Заказы можно также присылать на orders@traditciya.ru

Глубокая вера Государя и его ревность о Церкви ведома была тем, кто, покинув суетный мир, посвятили себя всецело служению Господу Богу. Замечательное повествование имеется в брошюре «Из воспоминаний о Государе Императоре Николае II», написанной покойным флигель-адъютантом Димитрием Сергеевичем Шереметевым, с юных своих лет близко его знавшим.
«...Государь, любивший после завтрака делать большие прогулки на автомобиле по окрестностям Севастополя (однажды проехал даже до Меласа на южном берегу Крыма и гулял пешком в окрестностях Байдарских ворот), - неожиданно с Императрицей отправился в Георгиевский монастырь, где Он раньше в прежние годы неоднократно бывал, но на этот раз никто в монастыре Его не ожидал. Игумен и братия были очень удивлены и обрадованы Высочайшим посещением.
Мне приходилось и раньше несколько раз бывать в Георгиевском монастыре и я всегда удивлялся удивительной живописности этого монастыря, - точно ласточкино гнездо, прилепившееся к высоким скалам. Внизу шумел прибой морских волн, ритмически набегая и сбегая и с шелестом увлекая с собой прибрежные гальки, и в этом однообразном и постоянном шуме чувствовались и вечность, и суета всего земного, и что-то до того грустное и жуткое, что невольно слезы навертывались на глаза. Несмотря на высоту места, где стояли храм и монастырские келлии, морской ветер достигал до ступенек храма и в лицо дышал соленой влагой, и в сумерках дня обрамленное мрачными темными скалами, точно в раме справа и слева, это глухое шумевшее, действительно черное, темное море жило, тяжко дышало и вздымалось, точно какое-то живое существо. И что-то во всем чуялось дикое, неотвратимое и неизбежное.
Мы вошли в Церковь, и начался молебен. Стройные голоса монахов сразу изменили настроение: точно мы вошли после бури в тихий залив, как говорится в словах молитвы, в тихое пристанище. Все было так молитвенно проникновенно и тихо...
Вдруг за дверьми храма, весьма небольших размеров, раздался необычный шум, громкие разговоры и странная суматоха, одним словом, что-то совершенно не отвечавшее ни серьезности момента, ни обычному монастырскому чинному распорядку. Государь удивленно повернул голову, недовольно насупив брови и подозвав меня к себе жестом, послал узнать, что такое произошло и откуда это непонятное волнение и перешептывание.
Я вышел из храма и вот, что я узнал от стоявших монахов: в правых и левых скалах, в утесах живут два схимника, которых никто из монахов никогда не видел. Где они живут, в точности неизвестно, и о том, что они живы, известно только потому, что пища, которая им кладется на узкой тропинке в скалах над морем, к утру бывает взята чьей-то невидимой рукой. Никто с ними ни в каких сношениях не бывает, и зимой и летом они живут в тех же пещерах.
И вот произошло невероятное событие, потрясшее и взволновавшее всех монахов монастыря: два старца в одеждах схимников тихо подымались по крутой лестнице, ведущей вверх со стороны моря. О прибытии Государя в монастырь им ничего не могло быть известно, ибо и сам игумен, и братия - никто не знал о посещении Государя, которое было решено в последнюю минуту. Вот откуда волнение среди братии. Я доложил Государю и видел, что это событие произвело на Него впечатление, но Он ничего не сказал и молебен продолжался.
Когда кончился молебен, Государь и Императрица приложились к кресту, потом побеседовали некоторое время с игуменом и затем вышли из храма на площадку, которая идет вроде бульвара с резко обрывающимся скатом к морю. Там, где кончалась деревянная лестница, стояли два древних старца. У одного была длинная белая борода, а другой был с небольшой бородкой с худым, строгим лицом. Когда Государь поравнялся с ними, оба они поклонились Ему в землю. Государь видимо смутился, но ничего не сказал и, медленно склонив голову, им поклонился. Я думал, что Государь, взволнованный происшедшим, сядет в автомобиль и уедет, но вышло совсем другое. Государь совершенно спокойно подозвал к себе игумена и сказал ему, что Он желает пройти с ним пешком на ближайший участок земли, принадлежащий казенному ведомству, и что Он дает его в дар монастырю для устройства странноприимного дома для богомольцев. Затем Государь вместе с монахами стал отмеривать шагами пространство земли, необходимое для устройства зданий. Меня, как и всегда, поразило Его поистине изумительное спокойствие, и как-то невольно кольнула мысль, что означает этот странный молчаливый поклон в ноги.
Теперь, после всего происшедшего, думается не провидели ли схимники своими мысленными очами судьбу России и Царской Семьи и не поклонились ли они в ноги Государю Николаю II, как Великому Страдальцу Земли Русской.
Живя уже здесь в беженстве, много лет спустя, слышал я от одного совершенно достоверного лица, которому Государь Сам лично рассказывал, что однажды, когда Государь на «Штандарте» проходил мимо Георгиевского монастыря, Он, стоя на палубе, видел, как в скалах показалась фигура монаха, большим крестным знамением крестившего стоявшего на палубе «Штандарта» Государя все время, пока «Штандарт» не скрылся из глаз. На Государя это произвело большое впечатление. Вероятно, это был один из схимников».

* * *
В 1917 году, в марте месяце, трагическом в жизни императоров Павла I, Александра II и Николая II, в древнем Пскове, вписавшем немало славных страниц в историю России, посланцы самозванного революционного комитета, создавшегося в Таврическом дворце из членов печальной памяти русского парламента, поддержанные телеграммами главнокомандующих отняли от России ее Царя. Государь, отдавшись всецело борьбе с сильным внешним врагом, создавший к началу 1917 года мощную военную силу, способную в ближайшее время, сообща с союзниками, раздавить неприятеля и дать любимой Отчизне победу, - должен был бы для решительного подавления смуты произвести смену высших начальствующих лиц, снять с фронта части. Это не могло пройти незамеченным во вражеском стане, агенты которого с развитием революции скоро и выявили себя наружу. Победа была для него важнее личной судьбы. Он жертвовал собою, отрекаясь в пользу брата, пользовавшегося известной популярностью в общественных кругах и в армии известный своей доблестью во время войны.
Ценным пояснением к сказанному служат воспоминания гувернера Цесаревича Алексея Николаевича, Петра Жильяра, помещенные в переводе с французского языка (в журнале «ILLUSTRATION»), в «Русской летописи» (кн. 1. 1921 г). Достойнейший, благородный и самоотверженный швейцарец пережил с Царской Семьей ее заточение в Царском Селе и в Тобольске, последовав за нею и в Екатеринбург. Приводим выдержки из них:
«8/21-го марта, в 10½» часов утра, ее Величество зовет меня и говорит, что генерал Корнилов пришел сообщить Ей, от имени Временного Правительства, что Государь и Она считаются арестованными и тот, кто не желает признать состояние ареста должен покинуть дворец до четырех часов. Я ответил о своем решении остаться...»
Государь прибыл в Царское Село 9/22 марта. Жильяр пишет: «Государь посвящал семье большую часть дня, а остальное время читал или гулял с князем Долгоруковым. Вначале Государю запретили выход в парк и разрешили пользоваться только прилегающим ко дворцу маленьким садом, еще покрытым снегом и окруженным цепью часовых. Государь принимал все эти строгости с удивительным спокойствием и величием. Ни разу Он не высказал ни единого упрека. Одно чувство охватывало все Его существо, чувство сильнее даже тех уз, которые связывали Его с семьей, - это любовь к Родине.
Чувствовалось, что Он готов все простить тем, кто так унижал Его, если они способны спасти Россию».
«Воскресенье, 25 марта (8 апреля): - После обедни Керенский объявил Государю, что он принужден разлучить Его с Императрицей, что Он должен будет жить отдельно и может видеть Императрицу лишь во время завтрака и обеда, при условии, чтобы разговор велся исключительно по-русски. Чай Они тоже могут пить вместе, но в присутствии офицера, так как в это время нет прислуги.
Императрица, очень взволнованная, подходит несколько позднее ко мне и говорит: «Поступать таким образом в отношении Государя, сделать Ему эту гадость, после того как Он пожертвовал собой и отрекся от Престола дабы избежать гражданской войны, как это мелочно, как это низко! Государь не хотел, чтобы капля крови, хотя бы единого Русского, была пролита из-за Него. Он всегда был готов отказаться от всего, если был убежден, что это было на благо России». Несколько минут спустя, Она прибавила: «По-видимому, придется перенести и эту ужасную обиду».
«Четверг, 20 апреля (3 мая): - Государь сообщил мне вечером, что известия за последние дни нехороши. Левые партии требуют, чтобы Франция и Англия объявили о желании заключить мир «без анексий и контрибуций».
Число дезертиров в армии увеличивается с каждым днем и армия тает. Будет ли Временное Правительство в силах продолжать войну? Государь с лихорадочным вниманием следит за событиями, Он сильно беспокоится, однако еще надеется, что страна одумается и останется верной союзникам».
«Воскресенье, 30 апреля (13 мая): - ...Государь очень озабочен последние дни. Возвращаясь с прогулки Он сказал мне: «Говорят, что генерал Рузский подал в отставку. Он просил, чтобы перешли в наступление (теперь просят, а не приказывают!); солдатские комитеты отказали. Если это правда, то это конец всему! Какой стыд! обороняться, а не наступать, ведь это равносильно самоубийству! Мы допустим, что сначала разобьют наших союзников, а затем очередь будет за нами».
«Понедельник, 1/14 мая: - Государь вернулся к нашему вчерашнему разговору и прибавил: «Я несколько надеюсь на то, что у нас любят преувеличивать. Я не могу верит, чтобы армия на фронте была такой, как об ней говорят; в два месяца она не могла до такой степени опуститься».
В Тобольске, куда Царская Семья прибыла 6/19 августа 1917 года, богослужения сначала совершались в б. губернаторском доме, где не было алтаря. «Наконец, 8/21 сентября, по случаю праздника Рождества Богородицы, заключенным в первый раз было разрешено отправиться в церковь. Это доставило им величайшую радость, но такое путешествие повторялось очень редко. В эти дни все вставали рано и, после сбора во дворе, выходили через маленькую дверь в общественный сад, который приходилось проходить между двумя рядами солдат. Мы присутствовали всегда лишь при ранней обедне и были почти одни в церкви, едва освещенной несколькими свечами. Вход посторонним был строго запрещен. Мне нередко, идя в церковь или возвращаясь оттуда, приходилось видеть людей осеняющих себя крестным знамением или становящихся на колени на пути следования Их Величеств.
В общем, все жители Тобольска проявляли большую привязанность к Императорской Семье и наша охрана постоянно не допускала останавливаться перед окнами Государева дома или снимать шапки и осенять себя крестным знамением, проходя мимо Царя и Его Семьи».
«Наибольшим лишением, во время нашего заключения в Тобольске, было отсутствие известий. Письма попадали к нам весьма неправильно и с большим опозданием. Что-же касается газет, то мы получали только отвратительный местный листок, печатавшийся на оберточной бумаге и сообщавший нам старые телеграммы, зачастую в искаженном виде.
Государь, между тем, лихорадочно следил за событиями, разыгрывавшимися в России. Он понимал, что страна гибла. Луч надежды вновь родился, когда генерал Корнилов предложил Керенскому двинуться на Петроград, с целью покончить с большевицким движением, которое, со дня на день, становилось все более грозным.
Его грусть была неописуема, когда Он узнал, что Временное Правительство отклонило это последнее средство спасения. Государь понимал, что это была, быть может, последняя возможность избежать катастрофы. Я тогда в первый раз услыхал, как Он пожалел о своем отречении.
Царь принял это решение в надежде на то, что желавшие Его удаления будут в состоянии довести войну до благополучного конца и спасти Россию. Государь опасался, чтобы Его сопротивление не вызвало гражданской войны и Он не хотел быть причиной пролития из-за Него крови хотя бы единого Русского. Но после отъезда Царя, разве вскоре не появился Ленин со своими друзьями, купленными немецкими агентами, преступная пропаганда коих разрушила армию и развратила страну? Государь страдал, поняв, что Его отречение было бесполезно и, что, имея в виду лишь благо свей родины, Он, отказавшись от престола, оказал России дурную услугу. Эта мысль все больше и больше преследовала Государя и привела Его к большому душевному унынию».
Для Государя, как для его Прадеда и Отца, семья имела огромное значение. Тесная связь существовала у Него со всеми членами семьи. Особенно окрепла она во время их пребывания в заточении. Жильяр пишет, что в конце января 1918 года последовала демобилизация армии, несколько призывов были распущены. Вследствие этого старые - лучшие - солдаты должны были их покинуть.
«Пятница, 2/15 февраля: - Часть солдат уже ушла. Они тайком пришли прощаться с Государем и с Его Семьей. За вечерним чаем у Их Величеств, генерал Татищев, с откровенностью, которую допускали обстоятельства, выразил свое удивление по поводу того насколько тесна и сердечна была семейная жизнь Государя, Государыни и детей. Государь, улыбаясь, взглянул на Императрицу и сказал: «Ты слышишь, что только что сказал Татищев?» Затем с обычной своей добротой, но с некоторой грустью, Он прибавил: «Если вы, Татищев, который были Моим генерал-адъютантом и имели столько случаев узнать Нас, вы все-таки знали Нас так плохо, как же вы хотите, чтобы Императрица и Я могли обижаться на то, что о Нас говорят газеты?».

* * *
Очерк, посвященный памяти возлюбленного Государя, закончу следующей выдержкой из замечательной статьи священника Кирилла Зайцева, ныне архимандрита Константина «Ко спасению путевождь», напечатанной в январе 1950 года в парижской газете «Слово Церкви».
«...Семья. Только в ней Царь был «дома».
Если жизнь Николая II не есть история России, то она есть история его семьи, от него неотрывной. И трагически переплелась история этой семьи с историей России.
Задолго до катастрофы возникла эта трагедия. Предметом клеветы стала Царская Семья, и столь плотно охватил ее злостный навет, что буквально вся Россия стала жертвой ядовитой «дезинформации». Не будь ее, нельзя представить себе той легкости, с какой страна пошла на поводу революции, отшатнувшись от своего Царя.
Жестокой ценой была восстановлена правда: превращение Царской Семьи в поднадзорных арестантов. До последнего дня была исследована частная жизнь Царской Семьи и до последнего уголка обнажена она, поставленная под стеклянный колпак назойливейшего наблюдения. И что же увидели первыми, пылающие злобою, предвкушаюшие радость бесстыдного разоблачения семейно-интимной нечистоты и национально-политического двурушничества семьи «Николая Кровавого» деятели и ставленники революции? Сияющую духовную красоту.
То, что происходит обычно с выдающимися людьми через десятки лет после их смерти, когда историки, роясь в архивах, постепенно раскрывают правду их подлинного жизненного бытия, случилось при жизни Царя. Все стало достоянием гласности, все стало предметом надзора и исследования предвзято-подозрительных наблюдений.
И что-же открылось глазам этих наблюдателей?
Патриархальная православная семья, находящая полное счастье в совместности своего существования - в условиях, казалось бы, тягчайшего гнета.
Жила она, эта богохранимая семья, полной жизнью семейного счастья, неся бремя Царской власти. Той же полной жизнью, еще более полной, ибо изолированной от внешних впечатлений, продолжала она жить, с той же любовной заботой друг о друге, с той-же пламенеющей думой о России, с той-же преданностью ей - в унизительных условиях плена. Смысл жизни был в чем? В исполнении заповедей Божиих. Опора обреталась где? В молитве, в сознании над собой промыслительной руки Божьей. Быть может единственной семьей на всем пространстве Русской Земли, обуреваемой нечестивой революцией, единственной семьей, испытывающей полный душевный покой и безмятежное семейное счастье, была поднадзорная Царская Семья: так велик был заряд ее духовных сил, так чиста была ее совесть, так близок ей был Бог. То была подлинно «домашняя Церковь».
Перед этой неизреченной красотой духовно-нравственного облика Царской Семьи склонилась не одна глава из сонма лукавствующих, ее окружавших. То было чудо, быть может, не меньшее, чем то, когда дикие звери, выпущенные для растерзания мучеников, лизали им руки...
Еще, может быть, труднее иногда, даже для людей не настроенных заведомо враждебно против Царя, заочно склониться пред величием духовно-нравственного облика Царя и его семьи. Это тоже чудо. И это чудо - в действии.
Мученическая кончина Царя и его семьи не есть искупительная жертва за их грехи. Не случайно Господом нам показана с такой беспримерной наглядностью духовная чистота и высота царских мучеников. Господь зовет нас к бóльшему, чем к привычному и обычному негодованию против большевицкого террора, одной из жертв которого пала Царская Семья.
О. Иоанн Кронштадтский мог в свое время делить русское общество на два лагеря по признаку отношения к Толстому, который в глазах молитвенника Земли Русской был явным предтечею Антихриста. Сейчас, быть может, наиболее ярким признаком расщепления русского общества на два духовно разно-окрашенных лагеря - при всех, в иных отношениях возможностях сближения - это то, как мы относимся к Царской Семье. Просто-ли это жертва террора среди многих иных, или чувствуется здесь нечто качественно иное?
О, если бы покаянно могла склониться пред духовной красотой умученной Царской Семьи вся Россия. Это означало-бы - воскресение России к новой светлой жизни, это означало-бы наступление конца того страшного кошмара, который висит над миром, застилая Солнце Правды. Об этом можно молиться. Но за себя то отвечает каждый. И едва-ли есть вопрос личной совести, имеющий такое неизмеримо-великое значение общественное, как вопрос отношения каждого из нас к Царской Семье, как оценка каждым из нас высоты ее духовно-нравственного подвига.
Трудно представить степень безысходной тягостности нашего душевного состояния, силу мрака, покрывшего всю Россию и нас с нею и в ней, если бы эта Россия не стояла сейчас пред нами воплощенная в облике последнего Царя, окруженного своей семьей, в этом светоносном облике не просто христиан-подвижников, сумевших в страданиях, им выпавших, просветить свой дух, а царственных возглавителей России, по историческому, человеческому и божественному праву ее представляющих и от ее имени и к миру обращенных и к Богу устремленных.
Такая смерть, ими принятая, как венец их жизни, помогает нам жить. Больше того: она и учит нас жить. Ведь вопрос о том, жива ли Россия, есть, в сущности вопрос о том, живет ли в нас, как живоносный источник нашей деятельности, облик Царя-Мученика, воплотившего Историческую Россию и Себя со Своею семьей в жертву за нее принесшего. Неотделим святой облик этот от пореволюционной России: как ее «ко спасению путевождь» слился Он с нею».