Переправившись через Дунай у Систова, отряд Цесаревича двинулся на восток, быстро достиг линии реки Кара-Лом (по-болгарски Черни-Лом) и уже готовился обложить Рущук. Но неудачи под Плевной изменили назначение отряда: приостановив наступление, он принял оборонительное положение, оставаясь на линии Кара-Лома. Отряд был невелик, пришлось растянуть силы на значительное расстояние, а параллельно нашему фронту не было сколько-нибудь порядочных дорог, которые помогали бы быстро сосредотачивать силы на угрожаемом пункте. Оперировавшая же против Рущукского отряда турецкая армия, с главнокомандующим Мехметом-Али-пашой во главе, пользовалась значительным численным превосходством и. кроме того, владела Рущукско-Варнской железной дорогой. Ясно, что благодаря этим обстоятельствам, туркам не представлялось никакой трудности в любом задуманном для нападения месте иметь всегда численный перевес над нами. Если прибавить еще к этому невыгодное положение обороняющегося в отношении неизвестности пункта атаки и то, что неприятель опирался на сильные крепости (Рущук, Шумла, Силистрия), служившие обширными арсеналами и кладовыми, станет ясно, что задача отряда – охранение фланга армии – была задачей отнюдь не легкою.
Однако весь июль и первую половину августа неприятель действовал вяло, нерешительно, ограничиваясь лишь незначительными стычками; в руках наших находился еще Кадыкиой, турецкое селение верстах в восемнадцати на юг от Рущука. Первым решительным [283] делом можно считать дело 180го августа у Карахассан-Киоя, после которого 13-й корпус должен был отступить. Удача ободрила турок: 23-го августа они нападают на Кадыкиой, оттесняют 120ю дивизию за реку Лом, а 24-го августа атакуют 33-ю пехотную дивизию у селения Аблова.
Входя в состав предводимого Великим Князем Владимиром Александровичем 12-го армейского корпуса, 33-я дивизия с ее артиллерией занимала в июле позицию у дер. Кошово, в первых же числах августа двинулась к югу и, постояв несколько дней у села Острица, 5-го августа перешла на позицию к деревне Аблова. Впрочем, на этой последней позиции оставалась постоянно только одна бригада пехоты и 3 батареи. Другая же бригада с остальными тремя батареями стояла несколько позади, в селе Иенидзеши, откуда ее легко можно было направить на помощь либо к Аблове, либо к Карахассанкиою.
Так как предметом моего рассказа послужит дело 24-го августа у с. Аблова, то позволю себе сказать несколько слов о местности, в которой лежит это селение и о расположении наших войск на этой позиции.
Река лом в этом месте состоит из двух речонок: Кара-Лом и Ак-Лом (Кара – Черный, Ак – Белый). Селение Аблова лежит по Кара-Лому в богатой, плодородной и хорошо населенной части Булгарии. О количестве населения, впрочем, можно было судить лишь по числу деревень, которые хотя невелики, но зато часты: одна от другой отстоит не далее пяти-шести верст, а сплошь да рядом случается, что и ближе. Жители же, турки, гонимые напрасным страхом, бежали из местностей, занятых русскими, и селения их были заняты отчасти булгарами, бежавшими в свою очередь из местностей, занятых турецкими войсками. Над рекою местность возвышается приблизительно на 1,000 футов и. спускаясь к ней, образует то отвесные с нависшими глыбами каменных стен, то более или менее крутые скаты, покрытые густым кустарником, то обширные террасы, то, наконец, дает отлогие лощины, – обычное место расположения турецких и булгарских деревень, только в подобных лощинах могут найти селения защиту от резких, холодных ветров, свирепствующих осенью в Булгарии. Верстах в трех-четырех т Аблова, по другую сторону Черни-Лома, лежит большое булгарское селение Кацельево; по реке разбросано несколько водяных мельниц и переброшено несколько ненадежных мостиков.
Без большой ошибки можно считать, что мы занимали две почти самостоятельные позиции, а именно, позицию собственно у Абловы и позицию у Кацельво, хотя в общем Кацельевский отряд представлял собою левый фланг всего расположения, только выдвинутый значительно вперед. [284] В частностях же, расположение наших войск у Абловы, как указано в общих чертах на прилагаемом плане, было таково: на высотах стали 2-я и 3-я батареи, устроив небольшие укрытия для своих орудий и зарядных ящиков, а по скату горы были сделаны стрелковые ложементы для Тирасполького пехотного полка, который стоял бивуаком внизу, позади виноградника; в самом же винограднике было насыпано укрепление, куда предполагалось на время боя выслать четырехфунтовую батарею. Кацельевский отряд состоял из двух батальонов Бендерского полка и 5-й батареи. Кавалерия занимала аванпосты.
Как я уже упомянул выше, после дела при Карахассанкиое, неприятель двинулся к Аблове, заняв деревни Нисово и Соленик. Длинная вереница булгарских повозок, потянувшаяся мимо нас к местечку Бела, свидетельствовала о приближении турок. Кацельево тоже опустело. В ожидании боя 1-я бригада 33-й пехотной дивизии (Бессарабский и Херсонский полки), а также 1-я, 4-я и 6-я батареи 33-й артиллерийской бригады были передвинуты из с. Иенидзеши к Аблове и стали в лощине позади высот, занимаемых 3-й и 2-й батареями. Кроме того к отряду приданы были еще четыре скорострельные орудия, из которых два, вместе с несколькими эскадронами кавалерии, были поставлены в лощине у селения Крепче для охранения правого фланга.
Подвигаясь постепенно со стороны Осман-базара, Мехмет-Али-паша построил на пути своем несколько укрепленных линий, которые могли бы послужить ему хорошнй опорой при отступлении в случае неудачи. Армию сопровождало множество мирных турок*), и по мере того, как войска турецкие подвигались вперед, они водворялись снова в своих селах. Авангардом турецкой армии начальствовал дивизионный генерал Фуад-паша, имевший в своем распоряжении, как говорят, до пятидесяти двух эскадронов кавалерии**); всей атакой руководил сам главнокомандующий, Мехман-Али-паша. У нас же всем отрядом командовал начальник 12-й кавалерийской дивизии, генерал-лейтенант барон Дризен, в частности же Абловским отрядом – начальник 33-й пехотной дивизии, свиты Его Величества генерал-майор Тимофеев, а Кацельевским отрядом – генерал-майор Арнольди.
*) Сведение это взято из корреспонденций разных газет.
**) Цифра почерпнута тоже из иностранных газет; надо полагать, что она несколько преувеличена.
23-го августа, около пяти часов вечера, внизу за рекой Лом стали раздаваться отдельные ружейные выстрелы, которые вскоре перешли в довольно оживленную перестрелку. Неприятельская передовая цепь потеснила нашу кавалерийскую, почему для поддержки последней была выслана стрелковая рота. В кустах забегали дымки, указывая на линию цепи; [285] позади цепи в прогалинах стали появляться небольшие кавалерийские колонны не всегда, впрочем, безнаказанно: несколько удачных выстрелов со 2-й батареи рассеяли эти колонны и заставили их остерегаться открытых мест. На большую поляну, верстах в шести от нас, выехала небольшая кучка всадников, между которыми особенно выделялся один на белом коне; по всей вероятности, это был начальник рекогносцирующего отряда со своею свитой. На горизонте, верстах в восьми, показались значительные силы.
Артиллерии неприятель долго не выдвигал, вероятно, вследствие трудности провезти ее по неразработанной дороге, и только к вечеру правее Кацельево стали два орудия и дали залп по лагерю Тираспольского полка – снаряды не долетели. Выстрелы 3-й батареи, открывшей огонь по этим орудиям, заставили их тотчас же сняться и уехать. Немедленно по открытию 3-й батареей огня, ее посетил Его Высочество Герцог Сергий Максимилианович Лейхтенбергский в сопровождении начальника 33-й дивизии и осведомился, почему производилась стрельба.
Горка, на которой помещалась 3-я батарея, представляла превосходное место для наблюдения, к тому же сегодня не представлялось никакой опасности для стоящих на батарее. Эти обстоятельства привлекли сюда толпу зрителей, и даже трусливые сыны Израиля, маркитанты, движимые любопытством, отважились стоять вблизи орудий.
Благодаря наступившим сумеркам, рекогносцировка прекратилась; все стихло. Следовало приготовиться на завтра к бою и притом к бою решительному. Отряду было приказано, во что бы то ни стало отстоять позицию, прикрыв тем самым фланговое движение отступавшего 13-го корпуса. Девизом отряда должно было быть: «лечь костьми, но не отступать». Насколько нам важно было отстоять позицию, настолько же важно было Мехмету-Али проравться и открыть путь на Белу, в тыл плевненским войскам. Следовательно, атаки нужно было ожидать ожесточенной.
Наконец-то пришлось стоять лицо к лицу с неприятелем! Уже не раз выступали мы с целью занять с бою какой-нибудь пункт, но придя находили лишь одно место, где стояли неприятельские войска. Осторожный Абдул-Керим, прежний турецкий главнокомандующий, избегал столкновений и поспешно отступал при первом появлении наших войск. В силу этого и теперь, несмотря на очевидность, не верилось как-то, что вот не далее завтрашнего дня придется померяться силами с противником. Но доносившийся из цепи несмолкаемый собачий лай напоминал собою о близости неприятеля, и сомнения уступали место действительности.
Август или, вернее, первую половину августа в Булгарии по справедливости можно считать лучшим временем года. Днем нет [286] той нестерпимой ослабляющей жары, от которой нигде нельзя укрыться в июне и июле, а теплые светлые ночи пленяют своей красотой. Можно незаметно для самого себя просидеть всю ночь напролет, не отрывая глаз от живописной картины, освещенной мягким лунным светом. Не шелохнет ветерок, и глубокая тишина нарушается только криком горных черепах и тихим журчаньем падающей с плотин у мельниц воды. Ночь с 23-го на 24-е августа не походила на своих предшественниц: небо кругом обложило темными тучами, и пошел дождь. Вместо тихого журчанья воды с реки доносится то протяжный, заунывный вой, то громкий лай. К утру небосклон очистился, и взошедшее солнце уничтожило следы прошедшего дождя, – все обещало прекрасный день.
Еще с вечера отдано было приказанье Херсонскому полку и 1-й батарее 33-й артиллерийской бригады выступить с рассветом на подкрепление передового Кацельевского отряда. Бессарабский пехотный полк, два скорострельных орудия. 6-я и 4-я батареи 33-й артиллерийской бригады приданы были к Абловскому отряду; последняя должна была на время боя занять укрепление в винограднике. Кроме того, ожидалось еще для усиления отряда бригада 1-й пехотной дивизии. Не зевали и турки: несмотря на дождь, они успели за ночь настроить порядочное число укреплений.
Около семи часов утра прозвучал у Кацельево первый артиллерийский выстрел, возвещая о начале боя, и вскоре затем до слуха нашего стала долетать отдаленная ружейная перестрелка. Выдвинув несколько батарей, неприятель открыл по Кацельевскому отряду сильный артиллерийский огонь, жертвою которого сделался, между прочим, и командир 5-й батареи 33-й артиллерийской бригады капитан Нежинцев. Все ближе и ближе становилась ружейная перестрелка – передовая цепь сдавала. Абловский отряд был пока в роли безмолвного зрителя, и лишь изредка артиллерия наша стреляла по неприятельским колоннам, пользуясь временем, когда эти последние показывались из лощин.
По примеру прошлого дня, у 3-й батареи снова собралась толпа непричастных к делу зрителей, которые с большим вниманием следили за каждым выстрелом наших артиллеристов, громко выражая аплодисментами свой восторг по поводу удачных выстрелов. Впрочем, главным образом, внимание, как зрителей, так и артиллеристов, было занято ходом сражения у Кацельево, а потому никто и не заметил, как в укрепление правее села Кацельево проехала 12-ти орудийная турецкая батарея. Залп двух орудий заставил всех невольно взглянул по направлению вновь открывшей огонь батареи; пронесшееся вслед за тем над головами нашими шипение, а также треск разорвавшихся [287] невдалеке гранат ясно указывали, что предметом обстреливания служила 3-я батарея. Гранаты, впрочем, упали несколько правее и позади батареи. Как рукою смело всех зрителей. Не время было наблюдать, какой род отступления избрал каждый из них, но позднее, по рассказам, выяснились некоторые весьма оригинальные способы передвижения. Так один «храбрый» жидок предпочел ползти на брюхе все расстояние от батареи до перевязочного пункта, составлявшее, однако, около версты.
2-я и 3-я батареи не замедлили ответить на огонь турецкой батареи, и таким образом завязалась артиллерийская перестрелка у Аблова. Правее 12-ти орудийной турецкой батареи стала еще другая батарея, гораздо слабее первой по числу орудий и притом на таком значительном расстоянии, что не стоило по ней стрелять. Ободренная тем, что на нее не обращают внимания, батарея эта переехала, было, на ближайшую позицию, но после первых же метких выстрелов 2-й батареи поспешила вернуться на прежнее свое место. Нельзя не заметить, что, хотя турки стреляют бесспорно очень метко, снарядов не жалеют и в настоящем случае просто засыпали наши батареи гранатами, все-таки вред, наносимый турецкой артиллерией, ничтожен. Так на 3-й батарее, составлявшей главный предмет внимания турецкой артиллерии и простоявшей около десяти часов под сильным и, после занятия неприятелем Кацельева, перекрестным артиллерийским огнем, действием гранат выведен из строя только один человек и подбито одно колесо у ящика. Есть основание полагать, что действие нашей артиллерии было несколько удачнее, ибо из двенадцати составлявших батарею орудий по окончании боя увезено было только семь; остальные же пять, по всей вероятности, подбитые, остались на месте*).
*) Мы увидим ниже, что предположение это на самом деле подтвердилось рассказом турецкого артиллериста, бывшего в бою именно на 12-ти орудийной батарее.
Вот что говорит по поводу действия нашей артиллерии в описываемый период боя корреспондент «Indepandance Beige», находившийся при турецкой армии:
“Un véritable duel d’artillerie s’engagea; les obus pleuvaient littéralement dans les batteries turques qui tenaient bon malgré ce feu infernal. C’est la que vers trois heures de l’après-midi arriva l’état-major, a la tête duquel se trouvait le generallissime ; quarante à cinquante obus tombèrent encore en avant et en arrière de l’état-major... » Rasgrad, 11 Septembre.
(Началось настоящее состязание артиллерии: снаряды буквально дождем падали на турецкие батареи, которые держались хорошо, несмотря на этот адский огонь. Вследствие этого к трем часам пополудни прибыл главный штаб, во главе которого находился главнокомандующий; [288] от сорока до пятидесяти снарядов упало еще впереди и позади главного штаба…).
Не смотря на упорное сопротивление, слабый Кацельевский отряд не в силах был удержать превосходные силы неприятеля и начал отступать. Постепенно разгораясь, ружейная перестрелка к полудню достигла крайних своих размеров. Отдельных выстрелов нельзя было различать: они слились в общий гул, усиливаемый артиллерийскими выстрелами; над горкой стояло облако дыма, не позволявшее нам различать своих от неприятеля. По мере общего наступления, все ближе и ближе подъезжали турецкие батареи, а за ними виднелись большие неприятельские колонны, к сожалению, вне сферы досягаемости выстрелов Абловских батарей. Преследуя расстроенный большими потерями отряд, которому приходилось отступать по очень невыгодной дороге, неприятель мог бы его совершенно уничтожить. Чтобы развлечь неприятеля и дать несколько оправиться Кацельевскому отряду, приказано было Абловским батареям обстреливать усиленно деревню Кацельево, а Тираспольскому полку двинуться по направлению к этой деревне. К тому же времени вызвана была из резерва для усиления артиллерийского огня 6-я батарея, которая, впрочем, стала не очень невыгодном месте и вскоре должна была сняться и уехать снова в резерв. Демонстрация достигла желаемого успеха: опасаясь за своей фланг, турки оставили преследование и дали, таким образом, возможность Кацельевскому отряду отступить, согласно диспозиции, на село Острицу.
Все силы неприятеля обрушились теперь на Абловский отряд. переменив фронт наступления. турецкая пехота атаковала Тираспольцев, а все те батареи, которые до сих пор действовали по Кацельевскому отряду, обратились теперь против Абловских батарей, вследствие чего эти последние очутились в перекрестном огне. На правый фланг, против Бессарбского полка, неприятель двинул совершенно свежие силы и, наступая густыми цепями одна за другой, потеснил Тираспольцев и Бессарабцев, все усилия которых, подавляемые громадным численным превосходством неприятеля, были тщетны. Тщетно также напрягала все силы стоящая в винограднике 4-я батарея. В короткое время она лишилась двух офицеров, а именно: ранены командующий батареей, капитан Пржедыльский, и подпоручик Петров. Последний, раненый пулей в колено, за отсутствием носильщиков, около часу оставался на батарее, помогая прислуге устанавливать трубки картечных гранат. Большие потери заставили, наконец, 4-ю батарею выехать из виноградника.
Наступила тяжелая, критическая минута: перейдя реку Лом, турки заняли виноградник, заняли деревню и осыпали нас оттуда градом пуль; наибольшие потери отряда относятся именно к этому периоду боя. [289] Нечего было и думать об отступлении: единственная дорога на селение Еренджик была загромождена лазаретными линейками и даже зарядные ящики подходивших в Аблове батарей 1-ой артиллерийской бригады не могли пробраться к позиции.
Оставив в покое турецкую артиллерию, 2-я и 3-я батареи обратили весь свой огонь на передовые неприятельские части; к ним же присоединилась снова 4-я батарея. Дружно и удачно действуя картечными гранатами, батареи эти образовали роковую полосу пуль и осколков, которая остановила дальнейшее наступление неприятеля. Но, понятна, что такое томительное положение дел не должно было продолжаться: артиллерия может сдержать противника, но выбить засевшую в деревне и в винограднике турецкую пехоту было делом невозможным. Решение участи боя всегда принадлежало и будет принадлежать пехоте. Так и в данном случае оставалось одно только средство отстоять позицию, это именно попытаться отбросить неприятеля последним отчаянным натиском тех небольших сил, которыми располагал еще начальник отряда. Этим средством воспользовались разумно и вовремя.
Взяв в руки ружье, генерал-майор Тимофеев*) становится во главе нескольких рот Бессарабского полка и лично ведет их в атаку.
*) Награжден за это дело орденом св. Георгия 4-й степени.
Воодушевленные примером начальника дивизии, Бессарабцы мужественно бросаются на неприятеля, выбивают его из деревни, из виноградника и гонят за реку. К ним присоединяются подоспевшие роты Копорского пехотного полка, а левее 3-й батареи 33-й артиллерийской бригады становится 2-я батарея 1-й артиллерийской бригады. Артиллерия сосредоточивает весь свой огонь на мостиках и увеличивает смятение в рядах неприятеля: многие, желая избежать моста, пытаются перебраться вброд; речка хоть и не глубока, но берега ее тинисты, вязки; несколько всадников, въехав в реку, не могут уже оттуда выбраться и принуждены бросить лошадей. Весь скат противоположной возвышенности покрывается беспорядочной толпою бегущих турок. Они бегут, отстреливаясь, но на ветер пускаемые пули не причиняют почти никакого вреда. Турецкие батареи снимаются по-орудийно и уезжают с поля сражения. Ружейная перестрелка тоже мало помалу стихает. Позиция осталась за нами.
День уж на исходе, серые тучи, надвигаясь с севера, заволакивают небосклон, накрапывает дождик; густой холодный туман окутывает нас, дождь все усиливается. Вскоре замелькали костры, около которых солдаты варят чай и вполголоса толкуют о пережитом дне. Но мало помалу все затихает; сильное первое напряжение, не давшее чувствовать усталость, прошло, и природа вступила в свои права [290] – все дремлют, приютившись кое-как у костров. Глубокая тишина водворяется на бивуаке, и только изредка с реки доносится громкий лай собак: это черкесы в цепи перекликаются между собою…
Не красно было и наступившее утро: те же туман, дождь и слякоть… Временами туман рассеивался, и видно было, как неутомимо рылись турки, укрепляя каждое мало-мальски важное место. Судя по погоде, нельзя было ожидать нападения, ибо туман не позволял различать предметы иногда даже в двадцати шагах. Но вот на несколько минут туман рассеялся, и на скате противоположенной возвышенности мы увидели кучку людей, которые несли перед собою белый флаг. Тотчас же об этом дали знать начальнику отряда, генерал-лейтенанту барону Дризену, который, лично проехав к цепи и удостоверившись в существовании турецкого парламентера, назначил парламентера и с нашей стороны. Пронесся по всей линии сигнал «слушайте все», и начались переговоры. Оказалось, что Мехмет-Али-паша прислал просить перемирия до солнечного заката с целью уборки тел, на что, конечно, последовало полное согласие со стороны генерал-лейтенанта Дризена. Временно-демаркационной линией была назначена линия реки Кара-Лом, причем убитых и раненых на нашей стороне турок мы должны были передавать турецким санитарам на ту сторону; в свою очередь наших убитых турки должны были передавать на нашу сторону.
Много грустного представляло собою поле битвы, но особенно поразила меня своею трогательною простотою следующая картина. В стороне от других убитых одиноко лежит труп совершенно еще молодого убитого солдата. Под голову подложен ранец, руки сложены на груди, на лбу покоится небольшой шейный образок, тут же рядом лежат сумочка с сухарями и подсумки, а на них бережно положено ружье. Должно быть тяжело был ранен бедняга, чувствовал, что не доплестись ему до перевязочного пункта и вот, выбрав более уединенное место, он спокойно приготовился встретить смерть…
Лишь только объявлено было о перемирии, тотчас же, пользуясь незначительной шириною речки, начались разговоры между нашими и турецкими солдатами; переводчиками служили обыкновенно наши солдаты из татар, как, впрочем, и турецкие солдаты, знающие кое-как русский язык. Между прочим, одному из наших фейерверкеров пришлось встретить между ними своего прежнего сослуживца по батарее. Солдат этот, ныне турецкий артиллерист, крымский татарин по происхождению, служил сначала в одной из наших батарей, затем, будучи уволен в бессрочный отпуск, он, судя по его собственному рассказу, занимался на русско-турецкой границе не совсем чистыми делами по части торговли лошадьми и, раз перебравшись в Турцию, не рисковал уже снова вернуться в Россию. Подоспела война 1877 года. Он был взят в турецкую [291] артиллерию и в бою 24-го августа находился на двенадцати орудийной батарее, о которой я не раз уже упоминал выше. Этот-то татарин и подтвердил, что пять орудий были подбиты еще в середине боя, почему были увезены с батареи только ночью.
Уборка убитых не обошлась, впрочем, без курьезов. Заметили, например, солдаты Тираспольского полка, что с ихнего вольноопределяющегося, убитого по ту сторону реки, турецкие санитары возымели желание стащить сапоги, прежде чем передать его на нашу сторону. Обидно стало Тираспольцам за своего вольноопределяющегося; долго не думая, перебрались они через реку и после непродолжительной бескровной рукопашной схватки отбили труп с сапогами и преспокойно затем вернулись восвояси. Дело обошлось без всяких последствий, ибо турки, должно быть, сознавая свою неправоту, не выражали неудовольствия на подобную расправу.
К вечеру 25-го августа было получено приказание отступить на Еренджик, по возможности, тихо и незаметно; нарочно разведено было множество костров, огонь которых поддерживался всю ночь. Впрочем, то же самое увеличение числа костров было заметно и на неприятельской стороне, и, если верить слухам, то турки также отступили в тот же вечер 25-го августа. Дойдя к рассвету до селения Еренджик, мы проследовали дальше через селения Синакиой и Банишку и заняли новую позицию у селений Батинца и Бузовца. Этим завершилось передвижение отряда Цесаревича с линии реки Кара-Лом на линию реки Банишка-Лом. Отступление это совершалось фланговым движением по смело задуманному и искусно приведенному в исполнение плану и должно занять, по справедливости, не последнее место на страницах военной истории.
9-го сентября около пяти часов пополудни мы заметили какое-то движение на турецкой стороне. Вглядываясь внимательнее, мы увидели, что к нам приближалась пехотная неприятельская цепь. Пробежав некоторое пространство, цепь эта ложилась, становясь совершенно незаметною для невооруженного глаза, затем снова вставала и продолжала наступление. Не дойдя даже на расстояние пушечного выстрела, она остановилась и залегла. Против Бузовецкого ущелья показались колонны пехоты, которые приблизились настолько, что 2-я батарея нашла возможность открыть по ним огонь. После первых же выстрелов колонны скрылись.
Ощупью находя дорогу среди непроглядной темноты, начал отряд отступление; каждой части было назначено свое время. Нашей батарее приказано было выступить в девять часов вечера, одной из первых. Дорога на Еренджик шла по узенькой долине, которыми так изобилует придунайская Булгария, и размытая дождем, извилистая, [292] ограниченная с одной стороны обрывом, а с другой отвесной, покрытой густым кустарником горой; она представляла очень мало удобств. Днем еще можно было бы кое-как проехать без особенных приключений, ночью же в темноте это было очень и очень трудно. Как и следовало ожидать, на самом крутом из поворотов одно орудие закатилось по грязи и слетело в овраг, который по счастью не был глубок. Несмотря на поданную пехотой помощь, мы провозились около получасу над вытаскиванием орудия, запрудив тем самым дорогу остальным. Лишь с рассветом добрались мы до деревни, взобрались на гору и остановились отдохнуть и дать подтянуться остальным частям. Тут уже мы застали драгун, отступивших еще третьего дня с Кацельевской позиции. Между прочим, в разговоре один из офицеров драгун сообщил нам, будто взвод, а может быть и более, орудий 1-й батареи взят в плен. Впоследствии же оказалось, что батарея эта отступила, не потеряв ни одного орудия, и лишилась только лазаретной линейки, которая не поспела за батареей по причине своей неповоротливости. Это обстоятельство, вероятно, и породило толки о взятии в плен взвода.
Взошедшее солнце осветило бледные изнуренные двумя бессонными ночами лица. До чего расстроены были у нас нервы, предоставляю читателям судить по следующему обстоятельству: шагах в двадцати от того места, где мы прилегли отдохнуть, раздавали солдатам какого-то полка завтрак, и стук от ударов ковша о котел был принят нами за пушечные выстрелы. Мы предположили, что, вероятно, турки завязывают дело с оставшимися у Абловы двумя полками 1-й пехотной дивизии. Посмеялись же мы над собою, когда узнали в чем дело.
Часов в девять из Еренджика, где был главный перевязочный пункт и дивизионный лазарет, потянулся транспорт раненых в Бельский военно-временной госпиталь; час спустя, двинулся и отряд по направлению к д. Синанкиой. Погода стояла прекрасная. Мы скоро перегнали раненых и выехали в лес или, вернее, в больной и густой кустарник. Уже не вдалеке от деревни впереди нас что-то всполошилось; нас тоже остановили тотчас по выходе из кустарника. Кто-то сообщил, будто турки показались на нашем фланге со стороны селения Широко (вещь возможная, ибо мы двигались во фланговом порядке). Лишь только выяснилось, что тревога была фальшивая, отряд продолжал движение, и к вечеру мы достигли деревни Банишка, лежащей на одном из ручейков, впадающих в Кара-Лом и носящем название Банишка-Лома.
Расположившись бивуаком у деревни и выслав к стороне неприятеля дежурные части, 23-я дивизия впервые после Абловского боя провела спокойно ночь, на другой же день. 27-го августа, мы выступили [293] после полудня по направлению к деревне Бузувца, не дойдя которой, заночевали в долине. Наконец, 28-го августа мы подошли к селению Батинца, около которой приказано было занять позицию на неопределенное время.
Возвышенности у деревни Батинца ниже Абловских и лежат в углу, образуемом впадением Банишка-Лома в Кара-Лом. К обеим речкам они спускаются отвесными скалистыми обрывами и только против деревни Челново представляют довольно отлогий спуск. Более или менее густой кустарник покрывает волнистую местность. Нет сомнения, что до нашего прихода Батинцы были заняты баши-бузуками, ибо, даже в первую ночь, после того как мы расположились здесь, был сделан неизвестно кем из кустов выстрел по ротному командиру, бывшему в цепи; пуля попала в ногу, не повредив, впрочем, кости.
Фронт выбранной нами позиции шел параллельно направлению Банника-Лома и упирался правым флангом в устье Бузовецкой долины. Кроме того, части постоянно чередовались на передовой позиции против деревни Острицы; там стоял всегда батальон пехоты и два орудия. Турки занимали противоположные возвышенности по другую сторону Банишки и Кара-Ломов. Около Синанкиоя виден был большой турецкий лагерь, откуда по вечерам, в особенности, когда ветер был с неприятельской стороны, доносились звуки рожков – вероятно, вечерняя заря.
Однообразно скучно проходило время, и о неприятеле напоминала нам только непрерывная перестрелка в аванпостах, которые с нашей стороны занимали казаки. У деревни Широко, где расстояние между цепями было не более действительного ружейного выстрела, казаки вырыли для себя ложементики, а турки сложили себе закрытия из камней и, сидя в них, зорко следили друг за другом. Покажи только казак голову, уж непременно две или три пули просвистят мимо него; ну, и фескам небезопасно было показываться! Впрочем, за все время у нас в цепи был убит один только урядник.
Но если нас не тревожили теперь турки, против которых мы имели более или менее действительное оружие, зато в самом лагере мы должны были бороться постоянно с внутренними врагами, более опасными, так как не было средств избавиться от них; дня не проходило, чтобы мы не возмущались какое-нибудь новою проделкой жидов-маркитантов, которых у нас накопилось многое множество. В числе их было немало таких, которые по средствам своим не могли вести торговлю, а терлись около других, главным образом с целью избежать воинской повинности. Бессовестность маркитантов не знала пределов; не говоря уже о том, что за кредитный рубль он зачастую [294] давали солдатам два и менее франка. Даже золото не ходило по настоящей цене – за полуимпериал и червонец платили, как написано, пять и три рубля. Chef-d’oeuvre’ом же этих изворотливых умов было, без сомнения, то, что нашу разменную серебряную монету они умудрились сделать дешевле кредитных билетов: так за два двугривенных давали только франк, тогда как кредитный рубль по курсу в Бухаресте стоил 2 франка 65 сантимов. Нередко, вследствие жалоб обиженных солдат, приходилось прибегать к энергичным мерам, но и те не могли искоренить зла.
Но в то еж время вдали за Синанкиоем шел горячий бой: глухие удары пушечных выстрелов следовали один за другим почти непрерывно, а клубы дыма указывали нам места состязающихся батарей, по крайней мере, ближайших к нам орудий. Мы ясно видели, что турки поспешно отступают к Кара-Лому. Уж почти стемнело, а все еще не умолкала перестрелка, только клубы дыма сменились теперь огненными языками. К ночи, однако, все затихло. Это был день битвы при Чапркиое, когда Мехмет-Али-паша был разбит наголову и должен был снова отступить на правый берег Кара-Лома. Все местности, занятые, было, неприятелем после Абловского боя, были снова в наших руках.
Передвижения в армии Мехмета-Али паши отразились, конечно, на расположении частей Рущукского отряда. Что касается до 33-й дивизии, то, уступив место 35-й дивизии, она перешла на позицию к д. Дамогила или Двумогила на место 12-й дивизии. К 19-му сентября уже все части дивизии были на месте.
Памятна мне Дамогила: мы проходили мимо нее еще в начале июля 1877 года, когда двигались к Рущуку, и я не припомню более тяжелого перехода, как от Белы до Дамогилы. Жара была нестерпимая и ни капли воды по дороге, только у самой деревни было два колодца и те с какою-то соленой водой. Вообще, этому месту, должно быть, суждено было показывать нам самые невыгодные стороны болгарского климата, ибо тут же узнали мы местную осень с ее резкими, холодными ветрами, проливными дождями и густыми холодными туманцами.
Надо было подумать о защите прежде всего от ветра, и самым действительным и простым средством представлялось врыться в землю, оставив крышей по-прежнему палатку. Защищая от ветра, подобное жилище представляло еще то удобство, что позволяло стоять и двигаться внутри его, не согнувшись. В палатке же приходилось постоянно лежать или сидеть согнувшись в три дуги, причем, сидя во время дождя, вы, помимо вашего желания, имели на затылке холодный компресс – холодную палатку. Кроме того, в полуземлянке обыкновенно [295] выкапывалась печь, которую можно было нагревать, сжигая в ней хворост, и таким образом, хоть немного и ненадолго, повышать в жилище температуру. Правда, иногда в дождь воды набегало столько, что хоть плавай, но я утешал себя мыслью, что и в мирное время мы никогда не встречаем абсолютные удобства в квартире.
Вся местность перед Дамогилой изрезана земляными укреплениями, направления которых самые разнообразные; это произошло оттого, что позиция эта была занята постоянно нашими войсками, и лишь, смотря по обстоятельствам, менялся ее фронт, выстраивались новые укрепления, старые же не уничтожались.
Стояли мы здесь недолго, и ко 2-му октября уже весь 12-й корпус был сосредоточен у селений Мечка и Трстеник. Около этого же времени Мехмет-Али-паша был сменен турецким правительством, вместо него главнокомандующим был назначен Сулейман-паша. Мы ждали решительных действий со стороны неприятеля, так как против нас, у селения Кадыкой, были сосредоточены значительные силы. Однако турки не спешили нас атаковать, и нам приходилось стоять в бездействии. Самые разнообразные слухи ходили по лагерю: то говорили, что вот не сегодня-завтра отряд будет усилен, и мы перейдем в наступление, то, напротив, уверяли, будто некоторые части отряда будут взяты под Плевну. Конечно, все это были плоды досужего воображения, хотя первое предположение будто бы оправдывалось: 9-го или 10-го октября в Дамогилу пришла бригада 3-й гренадерской дивизии, которая, впрочем, вскоре ушла под Плевну и, как известно, в день капитуляции Османа-паши выдержала самый решительный натиск пытавшегося прорваться неприятеля.
9-го октября была произведена небольшими силами рекогносцировка по направлению к Иован-Чифтлику, а 1-го вечером приказано было приготовиться на утро к бою. 3-й батарее с Херсонским пехотным полком велено было выступить рано утром к Иован-Чифтлику, а за ними должны были следовать Бендерский пехотный полк и 2-я, 4-я, 5-я и 6-я батареи. Бессарабский пехотный полк и 1-я батарея должны были выступить к Бессарабово.
12-го октября чуть забрезжилось серое неприветливое утро, я был уже на ногах. Батарея готова была к выступлению, ожидали только приказания. Наконец, около семи часов отряд выступил. Пройдя деревню Трстеник, которая лежит в лощине, мы прошли еще одну балку и поднялись на гору. Казаки завязали перестрелку, а вскоре рассыпалась стрелковая рота шедшего в голове колонны 3-го батальона Херсонского пехотного полка; турецкую цепь потеснили. Нам предстояло перейти еще одну балку, чтобы выехать на позицию, откуда мы могли бы уже открыть огонь по первой линии турецких укреплений, построенных [296] впереди Иован-Чифтлика. Батарея двигалась непосредственно за цепью. Шальные пули изредка уже посвистывали, производя очень неприятное впечатление: нет ничего хуже мысли, что можешь быть убитым или раненым, не сделав со своей стороны ни одного выстрела. Другое дело, когда батарея уже на месте и открыла огонь. Неприятельские пули и гранаты теряют свое значение: одна мысль руководит вами, одно только желание овладевает всем существом – это желание нанести возможно больший вред избранной цели.
Снявшись с передков, батарея открыла сильный огонь картечными гранатами по передовым турецким укреплениям. Поражаемые пулями и осколками, теснимые Херсонцами турки оставили передовые ложементы и отступили в большой люнет, лежавший несколько позади первой линии. Батарея переехала ближе и снова стала поражать засевших в люнете. С криком «ура» дружно бросились Харсонцы на люнет, выбили неприятеля и, следуя за ним по пятам, заняли Иован-Чифтлик, передовой турецкий лагерь и погнали турок за Лом.
Между тем, на возвышенностях противоположного берега реки было заметно большое движение: из главного турецкого лагеря то и дело выходили большие колонны пехоты, которые рассыпались тотчас же, как только входили в сферу артиллерийского огня. Турецкие батареи, каждая по два орудия, которых я насчитал четыре, вместе с двумя, вновь выехавшими и ставшими в центре турецкого расположения шести орудийными батареями с полным усердием осыпали нашу батарею гранатами. Временами некоторые из них замолкали, вероятно, по недостатку снарядов, а после некоторого более или менее продолжительного промежутка времени возобновляли огонь.
При движении турецких цепей особенно странным показалось мне следующее обстоятельство: на некотором расстоянии позади каждой из наступавших цепей двигалась редкая кавалерийская цепь. Проводив пехоту на известно е расстояние, всадники быстро скрывались затем, чтобы опять появиться за новой пехотной цепью. Мое личное предположение, что назначением этих всадников было следить за тем, чтобы не было отставших. Очень может быть, что я ошибаюсь, но чем же другим объяснить это весьма любопытное обстоятельство?
Турецкая артиллерия стреляет очень метко, но не любит близких расстояний: мне случалось видеть турецкую батарею ближе трех верст. Вследствие этого, траектория снаряда при падении очень крута, и почти все осколки летят вверх, причиняя весьма малый вред. В подтверждение сказанного я привожу факт, свидетелем которого был 12-го октября. Именно, когда занята была деревня, и шел внизу у реки рукопашный бой, наша батарея, не имея в виду выгодной цели, стреляла лишь изредка по кучкам, собиравшимся на противоположных высотах; [297] прислуга одного из орудий, дожидаясь очереди, полукругом уселась у хобота орудия. В это время граната падает посреди сидевших и разрывается; я был вполне уверен, что из шести человек, составлявших полукруг, по крайней мере, три или четыре ранено. Каково же было мое удивление, когда я, подойдя, увидел одного только лежащего, остальных же совершенно невредимыми. Кстати, не могу не вспомнить о том терпении, доходящим до геройства, которое выказал несчастный пострадавший в данном случае: бедняге оторвало осколком левое плечо, обнажив легко, но ни стона, ни крика не было слышно. Безмолвно дожидаясь носилок, раненый, которого звали Семен Байдужный, только крестился оставшейся правой рукой, а когда носилки были принесены, он поднялся без посторонней помощи и лег в них с тем, чтобы уж более не вставать. Часа через два он умер в забытьи на перевязочном пункте.
Часа в два пополудни мимо батареи провели человек семь пленных турок. Около этого же времени к нам подъехал ординарец начальника дивизии, присланный справиться о потерях батареи. Он же сообщил нам печальную весть о том, что его высочество герцог Сергей Максимилианович Лейхтенбергский убит.
Часов около четырех батарее нашей и Херсонскому полку велено было отступить под прикрытием Бендерского полка и 2-й батареи. В сумерки мы вернулись на бивуак.
Скучная бивуачная жизнь снова вошла в свою обычную колею. Мало радостных известий доходило к нам также и из прочих мест театра военных действий. Только в конце октября и начале ноября Кавказ порадовал нас двумя крупными успехами – полным поражением армии Мухтара-паши при Аладжи-даге и взятием Карса. Весть о взятии Карса дошла до нас 7-го ноября, и по поводу этого радостного события велено было после благодарственного молебствия салютовать холостыми зарядами из всех орудий. Въехав немного вперед против своего бивуака, артиллерия тотчас же по окончании молебствия начала пальбу по-орудийно; к тому же времени открыла огонь и 12-я бригада, расположенная частью у Мечки, частью же впереди Трстеника.
Очередь обошла все орудия, – салют окончен; но что же это у Мечки до сих пор стреляют? И стрельба что-то не похожа на мерную стрельбу салюта. Донесшаяся вскоре ружейная перестрелка рассеяла все сомнения: турки нападали на позиции у Пиргоса; видно было, что неприятель делает лишь рекогносцировку, ибо атака велась вяло и очевидно с небольшими силами. Однако деревню Пиргос турки заняли и зажгли, а часам к двум перестрелка завязалась и перед Трстеником, но продолжалась, правда, очень короткое время. Говорю, впрочем, [298] только про ту перестрелку, которая видна была с нашего бивуака. Часам к четырем турки отступили снова за Лом.
Подробности позиции пред Мечкой и Трстеником видны на прилагаемом плане, и потому, не вдаваясь в описание их, упомяну об одной только особенности. Эта особенность заключалась в том, что прежде чем атаковать нас, турки должны были переправиться через Лом накануне для сражения, ибо от реки до позиции было не менее шести верст. Всего же от главного турецкого лагеря до позиции было не менее четырнадцати верст и, понятно, что, пройдя такое расстояние, войска не могли считаться достаточно свежими для атаки сильно и хорошо укрепленной позиции. Таким образом, неприятель не мог напасть врасплох, и это обстоятельство много помогло приготовиться к отражению турок 14-го и 30-го ноября.
Не помню уже, которого числа, но кажется 10-го или 11-го ноября, нашу и 4-ую батареи вместе с Тираспольским полком перевели в деревню Обетеник, лежащую верстах в восьми от Трстеника. Здесь мы разместились у болгар по домам и думали, что хоть недельку поблаженствуем в теплых комнатах. Но мечте нашей не суждено было осуществиться. 14-го ноября утром мы услышали в стороне Трстеника сильную канонаду, а взойдя на курган перед деревней, я увидел, что бой уж завязался по всей линии Мечко-Трстеницкой позиции.
Около полудня пришло приказание Тираспольскому полку и батареям выступить тотчас же к Трстенику, что и было тотчас исполнено. Подойдя к Трстенику, мы остановились позади его на шоссе в резерве и ожидали дальнейших приказаний. День был холодный с мелким осенним дождем. Густые темные тучи, обволакивая небо, усиливали наступающие сумерки, и на темном фоне небосклона ярко выделялась пробегавшая по горизонту длинная огненная змейка ружейных выстрелов. Это отступавшие турки переходили уже последний видимый для нас гребень. Первая попытка Сулеймана прорваться к Беле окончилась полным поражением турок.
Наступила темная ночь, такая темная, что в двух шагах не видно было человека – дождь лил ливмя. Велено было переночевать на тех местах, где мы стояли до ухода, в Обретеник. Непостижимым до сих пор остается мне, каким образом при той темноте мы нашли эти места, но, тем не менее, мы их нашли и кое-как устроились на прежнем пепелище в полуразрушенных землянках. С этих уже пор Трстеник стал постоянным нашим местопребыванием, откуда мы ушли только 20-го января следующего года.
Дело 14-го ноября бесспорно одно из весьма замечательных дел Рущукского отряда. Сулейман-паша, приобретший уже известность своей упрямой и даже безрассудной настойчивостью при атаке Шибкинских [299] позиций, решился теперь, во что бы то ни стало, прорваться к Беле, где он предполагал большие запасы, а также занять мост у Батина. Атака велась ожесточенно, и было, говорят, время, когда успех клонилась на сторону турок: один ряд наших ложементов перед Трстеником был уже в руках неприятеля. Но спасибо Украинскому и Бессарабскому полкам, которым выпала в этот день честь решить участь боя, – молодцами опрокинули они неприятеля и погнали его перед собою, вовлекая и другие части в наступление. Дорого обошлось туркам 14-е ноября. От трех до четырех сотен тел оставлено турками на поле, в плен взято около восьмидесяти человек с тремя офицерами. По донесению самого Сулеймана потери турок в деле 14-го ноября простираются до тысячи двухсот человек.
Весь следующий день прошел в уборке тел, а затем все снова пошло обычным чередом. Палаток уже не было, все обзавелись землянками, которые были самой разнообразной архитектуры: каждый старался построить себе жилище по возможности удобнее, хотя все это, конечно, сводилось к постройке сырого, мрачного погреба. Бумага, пропитанная маслом, заменяла стекло, а внутри землянку обивали полотнищами палаток, отчего становилось гораздо светлее, и земля, осыпавшаяся сквозь тростник, не грозила ежеминутно засыпать глаза. Полевые мыши приютились вместе с нами и доводили иной раз свою смелость до нахальства, забираясь ночью даже под одеяло к спящим. Громадные стаи собак бродили по полю около бивуака, и пешему человеку, в особенности ночью, одному было крайне рискованно отдаляться от бивуака. Впрочем, при первом же выстреле вся стая поворачивала назад, а иногда и разбегалась.
28-го ноября турки значительными силами начала переправляться через Лом у селений Иован-Чифтлик и Красной, завязали перестрелку с нашими передовыми частями у Пиргоса и, не спеша подвигаться вперед, остались ночевать на нашем берегу. По-видимому, следовало ожидать назавтра дело, и мы действительно приготовились встретить неприятеля. На другой день с рассветом я услышал, что кто-то вошел ко мне в землянку. Убеждение мое в том, что сегодня будет сражение, было так велико, что я, предполагая в вошедшем денщика, обратился с вопросом, запрягают ли батарею. Но оказалось, что это писарь бригадного управления поспешил обрадовать телеграммой Государя Императора о взятии Плевны. Не успел я одеться и выйти из землянки, как уже радостная весть облетела весь лагерь. К тому же пришло донесение из аванпостов, что турки ночью переправились обратно за Лом.
Как несколько минут тому назад мы были убеждены в том, что будем атакованы неприятелем, так теперь, напротив, мы поспешили [300] прийти к заключению, что уж отныне не туркам нас атаковать, а нашим делом будет перейти в наступление и выбить неприятеля из Кадыкиойских укреплений. Как мы ошибались в первом случае, так ошиблись и во втором.
Утром 30-го ноября мне по очереди приходилось идти с взводом в дежурную часть к Хан-Гюль-Чизин. Уже взвод был готов, и я дожидался только батальона, с которым мне следовало выступить. Но не успели еще мы тронуться, как уже условные выстрелы с Парпанских батарей и у Хан-Гюль-Чизмы возвестили нам о наступлении неприятеля; дежурная часть отходила. Укрываясь пересеченной местностью, турки быстро подвигались к Мечке.
Войска наши на позиции у Мечки и Трстеника были расположены следующим образом. На правом фланге, впереди сел. Трстеник, 2-я бригада 12-й пехотной дивизии со 2-й, 3-й, 5-й и 6-й батареями 12-й артиллерийской бригады под общим начальством генерал-майора Фофанова. На левом фланге, у сел. Мечка, 1-я бригада 12-й дивизии с 1-ю и 4-ю батареями 12-й артиллерийской бригады под общим начальством генерал-майора Цитлядзева.
Укрепления центра позиции не были в начале заняты. Позади их у Трстеницкого виноградника стояла в резервном порядке 2-я бригада 33-й пехотной дивизии я 1-й, 3-й, 4-й и четырьмя орудиями 6-й батареи 33-й артиллерийской бригады под начальством генерал-майора Дохтурова. С прибытием же из Дамогилы Бессарабского пехотного полка и 2-й батареи, войска центра соединились под общим начальством начальника 33-й пехотной дивизии Свиты Его Величества генерал-майора Тимофеева.
Для охранения правого фланга у селения Табачка было два батальона Херсонского пехотного полка и 5-я батарея 33-й артиллерийской бригады.
Как я уже сказал, неприятель был в большом числе и быстро подвигался по направлению к Мечке. две роты Тираспольского пехотного полка и дивизион 6-й батареи получили приказание занять ложементы и батарею для обстреливания подступа к лощине, ведущей на Мечку. Рысью выехал дивизион и, разместив орудия в укреплении, открыл огонь шрапнелью. Вслед затем приказано было нашей батарее занять ложементы, из которых можно было обстреливать фронтальным огнем скаты к Мечкинской лощине. Посадив прислугу на орудия, полной рысью, насколько это возможно было по пашне, батарея подъехала к ложементам и снялась с передков. Стрелять пока еще было не чем: реденькие пехотные цепи, быстро пробегавшие по скату на расстоянии, не допускавшем стрельбы шрапнелью, представляли собою незавидную [301] для артиллериста цель. Обстоятельства переменились, лишь только 1-я батарея открыла огонь картечными гранатами вдоль по лощине. Ежеминутно разрывавшиеся над лощиной гранаты, осыпая сидевших в ней градом пуль, останавливали в нерешимости бегущих по скату, которые вместе с новыми, все прибывающими, цепями образовывали беспорядочные густые тучи. По этим кучам батарея открыла огонь обыкновенными гранатами. Часть же турецкой пехоты попыталась, было, взобраться на гребень и уже начала поражать нас пулями во фланг, но несколько удачно пущенных шрапнелей заставили ее снова скрыться в лощину. Роковою была эта лощина для турок, многие легли в ней, и не даром она названа «долиной смерти».
Между тем Тираспольский полк залег в ложементах, идущих почти по гребню Мечкинской лощины, и терпеливо выжидал приказания. Ни одного выстрела не было сделано Тираспольцами до перехода в наступление.
Не то было у Мечки: там шел горячий бой; все атаки неприятеля разбивались о стойкость Азовского и Днепровского полков. Артиллерия левого фланга расстреляла уже почти все свои снаряды, и для поддержания артиллерийского огня была послана к Мечке 4-я батарея 33-й артиллерийской бригады. При въезде ее не позицию, неприятельская граната ударила в один из зарядных ящиков и взорвала его на ходу. Все три лошади были убиты, та же участь постигла и ездового, у которого вся спина была исковеркана осколками. Однако, говорят, он успел еще простонать «ой, ратуйте»*).
*) По малороссийски: спасите, помогите.
По счастливой случайности ящичный вожатый остался совершенно невредимым. Рассказывают, будто он, как раз во время взрыва, нагнулся, чтобы поднять какую-то из принадлежностей, свалившуюся с ящика, и это обстоятельство спасло его от неминуемой смерти.
Несмотря на то, что неприятель атаковал ожесточенно и очевидно громадными силами, между нами царило полное спокойствие и уверенность в успехе. Мы как будто выжидали только время, когда турки побегут, и скоро они оправдали наши ожидания.
После полудня. не помню уже в котором часу, батарею нашу посетил корпусный командир, Его Императорское Высочество Великий Князь Владимир Александрович. Проходя мимо орудий моего дивизиона, Его Высочество заметил появившуюся на скате, почти в четырех верстах от батареи, группу всадников на белых конях и приказал мне пустить в них несколько гранат. Быстро наведено было первое орудие, раздался выстрел, и через несколько секунд облако пыли показало нам, что граната угодила в самую середину цели. Третье [302] и четвертое орудия пустили туда же по удачной гранате, и как бы по сигналу по тем же всадникам открыла огонь одна из батарей, расположенных впереди Трстеника. Повернув назад, всадники вскачь пустились удирать за гребень. Его Высочество приказал прекратить по ним стрельбу.
В это время 2-я бригада 33-й пехотной дивизии двигалась уже от Трстеника по Рущукскому шоссе, обходя левый фланг неприятеля. К этой же бригаде присоединился Украинский полк с 3-й и 6-й батареями 12-й артиллерийской бригады. С музыкой и песнями шли эти войска в атаку. Заметив опасность на своем левом фланге, турки ослабили атаки на Мечку. Когда же Бендерский и Тираспольский полки перешли тоже в наступление, турки, выбитые из лощины, покрыли весь скат и открыли убийственный ружейный огонь. Как рой пчел жужжали над нашими головами пули. За батареей было гораздо опаснее стоять, чем на самой батарее. В это время, говорят, были тяжело ранены находившиеся при Его Высочестве командир корпуса, унтер-шталмейстер и переводчик.
Вся артиллерия сосредоточила теперь огонь свой на беспорядочно отступавшем неприятеле; для усиления огня в центре выехала и стала несколько впереди и правее нас 2-я батарея 33-й артиллерийской бригады. Когда же неприятель перешел первый гребень, батареи взялись на передки и тоже перешли в наступление. Лощины, которые нам приходилось переходить, были усеяны телами убитых и раненых. В числе последних многие были положительно пьяны: у человека переломана нога, а на лице, между тем, играет какая-то бессмысленная, блаженная улыбка. Пропасть оружия, патронов, различного рода обломков валялось по полю. Преследование прекратилось только с наступлением совершенной темноты. С песнями возвращались мы ночью на бивуак.
Потери турок, надо полагать, были громадные: более 800 трупов и более 300 раненых осталось на поле сражения. В числе пленных находился, между прочим, один бим-баши (майор, начальник табора), который попался в плен исключительно благодаря его тучности. Под ним была убита при отступлении лошадь, а на своих собственных ногах он мог с трудом сделать только несколько шагов.
Утром 1-го декабря я выехал со взводом к Хан-Гюль-Чимзе в дежурную часть сменить ночевавший там взвод 6-й батареи 12-й артиллерийской бригады. Хан-Гюль-Чизма – это постоялый двор в лощине по Рущукскому шоссе. От самого здания остались только следы, да колодезь, который служит постоянным яблоком раздора наших и турецких аванпостов. Днем этот колодезь был в наших руках, ночью же, когда цепь отодвигалась несколько назад для сближения постов, он становился нейтральным. И вот утром турки старались [303] всегда напоить своих лошадей раньше, чем наши аванпосты закроют колодезь. Рассказывают следующий интересный эпизод. Однажды рано утром казак из нашей передовой цепи и черкес из турецкой марш-маршем неслись к колодцу и, разогнавшись, одновременно подъехали к нему. Соскочив с лошадей и изготовив винтовки, противники стали вместе поить лошадей, безмолвно, но зорко следя друг за другом. Затем, напоив лошадей, они быстро вскочили в седла, разъехались шагов на сто и, как бы по команде, сделали каждый по выстрелы, конечно, без всяких последствий.
На горке, которая спускается к лощине постоялого двора, устроены были ложементы для пехоты и на два орудия, а также две большие землянки. Это была передовая Трстеницкая позиция, постоянно занятая дежурным батальоном с двумя орудиями, назначением которого было заставить неприятеля развернуться и обнаружить свои силы. Затем, если силы эти оказывались значительными, как например 14-го и 30-го ноября, дежурная часть обыкновенно отступала. Таким образом землянки этой позиции на время боя переходили в руки турок, которые, впрочем, не разрушали их.
Когда я приехал сюда, то увидел, что турки во время вчерашнего боя успели уже накопать много ложементов, хотя и не сольной профили, но все-таки достаточной для того времени, каким они могли располагать. В ровиках этих ложементов были настланы, уж не знаю с какой целью, стебли кукурузы и в изобилии рассыпаны горох и кукурузное зерно. Сейчас приступлено было к уничтожению этих укреплений, а также наряжены были команды для рытья могил, так как сюда свозили собираемые жандармами по полю турецкие тела. Невдалеке также была поляна, которая, очевидно, служила местом турецкого перевязочного пункта, потому что здесь валялось множество фесок, окровавленное тряпье и несколько носилок самого примитивного устройства: мешок, сквозь который пропущены две палки. Глинистая почва не впитала в себя крови, которая выступила теперь под ногами, разбавленная растаявшей изморозью.
Около полудня несколько казаков привезли к нам трех раненых турок, которых не могли, вероятно, вчера найти наши санитары. Нечего и говорить, что все трое были в самом жалком состоянии; у одного из них была раздроблена ступня, другие же два были ранены пулями. Несчастным пришлось переночевать на открытом воздухе в морозную ночь, и теперь их неистово трясла лихорадка. От предложенной водки они отказывались, повторяя «ишмен», и только с помощью солдата-татарина, кое-как говорившего по-турецки, удалось убедить одного из них выпить рюмку. Батальонный командир приказал приготовить офицерскую повозку и отвезти раненых в полковой [304] околоток. Замечательно сострадание, с которым относились солдаты к своим вчерашним врагам: бережно уложив в повозку, они укутали их полотнищами палаток и предлагали свои сухари. Один из турков, видимо растроганный, вытащил из-за пазухи какую-то книжку и знаками просил более других хлопотавшего около него солдата взять ее. Тот взял, но тотчас же передал ее другом турку. Говорят, что поднесение в подарок подобной книжки означает у турков высшую степень признательности.
В одной из землянок, где я расположился вместе с офицерами дежурного батальона, была сложена из камней печь, но хотя мы топили в ней хворостом, все ж таки трудно было нагреть землянку, совершенно открытую с одной стороны, так как двери были сняты турками и уничтожены. Крысы кишмя кишели по потолку, обрываясь и падая на лежащих и сидевших. Мне рассказывали, как в одну из предыдущих ночей один из офицеров, обернувши голову башлыком, вздремнул, было, но через несколько минут он вскочил как шальной, быстро разматывая башлык. Не довольствуясь прогулками по землянке, одна из крыс заблагорассудила забраться к нему под башлык и, понятно, напугала спросонок. Почти всю ночь мы просидели, рассказывая друг другу различные эпизоды из сражения 30-го ноября. Утром, 2-го декабря, я вернулся снова на бивуак.
В ночь с 5-го на 6-е декабря выпал сильный снег, и поднялась метель, которая замела все дороги и лощины. Этим уничтожалась всякая возможность нападения, ибо снег был так велик, что даже одиночным всадникам еле-еле можно было пробираться. Для нас кампания 1877 года была окончена.
Н. Л. |
