Приобрести книгу в нашем магазине

Заказы можно также присылать на orders@traditciya.ru

Четвертый класс был как бы переходным. Первые три считались младшими или "малышами". Некоторых приготовишек даже приводили в гимназию взрослые. Четвертый класс вела уже не одна учительница, как это было в младших классах, а по каждому предмету был особый преподаватель. Следовательно, и для старых учениц все преподаватели тоже были новыми, поэтому мы, вновь принятые в четвертый класс, преподавателям не казались особенно новыми, разве только наш застенчивый вид выдавал нас. Старые гимназистки были более бойкие и смелые. Держались они свободнее и легко делали реверансы.
Начались занятия. Только некоторые преподаватели проявляли большой интерес к нам, новичкам. Большая же часть преподавателей не находила в нас чего-либо особенного. Мы уже не так выделялись. Четвертый класс был для нас легок. Дело в том, что многие предметы мы уже проходили в Министерском училище. И если основным гимназисткам все эти предметы были новы и казались очень трудными, то нам они были знакомы и казались легкими. Поэтому, когда начались занятия и преподаватели начали нас спрашивать, мы резко выделялись своими хорошими ответами.
Русский язык вела совсем новая в гимназии, только что приехавшая из Москвы по окончании университета, учительница Наталия Николаевна Ситникова. Она была молода и интересна, полна энергии в новой деятельности. Относилась она ко всем гимназисткам одинаково. В класс входила всегда радостная, живая. Изучали мы в четвертом классе синтаксис. Наталия Николаевна хорошо объясняла правила, поясняя их тут же примерами, а через некоторое время, входя в класс, радостно говорила нам, что принесла для нас что-то очень интересное – трудную, красивую диктовку. Наталия Николаевна, как мне казалось, сама искренно радовалась найденному отрывку для диктанта. Диктуя, бывало, трудные предложения, она как бы посмеивалась, правильно ли мы поставим знаки препинания? В большинстве случаев это были отрывки из рассказов Тургенева или Толстого. Некоторые из них были действительно красивы, как стихотворения в прозе, и мы их заучивали наизусть.
Древнюю историю преподавала тоже новая, только что приехавшая в Бежицу учительница Нина Васильевна. Она была очень худа и болезненна, но очень хорошо рассказывала задаваемый урок. Рассказ ее лился, как ручеек, плавно, без запиночки. Я, затаив дыхание, слушала древнюю историю, как сказку. Древний Вавилон, древняя Сирия, древний Египет. Всё древнее, древнее Рождества Христова. А мне до этого казалось, что мир существует только с Рождества Христова. В древней же истории изучалась жизнь на земле задолго до Рождества Христова. Уроки древней истории поразили меня своей глубиной и возбудили большой интерес к этому предмету.
Географию и природоведение преподавал тоже новый учитель, только что прибывший из Москвы по окончании университета, – Николай Николаевич Неподаев. В четвертом классе проходили полную географию России, которую мы уже хорошо прошли в Министерском училище с Владимиром Михайловичем, поэтому уроки географии были для нас совсем легки. В Министерском училище Владимир Михайлович научил нас хорошо разбираться по немым картам. Географию России, ее физические и экономические особенности мы знали хорошо. Благодаря этому обстоятельству, на уроках географии в классе мы "блистали", а на проверочной работе – "Вниз по матушке по Волге", где надо было подробно описать все, что встречается по течению Волги от ее истока до впадения в Каспийское море, – мы отметили не только самое главное, но даже и мелочи, как, например, различие говора в разных губерниях, где "окают", где "акают". Подробно остановились на промыслах и торговле. Не забыли упомянуть замечательные церкви и даже часовни. Николай Николаевич был в восторге от наших работ и всем нам поставил жирные пятерки.
Математику преподавала очень строгая учительница, учительница старших классов гимназии, Анна Николаевна Вадбельская. Она была в гимназии уже несколько лет и зарекомендовала себя, как строгая учительница. Она очень следила за своей внешностью. Была она худенькая, изящная, всегда в очаровательных белых блузках и всегда с лакированными ногтями. Мы ее прозвали "аристократкой". Она старалась казаться очень серьезной и "сухой", свой предмет любила и знала его очень хорошо, объясняла все понятно и интересно. На мелочах она не останавливалась и все, нам уже известное, знакомое, упоминала лишь мимоходом.
Проходили здесь в четвертом классе по математике то же самое, что и в Министерском училище. И хотя все это было нам знакомо, мы слушали объяснения Анны Николаевны с большим интересом, как что-то новое, потому что она объясняла все по-новому, более углубленно. Математику я всегда любила, а тут она показалась мне еще более интересной. У доски я охотно отвечала и уверенно писала на ней выводы. Анна Николаевна, видимо, не доверяла моей уверенности и часто пыталась меня "сбить", задавая вдруг, в середине моих ответов, как бы в недоумении вопрос:
– А это вы откуда получили?
Я спокойно и уверенно поясняла непонятное ей в моем решении задачи. Анна Николаевна была очень умна и очень сильна в математике. Много позже мне приходилось вместе с нею решать некоторые трудные задачи. Она прислушивалась тогда к ходу моего решения, и мне казалось, что она понимала меня с полуслова. Скоро Анна Николаевна прониклась уважением к моим способностям. Но долго еще она старалась хоть в чем-нибудь "подловить" меня. Так, на проверочных работах, когда решение у меня было правильное, она снижала мне отметку за какую-либо грамматическую ошибку, а неправильно поставленную запятую жирно подчеркивала двумя красными чертами, как грубейшую ошибку в решении задачи. Одним словом, старалась исчеркать мою работу красным карандашом и сильно снижала оценку. Только много позже я сумела объяснить эту "неприязнь" Анны Николаевны ко мне.
Дело в том, что в классе все девочки стали обращаться ко мне за разъяснением по математике. Я им охотно объясняла, и мои объяснения им были понятны. Некоторые даже говорили, что я объясняю им все гораздо понятней, чем Анна Николаевна. Скоро девочки стали просить меня на переменах объяснить им новое правило, а потом и теоремы. Даже прежние первые ученицы, как Тоня Бутузова и Фая Владимирова, признали мои способности и с трудными уроками обращались ко мне за помощью. В шестом-седьмом классах я вела за плату группы гимназисток, отстававших по математике.
В конце концов я оценила по достоинству хорошие качества Анны Николаевны. Как я сказала выше, она хотела казаться очень строгой и "сухой", на самом же деле была человеком большой доброты. Сама в высшей степени культурная и образованная, она требовала и от нас того же. Занимаясь с нами по астрономии, она говорила нам:
– Смотрите, вы уже образованные, не говорите про звезду, что это маленькое окошечко в небе!
С ней можно было интересно говорить на любую тему, о любом произведении, – она всегда все знала и обо всем имела свое мнение. Она любила музыку и была хорошей пианисткой. Она была настоящей христианкой: старалась незаметно делать добро нуждающемуся. Как в Евангелии сказано: "Левая рука пусть не знает, что делает правая"; так и она посылала анонимно деньги бедным, но способным гимназисткам. Узнали мы об этом случайно, ведь "в мире нет ничего тайного, что бы не стало явным!"
Так случилось и со мной. Узнав уже в пятом классе, что я имею склонность к музыке (я пела в приходском хоре), Анна Николаевна сначала пригласила меня участвовать в концерте, который она устраивала. Репетиции шли по вечерам у нее дома, она аккомпанировала и давала указания. Эти вечера нас очень сблизили, а потом она мне и Тоне Колесниковой – главным исполнителям в ее концерте – вдруг предложила:
– Не хотели ли бы вы получить музыкальное образование?
Мы ответили:
– Да, конечно, но как это сделать?
Мы были бедны и платить не могли. Она и не думала о плате. Она решила сама заниматься с нами. И стали мы ходить к Анне Николаевне на уроки музыки. Мои способности в музыке оказались много слабее, чем в математике. Но, несмотря на это, я получила приличное музыкальное образование. Правда, мои пальцы долго были "корявы", упражняться в игре на рояле мне было негде, да и времени было мало, так как, кроме занятий в гимназии, у меня было много обязанностей по дому, а также были уже платные ученицы. Упражняла я пальцы часто на парте, скрывая это под верхней доской. Конечно, я не стала пианисткой, но легко читала ноты, хорошо знала произведения многих видных композиторов и умела находить в них прелесть. Анна Николаевна сумела развить музыкальный вкус и понимание музыки.
Даже Закон Божий, который преподавал добрый батюшка о. Петр, был для нас тоже повторением. Основные гимназистки охали и ахали от трудности катехизиса, проходимого ими впервые, а мы на это помалкивали и хорошо отвечали батюшке уроки.
Были, впрочем, и совершенно новые для нас предметы, как, например, рукоделие. Добрая Алла Николаевна терпеливо показывала и разъясняла нам всякие швы и мережки, что в гимназии проходилось в первых классах. Но к рукоделию у меня не лежала душа, вероятно, еще и потому, что как-то Лиза, моя старшая сестра, изнемогая от швейной работы перед большим праздником, сказала мне:
– Никогда, Нюра, не занимайся этим противным делом! С твоими знаниями ты сумеешь заработать себе, чтобы заплатить портнихе.
Это произвело тогда на меня такое сильное впечатление, что я на уроках рукоделия всегда старалась избежать шитья, ссылаясь то на больной палец, то на нездоровье. Вообще это было нетрудно, потому что Алла Николаевна была не очень требовательна. Кстати, упомяну здесь, что в гимназии меня гимназистки скоро "переименовали": вместо Нюты и Нюры стали звать Аней и Анькой.
Урок рисования всегда был для меня очень трудным, но учитель Михаил Николаевич был ко мне весьма снисходителен и очень часто подсаживался к моему столу и несколькими штрихами оживлял мой рисунок (с натуры) и выводил мне в четверти хорошую отметку – четыре, не хотел, видно, портить остальные мои отметки – все пятерки.
Зато уроки немецкого языка стали теперь для меня легки и интересны. Приготовить заданный урок было нетрудно, тем более что сначала Маргарита Христофоровна решила повторить бегло пройденное, прежде чем приступить к более сложному, то есть к синтаксису. А я хорошо знала грамматику, поэтому на проверочных письменных работах делала мало ошибок. Говорить-то по-немецки я еще не могла, но грамматику знала очень хорошо, и Маргарита Христофоровна относилась к нам – министерским – очень хорошо. Я даже стала подумывать о том, как бы мне догнать основных учениц и по французскому языку и совсем войти во все занятия нашего класса. У нас – не учившихся по-французски – был свободный час во время урока и мы "болтались" где-либо.
Я обратилась к учительнице французского языка Фаусте Константиновне. Она, услышав мою просьбу, вся просияла, обняла меня, стала приговаривать:
– Как хорошо, мадемуазель, как хорошо! – и обещала помочь мне, а пока что предложила присутствовать на ее уроках.
Я охотно принялась за это. Но, конечно, я почти ничего не понимала, сидя на уроках, хотя ко мне и была приставлена одна из лучших учениц по французскому языку, чтобы с ней проходить прошлое и догнать четвертый класс. Я занималась, но догнать мне было трудно. А Фауста Константиновна все хвалила меня перед девочками, так что я краснела до ушей, и мне было стыдно смотреть им в глаза. Догнала я их только через два года.
Иногда в коридоре гимназии мы встречали Владимира Михайловича. Тогда мы все устремлялись к нему, как к родному, соблюдая, впрочем, при этом правила приличия: хотелось же нам броситься ему на шею. Он расспрашивал нас о наших занятиях. Мы хором отвечали, что нам здесь легко и хорошо.
Классные дамы добросовестно занимались нами, обучая нас, как держать руки, отвечая уроки, и как вести себя в обществе, как и где делать глубокий реверанс: в помещении и при встрече с учителями, а также при вызове к доске. На улице же при встрече с учителями достаточно было только поздороваться и т. д.
Как-то незадолго перед Рождеством пришел отец с завода насупленный, сердитый и невнятно пробормотал мне:
– Захотела учиться в гимназии, а теперь вот с меня вычитают так много денег при получке! А жить-то на что будем!?
Мне сразу стало горько. Конечно, учиться в гимназии было очень интересно, и я училась хорошо, показывала отцу свои хорошие отметки. Но отца они не радовали и, как мне казалось, они его не интересовали, он был как-то равнодушен к ним. Тогда я решила пойти сразу к Владимиру Михайловичу в Министерское училище посоветоваться, как мне быть дальше. За право учения в гимназии брали шестьдесят пять рублей в год, а отец мой получал тридцать пять рублей в месяц.
Владимир Михайлович посоветовал мне подать прошение в Благотворительное общество о внесении за меня платы за учение в гимназии. Я, не медля, сделала это, и меня освободили от платы. Дело в том, что Владимир Михайлович, как я потом узнала, был членом и секретарем Благотворительного общества. Он видел, как мне хотелось учиться дальше, вот он и помог мне! С этих пор я заранее каждые полгода подавала прошение в Благотворительное общество, и меня всегда освобождали от платы. Конечно, меня всякий раз волновал вопрос, освободят ли и на следующие полгода или нет?
Незаметно промелькнул четвертый класс гимназии. Пришла весна, и вскоре после Пасхи начались переходные экзамены. Мне надо было хорошо перейти в пятый класс, чтобы иметь надежду быть освобожденной от платы и в будущем. Поэтому, кроме прилежного повторения всего курса, я раненько утром в день каждого экзамена шла в церковь, там молилась Богу и ставила свечку чаще всего Николаю Угоднику, прося его помочь мне хорошо сдать экзамен. В зависимости от трудности предмета я ставила свечку то за три копейки, то за пять, а то и за десять копеек. Из церкви шла я прямо на экзамен и очень хорошо его сдавала.
Четвертый класс я закончила с наградой первой степени за отличные успехи, то есть с похвальным листом и книгой-подарком. Похвальные листы всегда приурочивались к какому-либо юбилею – Пушкина, Лермонтова и т. д. На них были нарисованы картины из произведений юбиляра. Раздавались награды на "акте", то есть на торжественном собрании, на котором присутствовали все гимназистки и все преподаватели, а также знатные гости и некоторые родители. На этих актах всегда бывали и председатель Благотворительного общества – доктор Михайлов, и секретарь – Владимир Михайлович Петропавловский. Владимир Михайлович садился среди нас – бывших учениц Министерского училища – и бывал очень доволен нами.
Молодцы, девочки, – говорил он нам, – высоко держите знамя Министерского училища!
И правда, большинство отличных учениц гимназии были из Министерского училища.
После окончания экзаменов, после акта, после всего напряжения становилось вдруг как-то легко, как-то непривычно было вдруг ничего не делать. Первое время мы еще ходили друг к другу или с некоторыми преподавателями куда-либо на прогулку за поселок, а потом многие – и гимназистки, и учителя – уезжали, и наступали длинные летние каникулы. Лето теперь проходило не в лесу за сбором ягод, как это бывало в прежние годы детства, а в парке за чтением интереснейших книг, наших классиков, которые рекомендовала нам прочитать Наталия Николаевна. Прочитать надо было много для предстоящего учебного года.
Я читала запоем, проглатывала одну книгу за другой. Тургенев покорил меня совсем. Вслед за романами шли его интереснейшие повести: "Несчастная", "Вешние воды". Эти произведения захватили меня. Мир открывался мне все шире и шире и в то же время становился мне ближе и понятней. Я сама замечала, как становилась с каждым днем все умнее и серьезней, вернее, все взрослей. Над "Обломовым" долго думала и "болела". Не меньше страданий и переживаний принесли мне Рудин и Печорин. Все они немножечко похожи один на другого, все они – "лишние люди". В голове стала сверлить мысль, как избежать в жизни этой пустоты, как быть полезной, как служить правде и справедливости.