Красавица с добрым сердцем
В воспоминаниях современников сохранились прямо противоположные, полярные свидетельства о характере и поведении графа Н. Н. Муравьева-Амурского. А вот их оценки его супруги графини Екатерины Николаевны однозначны: чрезвычайно красива, умна и образованна, мягкого и ровного характера, доброго сердца. И еще, что она испытывала любовь к своему новому отечеству.
Окружение генерал-губернатора, его сподвижники высоко ценили Екатерину Николаевну, о чем могут в какой-то мере свидетельствовать те почести, которых она была удостоена. С присуждением Н. Н. Муравьеву за заключение в 1858 году Айгунского договора России с Дайцинской империей титула графа Амурского Екатерина Николаевна стала графиней Амурской. По регламенту это произошло автоматически. Но в действительности эта женщина внесла свою скромную, но важную лепту в масштабное преобразовательное дело мужа. Неслучайно сподвижники Н. Н. Муравьева в 1891 году написали ее имя (вместе с именами еще одной выдающейся женщины Екатерины Ивановны Невельской и многих активных участников амурской эпопеи) на планшетах, которые украшали пьедестал памятника графу Муравьеву-Амурскому на амурском утесе Хабаровска. Ее именем была названа одна из казачьих станиц на Амуре, основанная в 1858 году. И сегодня село Екатерино-Никольское, несмотря на все потрясения, благополучно живет и будет отмечать свое 155-летие.
Екатерина Николаевна была награждена орденом Святой Екатерины, учрежденным Петром Первым, а ведь за два века этой награды были удостоены всего 734 российские дворянки. Но еще большая награда — добрая память о Екатерине Николаевне, сохранившаяся среди амурцев, что запечатлено в книге И. П. Барсукова «Граф Н. Н. Муравьев-Амурский» и в воспоминаниях о нем.1
Брак Николая Николаевича и Екатерины Николаевны продолжался 35 лет. Всегда интересна предыстория счастливых супружеских отношений, история знакомства и развития отношений между будущими супругами.
Обстоятельства знакомства боевого русского генерала не первой молодости — 35-летнего Н. Н. Муравьева с Елисавет де Ришемон, совсем не юной французской дворянкой, которой уже шел тридцатый год, покрыты туманной пеленой времени и завесой таинственности. Тем не менее имеются основания предположить, что это был курортный роман.
Острая лихорадка и незалеченная в течение почти пяти лет рана правой руки заставили генерал-майора Муравьева просить отпуск с Кавказа на полгода для лечения минеральными водами в Германии. Можно предположить, что там и произошло его знакомство с Елисавет, которая тоже принимала воды. Для Николая Николаевича «Я встретил Вас, и все былое в отжившем сердце...» не только ожило — вспыхнуло и разгорелось ярким пламенем, не угасавшим уже до его кончины. Елисавет де Ришемон сразу же была сражена боевым генералом с рукой на черной перевязи, полным внутреннего огня и кипучести в речи и движениях. После окончания лечения русские напарники по курорту отправились в Лондон, а Муравьев — в Париж. Оттуда он писал брату: «Я никогда не буду жалеть о поездке моей сюда и за границу вообще. (...) Страсть углубляться в человеческое сердце усиливается во мне тем более, чем более я встречаю новых людей».2
Во Франции Николай Николаевич пробыл вместе с Елисавет десять дней, наслаждаясь ее красотой и общением, знакомясь с достопримечательностями. Но, очевидно, предложение он ей не сделал, поскольку испытывал, по его словам, серьезные денежные затруднения. К тому же он не имел «ни кола, ни двора».
Не только лечение на курорте, но и огромное чувство, овладевшее Муравьевым, благоприятно сказались на его здоровье. В конце 1845 года он был причислен к Министерству внутренних дел, а спустя полгода назначен исполнять должность военного губернатора города Тулы и тульского гражданского губернатора с оставлением армии. Теперь Муравьев имел крышу над головой — губернаторскую резиденцию и вполне приличное губернаторское содержание.
Тотчас он отправил в Париж письмо с предложением руки и сердца. Согласие Елисавет не заставило ждать, и 19 января 1847 года в Богородицком храме под Тулой состоялось бракосочетание Н. Н. Муравьева и Елисавет Буржуа де Ришемон, которая перед этим приняла православие и взяла имя матери губернатора, которая умерла, когда ему было девять лет. Авторитетно мнение И. П. Барсукова: женитьба Н. Н. Муравьева имела «большое влияние на его будущность».
Желание Екатерины Николаевны изучить русский язык восхитило супруга. «Катенька моя теперь в классе русского языка; с ее способностями есть надежда, что она скоро будет говорить и писать». Действительно через несколько месяцев она написала письмо по-русски своему деверю — любимому брату Николая Николаевича — Валериану Николаевичу.
Приведенные И. П. Барсуковым в книге о Муравьеве-Амурском выдержки из его писем того времени о супруге наполнены восторженными словами: «Милая, прекрасная, умная и всего более любящая Екатерина Николаевна обворожила всех... О себе я говорить не буду: меня можно считать пристрастным».
Из письма брату: «...прошу полюбить мою милую Катеньку ... по уму и душевным ее качествам она истинно этого заслуживает; а по тому, что сделала из любви ко мне (принятие православия — Н. Д.), она выше всякой похвалы и одобрения».3
Тем не менее Екатерина Николаевна сразу же почувствовала неутомимый нрав супруга. Тотчас же после свадьбы он срочно поехал ревизовать четыре уезда области, оставив жену на попечение своей родственницы Парасковьи Николаевны.
Николай Николаевич был на седьмом небе, по его словам, он был счастлив и наслаждался «нравственным блаженством». Вместе с тем он подумал и о материальном, обратившись к брату Валериану Николаевичу с просьбой («сделай дружбу») выбрать для него имение. Но стать владельцем имения Муравьев так и не успел: император назначил его генерал-губернатором Восточной Сибири. В самом начале 1848 года новый генерал-губернатор вместе со своей супругой Екатериной Николаевной выехал из Санкт-Петербурга в Восточную Сибирь, известную как место ссылки каторжан и декабристов, в край больших снегов и сильных морозов.
Кем была Екатерина Николаевна для Н. Н. Муравьева? Милой супругой, хлопотуньей, заботящейся о комфорте его жизни в Иркутске, соглашающейся со всем, что он говорил и делал? Или углубленным в себя человеком, переживающим в отсутствие мужа одиночество в большом генерал-губернаторском доме, передавая все хозяйственные заботы слугам, любившим балы и маскарады? Ни то и ни другое. Екатерина Николаевна любила генерала и была им любима. Это неземное, небесное чувство воодушевляло и окрыляло Николая Николаевича, помогало ему пережить «отсутствие полного доверия императора» Александра II, недружелюбие, непонимание, подозрительность петербургских чиновничьих кругов.
Жена генерал-губернатора считалась вторым после мужа лицом в губернаторстве. Образ жизни и обязанности Екатерины Николаевны — генерал-губернаторши, первой дамы Иркутска — были традиционными. Она вела дом, возглавляла иркутское дамское общество, участвовала во всех городских торжествах, устраивала приемы гостей и наносила визиты, занималась благотворительностью.
Будучи непритязательными в быту («оба мы не прихотливы»), обходясь минимумом, Николай Николаевич и Екатерина Николаевна устраивали в своей резиденции — «Белом доме», как называли ее иркутяне, пышные обеды, приемы и балы, украшением которых была сама хозяйка. Генерал-губернатор хорошо танцевал — сказывалось воспитание в Пажеском корпусе — и в паре с супругой блистал на иркутских балах.
Казалось, что рядом с Муравьевым, обладавшим сильной харизмой, его жене уготована роль тени или негромкого эха. Но Екатерина Николаевна вовсе не была простым отражением сиятельного мужа, его всеподданнейшей супругой. Натура самостоятельная, самодостаточная, вполне понимавшая и разделявшая амбициозные планы и проекты Николая Николаевича, Екатерина Николаевна обладала отважным сердцем Жанны д’Арк или княжны Ольги, а может быть, Екатерины Дашковой.
Как могла Екатерина Николаевна помогала мужу — главному начальнику губернаторства — и, в первую очередь, в налаживании связей и знакомств с женами декабристов, которые проживали в Иркутске. Особенно внимательно генерал-губернатор относился к семье Волконских. Помог сыну княгини Марии Николаевны Михаилу Сергеевичу поступить на государственную службу, а ей самой выехать в 1855 году из Сибири.
Из записок княгини Волконской: «Последние восемь лет никогда не изгладятся из моего благодарного сердца: за это время генерал-губернатором был... Николай Николаевич Муравьев, честнейший и одареннейший человек. Это он открыл для России Тихий океан, в то время, когда французы и англичане лишили ее Черного моря. К нам он относился так же безупречно, как и его достойная и добрая жена».4 В свое время исследователи обнаружили в архиве Екатерины Николаевны статью декабриста М. С. Лунина на французском языке, переписанную рукой жены генерал-губернатора.
«При безграничной любви к жене, — подчеркнул И. П. Барсуков, — Муравьев поддавался ее влиянию, не ослабевшему и в последние годы его жизни, и нельзя не сказать, что при пылкости характера Муравьева, это влияние было всегда в своих результатах хорошим, подчас умиротворяющим».5
Автор фундаментального исторического труда о восточно-сибирском генерал-губернаторе деликатно написал о «пылкости характера» Муравьева. Воспоминания современников позволяют говорить о его тяжелом, сложном характере и проявлениях деспотичности. Невыполнение подчиненным приказа, которое иногда случалось в силу недоразумений или ошибочной информации, вызывало у генерала вспышку страшного гнева. Он становился «рыкающим львом» и принимал чудовищные решения, грозившие проштрафившимся даже смертью. В этом состоянии с Муравьевым могла говорить только Екатерина Николаевна. Только она могла ему перечить, доказывать спокойно и ласково на французском языке невиновность обвиняемого. Екатерина Николаевна обладала магическим свойством гасить гнев мужа, доходить до его разума и сердца и тем самым предотвращать страдания, а иногда и гибель неповинных людей.
Во время второго сплава по Амуру в самом начале пути одна из барж, на которой старшим был есаул Медведев, села на мель. Когда Муравьев начал резко отчитывать есаула за оплошность, тот стал оправдываться. Это вызвало у генерала вспышку гнева, и он принял чудовищное решение о наказании провинившегося, которое было неадекватным допущенной оплошности. Муравьев приказал есаулу перебраться на остров и там остаться, что грозило ему гибелью от голода. Есаул покорно выполнил приказ. Когда через двое суток караван стал готовиться к отплытию, Екатерина Николаевна вдруг увидела дым от костра, разведенного несчастным Робинзоном. Узнав, в чем дело, она приняла самостоятельное решение и упросила дежурного по рейсу принять есаула Медведева на свою лодку. Екатерина Николаевна знала, что генерал отходчив и что она сумеет его убедить простить незадачливого казака. Так все и произошло: есаул был спасен от голодной смерти.
В другой раз под горячую руку Муравьева попал капитан Березовский — командир линейного батальона. Генерал-губернатор задумал произвести передислокацию и передал об этом приказание Корсакову. А тот, очевидно, не поняв приказ, исказил его, и в итоге в передвижении произошла путаница: рота Березовского вместо авангарда вступила в колонну. Это сразу же заметил Муравьев. Он тотчас приказал высадить отряд на берег, составить каре, взять Березовского под конвой и в середине каре закопать в землю. Воспользовавшись тем, что генерал находится на берегу, Корсаков взошел на катер и объяснил Екатерине Николаевне, что путаница произошла по его вине, поскольку он не вполне понял распоряжение генерала. Внимательно выслушав объяснение, Екатерина Николаевна сошла на берег, пригласила генерала и по-французски объяснила ему коллизию. Напустившись сначала на Корсакова, генерал потом скомандовал развернуть каре, убрать конвой, вежливо позвал наполовину поседевшего за эти страшные минуты Березовского и надел ему снятый со своего мундира орден Станислава II степени со словами: «Извини меня за мою горячность».
Современники запечатлели и еще один случай спасения Екатериной Николаевной жизни служилого человека. Генералу вручили рапорт Г. И. Невельского, где утверждалось, что командир сотни Имберг повинен в высадке англо-французского десанта в Де-Кастри. Это было очень серьезное обвинение против сотника, который сам и вручил рапорт генералу. Рассвирепевший Муравьев, полностью доверявший Невельскому, в подобных ситуациях был скор на расправу. Он отдал распоряжение расстрелять провинившегося сотника. Казакам было приказано копать яму, на краю которой должен был встать молодой офицер для расстрела. В это время Екатерина Николаевна из разговора с офицерами узнала о невиновности Имберга и вымолила у генерала для него прощение. Позднее невиновность сотника была полностью доказана.
Скорее всего, Екатерина Николаевна спасла от незаслуженной кары мужа не только трех служилых. Ей удавалось деликатно, тактично корректировать поведение Николая Николаевича Муравьева в состоянии гнева и тем самым спасать не только обвиняемых, но и оберегать самого мужа от страшного греха — лишения жизни невиновных людей. Когда это все же происходило, он сильно переживал и мучился. В окружении генерала Екатерину Николаевну недаром считали «добрым гением» и «добрым ангелом».
Екатерина Трубецкая. Миниатюра Н. А. Бестужева. 1828... и отважная путешественница
Конечно, быть женой такого масштабного человека, как Н. Н. Муравьев, отличавшегося феноменальной энергичностью, самостоятельностью, довольно редкой у чиновничества XIX столетия смелостью и редкостным бескорыстием, совсем непросто. По подсчетам М. И. Венюкова, Н. Н. Муравьев по делам службы проехал 120 тысяч верст, то есть трижды обогнул земной шар. В том числе многие сотни верст проехал верхом на лошади по тракту между Якутском и Аяном, многие тысячи верст проплыл на лодках по Амуру и Лене.
В первые годы жизни в Сибири, когда Екатерина Николаевна хорошо себя чувствовала, она стремилась быть рядом с мужем в его служебных поездках. Она убедила генерала взять ее в первую поездку на Камчатку (1849), поклявшись безропотно переносить все трудности пути. Об уникальности камчатского путешествия свидетельствуют преодоленные расстояния — более 10 тысяч верст в оба конца, разнообразие средств передвижения — лодки, суда, верховые лошади, конные повозки и экстремальность пути по тундре и болотам, преодоление быстрых рек и горных хребтов.
Самую тяжелую часть пути — от Якутска до Охотска — 1 100 верст экспедиция преодолевала верхом на лошадях. Екатерина Николаевна была хорошей наездницей, но здесь не Булонский лес под Парижем. Совершив первый переход в 25 верст, она с трудом спустилась с лошади на землю. Сопровождавший экспедицию Б. В. Струве описал разговор между супругами. Екатерина Николаевна со слезами умоляла мужа отложить до следующего дня продолжение пути. Муравьев категорически возражал и предложил супруге вернуться в Якутск. Это была их первая семейная размолвка. Струве объяснял жесткость Муравьева — опытного путешественника — неписаным законом: если в самом начале человек не преодолеет свою немоготу, то он не сможет продолжать путь. После привала Екатерина Николаевна послушно с большим трудом села на лошадь, и путешествие продолжилось.
Конечно, начальник экспедиции заботился о создании необходимых условий для дам, в числе которых была и французская виолончелистка Е. Христиан. Через два месяца и десять дней пути участники экспедиции на транспорте «Иртыш» прибыли в Петропавловск-на-Камчатке, где генерал-губернатор отдал необходимые распоряжения. Камчатская экспедиция имела важное значение в обеспечении безопасности Петропавловска. Муравьев гордился тем, что был первым среди восточносибирских губернаторов, кто совершил этот путь. Еще более он гордился Екатериной Николаевной, своей отважной супругой.
Экспедиция 1849 года на Камчатку явилась тяжелым испытанием для всех участников, и в особенности для женщин. Позже в одном из писем Л. А. Перовскому Муравьев писал, что ему «решительно ничего более не нужно кроме, разумеется, доверия, ... а в случае смерти моей, — внимания к жене моей, спутнице в Камчатку и единственному лицу, о котором я в этом мире заботиться обязан».6
В первый сплав по Амуру генерал не взял с собой Екатерину Николаевну, хотя она и собиралась. Слишком рискованным и неизвестным было это предприятие. А от участия во втором сплаве (1855) он не смог ее отговорить. В письме брату Валериану Николаевичу Муравьев писал: «Я намерен плыть по Амуру с женою, которая никак не хочет от меня отстать».7 Согласно приведенным ранее фактам Екатерина Николаевна была активным, самостоятельным и полезным участником этой экспедиции.
Путешествия по Приамурью зачастую проходили в экзотических условиях. Сохранилось описание одного такого путешествия: осенью 1855 года Муравьев и его свита передвигались от Аяна в горы, когда на аянском рейде показались неприятельские суда. «Вскоре вижу табун собак, запряженных в нарты, на передней восседает Екатерина Николаевна, а в следующей — ее камеристка, вслед — кавалькада верхом на оленях, во главе — Николай Николаевич Муравьев, некоторые из свиты пешком».8
Участие в экспедиции на Камчатку, во втором сплаве по Амуру, в поездках по Сибири дают основания считать Екатерину Николаевну Муравьеву выдающейся женщиной-путешественницей XIX века. Она доказала возможности женщины преодолевать огромные расстояния в условиях дикой природы.
И все-таки для Екатерины Николаевны, южанки, климат Восточной Сибири был тяжелым. Она стала болеть. Как правило, Николай Николаевич свой отпуск вместе с женой проводил во Франции.
В 1856 году Муравьев пережил тяжелый личный душевный кризис, вызванный тем, что новый император Александр II в отличие от Николая I относился к нему не с полным доверием. Для генерала доверие императора всегда было принципиально важно, и он задумал уйти в отставку. Будучи в Петербурге вместе с Екатериной Николаевной он съездил в Германию, как написал в письме, «полечился с женой». Тогда Екатерина Николаевна осталась во Франции ожидать приезда мужа зимой. Но отставка не была принята, Муравьева уговорили остаться на своем посту. По этому поводу он написал брату: «...Сердце не камень: я остался, может быть, на свою гибель, но что делать, если у меня сердце часто берет верх над рассудком».9 Поэтому Екатерина Николаевна своего мужа не дождалась. По общему решению она стала жить во Франции. По словам Николая Николаевича, семейную разлуку он мог переносить «только по важности обстоятельств вверенного ему края». В письме М. С. Корсакову есть такие слова: «Я сделал величайшую жертву для Амура, возвращаясь в Сибирь, ибо и мне и жене необходимо было бы жить в умеренном климате, особливо зимою».10
С этого времени общение супругов ограничивалось перепиской и приездами Н. Н. Муравьева во Францию во время отпуска. К сожалению, где находится их переписка, сохранилась ли она, до сих пор неизвестно.
Поистине звездным часом Муравьева стало подписание Айгунского договора России с Дайцинской империей 16 мая 1858 года, явившегося итогом его колоссальной деятельности по благополучному решению амурского вопроса и возвращению Приамурья России. Поздравляя Г. И. Невельского с подписанием это важного для России документа, Муравьев высказал слова поздравления и в адрес его супруги — Екатерины Ивановны, «разделявшей наряду с Вами и всеми Вашими достойными сотрудниками труды, лишения и опасности и поддержавшей Вас в этом славном и трудном подвиге».11 В полной мере эти слова относились и к Екатерине Николаевне.
К огорчению Николая Николаевича, в момент его триумфа рядом не было Екатерины Николаевны. К тому же он сам отказался от запланированной на зиму 1858–1859 годов поездки во Францию, чтобы находиться в Иркутске во время российско-китайских переговоров в Пекине о демаркации границы. Уполномоченным для ведения переговоров стал близкий по духу Муравьеву П. Н. Перовский. Как заметил граф, «китайцы, которые со мною давно знакомы, знают мою нелюбовь к англичанам и горячий характер, — все это заставит их быть еще сговорчивыми, покуда знают, что я в Иркутске».12 Генерал оказывал разнообразную помощь П. Н. Перовскому в трудных переговорах.
В одном из деловых писем директору Азиатского департамента МИД Е. П. Ковалевскому (октябрь 1858 года) Муравьев-Амурский не сдержал своих эмоций и написал о наболевшем: «Многим покажется странно, что я не еду этой зимою в Петербург, а более всего это неприятно жене моей, которую все знакомые уверили, что я непременно приеду туда и, следовательно, увижусь с нею и за границей, где она должна остаться для лечения всю зиму, ... жить в разлуке с семейством второй уже год тяжело, очень тяжело, но я не могу себе дозволить оставить Перовского в Пекине и самому уехать в Петербург».13
О состоянии духа генерала-триумфатора графа Муравьева-Амурского, который продолжительное время не получал никаких известий из столицы и серьезно опасался, что лишился всякой поддержки в «амурских делах», можно судить по следующим его словам из письма М. С. Корсакову: «... для пользы дела я все переношу и, кажется, доказываю это на деле, оставаясь в тяжелой разлуке с семейством, может быть, еще на целый год, когда убежден, что присутствие мое здесь необходимо. Но если увижу, что не имеют ко мне достаточного доверия для того, чтоб я мог приносить эту пользу, то, конечно, не стану жертвовать ни здоровьем, ни семейным счастьем...».14
Судя по всему, на графа не произвели сильного впечатления и не вызвали душевного подъема, как это было прежде, рескрипты Его Величества и великого князя Константина Николаевича. В большом письме император Александр II, отдыхавший в Палермо, убеждал Муравьева-Амурского оставаться на своем генерал-губернаторском посту, ибо «было бы истинным несчастьем для Восточной Сибири, и я весьма прошу вас, для пользы России и собственной вашей славы, отбросить всякую мысль о возможности оставить Сибирь». А великий князь, проводивший время в Ницце, обратился к Николаю Николаевичу с таким призывом: «Оставайтесь в Амурском крае, любезный граф, как можно долее, и да укрепит вас Провидение на новые подвиги, хотя бы сопряженные с новой борьбою. На вас смотрит и Европа, и Америка, и все истинные русские люди признательны вам».15
Зима 1858–1859 годов в Иркутске стала для графа как никогда душевно тягостной. Он тосковал о своей Катеньке, может быть, впервые почувствовав одиночество — «кроме подчиненных нет никого». Спасался тем, что «очень много» работал за столом, читал. «Душевной отрады нет ни с кем, — признавался он, — а сильные ощущения бывают только неприятные, ибо даже письма жены моей, которая весьма тяготится разлукою, всегда скучные... Честолюбие мое находится в таком положении, что для него я бы не пожертвовал и чашкою чая; следственно, все это я теперь делаю прямо только по долгу перед отечеством и совестью...»16
Только зимой 1860 года Николай Николаевич приехал во Францию к своей Катеньке и смог отдохнуть духовно и физически. Несмотря на запрещения доктора, Екатерина Николаевна провожала его до Петербурга, и они дополнительно провели вместе еще 20 дней.
Вторая просьба Муравьева об отставке была принята императором, и в начале 1861 года он покинул Восточную Сибирь. Ему было всего 52 года, но нового поприща официально ему не предложили. Николай Николаевич уехал к жене в Париж, наезжая в Петербург только на заседания Государственного Совета, членом которого являлся. Русское общество Парижа пополнилось симпатичной четой Муравьевых, которая по-прежнему интересовалась российской действительностью.
На долю Екатерины Николаевны выпали скорбные дни смерти и похорон графа Н. Н. Муравьева-Амурского в ноябре 1881 года. После этого она покинула Париж и стала жить в родительском имении в Желосе близ По. В газете «Приамурские ведомости» от 21 сентября 1897 года удалось обнаружить следующее сообщение: «Граф Муравьев-Амурский (Валериан Валерианович Муравьев, племянник Николая Николаевича по его просьбе законно унаследовал титул. — Н. Д.) с душевным прискорбием извещает о кончине тетки его, графини Екатерины Николаевны Муравьевой-Амурской, последовавшей 18-го (30-го) сего июля в Желосе, близ По. Погребение совершено 21-го июля в Желосе, в семейном склепе фамилии де Ришемон».17
Выдающаяся роль Екатерины Николаевны Муравьевой графини Амурской не вызывает сомнений. И, наверное, пришло время вернуть ее имя, а также имена других амурцев на постамент памятника графу Н. Н Муравьеву-Амурскому и тем самым не только в полном объеме воссоздать замысел знаменитого скульптора А. М. Опекушина и выразить свою благодарность сподвижникам Муравьева, но и подтвердить верность историческим традициям России.
Нина ДУБИНИНА
Барсуков И. Граф Николай Николаевич Муравьев-Амурский: материалы для биографии: по письмам, офиц. док., рассказам современников и печат. источникам: кн. 1 — репринт. изд. — Хабаровск: Изд-во РИОТИП, 2008; кн. 2 — репринт. изд-е. — Хабаровск, изд-во РИОТИП, 2009; Граф Н. Н.. Муравьев-Амурский в воспоминаниях современников/ авт.-сост. Н. П. Матханова; отв. ред. Н. Н. Покровский. — Новосибирск: Сиб. хронограф, 1998. ↑
Барсуков И. ... Кн. 1. С. 152. ↑
Там же. С. 162–163. ↑
Записки княгини М. Н. Волконской. — Читинское книжн. изд-во. — 1960. — С. 112. ↑
Барсуков И. ... Кн. 1. С. 163. ↑
Там же. С. 247. ↑
Там же. С. 389. ↑
Цит. По книге: Матханова Н. П. Генерал-губернаторы Восточной Сибири... — Новосибирск, 1998 С. 223. ↑
Барсуков. И. ...Кн. 1. С. 473. ↑
Там же. С. 479. ↑
Невельской Г. И. Подвиги морских офицеров на крайнем востоке России. — Хабаровск, 1962. С. 367. ↑
Барсуков И. ... Кн. 2. С. 199. ↑
Там же. С. 201. ↑
Там же. Кн. 1. С. 536. ↑
Там же. С. 541, 540. ↑
Там же. С. 537. ↑
Приамурские ведомости 1897. 21 сентября.
источник |
