Приобрести книгу в нашем магазине: http://www.golos-epohi.ru/eshop/catalog/128/15544/

День 13 марта выпал радостный и светлый на диво. Таявший снег сбегал быстрыми весенними ручьями, отливая всеми цветами радуги на раннем весеннем солнце. Весело чирикали воробьи на дорогах, обрадованные первому теплу... Беспокойно гулькали голуби на монастырской колокольне...
Но вот гулко ударил большой обительский колокол, призывая к обедне. Изо всех келий, со всех углов монастырских темною вереницею потянулись черные фигуры инокинь.
Шли инокини не спокойно, как всегда в обычное время, а с тревожными, хотя и тихими переговорами. Чудное происшествие случилось в монастыре. Еще с вечера, перед вечернею, в обитель приехали гонцы из города и оповестили старицу Марфу о том, что наутро к ней собирается великое посольство. Потрясенная и взволнованная, старица наказала явиться посольству в этот день перед обеднею. А зачем и для какой цели должно было явиться посольство, никто и не знал в монастыре.
Об этом-то и перешептывались по дороге к собору молодые и старые инокини.
Громче и чаще загудел большой монастырский колокол. Гул его разбудил юного Михаила Романова, сладко спавшего в своей обительской светлице.
Юноша стремительно вскочил с постели, протирая глаза.
«Что должно случиться нынче?» - вспыхнула быстрой зарницей мысль в его голове.
Да... Сказывала матушка, что собирается к ним в обитель нынче посольство из Москвы... Может, о батюшке что сообщат ему, Михаилу. То-то была бы радость! Печально начался нынешний день. Просил он протопопа обительского отслужить панихиду после обедни по невинно убиенном крестьянине Иване, положившем жизнь за своего молодого боярчика под оружием злодеев-ляхов... Грустно было Мише, вспоминавшему своего верного слугу... Даже предстоявшая встреча с посольством отошла на второй план... Не выходил из мысли старый Сусанин, баловавший в детстве его, Мишу, и его покойную Таню, сестру... Ласковый, добрый старик... Охоты да ловы в милом Домнине вспомнились ему вместе с тем же Иваном... Больно сжалось сердце у юноши...
Через несколько дней после гибели Сусанина Богдан Сабинин, нашедший его труп в лесу, оповестил о смерти тестя юного Михаила и его мать. Горько сокрушались о геройски погибшем старике Романовы. Не переставал сокрушаться и теперь юный Михаил.
«За что? За что столько горя в жизни? - мелькнула тяжелая мысль в голове юноши. - За что добивались его, Мишиной, гибели ляхи? За что погиб Сусанин, за что томится в плену батюшка, отец любимый? Что сделал злого им его отец и он сам, Миша, что одного томят пленником, другого собирались погубить...» - носились вихрем смутные мысли в голове юноши. Потом мысли невольно перешли на другое, на тяжелые времена, наступившие на Руси, разоренной после вражеского нашествия и внутренней смуты... Не только верные сыны ее погибают, сама родина не могла еще подняться от разорения... Совсем загрустил Миша... И яркое мартовское солнышко не радовало больше... И синее по-весеннему небо не вызывало улыбки на его устах... А соборный колокол ухал, точно вздыхал над чем-то, и его тяжелые удары в это утро еще печальнее настраивали юношу.
Неожиданно и стремительно вошел в светлицу Сергеич.
- Вставай, сокол мой, боярчик мой, батюшка, вставай скореича, - заговорил торжественно старик. - Матушка-старица давно дожидается. Подошла несметная толпа к обители нашей... Во главе духовенство с иконами и хоругвями... Тебя и матушку просит пожаловать посольство... Поспешай, боярчик... Кто знает, може, с хорошими вестями присланы духовенство и бояре из Москвы... До тебя прислано, говорит народ.
И с этими словами верный дядька помогал спешно одеваться своему любимому боярчику... Он накинул на своего любимца лучший парчовый кафтан и отороченную дорогим соболем шапку и с тем же торжественным лицом вывел его за руку из светлицы. Старица
Марфа ждала в своей келье сына, и лишь только он появился, молча обняла его, глубоко заглянула в задумчивые глаза юноши и повела его к воротам монастыря...

***
От костромской заставы до самых ворот обители все было черно от толпы народа...
Впереди ярким пятном выделялось духовенство в парчовых ризах...
Архиепископ Феодорит с тремя архимандритами, с троицким келарем Авраамием Палицыным и с протопопами были впереди... Над головами их плыла чудотворная икона Владимирской Божией Матери... За нею другие, местные, из костромских церквей...
Развевались хоругви... Золотой рекой своих ярких лучей заливало их солнце червонным заревом, играя на ризах икон, на золоте и парче облачений духовенства, на цветных полотнах хоругвей.
Марфа с сыном во главе толпы монахинь вышла к посольству через главные ворота обители.
Старец Дионисий при виде ее выступил вперед... Приблизился к Михаилу и его матери... Толпа замерла в ожидании...
- «Всяких чинов всякие люди, - задрожал среди восстановившейся разом тишины старческий голос архимандрита, обращенный к Михаилу, - тебе, великому государю, бьют челом умилиться над остатком рода христианского, многорасхищенное православное христианство Российского царства от распленения, от польских и литовских людей, собрать воединство, принять под свою государеву паству, под крепкую высокую свою десницу... Всенародного слезного рыдания не презрить, по изволению Божию и по избранию всех чинов людей на Владимирском и на Московском государстве и на всех великих государствах Российского царствия государем и великим князем всея Руси быть. И пожаловать бы тебе, великому государю, ехать на свой царский престол в Москву и подать нам благородством своим избаву от всех находящих на нас бед и скорбей».  
Старческий голос задрожал слезами и оборвался на мгновение.
Но, встретив недоумевающий, встревоженный взор живых юношеских глаз Михаила, обрел в себе новую силу речи старик. И.снова зазвучал его голос мощно и сильно, хорошо слышимый до последнего слова.
Теперь этот трепетный голос просил Михаила не презрить просьбу народную и своим согласием вступить на престол московский, спасти разоренное полузагубленное государство.
- «Господь умудрил люди Своя... Перстом Своим отметил Своего избранника... Сам умудрил, кого выбрать на царство, весь народ Свой наставил на том!.. Ужли пойдешь против воли Господа, избранный Богом?»
Последние слова особенно четко пронеслись и замерли в весеннем воздухе. Михаил поднял голову.
Во все время речи старца тысячи мыслей кружились в его голове...
Так неожиданно быстро, так странно и жутко было для него это известие!
Он, совсем еще юноша, даже почти мальчик, тихо проживающий с матерью после всех перенесенных бедствий здесь, в этой глуши, он избран всею землею Русскою в цари!
Михаилу казалось, что это сон, что он спит и грезит, что стоит ему только закрыть и снова открыть глаза, как исчезнет это странное и жуткое виденье...
И самое посольство, и речи Дионисия, и толпа народа - все окажется сном... Но дивное виденье не исчезало...
Почтенный старец Дионисий стоял перед ним. И слезы текли по его впалым щекам.
- Согласись быть царем, спаси Русь православную от разрухи! - молили теперь чуть слышно старческие губы.
Вихрь мыслей закружил Михаила. Мгновенно пронеслись тяжелые картины постепенной гибели Руси, смена царей... Смуты... Убийства... Лихолетье...
Ужасные времена!
Весь вздрогнув, он сжал руку матери... Взглянул в ее лицо...
О, как бледны и тревожны ее черты! Каким ужасом наполнены глаза старицы! Сейчас она похожа на вспугнутую орлицу, готовую защищать от гибели своего единственного детеныша...
И при виде этого милого лица, искаженного страхом за участь сына, при виде этих нечеловеческих страданий сердце захолонуло в груди Михаила...
- Нет! Нет! - вырвалось непроизвольно из груди юноши. - Не могу, не хочу, не смею я быть царем московским! - и слезы брызнули из его глаз.
И словно эхом за ним задрожал трепещущий голос Марфы...
Заговорила, едва держась на ногах, старица...
Видит Бог, не может она отдать юного сына на гибель, когда Русь разорена от смуты, когда самое тяжелое время сейчас в Московском государстве... Не справиться все едино юному мальчику-царю... Погибнет он... Народ ненадежен... Свели Федора Годунова, свели Шуйского с престола, погубили, предали их... Нет, такой участи она, Марфа, не уготовит сыну! Нет на это ее благословения!
Силой отчаяния и безграничной материнской любви повеяло от этих слов...
С сокрушением слушало ее речи посольство... Падали последние надежды спасти воцарением настоящего природного русского царя гибнущую Русь.
- Господи, размягчи сердце старицы! - шептал Дионисий. - Умудри ее великой силою Своей!
Снова загудели колокола Ипатьевской обители.
«Во храме Божием должны смириться мысли о житейском», - мелькнуло у многих членов посольства в мыслях, и все двинулись в монастырский собор...
Отслужили обедню... И, выйдя на амвон, прочли грамоту об избрании всем народом юного Михаила.
И снова вслед за этим зазвучал голос Дионисия под сводами храма.
- Весь народ избрал юного государя через указание Самого Господа. Так неужли отклонишься и сейчас, надежа Руси?
Михаил, всю обедню стоявший подле матери и горячо молившийся все время, вздрогнул невольно при этом восклицании.
Он надежда Руси?
О нем пишется в грамоте, что один он своим согласием может только спасти Русь? А может, и на самом деле, пожертвовав собою, он своим согласием хоть отчасти поможет восстановлению родины... Великий Боже! Неужели идти ему против воли Господа и народа?
Между тем Дионисия заменил Феодорит. Полилась мощная речь келаря-проповедника.
В ней говорилось о горе народном, о надежде рухнувшей, о печали и отчаянии в случае отказа государя царя.
И о плененном митрополите Филарете, томившемся в польском плену, упоминалось в ней... И о гневе Божием в случае отказа Господнего избранника...
Последнее упоминание словно огнем опалило душу юного Михаила...
Горе народное, муки государства, разруху, лихие времена - все переживет он на престоле без единого укора и слова ропота, если родимый батюшка будет подле наставлять его советами, помогать мудростью и опытом. Лишь бы скорее вызволить его из плена Литвы...
И весь вспыхнул и загорелся от этой мысли Михаил. Да, с таким советником дерзнет вступить он на трон московский!..
Юноша выпрямился, поднял голову... Смелым огнем загорелись глаза...
Он повернул просветленное лицо к матери.
- Благослови, матушка! - произнесли тихо, но отчетливо уста избранного царя.
Марфа подняла голову, отодвинула черную иноческую наметку от глаз, взглянула на сына... И не узнала его.
Куда девалась недавняя робость в лице юноши?.. Куда исчезли страх и сомнения, смешанные с отчаянием, из этих молодых глаз?
С лица этого полуребенка глянул на нее юный муж, готовый идти на подвиг и жертву, которой требовал от него русский народ.
С тихим рыданием обвила руками эту бесконечно дорогую ей голову Марфа... Прижала ее к себе...
Потом, выведя на середину храма сына, положила трепещущие руки на его юную голову и произнесла на всю церковь глубоко взволнованным голосом:
- Пути Господа неисповедимы... Да будет воля Его... Благословляю сына вступить на трон московский...
Народ упал на колени, проливая слезы. Громче, торжественнее зазвонили колокола... Архиепископ подошел к юному государю и вручил ему царский посох.
Начался благодарственный молебен...
Михаил Федорович Романов считался с этой минуты московским царем.
На левом клиросе среди инокинь-клирошанок стояла бледная и взволнованная инокиня Ирина.
Находясь в толпе черниц с минуты вступления посольства в обитель, бывшая боярышня Настя не переставала трепетать, внимая речам послов и ответам на них невестки и племянника.
Горячо молилась за обеднею прежняя Настя, молила Бога умудрить сердце юноши и наставить его мысли на правильный путь.
В ее собственном сердце жило непоколебимое сознание, что дорогой ее Миша должен согласиться на просьбы народные. Она верила в то, что вымолила и она отчасти своими грешными молитвами счастье для этого юноши, которого поднимала на ноги вместе с его матерью в долгие годы несчастий и ради счастья которого принесла в жертву свою любовь, молодость и собственную долю. Как молнии проносились быстрые мысли в голове молодой инокини, вспоминавшей то время, когда она, позабыв себя и свою личную жизнь, накрыв монашеским клобуком молодую голову, решила посвятить себя до могилы молитве за близких ей людей...
Одна только смиренная келейка была свидетельницей ее горячих слез и пламенных молитв. Счастья Мише, ненаглядному племяннику, счастья брату любимому и невестке и всем близким просила у Бога в этих молитвах Настя.
Давно спит в могиле князь Никита, горячо любимый ею и отвергнутый ради принесенного ею, Настей, Богу обета... Еще раньше умерли братья в ссылке, погибла Танюша-голубушка, не перенеся смерти мужа...
Ее жизнь разбита, но зато оставшиеся в живых будут счастливы. В этом убеждена глубоко самоотверженная и чистая душа девушки. Красным солнышком Руси взойдет на престол едва не погибший ее дорогой племянник. Вернет брата из ссылки, даст покойное существование близким под крылышком своим...
- Только умудри его, Господи, только наставь согласиться! - шептала молодая инокиня, и холодный пот градом лился по ее лицу, и слезы капали на черную власяницу. И когда прозвучал впервые твердый и звонкий голос Михаила, возвещавший о своем решении, она, как подкошенная, упала на колени с залитым слезами лицом, и тихим облегченным стоном вырвалось из ее груди:
- Благодарю тебя, Господи! Царица Небесная! Кончились муки наши великие... Посетил Ты милостию Своею наш романовский род!
И, замирая, припала пылающей головой к каменным плитам храма...

Заключение.

С самого раннего утра 11 июля 1613 года на высокой звоннице колокольни Ивана Великого ударил глухим ударом колокол...
Ему кряду же отозвались все прочие колокола церквей московских, и пошел по всей Москве «малиновый перезвон», словно в Светлую Христову заутреню.
И толпы народа еще до восхода солнца затопили Красную площадь.
В Успенском первопрестольном соборе в это знойно-прекрасное летнее утро происходило царское венчание. Между двух столбов был устроен «чертог», или «чертежное место». На нем был царский трон, обитый золотой парчою и украшенный самоцветными каменьями.
Возле находилось место митрополичье. Справа аналой с царским крестом, шапкою Мономаха, бармами, скипетром и державою.
На царском месте восседал юноша - «всею землею» избранный царь Михаил Федорович. Князь Димитрий Пожарский и князь Иван Черкасский, родственник князя Бориса, торжественно привели сюда юного царя, поддерживая его под руки. Венчание на царство совершал митрополит Казанский Ефрем.
Хор митрополичий прогремел многие лета царю. Служили молебен...
Яркое солнце ударяло в стрельчатые окна собора, заливая лучами золото, платно (одежду царя), драгоценный венец Мономахов и юное светлое лицо полуюноши, полуребенка, сознательно принявшего на себя тяжелый подвиг царствования в это смутное время на Руси.
Митрополит Ефрем благословил, осенив царя крестом, и призвал на голову избранника Божия Господнюю милость и благоволение.
Снова загремело многолетие хора, и в полном облачении юный государь вышел к народу, затопившему собою площадь. Под громовые клики восторженной радости, возвратясь в собор, юный царь обходил храм, поклоняясь праху своих предшественников, московских царей.
Торжественно завершилось коронование обедом в Грановитой палате.  
Многими царскими милостями ознаменовалось это торжество.
Князь Пожарский, которому так много обязана была Русь в тяжелое для государства время, был назван в бояре. Козьма Захарович Минин пожалован в дворянское достоинство.
Не забыл юный государь и других спасителей Руси. Всех награждал он щедрою рукою. И далекий домнинский подвиг героя-спасителя Ивана Сусанина не был забыт Михаилом. Зять варварски убитого народного героя, Богдан Сабинин, с женою и детьми, со всем их потомством, были наделены землями и освобождены от всех податей и повинностей.
Но больше всех других начинаний одна мысль, одно решение не давали покоя юному царю. В далекой Литве томился в плену его отец, митрополит Ростовский. Война, объявленная Польше, продолжалась. И только через пять лет по своем воцарении, по заключении перемирия с поляками в селе Деулине, все еще добивавшийся московского престола Владислав, юный польский король, вернул сыну-царю пленного отца.
Чудесным июньским утром возвращенный из плена Филарет увидел впервые золотые купола родного города.
На реке Пресне его встречал молодой царь со всем синклитом бояр и духовенства. Множество народа запрудило берег реки.
Подъехала тяжелая каптана с освобожденным из плена великим страдальцем...
Михаил бросился к ее дверце...
Распахнулась дверца, и маститый старец вышел из каптаны.
Прежде чем обняться и зарыдать в объятиях друг друга, отец и сын опустились на колени, движимые одним и тем же чувством, и отдали друг другу земной поклон. Отец в этом земном поклоне приветствовал царя Руси, сын - страдальца, мученика-отца...
Патриарший стол давно ожидал Филарета. Иерусалимский патриарх Феон возвел государева отца в высший духовный сан.
Вновь избранный патриарх стал называться на Руси, подобно сыну, Великим Государем и горячо помогал молодому царю в делах правления и устройства Руси...
И Русь оправилась, окрепла понемногу от прежнего разорения под этим «двоевластием» молодого доброго, отзывчивого юноши и умудренного житейским опытом старца-отца...
Тяжелые времена смуты и разоренья миновали, и ясное лучезарное солнце осветило и согрело измученную лихолетьем и смутами недавнюю страдалицу Русь...