Заказы можно также присылать на orders@traditciya.ru

15/28 июня в столице Боснии, г. Сараеве, был убит наследник австрийского престола, эрцгерцог Франц-Фердинанд, считавшийся сторонником превращения Дунайской монархии в триединое германо-венгерско-славянское государство. В Австро-Венгрии это убийство вызвало страшное негодование, направленное против Сербии, так как преступники по национальности были сербами. Над Европой нависли грозные тучи. Выявилась опасность европейской войны.
10/23 июля в Белграде был получен исключительно резкий ультиматум. Австро-Венгрия требовала принятия Сербией, в течение 48 часов, унизительных условий.
11/24 июля королевич-регент Александр телеграфировал Государю: «Мы не можем защищаться. Посему молим Ваше Величество оказать нам помощь возможно скорее... Мы твердо надеемся, что этот призыв найдет отклик в Его славянском и благородном сердце». Император Николай Александрович ответил: «Пока есть малейшая надежда избежать кровопролития, все наши усилия должны быть направлены к этой цели. Если же, вопреки нашим искренним желаниям, мы в этом не успеем, Ваше Высочество может быть уверенным в том, что ни в коем случае Россия не останется равнодушной к участи Сербии».
Ольденбург пишет: «Иной позиции Государь занять не мог, и в этом Он был поддержан всем русским общественным мнением. Но и в Австро-Венгрии создалось положение, при котором правительство не считало возможным отступить и этим уронить свой престиж в глазах разноплеменного населения Дунайской монархии. Россия не могла предоставить Австро-Венгрии поступить с Сербией по своему усмотрению; Австро-Венгрия поставила вопрос так, что всякое вмешательство в ее спор с Сербией она рассматривала, как посягательство на ее честь».
Государь умолял императора Вильгельма сделать все возможное для воспрепятствования Австро-Венгрии, его союзнице, зайти слишком далеко. В другой телеграмме ему он советовал передать рассмотрение австро-сербского вопроса на рассмотрение Гаагского Международного Суда. Сербия принимала почти все требования Австро-Венгрии. Не соглашалась она только на производство австрийскими судебными властями судебного разбирательства на ее территории. 13/26 июля Австро-Венгрия прервала дипломатические сношения с Сербией, а 15 объявила ей войну.
В самый острый момент Государь долго не соглашался дать согласие на объявление общей мобилизации и поколебался только, когда ему было доказано начальником генерального штаба, что промедление в этом вопросе может пагубно отозваться на обороне государства. Министр иностранных дел С. Д. Сазонов, окончательно убедивший государя решиться на объявление общей мобилизации, поведал потом французскому послу Палеологу сказанное ему 17/30 июля царем: «Понимаете ли вы ответственность, которую вы советуете мне принять на себя? Думаете ли вы о том, чтó значит отправить на смерть тысячи людей?».
До этого император Вильгельм, соглашаясь выступить посредником, телеграфировал 17/30 июля государю, что ему будет препятствовать в выполнении этой задачи мобилизация России против Австрии. 18/31 государь ответил ему: «Сердечно благодарен тебе за твое посредничество, которое начинает подавать надежды на мирный исход кризиса. По техническим условиям невозможно приостановить наши военные приготовления, которые явились неизбежным последствием мобилизации Австрии. Мы далеки от того, чтобы желать войны. Пока будут длиться переговоры с Австрией по сербскому вопросу, мои войска не предпримут никаких вызывающих действий. Даю тебе в этом мое слово. Я верю в Божье милосердие и надеюсь на успешность твоего посредничества в Вене на пользу наших государств и европейского мира».
В тот же день германский император телеграфировал государю, что серьезные приготовления России к войне заставляют его принять предварительные меры защиты. 19 июля (1 авг.) государь в последний раз телеграфировал Вильгельму: «Я получил твою телеграмму. Понимаю, что ты должен был мобилизовать свои войска, но желаю иметь с твоей стороны такие же гарантии, какие я дал тебе, т. е., что эти военные приготовления не означают войны, и что мы будем продолжать переговоры ради благополучия наших государств и всеобщего мира, дорогого для всех нас. Наша долгоиспытанная дружба должна с Божией помощью предотвратить кровопролитие. С нетерпением и надеждой жду твоего ответа».
В тот же день германский посол граф Пурталес получил телеграмму от статс-секретаря Ягова, в которой сообщалось, что, так как Россия не выполнила пожеланий Германии об отмене мобилизации, император, от имени империи, считает себя в состоянии войны с Россией. В 7 ч. вечера Пурталес вручил эту ноту Сазонову.
Государь отдавал себе отчет в чрезвычайной трудности вооруженной борьбы с Германией, имевшей отличную армию и давно готовившейся к возможной войне. В России не закончен был план перевооружения. Это учитывалось, конечно, Германией, которой выгодно было начать войну именно до завершения такового. Орудия тяжелой артиллерии заказаны были французским заводам, которые, с началом войны, все усилия обратили, естественно, прежде всего на военные нужды собственной страны. Во всех странах, кроме Германии, не учли огромного количества снарядов, которые понадобятся сразу для отражения вражеского огня. Англия, которой не грозила непосредственная опасность, имела время накапливать снаряды. Франция, выдержав первый натиск и израсходовав свой запас снарядов, тоже могла восстанавливать его, так как Германия главные силы свои направила потом против России. На Западе долгое время шла позиционная война.
Вняв настойчивым, почти отчаянным призывам французов, которым сразу был нанесен немцами сокрушительный удар, русское Верховное командование вынуждено было изменить свои планы, бросив сразу две армии в Восточную Пруссию, сильно укрепленную. Немцам пришлось снять часть своих войск с французского фронта и направить их в Восточную Пруссию. Париж был спасен победой французов на Марне, но армия доблестного генерала Самсонова оказалась разбитой. После этого немцы на продолжительное время оставили западный фронт в покое, поддержав сильно австрийцев, которых громили наши войска в Галиции. Имея преимущество в тяжелой артиллерии и не жалея снарядов, немцы не только остановили наше там продвижение, но, тесня русские армии, постепенно занимая Царство Польское, продвигались на восток. С весны 1915 г. положение на фронте становилось опасным. Ставка Верховного Главнокомандующего через короткое время перенесена была из Барановичей в Могилев, возникли предположения перевести ее в Калугу, шла подготовка эвакуации Киева.
Тягостны были переживания государя. Но, полагаясь всегда на волю Божию, он духом не падал. С начала войны государь постоянно посещал фронт, приезжал в Ставку. Прибыв туда 5 мая и оставшись только неделю, он писал Императрице Александре Феодоровне: «Мог ли я уехать отсюда при таких тяжелых обстоятельствах? Это было бы понято, что я избегаю оставаться с армией в серьезные моменты. Бедный Н., рассказывая все это (прорыв в Галиции - Н. Т.), плакал в моем кабинете и даже спросил меня, не думаю ли я заменить его более способным человеком... Он все принимался меня благодарить за то, что я остался здесь, потому что мое присутствие успокаивало его лично».
Другую опасность представлял враг внутренний. Как и в японскую войну, неудачи на фронте вызывали усиленную деятельность левых, решивших, что наступило время для нового натиска против власти, занятой борьбой против неприятеля. Средоточием сил оппозиционных стали прежде всего Общеземский Союз и Союз городов. В дни общего патриотического подъема, в самом начале войны, правительство фактически узаконило существование этих организаций, хотя и руководимых левыми. Правительство даже отпускало этому Союзу большие средства на организацию санитарных поездов, лазаретов, питательных пунктов и т. п. Работали в этих союзах многие служащие земских и городских учреждений. Будучи, в значительном большинстве своем, левыми, они вели пропаганду на фронте, приезжая же оттуда распускали намеренно панические слухи, виня во всем государственную власть. Подняли голову и враждебные правительству члены Государственной Думы. Выявлялась деятельность зловещего А. И. Гучкова, давно прозванного «младотурком».
Государь, у которого на первом месте стоял вопрос о выигрыше труднейшей войны и сохранялась еще вера в патриотизм общественных кругов, решил сделать им некоторую уступку. Он уволил в начале июня 1915 г. самых правых министров: юстиции И. Г. Щегловитова и внутренних дел Н. А. Маклакова. В состав правительства введены были некоторые общественные деятели умеренных взглядов и сановники, пользовавшиеся расположением руководящих либеральных членов Государственной Думы. В последней к этому времени создавался так называемый «Прогрессивный блок», правыми названный «желтым». В состав его вскоре вошли кадеты, прогрессисты, октябристы и немногие полевевшие националисты, во главе с В. В. Шульгиным и А. И. Савенко. Главную роль в блоке играл П. Н. Милюков, лидер кадетской партии. Председателем Совета Министров Государь оставил умного и опытного И. Л. Горемыкина, на преданность которого мог вполне рассчитывать.
Положение летом 1915 года так описывает Ольденбург: «С распространением театра военных действий на всю западную часть России, двоевластие между Ставкой и Советом Министров должно было стать совершенно непереносимым. В Совете Министров действия Ставки подвергались резкой критике; генерал А. А. Поливанов, кн. Н. Б. Щербатов - новые министры - не уступали в этом отношении А. В. Кривошеину или С. В. Рухлову. «Так или иначе, но бедламу должен быть положен предел. Никакая страна, даже долготерпеливая Русь, не может существовать при наличии двух правительств», говорил (в заседании 16 июля) А. В. Кривошеин. - «Что творится с эвакуацией очищаемых нами местностей. Ни плана, ни согласованности действий. Все делается случайно, на спех, бессистемно». (А. А. Хвостов). - «Мы министры, попали в страшное положение перед Ставкой. Это учреждение призвано руководить военными операциями и бороться с врагом. А, между тем, оно проникает во всю жизнь государства и желает всем распоряжаться» (С. В. Рухлов). - «От г. Янушкевича (начальника штаба) можно ожидать всего, - говорил министр иностранных дел Сазонов. - Ужасно, что Великий Князь в плену у подобных господ. Ни для кого не секрет, что он загипнотизирован Янушкевичем и Даниловым, в кармане у них».
«Было необходимым устранить двоевластие - Ставки и Совета Министров; было необходимо произвести перемены в самой Ставке», - пишет Ольденбург. «Между тем, Великий Князь Николай Николаевич не был склонен жертвовать своими ближайшими сотрудниками, которым он продолжал доверять. В то же время, замена Великого Князя другим лицом, «меньшим» по общественному рангу, имела бы характер обиды, немилости, и не отвечала бы ни намерениям Государя, ни настроениям общества». При обсуждении в Совете Министров вопроса о двоевластии Кривошеин подчеркнул, что полевое управление войсками, которым руководствовались в Ставке, составлено было «в предположении, что Верховным Главнокомандующим будет сам Император; тогда никаких недоразумений не возникало бы, и все вопросы разрешались бы просто; вся полнота власти была бы в одних руках».
Во время обсуждения министрами этого острого вопроса, Государь сам приходил к решению стать во главе войск. В письме к Императрице он говорит: «Хорошо помню, что когда стоял против большого образа Спасителя, наверху в большой церкви (в Царском Селе), какой-то внутренний голос, казалось, убеждал меня придти к определенному решению и написать о моем решении Ник...».
Когда же это решение было им осуществлено, то неожиданно первыми против такового выступили те же министры, за исключением Горемыкина и А. А. Хвостова. Один из доводов высказал военный министр Поливанов, видимо, мрачно оценивавший военное положение. Он говорил: «Подумать жутко какое впечатление произведет на страну, если Государю Императору пришлось бы от своего имени отдать приказ об эвакуации Петрограда или, не дай Бог, Москвы». Проявлялся у большинства министров все более, охватывавший тогда многих, психоз - искать во всем влияние «темных сил». Последним приписывалось частью министров решение государя принять Верховное командование.
Спокойно, искренно и умно возразил им Горемыкин: «Должен сказать Совету министров, что все попытки отговорить Государя будут все равно без результатов. Его убеждение сложилось давно. Он не раз говорил мне, что никогда не простит себе, что во время японской войны Он не стал во главе действующей армии. По его словам, долг Царского служения повелевает Монарху быть во время опасности вместе с войском, деля и радость и горе... Когда на фронте почти катастрофа, Его Величество считает священной обязанностью Русского Царя быть среди войска и с ним либо победить, либо погибнуть... Решение это непоколебимо. Никакие влияния тут не при чем. Все толки об этом - вздор, с которым правительству нечего считаться».
Министры решились накануне отъезда Государя в Ставку подать ему письменное заявление, в котором просили не увольнять Великого Князя Николая Николаевича, недавно ими так критикуемого, и указали на разномыслие их с Горемыкиным. Последний заявил им: «Я не препятствую Вашему отдельному выступлению... В моей совести - Государь Император - Помазанник Божий, носитель верховной власти. Он олицетворяет Собою Россию. Ему 47 лет. Он царствует и распоряжается судьбами русского народа не со вчерашнего дня. Когда воля такого человека определилась и путь действий принят, верноподданные должны подчиняться, каковы бы ни были последствия. А там дальше - Божья воля. Так я думаю и в этом сознании умру». 22 августа 1915 г. Государь, Верховный Главнокомандующий, выехал в Могилев, где тогда находилась Ставка.
«Прогрессивный блок», в это время окончательно сорганизовавшийся, усилил свою разрушительную деятельность. Некоторые министры вступили с ним в переговоры, считая даже возможным привлечение в состав правительства «общественных деятелей». «Государь отнесся к этому с решительным неодобрением», пишет Ольденбург, «Он считал, что власть должна быть единой; особенно во время войны недопустимо чтобы министры «служили двум господам»: Монарху, на котором вся ответственность, и «обществу», неуловимому и изменчивому в своих настроениях». 15 сентября состоялось заседание Совета министров в Ставке. Государь выразил им неудовольствие за их выступление против Горемыкина и твердо выразил Свою волю посвятить все силы ведению войны и не допускать политической борьбы, пока не будет достигнута победа. Последовало постепенное увольнение части министров.
Государь, приняв на себя непосредственное командование войсками, уповал на милость Божью. И милость Господня была ему оказана. Армии генерала Плеве приказано было держаться на Двине. Последний, имея отличного начальника штаба в лице генерала Е. К. Миллера, остановил неприятеля на этом важном рубеже. Быстро и удачно был ликвидирован большой прорыв германской кавалерии у Молодечны. Войска снова уверовали в себя. Имеется ряд свидетельств о том, как благоприятно отразилось на фронте принятие Государем командования. Начальником штаба он назначил генерала М. В. Алексеева, проявившего себя, как военный, с лучшей стороны в мирное время и в течение войны.
Улучшение положения на фронте должны были признать и противники власти. На заседании прогрессивного блока, состоявшемся 28 октября, граф Д. А. Олсуфьев заявил: «Мы относились трагически к перемене командования. Все мы ошиблись. Государь видел дальше. Перемена повела к лучшему... Мы предлагали для войны сместить министров. Самый нежелательный (Горемыкин) остался, а война пошла лучше. Прекратился наплыв беженцев, не будет взята Москва, и это бесконечно важнее, чем кто будет министром и когда будет созвана Дума». С ним соглашался граф В. А. Бобринский: «Положение улучшается. Появились снаряды, мы остановили неприятеля». Кадет А. И. Шингарев отмечал «резкое падение настроений в гуще населения». Масон В. А. Маклаков указывал и причину этой перемены: «Мы тогда говорили, что нас ведут к поражению... Если будет победа, не воскресим злобу против Горемыкина, будем без резонанса».
Ольденбург из сказанного делает вывод: «Фактически получалось, что улучшение на фронте и успокоение в стране были поражениями думского блока, пророчившего катастрофу. Блок, тем не менее, решил продолжать «беспощадную войну» - с правительством, при чем В. И. Гурко заявил: «Обращение к улице? Может быть в крайнем случае». А. И. Гучков стоял даже за отклонение бюджета, но члены Государственной Думы на это не соглашались».
Государь же так счастлив был пребывать в непосредственном общении с своим воинством. Он принимал 28 сентября в 1915 году в Царском Селе французского посла Палеолога. На вопрос последнего о впечатлениях, вынесенных им с фронта, ответил: «Превосходные. Я более уверен и бодро настроен, нежели когда-либо. Жизнь, которую я веду во главе моих войск такая здоровая и бодрящая. Как чудесен русский солдат. Я не знаю, чего через него нельзя было бы достигнуть. И у него желание победы, такая вера в победу... Я углубился в упорство по самые плечи, я в нем завяз. И я из него вылезу только после полной победы».
Военная мощь России крепла. Но внутренний враг не унимался. Все более вредной делалась разрушительная деятельность Земгора. Ольденбург пишет, что 2 ноября 1916 года на заседании бюро прогрессивного блока «обсуждалась записка, про которую сначала было заявлено, что она «от армии», но затем выяснилось, что она составлена комитетом Земгора на юго-западном фронте. В ней положение армии изображалось в самых мрачных красках. Это вызвало протест А. И. Шингарева, который, как председатель военно-морской комиссии, был более осведомлен о положении вещей. «В 1917 году, - говорил он, - мы достигнем апогея. Это - год крушения Германии... Архангельская дорога перешита, Мурманская кончается осенью. Приходят все паровозы и вагоны из Америки, снабженные патронами, тяжелыми снарядами. Количество бомб измеряется десятками миллионов». Возражая Шингареву, Н. И. Астров сказал: «Объективное изображение - не наше дело». Целью записки было показать, что при этом правительстве все должно пойти прахом. «Общественные организации» в политическом отношении вели упорную борьбу с властью, не особенно стесняясь в средствах».
В связи с упоминаемой запиской Земгора интересно, напечатанное в «Красном Архиве» (т. 4), последовавшее еще 18 марта 1916 года, представление директора Департамента Полиции генерала Климовича начальнику штаба Верховного Главнокомандующего о происходивших 12, 13 и 14 марта в Москве заседаниях обще-земского и обще-городского союзов. На этом представлении генерал Алексеев положил резолюцию: «Интересный материал. Ознакомить Главнокомандующих. Они должны быть осведомлены, что в различных организациях мы имеем не только сотрудников в ведении войны, но получающие нашими трудами и казенными деньгами внутреннюю спайку силы, преследующие весьма вредные для жизни государства цели. С этим нужно сообразовать и наши отношения».
Государь вполне отдавал себе отчет в политической обстановке. Разрушительная работа прогрессивного блока и ряда общественных организаций велась явно. Возможно Государь недостаточно был осведомлен о существовавшем военном заговоре, о котором после революции поведал глава такового А. И. Гучков, ненавидевший Государя. Император Николай II, сумевший совладать со смутой 1905-1907 годов, одолел бы ее и теперь. Но прежде всего он стремился одержать победу над внешним врагом. Создавались 60 новых дивизий. Имелась тяжелая артиллерия особого назначения. За Киевом сосредоточен был сильный резерв Верховного Главнокомандующего. Готовился решительный удар в направлении Краков-Берлин, согласованный с одновременным наступлением союзников на других фронтах. Жильяр передает сказанное ему Государем вскоре после революции о предшествовавшем ей времени. - «Еще несколько недель и победа была бы обеспечена». - После этой победы, которой, тревожась, как видно из выше изложенного, опасались некоторые думцы, государь справился бы и с внутренним врагом.
Предварительные же меры государь предпринимал. Во второй половине 1917 года истекали полномочия четвертой Государственной Думы. Думцы надеялись, что, по случаю войны, полномочия их будут продлены. Государь же еще летом 1916 года считал, что Дума должна быть распущена на законном основании, по истечении пятилетнего срока. Решение это последовало в бытность председателем Совета министров и министром внутренних дел Б. В. Штюрмера. Заменивший его, в течение недолгого времени, на последнем посту Александр Алекс. Хвостов, пробовал переубедить государя, но успеха не имел. В делопроизводстве по выборам в Государственный Совет и Государственную Думу, коим я заведывал, началась работа по ознакомлению с политическими группировками в отдельных губерниях, особенно усилившаяся, когда главное руководство выборами поручено было товарищу министра вн. дел Н. Н. Анциферову. Начала успешно устанавливаться связь с правыми деятелями в Государственную Думу и на местах. 1 января 1917 года, при ежегодно происходившем опубликовании списка присутствующих членов Государственного Совета по назначению, Государем назначены были 18 новых членов Совета правых убеждений, выбыли же 12 либеральствовавших и четыре престарелых правых. Председателем Государственного Совета был назначен умный и твердый И. Г. Щегловитов, которого, можно предполагать, государь предназначал на пост председателя Совета министров после удачного наступления. Государь стал все более приближать к себе Н. А. Маклакова, на полную преданность которого он мог рассчитывать. В начале декабря 1916 года он поведал ему свое решение вызвать с фронта для стоянки в столице и ее окрестностях гвардейские кавалерийские полки, доблестно сражавшиеся с начала войны. Они охраняли бы Царскую Семью и поддерживали, как в первую смуту, порядок в Петрограде. Одновременно из столицы должны были быть выведены запасные части, мало дисциплинированные и могущие подвергаться революционной пропаганде.
В середине января 1917 г. государь поручил исполнявшему обязанности начальника штаба Верховного Главнокомандующего, генералу В. И. Гурко, привести в исполнение эти свои намерения. Ольденбург пишет: «Генерал Гурко, однако, встретил возражения со стороны генерала Хабалова (командующего войсками округа), заявившего, что в казармах совершенно нет места, и что запасные батальоны сейчас некуда вывести. Генерал Гурко, не придавая, очевидно, этой мере первостепенного значения, не настоял на ее проведении в жизнь, кавалерию так и не вызвали, ограничившись гвардейским флотским экипажем, который было легче разместить. По словам Протопопова (сказанным после революции), государь был крайне недоволен тем, что гвардейскую кавалерию не привели в Петроград». Отбывая в феврале в Ставку Государь объявил военным властям, что по возвращении в Царское Село нарочито займется этим делом.
Ольденбург пишет, что к концу 1916 года относится Высочайшее повеление о назначении сенаторской ревизии учреждений, ведавших предоставлением отсрочек лицам, призывавшимся на военную службу. «Дело в том», пишет он, «что временные отсрочки давались не только должностным лицам, работа которых была необходима для правильного функционирования правительственных учреждений, но и многим лицам, работавшим в ряде общественных организаций. Последние, получившие вскоре в военной среде название «земгусаров», часто развивали на фронте противоправительственную деятельность и являлись разносителями вредных слухов. Государь решил положить всему этому конец, пожелав, прежде всего проверить основательность льгот, даваемых этим лицам, освобождавшимся от несения прямых обязанностей воинов на фронте. Во главе ревизии Им был поставлен известный член Государственного Совета, сенатор князь А. А. Ширинский-Шихматов, помощниками его были назначены сенаторы - А. В. Степанов и В. А. Брюн-де-Сент-Ипполит». Оба последние проходили службу по судебному ведомству, были раньше прокурорами судебных палат. Привлеченный кн. Ширинским-Шихматовым к участию в этой ревизии, я знал намерение его как можно скорее изъять из общественных организаций зловредных агитаторов, сеявших смуту на фронте и в тыловых учреждениях.
Военную мощь Государевой России с тревогой учитывали в неприятельском стане. Начальник штаба верховного командования германской армии, генерал Людендорф, в своих воспоминаниях так описывает положение Германии в то время: «Россия в особенно широком масштабе занималась новыми формированиями. В своих дивизиях она оставила только по 12 баталионов, в батареях только по 6 орудий и из освобожденных таким образом четвертых батальонов и седьмых и восьмых орудий каждой батареи формировала новые боевые единицы. Эта реорганизация давала ей большой прирост военных сил.
«Бои 1916 года выказали и на восточном фронте очень значительное усиление военного снаряжения, преимущественно увеличение огнестрельных припасов. Россия перевела часть своих заводов в Донецкий бассейн, чрезвычайно подняв при этом их производительность. Поставки со стороны Японии все росли. С окончанием Мурманской дороги и других технических усовершенствований Сибирского пути должен был увеличиться подвоз из Японии, Америки, Англии и Франции».
«Верховному командованию (германскому) приходилось считаться с тем, что подавляющее численное и техническое превосходство неприятеля в 1917 году будет ощущаться нами еще острее, чем в 1916 году. Оно должно было опасаться чрезвычайно ранних боев на Сомме и на других участках наших фронтов, боев, которых, в конце концов, могли не выдержать даже наши войска. И это тем несомненнее, чем меньше времени дает нам неприятель для отдыха и для подвоза военных материалов».
«Наше положение чрезвычайно тяжело и выхода из него почти не было. О собственном наступлении нам нечего было и думать, так как, все резервы были необходимы для обороны. Надеяться на разложение одной из держав согласия было бесцельно. Наше поражение казалось неминуемым, если бы война затянулась надолго... Ко всему этому наше продовольственное положение было чрезвычайно тяжелым именно для затяжной войны. Тыл наш также тяжко пострадал.
«С тревогой думали мы не только о наших физических, но и моральных силах, тем более, что мы боролись с психикой врага при посредстве блокады и пропаганды. Перспективы на будущее были чрезвычайно мрачны». (Эрих Людендорф. «Мои воспоминания», т. I).
Та Российская мощь, о которой повествует Людендорф, достигнута была Государем именно тогда, когда он особенно обвинялся болтунами и политиканами в неспособности выиграть войну и в подготовке сепаратного мира! Удачными же выполнителями его велений являлись министры, которые за свою деятельность подвергались травле и поруганию в гостиных, в общественных организациях и в Государственной Думе.
А. Тыркова-Вильямс, в статье «Подъем и крушение», помещенной в мартовской книжке парижского «Возрождения» (1956 г.), отмечая заявление Родичева в начале войны, что Германия победит Россию, пишет: «Он оказался прав, но только на половину. Не Германия победила Россию. Мы сами, мы, русские, разнуздали бесов революции, поддались им и сами сокрушили русскую армию, которая на третий год войны не только не ослабела, но благодаря помощи союзников и нашим собственным усилиям, получила, наконец, обильное боевое снабжение».
«Самым трудным и самым забытым подвигом императора Николая II было то, что он при невероятно тяжелых условиях, довел Россию до порога победы. Его противники не дали ей переступить через порог» - пишет Ольденбург. - «Борьба, которую государю пришлось выдержать в самые последние месяцы своего царствования, в еще большей мере, чем события в конце японской войны, напоминают слова Посошкова о его державном предшественнике: «Пособников по его желанию не много: он на гору еще и сам десять тянет, а под гору миллионы тянут...»
Всего ярче о том же свидетельствует в своей книге о мировой войне, видный английский деятель Винстон Черчилль, бывший в момент революции военным министром:
«Ни к одной стране судьба не была так жестока, как к России. ее корабль пошел ко дну, когда гавань была в виду. Она уже перетерпела бурю, когда все обрушилось. Все жертвы были уже принесены, вся работа завершена. Отчаяние и измена овладели властью, когда задача была уже выполнена. Долгие отступления окончились; снарядный голод был побежден; вооружение притекало широким потоком, более сильная, более многочисленная, лучше снабженная армия сторожила огромный фронт; тыловые сборные пункты были переполнены людьми; Алексеев руководил армией и Колчак - флотом. Кроме того, - никаких трудных действий больше не требовалось: оставаться на посту; тяжелым грузом давить на широко растянувшиеся германские линии; удерживать, не проявляя особой активности, слабеющие силы противника на своем фронте; иными словами - держаться; вот все, что стояло между Россией и плодами общей победы. ...В марте царь был на престоле; Российская империя и русская армия держались, фронт был обеспечен и победа бесспорна. Согласно поверхностной моде нашего времени царский строй принято трактовать, как слепую, прогнившую, ни на что не способную тиранию. Но разбор тридцати месяцев войны с Германией и Австрией должен бы исправить эти легкомысленные представления. Силу Российской империи мы можем измерить по ударам, которые она вытерпела, по бедствиям, которые она пережила, по неисчерпаемым силам, которые она развила, и по восстановлению сил, на которое она оказалась способна. В управлении государствами, когда творятся великие события, вождь нации, кто бы он ни был, осуждается за неудачи и прославляется за успехи. Дело не в том, кто проделывал работу, кто начертывал план борьбы; порицание или хвала за исход довлеют тому, на ком авторитет верховной ответственности. Почему отказывают Николаю Второму в этом суровом испытании?.. Бремя последних решений лежало на нем. На вершине, где события превосходят разумение человека, где все неисповедимо, давать ответы приходилось ему. Стрелкою компаса был он. Воевать или не воевать? Наступать или отступать? Идти вправо или влево? Согласиться на демократизацию или держаться твердо? Уйти или устоять? Вот - поля сражений Николая Второго. Почему не воздать ему за это честь? Самоотверженный порыв русских армий, спасших Париж в 1914 году; преодоление мучительного бесснарядного отступления; медленное восстановление сил; брусиловские победы; вступление России в кампанию 1917 года, непобедимой, более сильной, чем когда-либо: разве во всем этом не было его доли? Несмотря на ошибки большие и страшные, - тот строй, который в нем воплощался, которым он руководил, которому своими личными свойствами он придавал жизненную искру - к этому моменту выиграл войну для России».