14 мая 1905 года. 14 часов 25 минут

«В дополнение к рапорту моему о плавании 2-й эскадры Тихого Океана от берегов Аннама к Корейскому проливу и о начальном периоде боя 14-го мая под Цусимой, имею честь представить Вашему Превосходительству описание дальнейшего развития действий, составленное по воспоминаниям нескольких участников, сличенных со сведениями, появившимися с японской стороны в иностранной печати…

14 мая в 2 часа 25 минут пополудни относительное расположение сражавшихся броненосных эскадр было следующее:

Русская − в строе кильватера − имела курс норд-ост 45°, ход 9 узлов, промежутки между судами в головном отряде два кабельтова, во 2-м и в 3-м − несколько большие.

Японская − также в строе кильватера, имела курс ост, ход 16 узлов, промежутки два кабельтова.

Головной японский броненосец „Миказа” был при этом румбах в семи впереди левого траверза „Суворова” и в расстоянии от последнего 26 кабельтовов».

„Суворов" через 36 минут после первого выстрела

«Вслед за указанным моментом (2 часа 25 минут), на подбитом, горящем и одолеваемом течью „Суворове” перестала действовать связь штурвалов боевой рубки и центрального поста с рулевым механизмом, и порван был телеграф к левой судовой машине.

Прежде, чем был обнаружен отказ руля, „Суворов", имея значительный крен на левый борт, ушел на несколько румбов вправо от курса. Затем, когда на нем начали управляться машинами, также не вдруг заметили, что телеграф передает сигналы только в одну машину − и корабль продолжал катиться через ост и зюйд-ост к зюйду и к зюйд-весту».

Судьба флагмана

«От начала этой невольной циркуляции до своей гибели ,,Суворов” уже не в состоянии был справиться с полученными повреждениями и не участвовал в движении эскадры.

Оставаясь почти на месте, он терпел сначала от снарядов, перелетавших над дефилировавшими мимо него судами нашей броненосной эскадры, пока она, отвлеченная его уклонением и затем выправившаяся в кильватер броненосцу „Император Александр III”, шла к югу; затем он был расстреливаем непосредственно концевыми броненосными крейсерами неприятеля, потом − снова его броненосцами, когда они, преследуя повернувшую к норду русскую эскадру и преграждая ей путь к Владивостоку, вторично приблизились к „Суворову".

Горящий «Князь Суворов» пересекает курс эскадры

Когда наша эскадра второй раз повернула на юг, „Суворов" вновь подвергся действию артиллерийского огня всего броненосного флота японцев, пока этот флот поворачивал вдогонку за русскими броненосцами.

На том же приблизительно месте изолированный „Суворов” отразил атаки двух истребителей − одну около 3 часов 20 минут, а другую − около 4 часов 25 минут.

По обнародованному донесению японского адмирала, первая минная атака на „Суворова" была произведена пятым отрядом из четырех истребителей, под командою капитана Хирозе под прикрытием крейсера „Шихайя”, который обстреливал при этом наши миноносцы. Из этого японского отряда истребителей один был серьезно поврежден огнем „Суворова”.

По тому же донесению, вторую атаку вел четвертый отряд из четырех истребителей, под командою капитана Судзуки, который также поплатился выходом из строя истребителя „Асасиво”.

С конца 5-го часа „Суворова" начали обстреливать крейсера „Мацусима", „Итцукусима", „Хасидате" и „Акацузу” под командованием Вице-Адмирала Катаока и последовательно крейсерами отрядов Контр-Адмирала Того и Вице-Адмиралов Дева и Уриу, пока, наконец, в 7 часов вечера, броненосец, исковерканный артиллерийским огнем, был утоплен минами второго отряда миноносцев, под командою капитана Фудзимото».

„Князь Суворов" − курс NO 23º

В документальном повествовании «Цусимский бой» офицера Русского Флота Георгия Александровского, вышедшего в 1955 году в Нью-Йорке к 50-летию Цусимы, рассказано о последних часах жизни флагманского броненосца.

«Сбита последняя мачта и упала последняя труба, но корабль жил и двигался. Так как он не мог поспеть за быстро маневрировавшей русской эскадрой, искусно возглавляемой "Императором Александром III", то он лег на старый курс, направляясь в одиночку во Владивосток.

В безмолвном изумлении преклонимся перед несломленной настойчивостью, с которой смертельно раненый корабль стремился выполнить порученную ему задачу.

Огонь противника по-прежнему старался воспрепятствовать продвижению "Суворова" на север. Исполинские удары продолжали обрушиваться на броненосец. Но корабль продолжал упорно продвигаться на север, а уцелевшие башни "Суворова" не переставали отвечать»^[9]…

«Суворов» ‒ взгляд с «Ушакова»

В своих воспоминаниях о Цусимском бое офицер славного броненосца береговой обороны „Адмирал Ушаков”, командир батареи 5-дюймовых орудий левого борта мичман Иван Александрович Дитлов, воскрешает несколько минут одинокого стремления вперед упрямого флагманского броненосца.

«Вокруг „Суворова" вода прямо закипала от падающих снарядов, не забывали и других, в нас, маленьких вероятно не целили, и снаряды, падавшие около, были случайные.

― „На „Суворове" пожар" крикнул один из комендоров.

― „Какой пожар, просто дым от выстрелов, не смотри, а делай свое дело", ― ответил артиллерийский кондуктор Шутов.

― „Да нет же пожар, вон и огонь.

― „Молчи, дурак", прошипел кондуктор, сильно дернув его за рукав.

Я видел давно, что „Суворов" горит, и мысленно молился о сохранении Рожественского. В это время почувствовал небольшое сотрясение броненосца, и вслед за этим раздалась команда старшего офицера: „пожар в жилой палубе"! Мы направили шланги из батареи вниз, через нисколько минут их вернули с известием, что пожар потушен, я сбежал вниз напиться…

Вернувшись в батарею и взглянув в правую сторону, я увидел такую картину:

Параллельно с нами, без мачт и труб, с большим креном, шел остов пылающего корабля, борт его накалился до красна, дым, вырываясь за неимением труб прямо из палубы, окутывал черным облаком погибающий броненосец, придавая ему какой-то особенно страшный, чудовищный вид, но он все-таки шел вперед и продолжал стрелять.

Это был „Суворов”…»^[10].

«Суворов» ‒ взгляд изнутри

О том, что происходило в это время на «Суворове» хорошо известно из дневника капитана 2-го ранга Владимира Ивановича Семенова, положенного в основу его «Боя при Цусиме», и показаний, спасенных «Буйным» офицеров штаба эскадры.

Но сохранились, по счастью, записка об этих часах «Суворова» и простого моряка ‒ писаря штаба эскадры Николая Степанова. Приведем несколько строк из нее:

«Я, как уже сказал выше, находился на верхней палубе у правой носовой 6-дюймовой башни.

До открытия огня с нашего броненосца я перешел на левый борт, откуда и мог прекрасно видеть весь первоначальный маневр как нашей, так и неприятельской эскадр, но когда ранило мичмана князя Церетели^[11], приказано было к борту не подходить за исключением какой-либо необходимости. С мостика нам приказали встать на свое место и без приказаний никуда не отлучаться. За это время огонь обеих эскадр усиливался. Вдруг с мостика раздался голос, просивший скорее носилки….

…Время бежит. Мимо проносят убитых и раненых, некоторые легко раненых ведут товарищи, некоторые пробираются сами, но все это проходит наполовину незамеченным. Уже не то привлекает мое внимание, все оно обращено на падающие и с ужасающей силой рвущиеся снаряды.

Вот один из них упал на шканцы, разметав в рострах в щепки гребные суда, и произвел небольшой пожар…

…Вдруг произошло что-то поистине ужасное, раздался страшный потрясающий воздух взрыв, в вслед за ним, с треском и каким-то необыкновенным звоном, осколки и обломки железа и дерева дождем посыпались на палубу, где-то опять прокричали пожар.

В эту минуту я увидел пробирающегося к нам с юта капитана 2-го ранга Семенова. В руках у него была небольшая записная книжка, которой он смахивал с шеи и плеч сыпавшиеся на него мелкие осколки дерева и разного мусора, образовавшегося от взрыва. Подойдя к нам, он вынул часы и что-то стал записывать. Оказалось, что несколько неприятельских снарядов одновременно снесли стеньгу и реи фок-мачты, и переднюю дымовую трубу.

Был уже четвертый час. В это время по трапу спускались с мостика раненые в боевой рубке: старший судовой штурманский офицер лейтенант Зотов (рана в предплечье) и старший артиллерийский офицер лейтенант Владимирский (рана в голову).

Последний, спустившись по трапу в батарейную палубу, к месту временного перевязочного пункта, предполагая, вероятно, найти там врача или фельдшера, но найдя там лишь одно разрушение, вернулся обратно, вытирая на ходу снятым с фуражки чехлом липкую кровь, сочившуюся по всему лицу и шее. Он снова поднялся на мостик…

Лейтенант Петр Евгеньевич Владимирский − старший арт. офицер «Суворова»

…Неутомимый, ни на что не обращающий внимание капитан 2-го ранга Семенов… уже был ранен в ногу, сзади, выше колена, с необыкновенным хладнокровием стоял он на совершенно открытом месте недалеко от нас на шкафуте и долго что-то, взглядывая на часы, записывал».

[Вот что говорит о своем «путешествии» по горящему броненосцу и о своих записях по ходу странствий сам «неутомимый, ни на что не обращающий внимание капитан 2-го ранга Семенов»:

«Закончив инспекторский смотр нижней батареи, я поднялся в верхнюю в носовой плутонг (из башен ни одна не действовала). Здесь меня поразила картина, наиболее ярко характеризующая действие японских снарядов: пожара не было; что могло сгореть ‒ уже сгорело; все четыре 75-мм пушки были сброшены со станков, но тщетно искал я на орудиях и на станках следов непосредственного удара снарядом или крупным его осколком. Ничего.

Ясно, что разрушение было произведено не силой удара, а силой взрыва. Какого? В плутонге не хранилось ни мин, ни пироксилина...

Значит, неприятельский снаряд дал взрыв, равносильный минному...

Читателям, может быть, покажутся странными эти прогулки по добиваемому броненосцу, осмотр повреждений, их оценка...

Да, это было странное, если хотите, даже ненормальное состояние, господствовавшее, однако, на всем корабле. “Так ужасно, что совсем не страшно”.

Для всякого было совершенно ясно, что все кончено.

Ни прошедшего, ни будущего не существовало.

Оставался только настоящий момент и непреоборимое желание заполнить его какою-нибудь деятельностью, чтобы... не думать.

Спустившись снова в нижнюю батарею, я шел посмотреть кормовой плутонг, когда встретил Курселя. Прапорщик по морской части Вернер фон Курсель, курляндец родом и общая симпатия всей суворовской кают-компании, плавая чуть ли не с пеленок на коммерческих судах, мог говорить на европейских языках, и на всех одинаково плохо. Когда в кают-компании над ним острили по этому поводу, он пресерьезно отвечал: “Но я думаю, что по-немецки все-таки лучше другого!”

Вернер фон Курсель

На своем веку он столько видел и пережил, что никогда не терял душевного равновесия и никакие обстоятельства не могли помешать ему встретить доброго знакомого приятною улыбкой.

Так и теперь, он уже издали кивал мне головой и радостно спрашивал:

‒ Ну, какие дела вы поделываете?

‒ Идет ликвидация дел... ‒ ответил я.

‒ О, совершенно да!.. Но вот меня всё не ранит и не ранит, а вас, кажется, задевало...

‒ Было...

‒ Куда вы идете?

‒ Посмотреть кормовой плутонг и забрать папирос в каюте ‒ все выкурил.

‒ В каюте? ‒ и Курсель хитро засмеялся. ‒ Я сейчас оттуда. Но, впрочем, пойдемте, и я ‒ провожаю.

Он действительно оказался полезным провожатым, так как знал, где дорога свободна от обломков. Добравшись до офицерского отделения, я в недоумении остановился ‒ вместо моей каюты и двух смежных с ней была сплошная дыра...

Курсель весело хохотал, радуясь своей шутке...

Внезапно рассердившись, я махнул рукой и быстро пошел обратно. В батарее Курсель меня догнал и стал угощать сигарами». Вот так господа хорошие…].

Продолжает Степанов: «Верхняя палуба была совершенно пуста. Тут и там виднелись пожары, тушить не было никакой возможности. Все шланги были изорваны, пожарные краны поломаны.

Самая палуба, местами изуродованная снарядами, горела, большая же часть ее была завалена горящими остатками гребных судов, разбитых еще в самом начале боя. Тут же были и остатки паровых и минных катеров, части мачт, стенег, рей, дымовых труб, поручней и площадок мостиков, исковерканные двери и рамы верхних рубок. …

Кормовая командирская рубка пылала огромным костром.

Долго бы я любовался этой ужасной, тем не менее имеющей свою прелесть картиной, если бы неприятельский снаряд, разорвавшийся в 5-6 шагах от башни буквально снес нас всех, находившихся здесь, опять в тот же самый люк…

Трудно, одним лишь чудом можно было остаться живым в этом аду, и я, сознаюсь, грешил, но просил Бога об одном: быть убитым наповал, дабы не переносить тех страданий, которые все чаще и чаще представлялись моим глазам. Но Богу было угодно, чтобы я остался жив и невредим.

Поднявшись по темному трапу в батарейную палубу, я должен был опять переживать те ужасы, которые только что пережил в продолжении почти двух часов на верхней палубе. Куда бы ни упал мой взгляд, везде встречал только одно разрушение.

Первое, что бросилось мне в глаза − это изуродованные орудия. Почти все двенадцать орудий в палубе были подбиты и подбиты настолько, что исправить их не было никакой возможности. Все полупортики^[12] были исковерканы и торчали в разное направление своими обломками. Выходные трапы в верхнюю батарейную палубу были также частью сбиты вовсе, частью поломаны настолько, что выход по ним был невозможен, все грозило падением и к довершению все это было в огне с каждой минутой усиливающегося пожара…

Пожар все усиливался. Подойдя к офицерским помещениям, я был поражен его грандиозностью. Коли бы мне пришлось слышать рассказ о таком пожаре на современном броненосце, я бы ни за что не поверил.

И в самом деле трудно поверить, чтобы корабль, закованный в броню, горел, точно какая-нибудь барка на Неве»^[13].

Отдавали должное его геройскому сопротивлению

А вот в каком виде он представился в это время глазам японцев:

...«"Суворов", поражаемый огнем обеих наших эскадр, окончательно вышел из строя. Вся верхняя часть его была в бесчисленных пробоинах, и весь он был окутан дымом. Мачты упали; трубы свалились одна за другой; он потерял способность управляться, а пожар все усиливался...

Но, и находясь вне боевой линии, "Суворов" продолжал сражаться изо всех сил, возбуждая восхищение наших моряков, отдававших должное его геройскому сопротивлению»^[14]...

Выдержка из другого японского свидетельства:

... «Вышедший из строя "Суворов", охваченный пожаром, все еще двигался (за эскадрой), но скоро под нашим огнем потерял переднюю мачту, обе трубы и весь был окутан огнем и дымом. Положительно никто бы не узнал, что это за судно, так оно было избито.

Однако и в этом изуродованном состоянии "Суворов", как настоящий флагманский корабль, не прекращал боя, действуя, как мог, из уцелевших орудий»^[15]…

По свидетельству лейтенанта Леонида Васильевича Ларионова − младшего штурманского офицера с броненосца «Орел» − многие моряки с кораблей эскадры наблюдали момент, когда обломок фор-стеньги и марс флагманского броненосца казались крестом, возвышавшимся над пылающим корпусом «Суворова».

«Суворов» − «момент креста».

Карандашная зарисовка инженер-механика Костенко с «Орла», сделанная по указаниям нескольких очевидцев.

Мы, к сожалению, до сих пор, − сухопутная страна, − и большинство военных стихов лучшими нашими поэтами посвящены армии, а не флоту. Но мне многие годы, при мысли о русском броненосце неуклонно следующим приказу и присяге, когда очевидно уходит жизнь, приходят в голову строчки Константина Симонова посвященные погибшему в бою отнюдь не кораблю, но тоже, впрочем, «броненосцу» − «железнобокому» − «ironclad»у, − как называли в свое время кирасиров Кромвеля, − а, проще говоря, танку, но тоже времен японской войны, хотя и не той:

Вот здесь он шел. Окопов три ряда.

Цепь волчьих ям с дубовою щетиной.

Вот след, где он попятился, когда,

Ему взорвали гусеницы миной.

Но под рукою не было врача,

И он привстал, от хромоты страдая,

Разбитое железо волоча,

На раненую ногу припадая…

Трагическая поэзия гибели флагмана русской эскадры была прочувствована даже врагами.

И строки официальной японской истории войны на море, посвященные последней атаке «Суворова» в 7 часов 20 минут вечера 14 мая 1905 года четырьмя миноносцами отряда капитан-лейтенанта Фудзимото напоминают не военный документ, а строки ненаписанных хокку.

Торпеды были выпущены почти в упор. Из них попало в цель не меньше трех:

Последние минуты «Суворова».

Фотография, сделанная с японского судна в день сражения 14 мая 1905 года

«В сумерках… наши крейсера… увидели "Суворова", одиноко стоявшего вдали от места боя, с сильным креном, окутанного огнем и дымом. Бывший при крейсерах отряд миноносцев капитан-лейтенанта Фудзимото тотчас пошел на него в атаку.

Этот корабль ("Суворов"), весь обгоревший и еще горящий, перенесший столько нападений, расстреливавшийся всей (в точном смысле этого слова) эскадрой, имевший только одну случайно уцелевшую пушку в кормовой части, все же открыл из нее огонь, выказывая доблестную решимость сражаться до последнего момента своего бытия…

Наконец, после двух атак наших миноносцев, он пошел ко дну».

Окутанный черно-желтым дымом, извергая пламя, «Суворов», в 7 часов 30 минут на мгновение встал вертикально, нос его поднялся высоко в небо, − как будто именно туда собрался в свой последний путь броненосец.

И через минуту: «На месте броненосца остались только облачка дыма, которые стлались над поверхностью моря»^[16].

Мы же присоединимся к словам Георгия Александровского:

«Читатель, если в твоих жилах есть капля русской крови, помяни в своей молитве души скромных героев с русского флагманского корабля "Князь Суворов"».

Эскадру ведет „АЛЕКСАНДР". Продолжение Рапорта Адмирала

Маневры „Александра"

«С 2½ часов дня, головной нашей эскадры, броненосец „Император Александр III”, следуя на зюйд, имел время справиться с одолевавшими его перед тем пожарами, так как, вследствие резкой перемены курса неприятель потерял выверенное пристрелкой расстояние, а новая пристрелка затруднялась дымом, относившимся в его сторону до тех пор, пока его головные броненосцы не выбрались вперед.

Когда же, около 2 часов 55 мин, голова японской эскадры снова заняла положение, удобное для сосредоточения огня по броненосцу „Император Александр III”, тогда он, изменив курс влево, повел эскадру на концевые корабли японцев и тем, заставив их голову ворочать на 16 румбов, снова сбил пристрелку головы и подверг себя и ближайшего мателота „Бородино" лишь действию остававшегося на прежнем курсе отряда японских броненосных крейсеров, который, расходясь с нашими судами в то время, когда сам выходил из дыма, не имел времени хорошо пристреляться.

Затем когда, около 3 часов 20 минут, японцы, обогнавшие нашу эскадру и тем еще раз выбравшиеся из дыма, вторично зажгли броненосец „Император Александр III”, лежавший в норд-вестовой четверти, тогда он, изменив курс на прямо противный, около 3 часов 30 минут прннужден был уменьшить ход, вследствие обстоятельств, оставшихся неизвестными».

Дополним немного слова Адмирала о героическом и несчастном броненосце, рассказом о нем в «Цусимском бое» Георгия Александровского[17].

Без производства в контр-адмиралы

На «Александре III» не было адмиральского флага, но этим кораблем командовал человек, имя которого должно войти в список не только храбрейших командиров Российского Императорского Флота, но и выдающихся флагманов его − капитан 1-го ранга Николай Михайлович Бухвостов.

Потомок Сергея Бухвостова, одного из первых солдат-гвардейцев Преображенского полка, которые были также первыми моряками Русского Флота, Бухвостов был сам на прекрасном счету и был ближайшим кандидатом на производство в контр-адмиралы.

Судьба уготовила ему роль младшего флагмана адмирала Рожественского в Цусимском бою и без производства в контр-адмиралы.

А судьбу свою он предсказал в ответном слове на торжественном банкете, устроенном в парадно убранной кают-компании броненосца, перед уходом на Дальний Восток.

После соответствующих тостов, бряцания оружием и бравурных пожеланий победы русского оружия со стороны тех, кто сами в войне участвовать отнюдь не стремились, и шумных оваций, Бухвостов кратко и веско сказал:

“Вы желаете нам победы. Нечего говорить, как мы ее желаем... Но за одно я ручаюсь − мы все умрем, но не сдадимся”.

И Бухвостов свое обещание выполнил так, как никто другой не мог сделать лучше.

Гвардейского экипажа эскадренный броненосец «Император Александр III» прошел труднейший путь от Кронштадта до Цусимы, будучи единственным кораблем 2-й Тихоокеанской эскадры, на котором практически не было ни одной аварии или поломки. На корабле не умер и не сошел с ума ни один человек. На нем не было ни одного случая грубого нарушения дисциплины даже во время разлагающей трехмесячной стоянки на Мадагаскаре.

В этом несомненная заслуга капитана 1-го ранга Николая Михайловича Бухвостова и блестящего офицерского состава броненосца. Даже недоброжелатели скрепя зубы признают, что Адмирала и командира «Александра III» связывали узы высокого взаимного уважения.

Когда говорят, что 1-й отряд был проникнут духом Адмирала Р. и этим объясняется его героическое поведение в бою, то несомненно, что самым ярким и полным выразителем этого духа был гвардейский броненосец «Император Александр III».

Корабль постоянно демонстрировал высокую боевую подготовку и организацию работ. Его экипаж был полон решимости сражаться до конца. И решимость эта была проверена страшным экзаменом Цусимы.

При угольных погрузках во время похода «Александр III» первым оканчивал погрузку угля и многократно выигрывал денежные награды за наиболее скорую погрузку.

Матросы остальных броненосцев жаловались: «Где же нам угнаться? Разве на “ём” люди? То-ж кони!». А ведь матросы-«жалобщики», судя по фотографиям и иным свидетельствам, тоже были ребятки еще те, ‒ сквозь любую нынешнюю толпу прошли бы просто не заметив ее.

И именно Гвардейский экипаж − этот физический цвет русской нации оказался и ее моральной элитой в самой жуткой части этого страшного боя, известного под именем Цусимского сражения!

«Император Александр III» возглавил, эскадру, в самый критический момент боя, когда флагманский корабль адмирала Рожественского вышел из строя и эскадра осталась без управления.

Мы знаем, что в бою при Шантунге выход из строя флагманского корабля превратил тактически выигранное нами сражение в стратегическое поражение:

1-я Тихоокеанская эскадра вместо того, чтобы продолжать бой с неприятелем, который сам пострадал и больше не имел снарядов, отказалась от прорыва во Владивосток и вернулась в Порт-Артур, где обрекла себя на медленное умирание.

Подобное положение не повторилось в Цусимском бою благодаря инициативе капитана 1-го ранга Бухвостова, который, не колеблясь, возложил на себя ответственность дальнейшего руководства эскадрой.

Сразу же после выхода из строя «Суворова», Бухвостов, в духе одной из лучших традиций Российского Императорского флота − не оставлять в несчастье своего товарища, − прикрыл корпусом своего корабля изувеченное флагманское судно адмирала Рожественского.

Огонь на себя

На «Александре III» сосредоточили свой огонь не половина японского флота, а все 12 броненосных кораблей, так как после гибели «Ослябя» и вторая половина вражеского флота обрушилась на гвардейский русский броненосец.

Но и после того, как «Суворов» оправился от первого шока и дал ход, управляясь только машинами вместо руля, благодаря чему уже не мог держать место в строю, а пошел самостоятельно на север, шатаясь из стороны в сторону, как смертельно раненный лев, то и тогда «Александр III» продолжал принимать на себя удары всего японского флота.

Благодаря этому шедшие за ним остальные русские броненосцы могли стрелять по японским кораблям, находясь сами под слабым огнем неприятельской линии.

Правда, стрельба русских броненосцев была затруднена частым нахождением кораблей на циркуляции, так как эта часть Цусимского боя была наиболее насыщена поворотами.

Но другого выбора не было. Подавляющее преимущество японского флота в огневой силе совершенно ясно определилось. Ведение боя в малогнущейся линии, как это имело место в течение первого получаса боя, было бы только на руку японскому флоту.

Русская эскадра могла ответить на громадный перевес японцев в силе артиллерийского огня только смелой инициативой в маневрировании. «Эту инициативу иначе, как отважной, назвать нельзя, так как и преимущество в скорости хода также было на стороне японского флота».

В этих условиях маневрирование «Александра III» было, бесспорно, блестящим.

Посылая огонь и сам в огне, русский броненосец принимал дерзкие решения, увлекая за собой весь остальной русский флот.

(Продолжение следует)