царские чертоги, испытывал сперва некоторую робость. Простые мещане, мужики могли созерцать убранство дворца, вкушать разнообразные угощения, недостатка в которых не было, а, главное, видеть совсем рядом своего Царя и Царицу. Последняя часто бывала одета в русский сарафан, очень шедший ей, и считала весьма важным такой непосредственный контакт с народом.

Конечно, не обходилось и без курьезов. То слишком напирала толпа на буфеты, то тащили угощения со стола, что, конечно, было весьма извинимо. Однажды кто-то пытался отломить «на память» арматурное украшение. Впрочем, что желать от простолюдинов, если апельсин или конфетку в подарок для детей с царского стола норовили унести со стола даже сановники?

Подобные мелочи доставляли немало забот дворцовой администрации, но нисколько не беспокоили Николая, равно как и его жену.

Нынешнее 31-е день рождения Александры Федоровны отмечалось, как и всегда. Народ начал собираться в Александрии уже с утра, запруживая парк. Увенчаться торжество должно было праздничным ужином. А предшествовали ему танцы, которые так любила Императрица.

Николай пребывал в добром расположении духа. На Турецком фронте его армия одерживала победу за победой: Карс, Баязет, Варна, Силистрия, Эрзерум – крепость за крепостью сдавались ей, и совсем близко виделась окончательная победа над вероломными турками. В мае Император был коронован в Варшаве, а затем посетил Берлин, где встретился с королем Фридрихом-Вильгельмом. Это путешествие до некоторой степени утомило его, и он рад был вновь оказаться дома, в кругу семьи.

Публика все пребывала, и Николай с любопытством разглядывал наряды дам, фантазия которых в этой области не знает пределов. Одни, подражая Императрице, отдавали предпочтение русскому стилю, другие блистали нарядами средневековой Европы, третьи манили к себе пышностью востока. Иные, впрочем, ограничивались обычным домино и масками… Некоторые, разряженные особенно броско, время от времени подходили к Императору.

- А я тебя знаю! – таинственно шепнула одна.

- И я тебя, - усмехнулся Николай.

- В самом деле? И кто же я? – завлекательно улыбнулась «маска».

- Ты дура, - отозвался он. – Прачка или горничная…

Незадачливая кокетка поспешила затеряться в толпе, а Николай заметил стоящую неподалеку даму в черном платье и длинном до пола, широком фиолетовом плаще, концы которого были таким образом прикреплены к манжетам, что, когда женщина распахивала руки, то плащ походил на крылья летучей мыши. Лицо дамы было скрыто не только полумаской, но и капюшоном. Незнакомка некоторое время наблюдала за Императором, а затем подошла к нему и, чуть поклонившись, сказала глуховатым голосом:

- Прошу Ваше Величество простить меня, что в праздничный день должна потревожить вас, но я имею к вам важное дело.

Голос показался Николаю смутно знакомым, но, прежде чем он успел ответить, незнакомка сложила ладони так, что стал заметен украшающий ее руку перстень с оригинальной печаткой, которая ответила на все вопросы Императора.

- Кажется, мы уже с вами встречались три с половиной года назад, не так ли? – спросил он.

- Да, Ваше Величество. И надеюсь, та встреча не была для вас бесполезна.

- Более чем, - согласился Николай.

- Благоволит ли Ваше Величество пройти со мной в одну из комнат?

Император кивнул и последовал за посланницей. Оставшись наедине с ним, она сняла капюшон, оставшись, впрочем, в маске, и протянула Николаю аккуратно сложенную стопку бумаг. Император нахмурился:

- Только не говорите, что у нас успел созреть очередной заговор!

«Маска» улыбнулась:

- Нет-нет, здесь дело иного рода. Известный вам человек сейчас на востоке, и в этих письмах содержатся некоторые сведения относительно положения дел в Персии, Турции и на Кавказе.

- Полагаю, Персия еще долго будет помнить силу нашего оружия. Как, впрочем, и Турция.

- Эта так, Ваше Величество. Но дела внешние иногда слишком отвлекают внимание и силы от дел внутренних.

- То есть?

- Кавказ, Ваше Величество. Сейчас он кажется спокойным, но спокойствие это столь же обманчиво, сколь было обманчиво перед восстанием Бей-Булата. И даже хуже. Есть некое опаснейшее учение, которое проникает в среду горских племен. Оно рождено фанатиками и подобно искрам, от которых легко может вспыхнуть всегда сухой порох Кавказа.

- Паскевич ничего не писал мне об этом.

- Потому что искры пока еще ничтожны, и граф, сосредоточившись на внешних войнах и еще недостаточно успев вникнуть в положение края, в психологию его племен, просто не замечает их. И это естественно.

- А ваш вездесущий друг, как всегда, зрит на сто футов вглубь земли?

- Разве информация, которую он предоставил вам в прошлый раз, была неверна?

Николай развел руками:

- Я уже говорил ему, что всегда буду ему обязан.

- Он не забыл этого, Ваше Величество, и имеет к вам просьбу.

- Что я могу для него сделать?

- Не для него, а для двух молодых людей, очень любящих друг друга

- У нашего друга приступ романтизма? – чуть улыбнулся Император.

- История и впрямь весьма романтична. При обороне Шуши известный вам Константин Стратонов…

- Боже мой, наш общий друг случайно не в дядьки определил себя этому молодцу?

- У него более широкий круг подопечных, - отозвалась «маска». – Так вот этот молодой человек спас от гибели княжну Лауру Алерциани, а также ее тетку.

- Достойный поступок.

- Вне всякого сомнения. Они с княжной поклялись друг другу в верности, но…

- Не продолжайте. Я догадываюсь, что столь знатная семья не воспылала желанием обрести такого зятя.

- Семья эта к тому же бедна, а потому девушку хотели насильно выдать замуж за старого князя Джакели.

- И что же она?

- Ее родственник помог ей бежать.

- Действительно, история все больше похожа на роман.

- Она еще больше напомнит вам роман, когда вы узнаете, что унтер-офицер Стратонов сейчас находится в плену у черкесов.

- Час от часу не легче!

- А пославший меня делает все для его освобождения.

- В таком случае, я спокоен за судьбу Константина. А что же девушка?

- Одно мгновение, Ваше Величество, - «маска» дважды хлопнула в ладоши, и из смежной комнаты появилась одетая в восточные одежды женщина, лицо которой скрывала вуаль.

- Вы можете снять вуаль, машер, - обратилась к ней незнакомка.

Вошедшая послушалась, и перед Государем предстала необычайной красоты девушка, лицо которой было весьма бледно, а в глазах читался испуг.

- Княжна Лаура Алерциани, насколько я понимаю? – осведомился Николай.

Девушка присела в реверансе, вымолвила едва слышно:

- Да, Ваше Величество…

- Княжна оказалась в Петербурге, благодаря известному вам человеку, - пояснила «маска».

- Я догадался об этом. И что же он хочет от меня?

- Лишь ваше одобрение и благословение этого союза может стать для ее семьи убедительным доводом в пользу оного. Эта девушка бежала из родительского дома, скиталась по Грузии, едва не оказалась в плену, наконец, достигла Петербурга…

- Не продолжайте! – Николай поднял руку. – Глаза этой прекрасной беглянки говорят мне больше всех ваших слов, - подойдя к Лауре, он мягко пожал ее ледяные пальцы. – Успокойтесь, милое дитя. И не дрожите так. Обещаю, что никакой обиды вам сделано не будет, а ваше будущее будет обеспечено.

Девушка хотела броситься перед ним на колени, но Николай удержал ее:

- Благодарить вы будете своего ходатая, коему я имел неосторожность остаться весьма должен. Теперь оставьте нас с этой дамой и ни о чем не тревожьтесь.

Голос Императора звучал вкрадчиво и ласково, и Лаура немного ободрилась. Когда она вышла в соседнюю комнату, Николай обернулся к ее представительнице:

- Может быть, вы, наконец, снимете маску, сударыня? Я все равно успел узнать нас. Вы наперсница княгини Борецкой? Некая Эжени, о которой по всему Петербургу ходят слухи?

Эжени послушно сняла маску:

- Вы не ошиблись, Ваше Величество. Правда, слухи… весьма преувеличены.

- Я был в этом уверен до сего дня. Теперь же, зная, кто за вами стоит, начинаю в этом сомневаться. Курский знает, что мне не по душе его игра с семейством Борецких. Знайте и вы об этом.

- Я знаю об этом, Ваше Величество.

- Но вам обоим нет до этого дела, - усмехнулся Император.

- Я… разделяю ваше мнение… - вымолвила Эжени. – Но я не могу подвести того, кому обещала помогать.

- Понимаю… А я не могу не выполнить просьбы того, кому столь обязан уже и, возможно, - Николай кивнул на стопку писем, - еще буду.

- Вы поможете княжне?

- Она образована, обучена светским манерам?

- Самым лучшим образом, Ваше Величество.

- В таком случае, я позабочусь о том, чтобы она стала фрейлиной моей жены. Константин же, когда выслужит офицерский чин, сможет жениться на ней. Пока же будет считаться, что они помолвлены. Ко дню свадьбы я выделю ей хорошее приданое, которое, полагаю, успокоит ее родителей. То, как объяснить им произошедшее, дело ваше.

- Можете не сомневаться, что я сделаю это лучшим образом.

- Не сомневаюсь! – отозвался Николай. – Всего лучше будет, если ее родители приедут в Петербург и сами убедятся, что с их дочерью все благополучно. Любовь и верность – это прекрасно, но долга перед родителями еще никто не отменял. А с ними ваша протеже повела себя весьма дурно.

- Поверьте, Ваше Величество, у Лауры не было иного выхода.

- А что мне остается делать, как ни верить вашим словам и глазам этой девушки? – махнул рукой Николай. – Ступайте же теперь обе обратно в зал. И не уходите слишком поспешно, - он чуть улыбнулся. – Передайте вашей протеже, что она осталась должна мне первый танец.

- Для нее это будет великая честь, - откликнулась Эжени и, сделав глубокий реверанс, скрылась вслед за своей подопечной.

Убрав письма, чтением которых он решил заняться перед сном, Император возвратился в зал, где тотчас заметил обеих дам, с которыми только что расстался. Как раз объявили «Па де катр», и Николай предложил руку оробевшей Лауре. Эжени, как оказалось, не преувеличила достоинств своей протеже. Танцевала она столь же прекрасно, как и говорила на русском и французском языках. Общество юной княжны, постепенно ожившей от первоначального испуга, сгладило легкое раздражение Императора от нежданной деловой беседы и вынужденности участвовать в весьма странном, мягко говоря, предприятии. «В сущности, такой жемчужине, и в самом деле, нечего делать в Тифлисе, - подумал Николай. - Здесь она затмит всех придворных красавиц, исключая разве что мадмуазель Россет. Пусть же у нее будет лучшее будущее, чем то, что ей готовили. А уж, выходить ли замуж за этого мальчишку или нет, решать ей. Пока он получит офицерский чин, время подумать у нее будет. По правде говоря, достойна она несравненно лучшей партии, и, если она изменит свое решение, я буду лишь рад за нее. Если же нет, то слово свое я сдержу. Бедствовать им не придется…»