Приобрести книгу в нашем магазине

Заказы можно также присылать на orders@traditciya.ru

Шестнадцатое августа. Опять молебен, опять праздничная форма. Но мы уже не такие пугливые, мы – "старые". Мы радостно и смело разговариваем с нашей милой Наталией Николаевной, которая все лето провела на Волге, у своей матери. Она загорела и выглядит здоровой. Анна Николаевна держится все так же в стороне, стараясь быть незаметной, и мало говорит при посторонних. Николай Николаевич сияет, радуясь встрече со всеми нами. Если бы не присутствие начальницы с ее острым строгим взглядом, он бы, кажется, всех нас обнял и расцеловал. Все нам приятны, и мир кажется сплошным удовольствием!
На следующий день после молебна начались занятия. Пятый класс – это уже класс взрослых, старший. Занятия по всем предметам серьезные и глубокие. Но как все интересно!
С русской грамматикой, слава Богу, уже покончено. Теперь другое – русская словесность. Уроки кажутся прекраснейшей музыкой. Наталия Николаевна воодушевленно рассказывает про "Домострой". Во время рассказа она теребит цепочку часов: то раздвинет ее, то накрутит на пальцы, и говорит, говорит без запинки. Звонок прерывает ее, нам досадно, ее мы готовы слушать и слушать... За "Домостроем" идут записки Радищева "Путешествие из Петербурга в Москву". И дальше, дальше... А вот и "Лиза" Карамзина. Это уже порог к новой литературе. Вперемежку с уроками словесности Наталия Николаевна неожиданно устраивает нам "избиение"-пробу – трудную диктовку. Диктует, бывало, а сама улыбается, какой знак препинания мы поставим то тут, то там? Конечно, по ее интонации легко можно было уловить, какой именно знак надо поставить. Мы только удивлялись, откуда она извлекала такие трудные и интересные диктовки?
А то вдруг входит в класс сияющая, вернее, с сияющими глазами (они у нее были синие с подчеркнуто миндалевидным разрезом) и говорит:
– А я принесла вам хороший подарок – тему для сочинения.
Мы все хором:
– Какую?! – А она лукаво смотрит и медлит сказать. После же наших нетерпеливых возгласов "Какую?! Какую?!", она брала мел и крупно писала на доске – "Золотая осень" или "Что видела Нева на своем веку".
Темы были всегда интересные. Срок на сочинение давался разный: неделя, десять дней, а при трудной теме, как, например, "Элегии Пушкина" – и две недели.
Срок сперва казался большим. Но мы все очень долго "раскачивались", то есть думали, о чем писать и как писать. Иногда не знали, как и приступить к сочинению. Только в последние дни перед представлением садились за писание. И незаметно перо бежало по бумаге, не поспевая за мыслями, которые теперь громоздились одна на другую. За страницей исписывалась другая, третья... а там, смотришь, и целая черновая тетрадка оказывалась исписанной. В последний день перечитываешь, бывало, черновик и – о ужас! – видишь, что сочинение написано плохо. Переделывать уже некогда, впору успеть только переписать его начисто. Скрепя сердце, переписываешь, тут же исправляя что-либо самое вопиющее, и всегда досадуешь, что плохо поступила, доведя работу до последнего дня, а ведь как можно было бы разработать тему!
Переписывали до поздней ночи. Утром при сдаче тетради с сочинением очень жалели, что надо отдавать такое плохое сочинение. Мне всегда казалось, что сочинения других девочек были лучше моего.
Так в течение всего гимназического курса я и не научилась писать сочинения заранее. Всегда не хватало времени, когда находило, наконец, наитие писать его. В последний момент в голове было много мыслей и чувств, только времени уже не было. И всегда с замиранием сердца ждали мы критики, отзыва Наталии Николаевны, когда она приносила наши работы. Всегда приятной неожиданностью было, когда Наталия Николаевна брала мою тетрадь и говорила:
– А эта работа хорошая, только вот то-то и то... – и начиналась критика. Оценка – либо "пять", либо "четыре". Краска заливала мое лицо, и оно пылало.
Уже в пятом классе я начала сознавать, что учиться важно не только ради интереса и удовольствия, а и для подготовки себя к служению людям. Я особенно осознала это после темы, которую нам дала Наталия Николаевна. Это было изречение: "Жизнь – не шутка, жизнь – не забава, жизнь даже не наслаждение, а жизнь есть упорный труд!" Мы, конечно, очень много охали да ахали, услышав такую тему, но сочинения написали хорошо. Вскоре после этого Наталия Николаевна, выкроив два часа подряд, дала нам классное сочинение на тему: "Мои мечты". Очень было интересно слушать потом эти "мечты", так как Наталия Николаевна прочитала нам ряд наших сочинений. Одна девочка хотела быть учительницей, учить детей уму-разуму; другая – путешественницей, чтобы воочию познать мир; третья – хотела свободы, поэтому по-ребячески мечтала быть мальчишкой, чтобы лазить по деревьям, заборам и крышам; одним словом, хотела свободы без ограничения. Дошла очередь и до моего сочинения. Наталия Николаевна сказала несколько вступительных слов, что-то вроде:
– Это сочинение показало полную зрелость и определенную целеустремленность – мечту быть врачом, – и прочитала мое сочинение всему классу.
Я хотела быть хорошим врачом, чтобы облегчать страдания больного человека, быть хорошим врачом, чтобы действительно помогать страждущему, а не только уметь выписывать рецепты и т. д. Написала я все, что знала, о служении наших хороших земских врачей – "Надо служить народу", "Надо уметь отдавать свою душу за други своя". Помню, я не успела закончить свое сочинение, но план написала полно и несколько моих мыслей успела ясно выразить. Прервала свое сочинение, не дописав страницу, и вот Наталия Николаевна на недописанной странице поставила мне большую пятерку размером в полстраницы.
Не менее интересна, чем русский язык, была математика. Новыми и интересными были алгебра и геометрия. Математика мне так нравилась, что была моим любимым предметом. Анна Николаевна была очень строга, и многие девочки боялись, как огня, ее и ее уроков. Я же испытывала радость и удовольствие от этих уроков и от самой Анны Николаевны, умевшей так умно задать каверзный вопрос, чтобы сразу выявить, разбирается ли ученица в пройденном или только заучила формулы. Теперь меня осаждали соученицы, прося объяснить им либо трудную теорему, либо новое трудное правило. Уже в пятом классе некоторые из девочек стали брать у меня уроки по математике, чем я и занималась потом все дальнейшие годы, чтобы скопить деньги на университет.
И другие предметы были по-настоящему "высшими". Физика, например, где нужно было хорошо соображать. И чем дальше, тем предметы становились все сложнее и сложнее. Постигать эту сложность своим маленьким умом было очень приятно. Сознавать, что Бог не обидел тебя Своим разумом было тоже очень радостно.
В этом же году была у меня большая радость, буквально окрылившая меня. По случаю трехсотлетия дома Романовых (1913 год) три лучшие ученицы гимназии получили стипендию – освобождение от платы на все время учения до окончания гимназии. Одной из этих трех учениц была я. Все три девочки: Нина Иванова (седьмой класс), Галя Тетеркина (шестой класс) и я, Аня Кузнецова (пятый класс) – в прошлом были ученицами Министерского училища. Все были из бедных семей. Кажется, две первые были сиротками. Все три учились хорошо. Они были сиротки, а у меня хотя и был отец, работавший на заводе, но он мало зарабатывал, а семья была большая. Вот педагогический совет гимназии и дал мне такую же стипендию. Радости моей нельзя было описать словами. Когда начальница объявила мне это, я почувствовала у себя крылья на спине, и мне казалось, что я неслась по воздуху через весь большой зал в свой класс. Теперь я смогла спокойно учиться и готовиться к служению ближним, к служению народу.
Но кроме интересных занятий в классе, у нас дополнительно были еще занятия по музыке, и мы устраивали концерты; были выступления и по литературе – назывались они литературные суды. Помню суд над "Норой" Ибсена. Мы все прочитали это произведение, и все полюбили Нору. А Наталия Николаевна, распределяя между нами героев этой драмы, сказала нам, что Нору надо не только оправдать, но и обвинить. Значит, нужны и адвокат-защитник, и прокурор-обвинитель. Обвинять Нору никто не хотел. Тогда Наталия Николаевна подошла ко мне и предложила мне быть прокурором в деле Норы. Я со слезами упрашивала Наталию Николаевну не давать мне этой роли, на что Наталия Николаевна значительно возразила:
– Вот и покажите себя, свое умение найти в Норе то, за что ее надо обвинить.
Пришлось взяться за это. Составила обвинительную речь и убедительно доказывала перед обширным залом "присяжных заседателей" виновность Норы и требовала ее осуждения. К моему удивлению, оправдание Норы прошло не так уж гладко. Наталия Николаевна потом хвалила меня за мое уменье, и с тех пор я стала известна в гимназии, как "прокурор".
Потом разбирались на литературных судах и другие произведения. Они нас очень увлекали и научили хорошо разбираться в литературных образах. По маленьким штрихам и отдельным словам надо было суметь составить нечто убедительное, характеризующее данного героя. Литературные суды привлекали много слушателей, и часто наш большой зал ломился от слушателей, не только нас – гимназисток, – а и учителей обеих гимназий и гимназистов старших классов. Нам, конечно, вообще нравилась вся судебная процедура: Суд идет! Прошу встать! – и т. д.
Все это приучало нас и к дисциплине.
Не менее интересны были наши литературные вечера, куда допускались только старшие классы, начиная с пятого. Делая доклады или читая произведения того или иного автора, мы близко, как товарищи, сходились с нашими преподавателями.
А наши традиционные ежегодные вечера, которые мы называли "именинами гимназии", 21 ноября, в честь Введения во храм Пресвятой Богородицы, нельзя забыть до конца жизни! Да и Рождественский вечер был незабываем, когда ставилась какая-либо большая пьеса – "Снегурочка" или "Сон на Волге" Островского. Участвуя в этих спектаклях, мы долго готовились к ним, разучивая роли, мастеря костюмы и т. д. Наши труды обыкновенно с лихвой вознаграждались и духовным удовлетворением, и похвалами. Эти вечера устраивала Наталия Николаевна вместе со своей старшей сестрой Софьей Николаевной, тоже преподавательницей старших классов по русской словесности. Вечера всегда обставлялись очень пышно. Вся местная "знать" и родители приглашались на них, а мы являлись в нарядных формах, в белых передниках.
Запомнились и наши музыкальные вечера-концерты. Устраивала их Анна Николаевна. Она составляла программу, сама подбирала участников и готовила их. Эти концерты не были такими торжественными, как ежегодные вечера, они бывали строго выдержанны и привлекали главным образом любителей музыки. Иногда концерт посвящался какому-либо композитору (в большинстве случаев – юбиляру). Но чаще они составлялись из произведений разных композиторов. Легкого бреньчания или цыганщины Анна Николаевна не терпела. Свой вкус она прививала и всем нам. Мы учились слышать нюансы, разбираться в них и понимать, в чем талант того или иного композитора.
На эти концерты мы приходили в обычной рабочей форме. Старались только придать ей более праздничный вид, выгладив ее и освежив воротничок и манжеты. Гостей на этих вечерах было тоже довольно много. В большинстве случаев это были солидные, серьезные люди. Все это нас подтягивало и заставляло относиться к этим концертам со всею серьезностью. У нас в гимназии был очень большой зал. Сцена обыкновенно была все время открыта. Там стоял рояль. Исполнитель выходил на сцену, кланялся (гимназистки делали глубокий реверанс) и объявлял, что будет исполнять.
Большей частью концерт начинался игрой на рояле. В зале воцарялось молчание, неслись только звуки рояля. Для разнообразия после рояля выступал либо скрипач, либо виолончелист, но чаще начиналось пение. Оно было тоже очень разнообразно: соло, дуэт, а то и трио или даже квартет. То плакала Сольвейг Грига и клялась в верности, то жаловался косарь в "Не шуми ты, рожь, спелым колосом" в дуэте Гурилева, то трио рисовало картину одинокой сосны, засыпанной снегом на севере диком (трио "Сосна" Даргомыжского). Но самыми нашими любимыми были вещи Чайковского и Рахманинова: "Рассвет" (дуэт Чайковского), "Уж вечер" (дуэт Чайковского из оперы "Пиковая дама"), "Мой миленький дружок" (из той же оперы) умилял, а "Слыхали ль вы?" (из "Евгения Онегина") переносил нас в пушкинские времена.
К этим концертам мы очень долго и тщательно готовились, собираясь у Анны Николаевны по вечерам. Привлекались обычно и мужские голоса. Долгое слушание разучиваемых вещей крепко вбивало их в голову. И чем больше мы слушали ту или другую вещь, тем больше мы находили в ней музыкальной прелести.
Так "вкушали мы минуты радости" на утре дней своих.
Гимназистки старших классов держались с преподавателями, как младшие товарищи, поэтому дозволялось иногда высказывать в их присутствии собственное мнение, иногда совсем противоположное установленному, и иногда высказанное совсем некстати и неумно.
С шестого класса физику преподавал либеральный учитель Виктор Захарович Захаров. Приехал он из Москвы, где окончил университет. Держался он с нами совсем просто, как старший товарищ. Он от гимназии входил в родительский совет. К этому времени в гимназии были введены родительские советы, которые разбирали все возникавшие насущные вопросы. Это создавало более тесную связь гимназии с родителями. Через родительский совет можно было даже провести некоторые мероприятия. Так, как-то в шестом или седьмом классе на уроке физики Виктор Захарович обратился к нам с вопросом:
– Какие пожелания есть у класса? – он хотел эти пожелания провести на родительском совете. Мы опешили от такого вопроса. Одна из девочек стала выкрикивать глупые пожелания: "Не наказывать за опоздание" и т. п. И потом вдруг Катя Киреева, девочка из простой семьи и довольно взбалмошная и недисциплинированная, выкрикнула:
– Пожелание, чтобы администрация гимназии не давала бы привилегий гимназисткам из более зажиточных семей!
Помню, как Виктор Захарович смутился, он то бледнел, то краснел, и в лице его было какое-то замешательство и неловкость. Не сразу начал он свою речь, а сперва задал всему классу и отдельно Кате Киреевой вопрос:
– Скажите, пожалуйста, кто у вас в классе считается первой ученицей и признается ли она таковой гимназией?
Все в один голос закричали, и Катя тоже:
– Ну, конечно, Аня Кузнецова!
А он опять:
– А чья она дочь? Разве она дочь богатого отца?
Все знали, что Аня Кузнецова очень бедная гимназистка и учится бесплатно и в то же время пользуется всеобщей любовью и лаской в гимназии. От этих вопросов Виктора Захаровича девочки, поддерживавшие пожелание Кати Киреевой, смутились очень, Катя Киреева тоже. Она только пробормотала в свое оправдание, краснея:
– Ну, если бы Аню не считали первой, то возопили бы камни!
Виктор Захарович уже, видимо, успокоился и начал объяснять, что высказанное Катей Киреевой пожелание не имеет основания. Таких примеров, как Аня Кузнецова, было много, потому что было много гимназисток – дочерей рабочих, и они все ничем не отличались от других и очень часто были задушевными подругами богатых девочек. Виктор Захарович разошелся и с чувством обиды отчитал этих смутьянок. Катя Киреева очень растерялась. Все девочки тоже осудили ее. Но я не знаю, дошло ли до ее сознания, что сказанное ею оскорбительно. Она была и после этого случая по-прежнему криклива и резка. Много позже я была поражена, узнав, что она стала коммунисткой. У таких людей, видно, и уши закрыты, и глаза ничего не видят, а сердце окаменело.
Прошли пятый, шестой и седьмой классы, как в сладком сне. Обогащалось наше познание, развивались чувства к хорошему, доброму. Мы были в седьмом классе, когда началась в России революция (февраль 1917 года).
Гимназию (семь классов) я закончила отлично, с золотой медалью. Передо мной встал вопрос, специализироваться ли уже на учительницу или готовиться на аттестат зрелости, чтобы поступить в университет? Надо сказать, что программа женских гимназий отставала от мужских. Университет же требовал аттестат зрелости, который давала мужская гимназия. Я хотела учиться дальше на врача, поэтому и пошла готовиться на аттестат зрелости. Таких, как я, оказалась б;льшая половина. Другая половина пошла в восьмой класс готовиться на учительниц народной школы.