Приобрести книгу в нашем магазине

Приобрести электронную версию

На квартире Никольских Юрий прогостил недолго. Что и говорить, а прежнего московского уюта поубавилось здесь. Да и Никита весь погружен был в дела государственные. Учреждение Технологического института, восстановление института Педагогического, работа над новым цензурным уставом – ничего-то не проходило мимо Никольского. Даже и к учреждению Морского штаба и Корпуса корабельных инженеров его ясный ум приложен был.
Дома Никита и не бывал почти. А коли уж случалась такая радость, так осаждали его визитеры – да все-то по делам срочным! Когда уж тут и поговорить по душам? Да и сил не оставалось у Никольского на прежние задушевные беседы. Измотался старый друг, лицо, прежде румяное да упитанное, осунулось, побледнело. Зато глаз горел, и голос обретал обычную силу и убежденность, стоило только заговорить ему о том, сколько еще всего сделать предстоит! Архитектурное училище открыть, Сиротский институт… А Полное Собрание Законов Российской Империи? Сколько в прошлое царствование бились над ним, и без толку! И лишь теперь пошло дело, и надо дальше, дальше двигать его. Да еще ж от разных дурней и интриганов оборону держать… Самое, пожалуй, наисквернейшее занятие – только нервы сжигать да кровь с пищеварением портить.
Постоянная толчея на квартире старого друга утомляла Стратонова. К тому огорчился, заметив, что младший Борецкий с Апраксиным, в самом деле, слишком частые гости здесь. Заметил об этом вскользь Варваре Григорьевне. Та лишь руками развела в недоумении:
- Так разве же мне выставить их, когда они приходят? К тому же, Александр Афанасьевич мне кажется очень милым человеком… И его жена…
- Отчего же она не заходит?
- Она, кажется, в положении и не очень хорошо чувствует себя.
Юрию было жаль тревожить невинную душу Вариньки, а, тем более, отвлекать от государственных дел Никиту. Да и не объяснишь же им всего…
Саша при встрече что-то лепетал бессвязное и глазами косил, извинялся, что не укараулил сестры. Век бы не видеть ее… Да, впрочем, и с Сашей разговоры разговаривать никакой охоты не было. А уж тем паче находиться в обществе неразлучного с ним Михаила.
К тому еще тяготило Стратонова вынужденное общение с подрастающим сыном. С каждым годом мальчик всю больше походил на мать, и, видя его, Юрий не мог избавиться от черных подозрений – его ли это ребенок? Не единой черточки отцовской в нем, будто вовсе чужая кровь…
Помаялся Юрий некоторое время у старых друзей и покатил в Москву – родительским могилкам поклониться. Там несколько дней прожил в опустевшем доме Никольских, где теперь жили лишь старые девы да несколько человек прислуги. Родным был этот дом, но без Никиты и Вари чувствовал себя Стратонов чужим и в его стенах. Снова навалилась пудовой тяжестью тоска. Что за жизнь собачья выходит? Никому-то не нужен он, никто-то его не ждет…
И вдруг – точно колокольчик вдали прозвенел – послышалось забытое: «Мы вас будем ждать!» И чистые глаза девочки, смотревшие так прямо и искренне при этих словах… Почти четыре года с той поры минуло. Давно, небось, забыла девочка свои слова. Может, и замужем уже. А что если не забыла? Ведь и он, Юрий, дал слово тогда непременно навестить их с сестрой по возвращении с войны. Отчего бы не сдержать его? Слово, в конце концов, держать нужно всегда.
Рассудив так, Юрий написал письмо свояку, спросив разрешения пожить некоторое время в его имении, и получил щедрый ответ, предоставляющий апраксинский дом в его распоряжение в любое время. С тем и отбыл в Клюквинку.
Здесь на первый взгляд мало что изменилось за истекшие годы. Разве только в еще большее запустение пришло, да деревья снежные уборы сменили на золотые… Заночевав, как и в первый приезд, во флигеле, Стратонов на другой день отправился с визитом к Мурановым.
Обступавший со всех сторон старый дом сад был особенно хорош в эту пору, переливаясь багряно-золотистыми оттенками и печально роняя листья на неметеные аллеи.
Встречала Юрия неизменная Савельевна:
- Простите, барин, не ждали мы вас, - приветствовала с поклоном. – Софья Алексеевна сейчас спустится.
- А Дарья Алексеевна что же?
- Сестра умерла год тому назад, - раздался высокий голос, и, подняв глаза, Стратонов увидел стоящую на лестнице Софьиньку.
То была уже не та девочка, что осталась в его памяти, а молодая привлекательная девушка. Ее нельзя было назвать красавицей. Как и сестра, она была чересчур худа, но казалась хрупче, нежнее. На тонком, миловидном лице ее, обрамленном светлыми волосами, замечательны были глаза – большие, темно-зеленые, с длинными веками, смотрящие уверенно и проницательно.
Юрий поклонился хозяйке:
- Примите мои соболезнования по случаю кончины вашей сестры.
- Благодарю вас, - кивнула Софьинька. – Аграфенушка, ты пригляди, чтобы к обеду все приготовили, а мы с генералом, если он не против, прогуляемся по саду.
- С удовольствием, Софья Алексеевна, - кивнул Стратонов.
Савельевна набросила на плечи барышни теплую накидку, и она, опершись на предложенную руку Юрия, спустилась в сад.
- Я рада и благодарна, что вы посетили нас, - сказала Софьинька.
- Я ведь дал вам слово.
- В самом деле… И я бы очень рассердилась, если бы его не сдержали. Ведь я не подарила вам портрета.
- Вы все-таки написали его?
- Конечно, - улыбнулась девушка. – Я также держу свои обещания.
- Неужто вы и впрямь ждали меня, как обещали? – полушутя спросил Стратонов.
- Да, Юрий Александрович, я вас ждала, - серьезно ответила Софьинька.
Юрий вздохнул.
- Отчего вы вздыхаете?
- Мне приятно, Софья Алексеевна, что вы ждали меня. Хотя, признаюсь, это меня удивляет.
- Не удивляйтесь. Вы же знаете, как одиноко жили мы с сестрой.
- Вам, должно быть, очень недостает ее?
Софьинька вздохнула и опустила голову:
- Не считая няни, она была у меня единственным родным человеком. Первое время нам было очень тяжело без нее. Сейчас немного легче…
- А что же хозяйство? Кто теперь занимается им?
- Приходится мне, - отозвалась девушка.
- Вам? – удивился Стратонов.
- Чему вы удивляетесь? Даша была немногим меня старше, когда на нее легло это бремя. К тому же она кое-чему научила меня. Да и няня помогает.
- Помилуй Бог, ведь это непосильное бремя и подточило силы Дарьи Алексеевны! – воскликнул Юрий.
- Что поделаешь? Кто-то должен нести его, - отозвалась Софьинька.
Они обогнули старую липу и остановились у засыпанного листвой пруда.
- Почему бы вам не выйти замуж? – спросил Стратонов, глядя на воду. – Вы молоды, хороши собой, умны. Я никогда не поверю, что не нашелся бы кто-нибудь…
- Кто-нибудь? – блеснули неожиданно казавшиеся дотоле меланхоличными глаза. – Боюсь, что кто-нибудь мне не нужен.
- Простите, я не так выразился… Я хотел сказать, что наверняка есть достойные люди, которые рады были бы разделить с вами это бремя.
- Достойные, да, есть, - согласилась Софьинька. – Но любимых нет, - она опустилась на маленькую скамейку и, подобрав валявшийся на земле желудь, бросила его в воду.
- Ах да… - вздохнул Юрий. – Вы, вероятно, ждете настоящей любви…
- Разве это плохо? – спросила девушка, пытливо взглянув на него.
Стратонов отвел глаза:
- Право, не знаю, что вам ответить. Мой опыт не принес мне ничего доброго. С другой стороны, мой старый друг Никольский женился по любви и счастлив, равно как и его жена… Увольте, Софья Алексеевна. В этом вопросе вы не найдете советчика хуже.
- Разве могут быть хорошие советчики в чужих чувствах?
Юрий внимательно посмотрел на свою спутницу. Как странно говорила эта девочка! Будто бы уже многое видела и пережила. И никакого жеманства нет в ней, никакого кокетства. Должно быть, только вдали от света и сохранились еще такие чистые, цельные души.
- Возвратимся в дом, Юрий Александрович. Обед, должно быть, уже готов. Не взыщите на скромность угощения: мы не ждали гостей.
- Помилуйте, я ведь солдат. А много ли нужно солдату?
- Простите, я ведь не поздравила вас с новым чином, - чуть улыбнулась Софьинька, подавая Стратонову руку.  
- Благодарю вас, Софья Алексеевна.
- Вы ведь расскажете нам с няней о войне?
- Вы же знаете, что из меня рассказчик никудышный. Вот, был бы здесь мой свояк Апраксин – он бы многое вам порассказал!
- И, в основном, насочинял бы! – рассмеялась Софьинька. – Юрий Александрович, разве в красноречии дело? Красноречивых людей много, да только сами они зачастую пусты и легковесны. И ничего-то, кроме слов, у них нет. А вы жизнью рисковали не раз, в лицо смерти смотрели. Это дороже любых слов.
- Спасибо, - немного смутившись похвалой, отозвался Стратонов. – Вы, как я вижу, хорошо разбираетесь в людях?
- Добавьте еще – «в ваши-то годы». Вы ведь хотели это добавить, я права?
- Признаюсь, редкая девушка в ваши годы имеет такие суждения.
- Не забывайте, Юрий Александрович, что доля моя сиротская, а она заставляет рано взрослеть.
- В этом мы с вами схожи. Я ведь тоже сиротой остался, когда отец умер от ран. Когда бы ни князь Петр Иванович Багратион, то и не знаю, как бы сложилась моя жизнь.
Незаметно для себя, Стратонов стал рассказывать Софьиньке о своей жизни и, когда дошел до знакомства с Катрин и запнулся, то удивился себе – никому прежде, кроме, разве что, Никиты не рассказывал он о себе с такой легкостью. И никто не слушал его с таким вниманием…
- Простите, вам, должно быть, вовсе неинтересно меня слушать.
- Напротив, я рада, что теперь хоть немного знаю о вашей жизни… Но отчего же вы прервались?
- Оттого, что дальше и рассказывать-то особо нечего… - откликнулся Стратонов. – Вам про то неинтересно будет слушать.
За обедом Софьинька рассказывала о том, как удается ей ладить с крестьянами и чему учила ее при жизни покойная сестра. При упоминании своей любимицы старуха Савельевна тяжело вздыхала, промакивала глаза платком и крестилась. Хотя Софьинька настояла, чтобы она сидела «за барским столом», невзирая на присутствие гостя, Аграфенушка не проронила ни слова за все время обеда. Впрочем, рассказ об Эчмиадзинской битве и взятии Эривани слушала она с не меньшим волнением, чем ее барышня. Много рассказывал Стратонов о генерале Красовском и архиепископе Нерсесе, о Бенкендорфе и Мадатове, умалчивая, впрочем, о Паскевиче, которому не мог простить преследования своих боевых соратников.
- Обо всех-то вы нам рассказали, Юрий Александрович, и лишь о себе умолчали, - заметила с улыбкой Софьинька.
- Что же сказать о себе? Даже и припомнить нечего, - развел руками Стратонов.
- Оттого, должно быть, и столько крестов у вас, что припомнить вам нечего, - покачала головой девушка. – Что ж, идемте в таком разе – покажу вам обещанный портрет. Только уж вы не судите строго – я ведь не мастер и писала по памяти.
- Я бы никогда не позволил себе судить о картине, столь мало смысля в живописи.
Они поднялись на второй этаж, и Софьинька провела Юрия в свои покои, где в углу на мольберте стоял покрытый тканью портрет. Юная художница с волнением сняла покрывало и застенчиво потупила глаза.
И вновь удивился Стратонов. Хотя и не смыслил он в живописи, но не до такой же степени, чтобы не оценить совершенное сходство портрета с оригиналом. Разве что польстила немного художница последнему, чуть утончив, сгладив черты…
- Мне кажется, Софья Алексеевна, что я вышел немного идеальным на вашем полотне, - весело заметил он.
- Быть может, но разве что совсем чуть-чуть, - ответно улыбнулась она. – Расстояние всегда все сглаживает в тех, кого мы ждем. И живопись свидетельствует об этом… Вы позволите, подарить вам этот портрет?
- Я был бы рад принять его, но еще большую радость мне бы доставило, если бы он остался у вас, заняв место в вашей галерее. Я ведь бесприютен, Софья Алексеевна. У меня нет даже своего угла, где бы ваша картина могла обрести достойное место. То ли дело здесь!
- Признаюсь, мне самой было бы жаль с ней расстаться. Я уже привыкла к ней… - откликнулась Софьинька.
За окном смеркалось, и, задернув занавески, она зажгла свечи. От этого небольшая комната сделалась еще более уютной, а ее хозяйка обрела особое мягкое очарование, теплое обаяние полутонов, говоря языком живописцев…
- Скажите, вы ведь скоро уедете опять, не так ли? – тихо спросила Софьинька.
- Конечно. Ведь я служу моему Государю и должен возвратиться к нему. Здесь я пробуду еще две недели, а затем вернусь в Петербург.
- Две недели… Так недолго… - вздохнула девушка, накинув шаль на хрупкие плечи. – Однако, все же лучше, чем один день, как в прошлый раз… Вы ведь навестите нас еще в эти две недели, не правда ли?  
- Всегда ваш гость, - чуть поклонился Стратонов.
- Тогда считайте, что вы приглашены к обеду на всякий день, который пробудете в Клюквинке, - сказала Софьинька.
- Благодарю вас и с радостью принимаю ваше приглашение, - откликнулся Юрий.
Он искоса оглядывал комнату девушки, пытаясь найти в ней что-то, что помогло бы ему понять характер ее хозяйки. Все прибрано, во всем строгость и совершенно немецкий порядок. В красном углу несколько икон и лампада, на столе чернильный прибор и стопка книг. Книги, большею частью, хозяйственные, оставшиеся от Дарьи Алексеевны. И как не тяжело читать их юной барышне? Кроме книг, впрочем, несколько петербургских и московских журналов имеется. Номера свежие – стало быть, выписывает их Софьинька, следит за литературой русской. А Юрий в ней – сущий солдафон, за четыре года толком и не читал ничего. На войне не до книг и журналов было…
У постели на столике – Евангелие и Псалтирь. Стало быть, девушка религиозна. У сверстниц ее все больше переводные романы заменяют священные книги… На кровати большая красивая кукла. Слава Богу, хоть что-то типичное для юной барышни…
И мольберт с картиной. И с ним – странное что-то. Ведь портрет написан давно. Вряд ли с той поры Софьинька не брала в руки кисти. А на мольберте так и стоит несколько лет назад написанная картина. Может нарочно, перенесла ее сюда, чтобы показать ему? Нет, не успела бы. Ведь он приехал так внезапно. Выходит, все это время жил его портрет в ее покоях?..
Софьинька стояла у окна, о чем-то думая.
- Приедете ли вы в Клюквинку вновь, Юрий Александрович? – спросила она негромко.
- Не знаю, Софья Алексеевна. Ведь это не мой дом.
- А вы все равно приезжайте. Мы вас будем ждать, - девушка обернулась. Лицо ее казалось спокойным, но в глазах затаилась тоска.
- Зачем вам ждать меня, Софья Алексеевна? Мы ведь едва знакомы с вами.
- Может быть, потому, что всякого человека кто-то должен ждать? – прозвучал ответ.
Стратонов не нашелся, что возразить. Ведь его и впрямь давно уже никто не ждал. В душе Юрия боролись два чувства. С одной стороны, ему хотелось, чтобы эта странная девушка ждала его и впредь, хотелось видеть ее вновь. С другой… Для чего ей ждать его? Его, годящегося ей едва ли не в отцы, не имеющего ни кола, ни двора, а, главное, уже связанного узами брака… Будь они прокляты эти узы… И какое же право имел он желать, чтобы юная, прекрасная девушка ждала его? Она еще слишком чиста и наивна и потому так легко следует своему чувству. Но он стал бы преступником, потакая ему. Когда-нибудь она встретит достойного ее человека и будет с ним счастлива. Ему же давно пора забыть о подобном счастье. В сущности, он и забыл, но эта встреча нечаянно пробудила забытое…
В Клюквинку Юрий возвращался в глубоком смятении. Он хотел было немедленно отбыть в Петербург, но вспомнил, что уже пообещал Софьиньке в течение двух недель быть ее гостем каждый день. Обмануть, обидеть ее Стратонов не мог…
Она же, проводив его, в тот вечер еще долго стояла у окна, глядя в темноту и не вспоминая о расходных книгах, лежащих на ее столе.
- Не должно, барышня, мужчину в свои покои вводить, - с укоризной сказала вошедшая няня. – Срам это, вот что! Покойная барыня никогда бы не дозволила!
Софьинька молчала, перебирая в руках четки.
- И портрет его… Три года он уже в вашей спальне стоит, точно икона какая! Думаете, я не знаю, что это при людях вы на него покрывало-то накидываете, а, как одна бываете…
Девушка опустила глаза. Так все и было. Оставаясь одна, снимала она полотно и долго-долго вглядывалась в благородное лицо, продолговатое, с округлым подбородком, твердым очертанием рта, чуть закрученными усами, прямым носом, высоким лбом, словно шрамом перерезанным меж бровей глубокой морщиной и серыми печальными глазами, так не сочетавшимися с образом бравого воина, героя многих сражений. Софьиньке казалось, что ей так и не удалось верно передать их выражение. Сколько раз видела она этот взгляд во сне, но, берясь за кисть, не могла перенести его на холст…
- Полно тебе, няня, ворчать, - вымолвила, наконец, девушка.
- Конечно, что вам до того, что старая дура бормочет… Только уж я вам скажу. Не тем вы голову свою забиваете. О чужом муже грезить – срам!
- Где же теперь жена его?
- Не все ли равно? Важно, что она есть. А, значит, ничего меж вами быть не может.
- Не может, я знаю.
- А почто тогда душу себе травите? Назавтра уедет он и не вернется больше…
- Он вернется, няня.
- Да с чего вы это взяли?
- С того, что никто его больше ждать не будет так, как я… А человек всегда возвращается туда, где ждут… Где любят… Человек возвращается к человеку.
- И зачем, позвольте спросить, он вернется? И вам, барышня, самой - что от него нужно? Двоих женихов вы от себя уже отвадили, чаю, и с другими так же обойдетесь. А для чего? Чего вы хотите?
- Не знаю, няня… Хочу, чтобы был он жив и здоров. Чтобы помнил меня и видел во мне друга. Чтобы знал, что здесь всегда ждут его. Чтобы хоть изредка писал о себе и навещал… Чтобы сидеть с ним так, как сегодня, и говорить, или, вон, по саду бродить… И все-все понимать друг про друга.
- Умом вы повредились, барышня, не иначе! – развела руками Савельевна. – Люди-то что скажут о вас?
- Что мне дело до людей, когда я их почти не вижу в нашей глуши? Я люблю Юрия Александровича, понимаешь ли ты это? Я знаю, что это неправильно. Но в жизни много неправильного. Лгать перед алтарем, а потом всю жизнь – это ли правильно? Я ведь его все равно забыть не смогу. Я это сразу поняла, хотя тогда еще ребенком была. А его увидела, и что-то со мной случилось. Мне глаза его все эти годы снились… Заметила ли ты, сколько в них печали? Даже когда он улыбается. Я уже за этот взгляд один всегда его буду и ничьей больше.
- Чистое наказание с вами, барышня! Дарья Алексеевна, касаточка моя, в могилу себя свела, силы свои надрывая, чтобы хоть у вас-то другая судьба была! А вы теперь также извести себя и зачахнуть хотите!
Старуха всхлипнула, и Софьинька, отойдя от окна, обняла ее:
- Прости, нянюшка. Я знаю, чем Дашеньке и тебе обязана. И не страшись: ничего со мной не случится. Но сердцу своему я приказывать не вольна и от любви своей отказываться не стану. От него я ничего не требую. Мне довольно любить самой. Эта любовь - единственное, что согревает меня, что придает сил. И без нее я скорее зачахну, чем с нею.
Эти слова мало утешили старую няню, но корить непутевую барышню она больше не стала.
- Бог с вами, вам жить. А теперь оставьте-ка ваши грезы да порадуйте старуху. Почитайте что. Вон, стихи из журналов ваших или уж из Житий что…
К стихам старуха питала большую слабость. Особливо же – к стихам Пушкина с той поры, как еще Дашенька читала ей и Софьиньке вслух «Руслана и Людмилу». Недолго думая, Софьинька взяла недавно присланную ей новую поэму Александра Сергеевича «Полтава», вышедшую отдельным изданием еще в начале года. Ничего более совершенного Софьиньке не приходилось читать доселе и, усадив няню в удобное кресло, она принялась вдохновенно читать уже запомнившиеся строки:
- Тебе - но голос музы темной
Коснется ль уха твоего?
Поймешь ли ты душою скромной
Стремленье сердца моего?
Иль посвящение поэта,
Как некогда его любовь,
Перед тобою без ответа
Пройдет, непризнанное вновь?

Узнай по крайней мере звуки,
Бывало, милые тебе -
И думай, что во дни разлуки,
В моей изменчивой судьбе,
Твоя печальная пустыня,
Последний звук твоих речей
Одно сокровище, святыня,
Одна любовь души моей.