 КОРНИ ТРАДИЦИИ
У каждого этноса есть свои этносы-предки. Наши основные прямые предки — славяне. Что же касается предков самих славян, то два из них установлены легко, а третий — гипотетический, потому что большинство историков сейчас не считает его предком славян, тогда как в начале XX века доминировала противоположная точка зрения.
Во-первых, это — протославяне или праславяне, которые, возможно, называли себя «венедами». Письменных источников этого народа нет, потому поручиться за то, что они себя называли именно так и никак иначе, мы не можем, но этноним «венед» древнее этнонима «славянин», и они одного и того же корня «вене». История этого народа практически неизвестна, хотя нетрудно предположить, что его этнический подъем начинается еще в начале II тысячелетия до нашей эры, в период Великого арийского переселения. Следы пребывания венедов в Центральной Европе — Вена на Дунае и область венетов (венедов?) в Северной Италии, то есть Венеция. Разумеется, из этого не вытекает, что от Северного Причерноморья или от Карпат и до Северной Италии жили одни только предки славян. Скорее всего, то были обособленные анклавы. Но Дунай, безусловно, — старинная славянская река, о чем свидетельствует фольклор. Древнейший пласт былин связан именно с Дунаем.
Во-вторых, это — кельты, жившие в последние века до н.э. на территории Польши, Белоруссии и вообще по западной части нашей страны. Их упоминает Геродот. Память о кельтах (галлах) — топонимы Галич, Галиция.
В-третьих, это — сарматы Северного Причерноморья. Так же, как и первые два предка славян, сарматы — индоевропейский народ, однако это восточные арийцы иранской группы. Их прямые потомки — осетины.
Наши прямые предки славяне начали свой этногенез, как сейчас полагает большинство историков, где-то между II веком до н.э. и I веком н.э. Датировка Льва Гумилева — I век н.э. Формировались они в необычайно спокойных условиях на редко заселенных тогда равнинах к северу от Черного моря, где если с кем и имели в начале своего этногенеза неприятности, то только со скифами. Вероятно, потому фаза их пассионарного подъема оказалась очень растянутой. Она длилась вплоть до Великого переселения народов IV-VII веков н.э. Со спокойными условиями формирования, видимо, связаны и этнические стереотипы славян, в частности, весьма ослабленный государственный инстинкт, почти как у кельтов, которые проигрывали многим народам именно в силу неумения и нежелания консолидироваться до уровня устойчивой государственности. Из потомков славян ослабленный государственный инстинкт сохранился в этническом стереотипе поляков. У них есть даже поговорка — «Польша стоит беспорядком».
Один из распространеннейших мифов исторической науки и публицистики утверждает, что славяне, да и вообще все предки русских — исконные земледельцы. Однако этому представлению не соответствует ни археологический материал, ни древнейший памятник отечественного права (славянского времени) «Русская правда» Ярослава Мудрого. Источники говорят, что огромной ценностью славян были стада и табуны, но никак не земля. Более того, славянам была присуща общинная форма землевладения, что говорит лишь об одном: у славян были очень прочны стереотипы скотоводческого народа. Они были им свойственны никак не меньше, чем германцам первых веков н.э., описанным Тацитом в его работе «Германия», у которых не было понятия «собственность на землю». Общинная форма землевладения — устойчивая традиция всех ранних индоевропейцев, и в большей или меньшей степени она сохранялась. У славян она сохранялась долго. За неприятием как славянами, так позже и русскими безусловной отчуждаемости земли стоят сохранившиеся скотоводческие стереотипы. «Земля — божья, потом — русская (или германская, и пр.), потом — общинная. А вот быки мои, и горе тому, кто в этом усомнится!» — такой стереотип очень распространен у индоевропейцев даже в начале нашей эры. Не случайно у древних греков эпитет, означавший необычайно красивую девицу, в переводе звучит как «стобыковая», то есть такая невеста, за которую не жаль ее родителям отдать 100 быков!
Откуда же взялось утверждение об исконно земледельческой сущности славянского хозяйства и поведения славян? Оно представляет собой идеологему, которая была создана очень поздно — во времена сложения крепостничества и радостно подхвачена в советские времена — времена неокрепостничества. Появление этой идеологемы обусловлено тем, что земледельцы, в сравнении с людьми, занятыми всеми остальными коренными способами жизнедеятельности (охотниками, рыбаками, скотоводами, ремесленниками), наиболее удобоугнетаемы. На самом же деле общество славян Древней Руси было, прежде всего, обществом свободных людей, хотя отнюдь не обществом социального равенства. Кстати, термин «Древняя Русь» применим только к «Киевской Руси» или «Руси Домонгольской». Определение «древнерусский» ко всему, что было до Петра I, лишено всякого смысла. От Древней Руси нас отделяет очень многое, в том числе и смена ведущего этноса.
ОБЩЕСТВО ДОМОНГОЛЬСКОЙ РУСИ
Главной ценностью в Домонгольской Руси была свобода. Русская правда (не только гражданский, но и уголовный кодекс того времени) не знает тюрем, не знает телесных наказаний, однако знает смертную казнь — явление тогда довольно редкое. Кроме того, Русская правда в качестве наказания знает изгнание и «виру» (денежное наказание, штраф).
Изгнание есть наказание, если влечет за собой утрату прав. В складывающейся городской Руси то было не менее тяжким наказанием, чем в Античном мире. Что касается виры, то вира за убийство свободного человека составляла 40 гривен — сумму очень большую, больше, чем стоимость всего хозяйства земледельца-смерда. В этом случае за него расплачивалась община. Вира за убийство женщины была вдвое меньше — 20 гривен, но и это очень много. Однако интересно, что 40 гривен составляла вира как за убийство княжьего дружинника, так и простого смерда, а 20 гривен — за убийство как боярыни, так и жены, скажем, кузнеца. То есть, социально вира была одинакова. Вира же за убийство холопа любого пола составляла 5 гривен его владельцу. То было просто возмещением (компенсацией) за утрату раба. Иными словами, в Домонгольской Руси самая принципиальная грань проводилась между свободными и несвободными.
Другая принятая тогда норма: вира за нанесение «синей раны», то есть синяка, выше, чем за нанесение «раны кровавой». Для нас это непостижимо, а для общества подчеркнуто свободолюбивого совершенно понятно — синяк позорит в отличие от кровавой раны.
Еще одна норма: если на вас напали с палкой, вы имеете право ответить мечом. Такая унизительная норма современного уголовного законодательства, как превышение меры необходимой самообороны, была бы для того мира просто непонятна. В отличие от нас, они были свободными людьми, потому им и в голову не приходило, что возможны какие-то ограничения в случае самозащиты.
Мир Домонгольской Руси был городским, и стал таковым очень рано. С вопросом о возникновении первых городов связан вопрос о начале русской государственности. Потому отдельные гипотезы, например, указание польского хрониста XV века Мацея Стрыйковского об основании Киева в V веке, изменили бы многие наши представления, но иных доказательств столь раннего основания Киева у нас нет. Тем не менее, в VIII веке города уже существуют, и, следовательно, русская государственность отсчитывается с VIII века. А в XII веке было уже почти 400 городов, и от 1/5 до 1/4 населения Руси жило в городах. Не случайно скандинавы называли Русь страной городов — «Гардарики». После иноземных вторжений XIII века мы нескоро вернемся к столь высокой доле городского населения.
В XI-ХII веках не только русская культура, но и цивилизация были выше, чем в любом уголке Западной Европы. Мы достигли тогда, видимо, поголовной грамотности городского населения, а на Западе грамотность была почти привилегией духовенства, в XI веке там еще встречались неграмотные короли. Русский город был не похож на западный. Он куда в большей степени связан с сельским хозяйством и не противопоставлен сеньору. Дело в том, что по мере роста богатства на транзитной торговле IX-XI веков город становится сильнее князя, и князь — не сеньор городу, а прежде всего глава городского управления.
Городской характер Руси, доминирование города над князем, славянские стереотипы весьма ослабленной государствообразующей традиции были причиной того, что Домонгольская Русь состояла из многих государств, и государством в ней было каждое княжество.
Другой миф, к сожалению, въевшийся в школьные учебники и программы, — представление о том, что некогда существовало единое государство «Киевская Русь», а потом оно «феодально раздробилось». Но такого государства никогда не существовало! Основан этот миф на одном тексте Начальной летописи, где сообщается следующее: Олег (родич или воевода, приближенный Рюрика) переселяется с наследником Рюрика Игорем из Новгорода на юг, хитростью захватывает Киев, убив Аскольда (кстати, первого князя-христианина, известного в истории Руси; в крещении его звали Николай), и вокняжается в Киеве. Всё, вероятно, так и было — у нас нет оснований не доверять Летописи. Но в Летописи ни слова не сказано о том, что, получив власть в Киеве, Олег сохранил хотя бы тень власти в Новгороде. Мы вообще не знаем о Новгороде ничего с того момента и до конца жизни Святослава, то есть примерно в течение 100 лет. И Святослав, который «рассовывал» сыновей на различные княжеские столы, и Владимир, который вел себя, как его отец, и Ярослав, который следовал политике своего отца и деда, поступали так вовсе не из чадолюбия. Будучи разумными и весьма небездарными политиками, они расширяли сферу своего влияния и не дробили, а объединяли Русскую землю, а другого способа, кроме как «пропихнуть» на свободный княжеский престол брата или сына, у них для того не было. Они не могли посадить на престол своего боярина (наместника), чтобы управлять его руками, потому что его бы никто не принял, ибо в том мире всё решал город. Уговорить город принять князя или даже оказать на город давление, чтобы тот принял нужного князя, было возможно, но управлять городом дистанционно — нельзя. Любого наместника город попросту выгнал бы.
В действительности, Домонгольская Русь — это конфедерация земель. Вместе с тем это и вполне единая страна. Она едина:
Во-первых, этнически. Видимо, в Домонгольской Руси был не один этнос, а два (славяне и русы), но этот альянс или симбиоз двух народов проходил через все княжества.
Во-вторых: культурно. Разговорный язык и язык книжности были одинаковы для всего населения Домонгольской Руси.
В-третьих: религиозно и церковно-канонически. Вся Домонгольская Русь была одним митрополичьим округом, то есть, митрополит был один — в Киеве, и даже патриарх был общим для всего населения — правда, в Константинополе. Следует отметить, что одномоментного крещения Руси при святом Владимире в 988-989 годах не было. Начало процесса христианизации Руси относится к I-II векам нашей эры (Северное Причерноморье), а с конца Х века уже вся Русь становится страной христианской культуры.
В-четвертых: экономически. Единая монетная система действовала на всей территории Древней Руси. Кроме того, ее пронизывали транзитные торговые пути. Днепровский путь «из варяг в греки» общеизвестен, но в 1970-х годах было окончательно доказано, что Волжский транзит древнее и мощнее. Были и менее значительные транзиты, например, Западно-Двинский.
В-пятых: юридически. Русь представляла собой единое правовое пространство, в котором действовали «Правда Русская» и «Мерило праведное».
В-шестых: династически. Русь была объединена единой для всех династией Рюриковичей. Как бы ни враждовали князья, какие бы усобицы ни устраивали, официальная форма дипломатического обращения князя к князю «брат» сохранялась.
Однако Домонгольская Русь никогда не была объединена политически и не имела общей столицы, ибо политическая мысль того времени не допускала статуса «князя над князем». Великий князь Киевский был лишь первым и наиболее уважаемым среди князей. Но после него были второй, третий, четвертый князь, и далее в порядке патриархальной лествицы. Двух равноправных и равно уважаемых князей среди них не было, но все князья обладали принципиально равным правом княжить (определение Василия Осиповича Ключевского).
XIII век принес нам разорение. Упадок ремесел и упадок торговли, подгоняя друг друга, образуют порочный круг. Русь городская уходит в небытие, на ее место приходит Русь достаточно аграрная. Какое разорение было более тяжким — от ордынских нашествий или от нашествий Запада? Иными словами, прав ли был Александр Невский, выбрав ордынскую ориентацию, хотя вообще-то мог выбрать и западную? Обратимся к статистике.
Сейчас науке известны более 350 каменных зданий Домонгольской Руси, в основном, храмов, хотя есть и дворцы, а также постройки непонятного назначения. Примерно 2/3 этих зданий расположены в коренных русских землях по Днепру, Десне, Западной Двине, то есть на территории нынешних Украины и Белоруссии, и 1/3 — в великорусских землях, включая новгородский северо-запад, что не удивительно. Большая часть зданий лежит в земле, сохранились лишь фундаменты и нижние части стен. В архитектурном объеме сохранились только 30 каменных храмов (менее 1/10 от 350). Однако сохранившиеся храмы расположены с точностью «до наоборот»: 2/3 — в великорусских землях и только 1/3 — в западнорусских. А еще науке известны 30 икон домонгольского письма, и все они великорусского происхождения. Из западнорусских земель до нас не дошло ни одной древней иконы, как не дошло и ни одной древней книги с миниатюрами.
Разумеется, в войнах и стихийных бедствиях гибнут книги, памятники архитектуры и живописи. В великорусских землях, где признавали власть Орды, русская культура, конечно, тоже страдала. Были и пожары, и войны, и в том числе ордынские разорения городов, но что-то, тем не менее, сохранялось. А в западнорусских землях, где памятников культуры было больше, русская культура страдала не только от войн и стихийных бедствий. Ее уничтожали целенаправленно, потому там памятников сохранилось куда меньше. Вот цена пребывания восточных христиан в составе Западного мира!
На XIII век приходится начало этногенеза русских. Их основными этническими предками, как уже говорилось, были славяне, а также балты и угро-финны. До прихода славян область расселения балтов простиралась преимущественно к западу от Москвы, а утро-финнов — к востоку (уже город Можайск имеет имя балтского корня). В отличие от славян, русские начинают свой этногенез в предельно жестких условиях — в условиях иноземных нашествий со всех сторон и потому, видимо, с самого начала приобретают мощный инстинкт государственного созидания. В итоге, уже к концу XV века (всего лишь за два века!) заканчивается созидание России как державы.
ПРЕДПОСЫЛКИ ДЕМОКРАТИЧЕСКИХ ТРАДИЦИЙ
Во времена Высокого Средневековья с ослаблением городов, с резким уменьшением доли городского населения демократическая составляющая власти становится малозаметной. Однако сохраняется сельский, а возможно, и волостной сход, а в городах складываются свои структуры гражданского общества — сотни и слободы с выборными старостами. Существует и некая демократическая традиция судопроизводства. Во всяком случае, Судебник 1497 года воспрещает судье вести процесс без участия «лучших людей» общества. Мы здесь наблюдаем некую зачаточную форму суда присяжных. Причем Судебник, видимо, лишь зафиксировал сложившуюся практику, как он сделал это и в отношении других норм в других своих статьях. Тем не менее, говорить о возвращении к развитым тенденциям самоуправления можно только с середины XVI века.
В знаменитых реформах Избранной рады самоуправление целиком переходит в руки выборного начальника. Так, главой волостного самоуправления становится земский староста, избираемый из круга местных дворян, а помощниками его — земские целовальники из зажиточных местных крестьян. Если земский староста подобен испанскому алькальду, то англосаксонскому шерифу подобен губной староста — глава полицейской службы и судья по простым вопросам, по несложным делам. Он также избирается из круга местных дворян, а губные целовальники (помощники шерифа) — из местных крестьян. Развитая система самоуправления существует вплоть до Петровского переворота, и существует она на фоне чрезвычайно низкой бюрократизации на местах.
Правда, в городах назначаются коронные представители (воеводы). Однако даже в крупном городе, вроде Нижнего Новгорода, был один воевода и один дьяк воеводской канцелярии. Вероятно, они располагали каким-то обслуживающим персоналом, но прежде всего они были не чиновниками, а местной воинской силой. Например, известно, что в середине XVII века для созыва выборщиков перед земским собором рязанский воевода Огарев рассылал по станам пушкарей, что говорит о ничтожности его бюрократического аппарата. Есть несколько примеров конфликтных ситуаций, когда в процессе выборов на земский собор воевода опирался на местную воинскую силу. Так было, например, при выборах на Уложенный собор в 1648 году. Но характерно, что в этих случаях верх одерживали земские выборные власти.
ВОССТАНОВЛЕНИЕ ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ СОСТАВЛЯЮЩЕЙ ВЕРХОВНОЙ ВЛАСТИ
Возможно, первый немноголюдный и краткосрочный земский собор рассматривал Судебник 1497 года. Косвенные свидетельства тому есть. Однако масштабный земский собор впервые собирается в 1550 году. Земский собор восстанавливает своим появлением триаду верховной власти, наряду с монархом и Боярской думой, то есть восстанавливает Полибиеву схему, но уже в масштабах единого государства, можно даже сказать империи.
Земские соборы весьма напоминают ранние сословные представительства в Западной Европе. Те бывали одно- и двухпалатными, двух-, трех- и четырехкуриальными. Русский земский собор представляет собою собрание двухпалатное четырехкуриальное.
Верхнюю палату образуют две невыбираемые курии. Первая курия — Боярская дума, по положению имеющая право участвовать в Соборе, и к ней в Соборе примыкают 2-3 правительственных чиновника (как правило, казначей и печатник). Вторая курия — Освященный собор, в который по русской традиции входит не только епископат, но и некоторые настоятели наиболее авторитетных монастырей. Обычно верхняя палата большую часть времени заседает отдельно, и председательствует в ней чаще всего царь.
Нижняя палата многочисленна и состоит также из двух курий, но эти курии уже выборные. Первая курия — в основном дворянская. Дворяне московские и дворяне земские выбирают своих представителей по двухстепенной системе (с институтом выборщиков). Вторая курия — буржуазная. Она избирается аналогичным образом из представителей московских сотен и слобод и представителей провинциальных посадов. Земский собор, вопреки мнению Ключевского, можно считать парламентом безо всяких оговорок. Именно так его воспринимали и иностранцы-современники. Англичанин сообщал, что в Москве создан «парламент», а поляк — что в московском «сейме» по некоторым вопросам идут бурные дебаты.
Каковы же были функции земского собора? Во-первых, законодательная. Все важнейшие законодательные акты проходили через земские соборы. Это и Судебник 1550 года, и Соборное уложение 1649 года, и Земское деяние об упразднении местничества 1682 года, и менее масштабные законы.
Во-вторых, земские соборы избирали государя. Сразу же после смерти первого русского тирана Ивана IV общество властно заявило о своих правах, и законному наследнику царю Федору Иоанновичу пришлось пройти процедуру избрания. Далее избирается Борис Федорович Годунов, Василий Иванович Шуйский, Михаил Федорович Романов, его дети. Последнее избрание государя Собором состоялось в 1682 году. Тогда на правах соправительства были избраны цари Иван V и Петр I. Земские соборы имели также власть низлагать государя. Известен один исторический прецедент — низложение в 1610 году профессионально непригодного царя Василия Шуйского.
В-третьих, земские соборы решали вопросы присоединения новых территорий, а также вопросы войны и мира. Например, земский собор отверг принятие в подданство Азова, захваченного донскими казаками и предлагавшегося ими царю Михаилу (принятие подарка означало бы войну с Турцией). А в 1653 году земский собор дал согласие на принятие в подданство гетмана Богдана Хмельницкого с подвластными ему гетманскими территориями Малой Руси.
Земские соборы созывались формально указом царя, но часто по инициативе сословий. Так, по инициативе сословий был созван Собор 1646 года, а затем — через два года — и Уложенный собор. Земские соборы имели тенденцию превратиться в постоянно действующие. Предложение превратить земский собор в постоянное собрание с годичным сроком полномочий депутатов вносилось в 1634 году стряпчим Иваном Беклемишевым, однако было отвергнуто. По всей вероятности, подобная общественная реакция объясняется тем, что пребывание на земском соборе для его участников было достаточно обременительно, а Соборы и так заседали в то время каждый второй год.
Как уже отмечалось, правовые тенденции на русской почве были развиты слабее, чем в Западной Европе, а тем более в Византии, и произвольное перемещение черт византийской автократии на русскую почву в XVI веке, вне развитых правовых традиций дало нам первую тиранию. Примерно то же можно сказать о развитости правосознания во всю допетровскую эпоху. Тем не менее, правовые тенденции у нас имели место, и весьма знаменательные. Например, уже в Судебнике 1550 года содержится статья, ограждающая от произвольного внесудебного ареста. Таким образом, она появляется почти на 130 лет раньше знаменитого английского Habeas Corpus, датируемого 1679 годом.
ПЕТРОВСКИЙ БЮРОКРАТИЧЕСКИЙ ПЕРЕВОРОТ И ЕГО ПОСЛЕДСТВИЯ
Замечание Ключевского о том, что Петровские реформы были связаны с войной, военными задачами, военной необходимостью, справедливо. Его можно распространить почти на весь корпус Петровских реформ, но с незначительной поправкой: речь должна идти, как кажется, о военно-полицейской необходимости. Обратим внимание на реформы управления.
В 1708 году Россия делится на 8 тяжеловесных трудноуправляемых гигантских губерний. Чем это обусловлено? Только что проходит Астраханское, а затем Булавинское восстания, и Петр I просто создает достаточно мощный репрессивный аппарат, который позволит правительству не отвлекаться на подавление еще каких-либо восстаний.
В 1711 году учреждается сенат. Это непосредственно связано с войной, ибо первоначальный сенат был своеобразным регентским советом для управления Россией в отсутствие царя, который отправлялся в свой злополучный Прутский поход.
В 1718 году проходит реформа центрального управления. Создаются коллегии (сперва 8, затем 11). Несомненно, на бумаге коллегии выглядят значительно стройнее, чем старая московская, несколько громоздкая система приказов, учреждавшихся по мере возникновения надобности в них. Но коллегии так выглядят лишь на бумаге. Создание системы коллегий — прямое административное фантазирование. Они никак не были соотнесены с нуждами территорий, что вызвало печально известную волокиту в небывалых размерах, то есть резкое замедление принятия решений, и не могло не вызвать значительного роста административного аппарата. Причем интересно, что особенно растет низовой аппарат. При этом, несмотря на стремительно возросший государственный бюджет и, следовательно, чудовищный налоговый пресс, давивший на сословия, чиновникам стали меньше платить. И по изящному предложению Александра Меншикова Россия становится, видимо, первой страной в истории с узаконенным взяточничеством: низшие канцеляристы, не имевшие чина, официально получают право и тем самым обязанность «кормиться акциденциями».
Народ, безусловно, отвергал Петровские реформы. Приведу малоизвестное наблюдение.
С 1703 по 1709 год через русскую армию прошло 230 000 человек, а убыль убитыми, ранеными, пленными, больными составила за тот период 110 000, то есть почти половину. Обращают на себя внимание очень высокие небоевые потери. Документы фиксируют слишком большое число умерших вследствие поноса. Конечно, за поносом, упомянутым в документах, может скрываться дизентерия и, что гораздо серьезнее, холера. И всё же эта цифра изумляет. Но она становится объяснимой, если предположить с большой долей вероятности, что в нее входит и значительное число дезертиров. Начальство, не желая отвечать за разбегающиеся в полном составе роты, списывало убыль состава «за смертью от болезней». Таким образом, пойманный «мертвец» уже не отправлялся на мучительную смерть как дезертир, а как бродяга, еще раз попадал в солдаты, где имел, естественно, шанс еще раз «скончаться от поноса».
Разумеется, дезертируют из любой армии. Но в русской армии проблемы массового дезертирства никогда не было ни до Петра 1, ни после него (по крайней мере, до зимы 1916 года). Ее не было даже в войнах Екатерины II и в войнах XIX века, то есть в эпохи, когда армия комплектовалась рекрутским набором, а рекрутчина всегда воспринималась любой крестьянской семьей как большая беда. Однако при Петре I эта проблема была.
Петр I нанес чудовищный вред демократическим традициям России. И дело вовсе не в том, что перестали созываться земские соборы. Через подобные эпохи проходили и западные державы, уже знавшие средневековый парламентаризм. Так случалось в эпоху абсолютизма, когда сословные представительства ослабевали, а иногда и исчезали. Но в дальнейшем с развитием тенденций формирования гражданского общества парламенты возвращались на свои места. Однако Петр I уничтожил необходимую основу любой демократии — самоуправление, низовое земство. В этом, а отнюдь не в исчезновении земских соборов — главный вред.
Не меньший вред нанесло и петровское западничество. Пройдя через свой абсолютизм и свою тиранию, английский парламент остался всё же английским парламентом, шведский риксдаг остался шведским риксдагом, как и испанские кортесы. А благодаря западническим тенденциям земские соборы и земское самоуправление стали после Петра I относиться к нашему как бы «непросвещенному» прошлому, и попытки восстановления представительных учреждений пошли по пути копирования зарубежных образцов, что всегда неизмеримо вреднее, чем восстановление собственной традиции.
Тотальная бюрократизация могла опираться только на мощный репрессивный аппарат и заметные репрессивные тенденции. Петр I был одержим идеей контроля и потому создал две параллельные системы: гласных контролеров, названных «ревизорами», и негласных, названных «фискалами». С того момента термин «фискал» становится на века ругательством в русском языке. Но система эта работала плохо.
В характере русского этноса неискоренима неприязнь к бюрократической системе и бюрократам. Ее не смогли уничтожить XVIII, XIX и XX век с его тотально бюрократизованной советской властью. Русскому человеку свойственно уважение к монархам, иногда чрезмерное. И русский человек весьма не лишен уважения к аристократам. Не случайно в простонародном использовании не было ни слова «шляхтич», обычного в первой половине XVIII века, ни слова «дворянин». Знатного человека называли «барин», то есть «боярин», аристократ, носитель аристократической традиции и аристократической ответственности. Таким, собственно, и хотел видеть русский человек своего вождя. У русского человека полностью отсутствует пиетет к государственному служащему, которого он старается не замечать. Если же это невозможно, чиновник, даже и порядочный, вызывает у него раздражение.
Петр I создал тотальную бюрократическую государственную систему, явившись в этом вопросе глубоким последователем политического философа Томаса Гоббса. Но общество сопротивлялось. И основной реакцией стала не менее тотальная коррупция. Ведь когда из политической системы изымаются законные неформальные связи (условие существования и аристократии, и демократии), общество замещает их незаконными неформальными связями, то есть коррупцией.
Есть и еще более серьезные последствия историко-культурного уровня. Василий Ключевский подробно описал, как Петр I из пяти различных категорий податных людей создал одну — категорию крепостных крестьян. Так же Петр I поступает и с аристократией. Его бюрократизация и в особенности знаменитая «Табель о рангах» призвана социально ликвидировать аристократию, смешав ее с низовыми служилыми людьми. Боярство и дворянство — если и не два сословия, то, безусловно, две совершенно самостоятельные социальные страты (два слоя общества) до Петра I. А «Табелью о рангах» Петр I низводит аристократа до уровня провинциального дворянина. Таким образом, Петр I, как и подобает тирану, выступает в роли упростителя системы. Еще раз обратим внимание на универсальное правило Константина Леонтьева: «Всякое упрощение — всегда деградация».
ДАЛЬНЕЙШИЕ ТЕНДЕНЦИИ XVIII ВЕКА
XVIII век проходит под знаком лишения не только политических прав, но и значительной части гражданских прав основной части русского населения — населения крестьянского. Это вызывает всё большую социальную поляризацию, противопоставление дворян недворянам. Западнические тенденции эту поляризацию усиливают, так как дворянам, всё теснее соотнесенным с другим суперэтносом — западноевропейской культурой, оказываются противопоставленными не только крестьяне, но и мещане, и богатейшие купцы, и всё духовенство.
Вместе с тем бюрократическая система ослабевает. Неформальные связи разъедают ее подобно ржавчине. И, наконец, в царствование Екатерины II, помимо неузаконенных неформальных связей, снова возникают и вполне законные — выборные провинциальные должности, правда, далеко не те, что были в допетровской России.
Они чисто дворянские и замещаются по дворянским спискам дворянскими кандидатами (например, судейские должности). И все-таки это положительная социальная тенденция.
В царствование Павла I делается попытка расширить круг полноправных граждан. Именно при нем свободу от телесных наказаний получают: духовенство, купечество, почетные граждане, т.е. наиболее авторитетные категории недворянского населения. Более того, при Павле I создается и выборный Государственный купеческий Совет. Обладая небольшими полномочиями, он, тем не менее, решает многие вопросы, представляющие интерес для купеческого сословия. Этот демократический опыт был весьма перспективен. Но Совет был упразднен в следующее царствование.
XIX ВЕК И ЕГО СОЦИАЛЬНЫЕ ТЕНДЕНЦИИ
Открывающее собой новое столетие царствование Александра I ни демократическим, ни правовым тенденциям никакого хода не дает. И хотя эта эпоха знает ряд проектов по воссозданию самоуправления и даже по возвращению с ограниченными функциями парламентаризма (проект графа Н.Н. Новосильцева, проект графа М.М. Сперанского), все они остаются на бумаге и известны лишь узкому кругу лиц. Конституционные проекты, созданные в декабристской среде, удручают своей убогостью, ибо срисованы с западных образцов, причем весьма невнимательно. Однако самым главным в обоих вариантах, и в конституционно-монархическом, и в республиканском была концентрация внимания на создании выборного элемента высшей власти, а не на развитии муниципализма (местного самоуправления, основы демократии). То есть, по сути дела ни проект конституции Н.М. Муравьева, ни «Русская правда» П.И. Пестеля не были демократическими даже в малой степени. Не соотнесены они никоим образом и с русской традицией.
Первые шаги в этом направлении делаются при Николае I усилиями его выдающегося министра графа П.Д. Киселева. По долгу службы занимаясь планомерным улучшением положения государственных крестьян (крестьян не помещичьих), Киселев воссоздает и их волостное самоуправление. Делается это в рамках подготовки освобождения крестьян, и делается как образец: все остальные крестьяне по мере освобождения должны получить такое же самоуправление. Данный пример часто забывают, а ведь это очередной этап в укреплении муниципальной традиции.
Еще меньше хорошего можно сказать о состоянии суда, судопроизводства, которое непосредственно влияет на состояние правосознания в обществе. Более полутораста лет до эпохи Великих реформ Россия знает только полицейский суд. Состязательное судопроизводство забыто. Об участии каких бы то ни было избранных представителей общества в судебном процессе никто не вспоминает. И всё это на фоне довольно жестокого законодательства.
В XVII веке русское законодательство знало примерно 40 казусов, могущих повлечь за собой для правонарушителя смертную казнь. В сравнении с нами куда более «прогрессивная» Франция знала примерно 100 подобных казусов. Петр I круто «исправил» дело — итогом его царствования стало 140 казусов, ведущих к смертной казни. Правда, практика судопроизводства и нежелание целого ряда правителей подписывать смертные приговоры несколько смягчали российскую пенитенциарную систему, что впоследствии отмечал Салтыков-Щедрин. Первой тут была императрица Елизавета Петровна, не утвердившая ни одной смертной казни за свое 20-летнее царствование. Тем не менее, такая ситуация, конечно, вела к значительному снижению правосознания сравнительно с допетровскими временами.
ЭПОХА ВЕЛИКИХ РЕФОРМ
«Великими реформами» в исторической науке принято называть реформы императора Александра II, заслуженно получившего прозвище Царя-Освободителя. Его реформы, безусловно, грандиозны. Начавшиеся освобождением крестьян в 1861 году, эти реформы продолжаются вплоть до проведения военной реформы в 1874 году и имеют тенденцию к продолжению.
Надо сказать, что с точки зрения социокультурной, аграрная реформа была проведена крайне неудачно. Дело в том, что уже с XVII века помещичий крестьянин был прикреплен к земле, не мог от нее избавиться, и не мог ее покинуть. Но обрабатывал он землю, которая состояла из двух наделов. Один надел предоставлялся ему барином, и на этот надел никто не мог посягнуть: ни правительство, ни сам барин, ни сельское сообщество. Другой надел предоставлялся ему сельской общиной и мог по сельскому приговору перераспределяться. Таким образом, будучи крепостным, крестьянин все-таки мог сам распоряжаться одной частью предоставленной ему в надел земли.
А с проведением аграрной реформы вся земля передавалась в общинное пользование. Община, как и прежде, оставалась вправе по сельскому приговору перераспределять наделы. Таким образом, став свободным, крестьянин уже полностью терял право распоряжаться своей землей. Теперь весь его надел целиком принадлежал общине. Кстати, Карамзин (несомненно, подлинный либерал) еще в начале XIX века возражал против скоропалительного освобождения крестьян именно потому, что предвидел такое изменение положения крестьянина как хозяина, а, следовательно, в большой степени и как гражданина.
К сожалению, почти всё тогдашнее общество было сторонником сохранения общины. Революционеры и радикалы видели в общине зачатки грядущего социализма. Бюрократы стремились сохранить общину как элемент полицейского давления (по принципу круговой поруки). Оказавшие сильное влияние на ход реформ, славянофилы поддерживали общину как исконную земскую традицию, не заметив, что община уже изувечена двухвековым крепостничеством. Против общинного надельного землевладения выступали только либералы-западники. Как раз в этой ситуации они были правы, но остались в меньшинстве. И распутывать данный узел, препятствующий воссозданию гражданского общества в России, пришлось уже в начале XX века.
Однако другие реформы Александра II были проведены значительно удачнее. Это были земская, городская, военная и судебная реформы. Причем первые две можно считать одной реформой — реформой, вновь устанавливающей самоуправление.
Воссозданная в 1862-64 годах низовая демократия была весьма ограничена. Более того, положа руку на сердце, можно смело утверждать: она была даже ограниченнее демократии XVII века. И всё же это была демократия. Она была ограждена довольно жесткими цензами. Цензы гарантировали в земских учреждениях сохранение позиции помещиков. Так, избирательные нормы для землевладельцев были наиболее свободными, для городских домохозяев уезда — жестче, для крестьян — еще жестче. Можно считать недостатком и то, что в уездные земские учреждения землевладельцы и городские домохозяева избирали своих представителей на одностепенных прямых выборах, а крестьяне — на двухстепенных (сначала на волостной уровень, и только затем на уездный). Соответственно подобные выборы в губернские учреждения для первых двух курий становились двухстепенными, а для третьей — трехстепенными.
Всё это так, и всё это оправдано и культурно, и социально. Ввести равенство представительства в середине XIX веке означало полностью растворить самый высококультурный элемент общества — элемент дворянский — в крестьянском море. Это было бы резким разрушением пусть не самых удачных, но все-таки уже сложившихся традиций, разрушением петровского масштаба. И, тем не менее, в земских учреждениях дворяне, мещане и крестьяне впервые после полуторавекового перерыва стали заседать вместе и вместе решать дела, представлявшие интерес для всех них.
Земская реформа за первые полвека своей истории дала блистательные результаты. В России значительно улучшились дороги. Дворянские выборные учреждения екатерининского времени были совершенно не способны заниматься дорогами, а многосословные земские учреждения занимались ими со вкусом, с интересом. Россия в начале XX века имела одну из лучших в мире систем агрономического и ветеринарного обеспечения, уступая лишь Италии, а ведь ею занимались только земства. Россия резко улучшила свою систему здравоохранения, о чем любой образованный человек знает из беллетристики Антона Чехова и Михаила Булгакова. Но, пожалуй, самыми грандиозными были успехи в области народного образования.
Еще Пушкин писал, что конфискацией церковных имуществ Екатерина II погубила дело народного образования на 100 лет вперед. И действительно, епархии и монастыри вынуждены были закрыть свои школы, которые не на что стало содержать. Постепенно представители дворянского сословия оказались втянутыми в светскую систему обучения. Со временем и духовенство нашло выход за счет развития системы духовных училищ и семинарий. А вот крестьянин в XVIII и XIX веке гораздо чаще был неграмотен, чем в XVII веке.
Теперь же земства открывают школы. В основном, это двухклассные народные училища, а иногда и одногодичные школы грамоты. В итоге доля грамотных стремительно возрастает. К 1908 году в России ежегодно вводится по 10 000 школьных зданий. В 1908 году принимается первый в нашей истории Закон о всеобщем обязательном начальном образовании. Кстати, в начале XX века большинство начальных школ уже четырехклассные. Правительство этим, конечно, тоже занималось. Этим занимались и церковные инстанции. Однако пример показывали именно земства, они задавали тон. Больше всего открывалось земских школ.
Земства, несомненно, способствовали увеличению числа ответственных граждан, которые, имея опыт в местном самоуправлении, тем самым имели опыт нормальной политической деятельности. Заметим, что император Александр II был убит народовольцами именно в тот момент, когда готовился подписать указ о созыве государственной думы, что добавило бы к монархической и аристократической составляющим верховной власти в России еще и демократическую составляющую. В 80-е годы прошлого века то было уже вполне уместно. Ведь прошло 20 лет с начала реформ. Исторически 20-25 лет есть возраст поколения. То есть, как раз сложилось поколение людей, которые могли бы занять кресла в восстановленном российском парламенте.
К процессу восстановления гражданского общества имеет отношение и военная реформа. Русская армия со времен Петра I комплектовалась рекрутским набором исключительно за счет крестьянского сословия. Однако, уравняв в политических правах граждан России, уже нельзя было возлагать военную службу в основном только на крестьян. Потому вводился обычный для европейских государств того времени Закон о всеобщей воинской обязанности. На практике, правда, были очень большие исключения; в частности, на службу не призывался единственный сын в семье. Военная служба всегда была необходимым элементом построения гражданского общества. И такой закон — существенный шаг в этом направлении.
Но наибольших похвал заслуживает, конечно, судебная реформа. В России было восстановлено состязательное судопроизводство, гласный судебный процесс. Введен по англосаксонскому образцу институт 12-ти присяжных заседателей. Появилась профессиональная адвокатура. Более того, русские судебные уставы были лучше западноевропейских, так как при их создании весьма широко использовалась не только современная западная практика, но и западная правовая мысль. Например, в случае явной ошибки присяжных, совершенной не в пользу подсудимого, судья мог отменить приговор. Однако судья не мог этого сделать, если присяжные ошибались в пользу подсудимого. Такое было возможно далеко не во всех странах. Русский прокурор, в ходе процесса убедившись в невиновности подсудимого, мог отказаться поддерживать обвинение, чего не мог, скажем, прокурор французский. Вне всякого сомнения, русский суд следует признать необычайно удачным. А о том, насколько он способствовал фактом своего существования росту правосознания в обществе, свидетельствует мемуаристика эпохи. Лучше всего по этому поводу посмотреть «Дневник писателя» Достоевского за несколько лет подряд.
Иногда реформы Александра II называют либеральными и западническими. Они, конечно, были либеральны, поскольку способствовали развитию самодеятельности личности, в том числе и в хозяйственной области, с чего собственно и начинается любой подлинный либерализм. Но признать их западническими довольно трудно, зная, что они восстанавливали земскую традицию, имевшую ранее многовековую отечественную историю; зная, что они действительно использовали западноевропейский опыт в создании судебных уставов, но восстанавливали правовые нормы, которые тоже имели глубокие исторические национальные корни. Скорее можно было бы с похвалой назвать Александра II реакционером в том смысле, что его реформы явились реакцией на искажение социальной системы и посягательство на русскую культуру в течение XVIII и первой четверти XIX веков.
НАЧАЛО XX ВЕКА
Общеизвестно, что в последней четверти XIX столетия Россия, преодолев негативные последствия Великих реформ, входит в полосу экономического подъема, сменившегося в начале следующего века хозяйственным взлетом. На этом фоне мы наблюдаем и грандиозный культурный расцвет.
Однако не менее заметны и негативные элементы в сложной картине эпохи. Нужно только помнить, что эти элементы не порождены последним периодом в истории дореволюционной России, а имеют долгую предысторию в XVIII, а частью и в XIX веках. Уже более двух веков длилась жизнь русского западничества, раскалывавшего, как мы видели, культурное пространство страны. Сначала XIX века русские пребывают в фазе этнического надлома, способствующей снижению внутренней солидарности каждого народа. Наконец, по крайней мере, с середины XIX века можно с сожалением констатировать действие антисистемы или группы антисистем. Всё это объективно приводило к наличию разрушительных тенденций, осложненных уже рассмотренными нами ошибками в проведении Великих реформ.
Таким образом, блистательный расцвет, могший иметь весьма длительные последствия, не более закономерен, чем начало Русской революции, обычно именуемой «Первой русской революцией». Каковы же основные социальные тенденции в этот странный период выбора между процветанием и деструкцией? Крупных тенденций было две: думская реформа императора Николая II и аграрная реформа П.А. Столыпина.
Созыв государственной думы, несомненно, представлял собой прямое продолжение реформ середины XIX века, однако, подготовленный на фоне революционных событий, впитал политическую обстановку момента. По никому не известным причинам были гарантированы места рабочим депутатам, которые представляли слои общества, не имевшие опыта земской деятельности. Правительство небезуспешно боролось с революцией, но широким жестом допускало участие в выборах революционных партий и политических групп, прямо не осуждавших террор. Русская традиция знала только опыт беспартийной демократии, и потому следовало максимально затруднить партийный способ выдвижения кандидатов, тем более что единственными партиями, обладавшими некоторым опытом организационной работы, были партии социалистические. Тем не менее, серьезных попыток провести избрание думы на земской основе предпринято не было. В то время, как в западноевропейской политической практике партии складывались через десятилетия, а иногда и века после начала парламентаризма, наши партии формировались подобно печально памятным партиям французского революционного Конвента. Отмечавшийся современниками «яд партийности» разлагал не только первую и вторую думы, но и сделал беспомощной четвертую в дни февральских событий 1917 года.
Что же касается Столыпинской реформы, то она и задумана была, и проводилась в высшей степени успешно. Здесь нас интересуют лишь ее социальные следствия, а они таковы: в ходе реформы значительно увеличивались средние слои — необходимая опора гражданского общества. Но рассчитанная примерно на 20 лет аграрная реформа должна была завершиться в середине 20-х годах. Деструктивные силы еще раз опередили, как и в 1881 году...
Русская революция, особенно ее большевицкий этап, была частью осознанно, частью невольно направлена на разрушение русской культуры. Потому ее социальная практика лежит полностью вне русской традиции. Впрочем, эта практика лежит за пределами любых правильных форм, оставаясь в пределах аристотелевых искажений (олигархии, охлократии, тирании и снова олигархии). Но как показывает история, стереотипы социальной жизни России, имеющие под собой прочную культурную основу, устойчиво воспроизводятся и, весьма возможно, будут воспроизведены еще раз — по случаю окончания Русской революции, то есть на наших глазах.
Пока же уровень бюрократизации превосходит всё когда бы то ни было достигнутое в этом направлении на Русской земле — не только петровский, но даже советский уровень. Но это не значит, что подобное развитие государства устраивает общество. И общество в ближайшее время наверняка заставит государство ощутить, что оно — государство — есть, прежде всего, обслуживающий общество персонал. До этого наше общество уже дозрело.
2004
|
