Введение В истории Казахстана 1930-х годов особую роль сыграли такие крупные представители союзного Центра, как партийный работник Л. И. Мирзоян[1] – первый секретарь республиканской организации ВКП(б) с января 1933 г. по май 1938 г., и чекист С. Ф. Реденс[2] – нарком внутренних дел Казахской ССР в феврале – ноябре 1938 г. В центральных архивах все еще сохранилось значительное количество документов, касающихся этих исторических личностей, никогда не вводившихся в научный оборот. Три из них предлагаются здесь читателям. В двух случаях речь идет фактически о доносах на Мирзояна и Реденса, еще в одном – о воспоминаниях очевидца событий, хорошо знакомого с жизнью партийно-государственной элиты Казахстана периода Большого террора.
Теоретико-методологические основания Научные политические биографии советских вождей остаются одним из слабых мест как российской, так и зарубежной историографии. Даже биографии советских деятелей «первого ранга» все еще можно пересчитать по пальцам, не говоря уже о представителях партийно-государственных и военных элит, находившихся в «тени вождя» и его ближайшего окружения. По сути дела, можно утверждать, что историография не справилась даже с задачей создания традиционных позитивистских биографий, в то время как «культурный» поворот в исторических исследованиях уже достаточно давно ставит задачу создания «новой биографической истории», открытой методологическим новациям современности (История через личность, 2010). Настоящая статья – лишь скромная попытка показать, как могут выглядеть отдельные биографические сюжеты, где факты интерпретированы с акцентом на «новую культурную историю» и «проблемный» принцип.
Обсуждение Историки Казахстана традиционно рассматривают выдвижение Левона Мирзояна как исправление сталинской верхушкой губительного решения поставить во главе республики Ф. И. Голощекина[3], осуществившего коллективизацию варварскими методами за счет принуждения кочевников к оседлости, что привело к массовому голодомору среди казахов в начале 1930-х годов. Действительно, Мирзоян действовал более мягкими методами и способствовал развитию промышленности и культуры (Левон Мирзоян в Казахстане, 2001), но его продолжительное руководство Казахстаном пришлось не только на период смягчения советской внутренней политики, но и на Большой террор. Мирзоян продемонстрировал свое умение гибко соответствовать зигзагам сталинской политики. Так, Сталин 14 марта 1933 г. направил первому секретарю Казахского крайкома ВКП(б) Мирзояну следующий характерный ответ на его не менее типичную для той эпохи просьбу: «Против предложения об опубликовании ряда приговоров в местной печати не возражаем» (Хромов, 2009: 153). Эта инициатива Мирзояна была связана с резким скачком репрессий в регионах после указаний Сталина, данных в декабре 1932 г. руководству ОГПУ, активизировать борьбу с «вредителями». Особые тройки и гражданские суды приговорили к расстрелу в 1933 г. в СССР множество людей, в т. ч. свыше тысячи человек было уничтожено в Казахстане. Поэтому в первые месяцы своей деятельности в качестве фактического руководителя Казахстана Мирзоян сначала действовал в духе Голощекина, а уже потом выполнял директиву ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 8 мая 1933 г. об ограничении произвольных арестов и ссылок крестьян местными властями, а также сокращении числа заключенных.
В 1937–1938 гг. Мирзоян стал одним из организаторов массовых террористических операций НКВД в республике. Историками опубликованы телеграммы Мирзояна на имя Сталина и Ежова, в которых он цинично выторговывал повышение расстрельных «лимитов», первоначально выделенных Казахстану в соответствие с приказом НКВД № 00447. Так, 3 октября 1937 г. Микоян запросил санкцию Москвы дополнительно расстрелять 3.500 человек, 14 ноября 1937 г. – расстрелять еще 2.000 человек и отправить в лагеря 3.000 человек. 1 декабря 1937 г. «для полной зачистки остатков» Мирзоян выторговал право расстрелять еще 600 человек и приговорить к заключению в лагерях тысячу человек. Но и этого оказалось мало: «в связи с вскрытием новых повстанческих и диверсионных групп в различных районах и приказом тов. Ежова о продлении срока зачистки антисоветских элементов», Мирзоян просил Сталина и Ежова предоставить дополнительный лимит в размере 4.400 человек, из которых 900 человек предполагалось расстрелять и 3.500 человек – отправить в лагеря. Все запрошенные Мирзояном дополнительные лимиты были Казахстану предоставлены (Сталинский план по уничтожению народа, 2016).
Мирзоян был типичным представителем советской номенклатуры, верно служившим вождю и системе. Его личное крушение было обусловлено не столько какими-то конкретными ошибками в управлении подвластной территорией, сколько общей сталинской линией на кардинальную чистку советского правящего класса. Публикуемый здесь донос на Мирзояна, написанный одним из работников ЦК ВЛКСМ, наглядно показывает, что одной из главных причин этой чистки было стремление Сталина сломать сложившуюся клановую систему. Йорг Баберовски характеризовал эту систему кланов и клиентелы как «квазифеодальную»: «Советским Союзом правили квазифеодальные объединения лиц» (Баберовски, 2010: 743). В качестве подтверждения своей гипотезы Баберовски приводит выступление Сталина на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) 1937 г., где вечером 5 марта вождь обрушился с жесткой критикой на Л. И. Мирзояна, а также первого секретаря Ярославского обкома ВКП(б) А. Р. Вайнова и уже покойного Г. К. Орджоникидзе за формирование кланов, члены которых подбирались по принципу «личного знакомства, личной преданности, приятельских отношений, вообще по признакам обывательского характера». С трибуны пленума Сталин во всеуслышание предупредил свой «генералитет», что клановый метод подбора управленческих кадров – это «метод подбора небольшевистский, я бы сказал, антипартийный метод подбора людей, с этим методом товарищи должны покончить, пока не поздно» (Материалы февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б) 1937 г., 1995, 12: 13). Г. М. Маленков, выступавший перед Сталиным, на утреннем заседании 5 марта 1937 г., привел в качестве примера существующих кланов (Маленков использовал термин «артели», а вслед за ним и автор публикуемого здесь доноса) группы, сложившиеся вокруг первого секретаря Татарского обкома ВКП(б) А. К. Лепы и первого секретаря Восточно-Сибирского обкома ВКП(б) М. О. Разумова (Материалы февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б) 1937 г., 1995, 10-11: 5-6). Здесь добавим, что клановая система стабильно воспроизводилась в регионах и ведомствах СССР и после эпохи Большого террора.
Еще одним весомым прегрешением Мирзояна в глазах Сталина очевидно стал непомерно раздутый «культ личности», который сформировался вокруг Мирзояна в Казахстане. Именно формированию «культа личности» Мирзояна посвящен, наряду с клановой темой, публикуемый ниже документ. В случае с персональным культом Мирзоян не являлся, как и в случае с кланом, каким-то особым исключением из числа региональных руководителей. На том же февральско-мартовском пленуме 1937 г. Маленков привел целый перечень случаев неуместного возвеличивания местных «вождей». Под огонь критики, наряду с Мирзояном и Вайновым, попали первый секретарь Челябинского обкома ВКП(б) К. В. Рындин и первый секретарь ЦК ВКП(б) Грузии Л. П. Берия. Но этими фамилиями перечень «культов» региональных вождей отнюдь не ограничивался. Фактически вокруг каждого крупного партийно-советского деятеля в 1930-е годы формировался свой собственный культ, о чем наглядно свидетельствуют в том числе массовые переименования населенных пунктов, улиц, промышленных предприятий, колхозов, совхозов и т. п. в честь большевистских вождей (Савин, 2015). Эта практика, начатая в 1920-е годы как стремление увековечить память погибших или умерших «товарищей», постепенно превратилась в 1930-е годы в один из инструментов формирования вождистских культов.
Специалисты в сфере истории диктаторских режимов ХХ века утверждают, что культы личности были одной из важных политических практик модерных диктатур. Сандра Дальке полагает, что персональные культы играли существенную роль в деле легитимации большевистской власти и были значимым инструментом управления и мобилизации масс, а также выполняли интегрирующую функцию, связывая воедино коммунистическую партию и население (Dahlke, 2010: 77). Бенно Эннкер пишет о том, что Сталин восславлялся как главный герой и образец для всех советских граждан, но зачастую рядом с его именем назывались имена других героев, представлявших все сферы общественно-политической жизни (Ennker, 2010, 347–378).
Таким образом, сам по себе культ того или иного деятеля не мог быть основанием для гонений, если только его размеры не вступали в конкуренцию с почитанием самого Сталина. Баберовски утверждает, что политические «долгожители» Л. П. Берия и М. Д. Багиров умели инсценировать свои персональные культы как культы «второго ранга», которые не ставили под сомнение ранжирование в сталинской системе власти (Баберовски, 2010: 744). Мирзояну, возможно, не хватило чувства меры: автор доноса обоснованно выражает свое недоумение по поводу того, что спустя целый год после февральско-мартовского пленума Мирзоян не счел нужным отреагировать на сталинскую критику, сохранив при себе ключевых деятелей своей «артели», поименно перечисленных в марте 1937 г. Сталиным, а также продолжал благосклонно воспринимать свое безудержное восхваление и возвеличивание в качестве «главного архитектора» всех достижений Казахстана.
О сборе компрометирующих материалов на Мирзояна говорит также факт, зафиксированный в воспоминаниях чекиста М. П. Шрейдера[4]: во время демонстрации в Алма-Ате 1 мая 1938 г., накануне отзыва Мирзояна в Москву, «корреспонденты “Правды” Козлов, ”Известий” Семеновкер, а также ряда других газет усиленно фотографировали, причем бросалось в глаза, что их особенно интересовали те колонны, над которыми плыли особенно большие портреты Мирзояна (большие по размеру, чем портреты Сталина), или где количество портретов Мирзояна было значительно большим (Архив НИПЦ «Мемориал». Ф. 2. Оп. 2. Д. 102. Л. 764). Скорее всего, публикуемый здесь донос был передан генеральным секретарем ЦК ВЛКСМ А. В. Косаревым, как он и намеревался поступить, И. В. Сталину, сыграв свою роль в отзыве Мирзояна из Казахстана в мае 1938 г. и его последующем аресте.
Для сталинского свояка Станислава Реденс перевод в Казахстан был явным понижением после должности начальника УНКВД по Московской области. «Грех» Реденса состоял в том, что в 1937 г. он старался несколько ограничить размах репрессий и сосредоточился преимущественно на чистке столичного уголовного элемента. Основную чистку номенклатуры в Москве проводил аппарат ГУГБ НКВД СССР, но Реденс был обязан вносить свою лепту в истребление потенциально опасных для власти лиц. Относительная безынициативность Реденса в проведении террора на фоне ежовских выдвиженцев, требовавших все новых лимитов на аресты и расстрелы, вызвала недовольство Сталина. В результате комиссар госбезопасности 1-го ранга потерял свой неформальный статус сталинского эмиссара в органах ОГПУ-НКВД. Суровый родственник снял Реденса с почетной работы начальника столичного УНКВД и отправил в Казахстан, что оказалось предвестием окончательного падения заслуженного чекиста.
Публикуемый нами донос на Реденса одного из его подчиненных показывает, что в Казахстане этой старый чекист, искушенный в политических интригах и прекрасно знающий, что требовал от него Сталин, повел себя осторожно и не проявлял инициативы в терроре. Это же подтверждают известные мемуары М. П. Шрейдера, занимавшего в Казахстане пост заместителя Реденса по милиции. Надо полагать, опыт подсказывал Реденсу, что за чудовищные масштабы «перегибов» Большого террора чекистам придется рано или поздно ответить, поэтому, с одной стороны, он старался исполнять установки Центра, с другой – перекладывал карательную инициативу на плечи подчиненных. Будучи позднее вынужден признать свое участие в мифическом «заговоре» Ежова, Реденс в своих показаниях от 14 мая 1939 г. собственноручно написал: «Ежов дал мне следующее задание, нажать на корейцев, которые были переселены в Казахстан из Дальнего Востока, и для этой цели, он сказал, что дает мне новых лимитов 10 тыс. по первой категории. То есть расстрелять можно 10 тыс. корейцев. О [прежнем наркоме внутренних дел] Залине он сказал только, что он там сидит очень давно и что он там делает, неизвестно, дальше он сказал: нажать на альбомные операции[5], и потом, когда я приеду на место [тогда] и напишу ему о положении в Казахстане. Больше никаких заданий я не получил» (ЦА ФСБ. Архивно-следственное дело на С. Ф. Реденса № 975047 в 2 тт. Т. 1. Л. 203–243).
Также во время следствия Реденс признал, что в Казахстане он санкционировал расстрел четырех тысяч человек «без достаточных оснований». Сам он избегал участвовать в избиениях, но подчиненным давал необходимые инструкции. Как вспоминал бывший заместитель П. В. Володзько, на вопрос, как быть, если нет оснований для ареста, Реденс ответил: «Нужно бить беспощадно, тогда будут сознаваться» (Дворкин, 1962). Арестовав основные руководящие кадры республики, включая чекистско-милицейский аппарат, скомпрометированный арестом бывшего наркома Л. Б. Залина[6], а также нанеся опустошительный удар по интеллигенции, Реденс тем не менее не смог вернуть расположения вождя. Причастность к семейному клану не помогла, Сталина переиграть не удалось, в связи с чем Реденс оказался обвинен в причастности к «заговору» Ежова и приговорен к расстрелу.
В его следственном деле сохранился весьма примечательный донос одного из подчиненных, относящийся к периоду, когда новое руководство НКВД СССР в лице начальника ГУГБ и первого заместителя Ежова Л. П. Берии, затребовало от чекистов как можно больше компрометирующих материалов на крупных чекистов-«ежовцев». Речь идет о заявлении начальника УНКВД по Карагандинской области Н. Е. Кустова на имя Н. И. Ежова от 9 ноября 1938 г., которое мы здесь публикуем (с некоторыми сокращениями, обусловленными состоянием доступной копии). Предчувствовавший наступление чистки среди активных проводников террора, Кустов решил сообщить наркому компрометирующие материалы на Реденса, особо подчеркнув его польскую национальность. Однако при новом наркоме – Л. П. Берии – Кустов сам был признан «отработанным материалом» и репрессирован (достоверных сведений о его расстреле после вынесения смертного приговора не имеется).
Письмо Н. Е. Кустова демонстрирует не только нравы в чекистском ведомстве и обостренное чутье чекистов, ходивших по лезвию ножа. Оно наглядно показывает личные качества наркома внутренних дел Реденса, который обращался с подчиненными как со своими крепостными, демонстрируя привычное чиновное хамство. Характерно, что в мемуарах Шрейдера, для которого казахстанский нарком был образцом чекистских и человеческих добродетелей, также фигурируют эпизоды, показывающие Реденса интриганом и грубияном. Акцент, сделанный в доносе на решение дел в узком кругу доверенного окружения, привезенного Реденсом из Москвы, перекликается с клановой темой в доносе на Мирзояна.
Фигуры Мирзояна и Реденса в определенной степени связывают воспоминания М. П. Шрейдера, который не только хорошо знал Реденса, но по иронии судьбы оказался в одной камере с Л. И. Мирзояном и подробно рассказал о мучениях своего сокамерника, упомянув важный эпизод с допросом Мирзояна в застенке лично членами Политбюро ЦК ВКП(б) (Шрейдер, 1995: 169–176, 178–179). Но Шрейдер также сохранил немало живых подробностей о быте партийно-советской и чекистско-милицейской верхушки Казахстана конца 1930-х годов. Мы публикуем эпизод из его обширных мемуаров, не вошедший в свое время в отдельную книгу. Он связан с широким чествованием в 1938 г. самого известного казаха той эпохи – легендарного акына Джамбула Джабаева, который, после смерти в 1937 г. дагестанского ашуга Сулеймана Стальского, был сделан символом расцвета национальных литератур в советских республиках. История, сохраненная Шрейдером, в юмористическом виде показывает столкновение традиций разных культур и вынужденное подчинение приезжей номенклатуры непривычным для нее обычаям патриархального общества. Также она сообщает любопытные подробности привилегированного существования Джамбула, который, в полном соответствии с восточными традициями, без каких-либо комплексов воспринял свое положение певца достижений сталинского руководств. Джамбул восхвалял как расцвет Казахстана под лучами «Сталинской Конституции», так и борьбу с «врагами народа» в «Песне о батыре Ежове», выражая удовлетворение, что, несмотря на маскировку, враги разоблачены («Шпионы оделись в народный чапан, Шпионы: Исаев[7] и Мирзоян») (Джамбул Джабаев: Приключения казахского акына, 2013).
Выводы Таким образом, введенные в научный оборот документы показывают разные формы существования партийной, чекистской и культурной номенклатуры Казахстана эпохи Большого террора, а также функционирование неформальных структур и практик партийно-государственных элит в период Большого террора. Большое внимание в публикации уделяется клановой системе и культу почитания советских вождей как специфической черте большевистской политической культуры. Авторы солидаризуются со мнением ряда исследователей, согласно которому именно стремление И.В. Сталина разрушить отношения патронажа и клиентелы и ввести в рамки персональные культы почитания местных вождей, расцветавшие на всех этажах советского политического Олимпа, являлось одной из главных причин чистки советских элит.
Документальное приложение
№ 1
Докладная записка ответственного инструктора ЦК ВЛКСМ Позднякова генеральному секретарю ЦК ВЛКСМ А. В. Косареву об «обстановке восхваления в Казахстане»
[г. Москва] 14 февраля 1938 г.
Как член партии, хочу высказать свои замечания в отношении существующей обстановки восхваления в Казахстане.
Видимо, много еще подхалимствующих людей в Казахстане.
Такую обстановку восхваления я еще нигде не видел в областях. Тем более – это удивительным становится – после решений февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б).
Я уже не говорю о том, что на территории Казахстана, во всех общественных местах, везде и всюду обильное количество, развешены портреты руководителей Казахстана.
Например, десять дней не прошло после выборов в Верховный Совет СССР, как через несколько дней в газете «Казахстанская правда» в первых числах января [1938 г.] печатается речь тов. Мирзояна, произнесенная «на совещании директоров совхозов» с портретом. Через 3 дня – 6-го января печатают речь на пленуме Алма-Атинского обкома – опять с портретом.
Скромности не хватает у некоторых областных работников. Вот газета «Ленинское знамя» – орган Северо-Казахстанского обкома КП(б)К – в номере от 26/XI-37 г. дается материал с крупной шапкой – т. Нурпеисов[8] «организатор и воспитатель комсомола Казахстана».
Видимо, редактор газеты не знает, что организатором и воспитателем комсомола является большевистская партия, Ленин и Сталин.
Автор не в меру старается восхвалять т. Нурпеисова как «воспитателя комсомола Казахстана». Он пишет: «Нельзя так просто передать все те качества организатора и руководителя, которыми обладает тов. Нурпеисов».
Так, некоторые комсомольские руководители тоже стараются подражать некоторым подхалимствующим элементам.
Например: в выступлениях на съезде некоторые руководители комсомола начинали свою речь так: «Мы обязаны, исходя из указаний Центрального комитета товарища Сталина и тов. Мирзояна…».
При нас было созвано общегородское комсомольское собрание в г. Алма-Ата. На это собрание явился т. Мирзоян. Просто невозможно описать то, что творилось на этом собрании. Каждое упоминание имени тов. Мирзояна встречалось стоя, бурными аплодисментами, выкриками «ура», лозунгами и исполнением (музыки) Интернационала.
На этом собрании, выступая от [имени] комсомольской организации строителей, активист (фамилию его не помню) произнес примерно такую речь: «Кто из аулов сделал цветущие колхозы? Лион Исаич[9] Мирзоян». В таком духе перечислял все достижения Казахстана. И никто его не поправил.
На этом собрании дошло до того, что начали выкрикивать лозунги: «Да здравствует заместитель председателя ЦИКа Казахстана тов. ...»[10].
Вообще, как правило, заведено [–] на всех торжественных заседаниях, собраниях и в почетный президиум избирается после членов Политбюро [ЦК ВКП/б/] тов. Мирзоян.
У меня создалось такое впечатление, слушая речи, читая газеты, разговаривая с людьми, присутствуя на собраниях[:] здесь воспитывается часть людей в таком понимании, что Казахстанский народ[11] добился счастливой жизни благодаря [работе] т. Мирзояна, и мало упоминается, что все это достигнуто под руководством нашей партии Ленина-Сталина и ее Центрального комитета.
В воспитательной работе комсомола тоже имеется этот крупнейший недостаток.
Видимо, такая обстановка нескромности еще сохранилась в Казахстане потому, что «артель тов. Мирзояна» – о которой говорилось на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) – в большинстве своем еще сохранилась на крупнейших руководящих постах в Казахстане, которые в свою очередь имеют немало «своих людей» в областях, я некоторых перечислю:
Первый секретарь Северо-Казахстанского ОК КП(б)К – т. Кузнецов[12].
Первый секретарь Восточно-Казахстанского обкома – т. Свердлин[13].
Первый секретарь Карагандинского обкома – т. Пинхасик[14].
Второй секретарь Алма-Атинского обкомола – т. Юсупов.
Зав. ОРПО ЦК КП(б)К – т. Ариев.
Зам. Наркомзема – т. Панкратов.
В частных беседах партийные работники разговаривают об «артели». Но, видимо, критика здесь совсем не в почете, в чем я убедился на примере истории с разоблачением Досова[15] в Чимкенте, о котором я уже Вам писал в своем письме из Казахстана.
О ряде партийных работников в системе выдвижения людей на партработу я Вам писал в прежних письмах[16].
Ответ. инструктор ЦК ВЛКСМ (подпись) Поздняков.
РГАСПИ. Ф. 1-М. Оп. 23. Д. 1285. Л. 55–57. Машинописный подлинник. Подпись Позднякова – автограф. На тексте имеются делопроизводственные пометы: «мс-2. – 1 экз. уничтожен. (подпись неразборчива)».
Документ № 2
Письмо начальника УНКВД по Карагандинской области Н. Е. Кустова наркому внутренних дел СССР Н. И. Ежову о поведении наркома внутренних дел Казахской ССР С. Ф. Реденса
г. Караганда 9 ноября 1938 г.
Народному комиссару внутренних дел Союза ССР,
Генеральному комиссару государственной безопасности товарищу Ежову Н. И.
От начальника Карагандинского областного управления НКВД младшего лейтенанта госбезопасности Кустова Н. Е.[17]
Уважаемый Николай Иванович!
Убедительно прошу прочесть мое письмо до конца. Речь идет о непартийном поведении наркома внутренних дел Казахстана, комиссара государственной безопасности первого ранга тов. Реденс.
[…] В феврале месяце этого года вместо Залина приехал новый нарком товарищ Реденс.
В первый период работы Реденс произвел на нас неплохое впечатление: простой, внимательный к аппарату человек, заходит в кабинеты к рядовым работникам, беседует, вникает в детали работы, расспрашивает об условиях работы и тому подобное.
Так было приблизительно с месяц. После этого товарищ Реденс просто стал неузнаваем и удивлял многих своим непартийным отношением к аппарату.
Приходящие к нему на доклад работники, как правило, получали вместо указаний, даже по пустяковым вопросам, отборный мат, ругань, оскорбления и нередки случаи, когда товарищи выгонялись из кабинета.
В частности, товарищ Мешков[18] (бывший мой заместитель, которого вы назначили на должность начальника особого отдела Первой Дальневосточной армии) за то, что он высказал свое нежелание ехать на работу в Караганду и просил назначение в другое место, – был обруган матом, обозван лентяем, дураком, не большевиком и выгнан из кабинета.
Разговор по телефону с работниками, как правило, сопровождается подобными же словами. На звонок к нему по телефону после двух часов ночи, с разрешением зайти с бумагами на подпись, получаешь как правило ответ: «я вам не лошадь, давайте потом». Кстати, бумаги, даваемые т. Реденс на подпись, за редким исключением [, им не] прочитываются и в большинстве подписываются не читая.
В конце июля сего года товарищ Реденс вместе с секретарем ЦК КПБК т. Скворцовым[19] приехали в Караганду (пробыли у нас полтора дня). Характерно, что в аппарате областного управления товарищ Реденс был всего лишь два часа – вызвал начальника третьего отдела товарища Коновалова[20], просмотрел несколько [агентурных] разработок, дел-формуляров[21] и все.
Начальник 4[-го] отделения[22], другие начальники оперативных отделений и начальник облуправления милиции приняты не были совершенно и наркома не видели. […] Приготовленные материалы для доклада наркому по следствию, агентуре и другим вопросам – остались не доложенными, и на это я получил ответ: «потом напишешь», тогда как времени было достаточно и нарком со своим секретарем, не выходя из-за стола в доме отдыха, по 4-5 часов играли в шахматы.
Характерно и то, что за 4,5 месяца моей работы в области все директивные указания из наркомата [внутренних дел Казахстана] как правило идут за подписью начальников отделов и только два-три получены за подписью наркома.
16 сентября 1938 года я получил разрешение наркома – вылететь самолетом к нему с докладом. Мне как молодому начальнику областного управления необходимо было получить указание по ряду вопросов.
Во время доклада ни по следственным делам, ни по агентуре от наркома я никаких замечаний не получил. Докладывая о бытовом положении рабочих на Балхаше, мною были доложены недостатки в жилищном строительстве, в частности, то, что работающие на Балхаше 900 человек осужденных карлаговцев живут до сих пор (сентябрь) в палатках и что с наступлением осенних заморозков их переселять некуда.
Стоит вопрос так, или их отправлять обратно в Карлаг [НКВД] и еще больше обострить положение с недостатком рабочей силы, или надо их расселять по квартирам, чего администрация комбината сделать не может. В связи с этим решение Балхашского ГК[23] КПБК и распоряжением директора комбината было предложено – расселить карлаговцев в землянках, которые могут быть вырыты в течение двух недель (половина домиков в земле, стены забиты тесом, а окна и крыши – на поверхности), по этому вопросу я просил указание наркома, можно ли так строить. Услышав это, товарищ Реденс буквально вышел из себя, стал на меня кричать, стучать кулаком по столу, ругать матом, обозвал вологодским дураком (я родом из Вологды), сволочью и еще целым рядом подобных эпитетов.
Я был настолько поражен его поведением, что не нашелся даже что ответить.
На второй день я был вызван наркомом и мне была устроена вторая «баня» за то, что мой помощник выслал в наркомат протокол допроса одного арестованного плохо откорректированным[24]. Я был обозван лентяем, барином, идиотом и тому подобное. При этом присутствовали: начальник 3[-го] отдела[25] УГБ капитан госбезопасности товарищ Викторов[26], начальник 8[-го] отдела УГБ лейтенант госбезопасности товарищ Гитлин[27], начальник 9[-го][28] отдела УГБ младший лейтенант госбезопасности товарищ Ка[д]яев[29] и начальник 4[-го] отдела УГБ старший лейтенант госбезопасности товарищ Павлов[30], которые были не меньше моего удивлены руганью т. Реденс и, в частности, товарищ Павлов после этих указаний мне прямо заявил: «Я ничего не понимаю, почему нарком на тебя так набросился».
В наркомате я пробыл 3 дня, после чего вылетел в Караганду. Кстати, я просил наркома – разрешить мне остаться в Алма-Ате еще на один день и сделать рентгеновские снимки, так как в Караганде снимков сделать нет возможности. У меня камень почечных лоханок. В начале августа я 5 дней болел и только присланный заместителем наркома товарищем Володзько[31] из Алма-Аты самолетом врач избавил меня от операции. Врач предложил обязательно сделать рентгеновские снимки с тем, чтобы определить возможность дальнейших осложнений.
На эту просьбу мне товарищ Реденс грубо ответил (дословно): «Какое мне дело до твоих почек, немедленно вылетай обратно, чтобы завтра духу твоего здесь не было». Я вылетел в Караганду, не сделав рентгеновских снимков.
Надо сказать, что за всю свою жизнь я ни разу не был в отпуске, никогда не был на курортах и сейчас на этом не настаиваю, несмотря на то, что здоровьем похвалиться не могу.
Я считаю, поскольку врачи требуют сделать рентгеновские снимки с тем, чтобы избежать повторных осложнений, один день для этого мне дать было можно и нужно.
Карагандинская область одна из первых в Казахстане выполнила план хлебосдачи и оказала по решению ЦК КПБК помощь автомашинами Северо-Казахстанской области, куда заброшено из нашей области 240 автомашин и 440 шоферов.
Аппарат НКВД был также ориентирован на помощь партийным советским организациям в выполнении плана хлебосдачи.
В связи с этим я ежедневно доносил наркому, как выполняется план и наши оперативные мероприятия.
16 октября 1938 года я позвонил товарищу Реденс по телефону и доложил ему, что план хлебосдачи по области на 15 октября выполнен на 94 % (не считая натуральной оплаты, которая учитывалась отдельно, так как тракторный парк МТС работал еще в колхозах и план шел нарастающим итогом[32]).
Услышав это, нарком по радиотелефону меня выругал, обозвал дураком и что я не умею считать, что Советская власть меня учила в вузе напрасно и, наконец, заявил, что он со мной больше разговаривать не желает. На второй день, 17 октября, обком партии и Заготзерно донесли в ЦК КПБК и Казсовнарком [про] выполнение плана по области на 15 октября 1938 года на 94,2 % (без натуральной оплаты).
Спрашивается, за что я был выруган?
Подобное обращение наркома с подчиненным ему аппаратом известно многим, но люди боятся об этом прямо заявить. Грубость т. Реденс могут подтвердить товарищи Мешков, Гладков[33], Ка[д]яев, Горбунов[34] и многие другие, кто сталкивался с ним в работе.
Товарищ Сталин учит нас любовно относиться к кадрам, умело их воспитывать и заботливо выращивать.
Вы лично внесли совершенно новую линию в нашу чекистскую жизнь – это партийность в работе. Отношение же т. Реденс к молодым работникам (которое я испытывал на себе) – конечно, не партийное.
Я знаю, что товарищ Реденс старый большевик, член партии с 1914 года, член ревизионной комиссии ЦК ВКП(б), депутат Верховного Совета СССР, орденоносец – и тем более такие факты ему не к лицу.
Поведение товарища Реденс меня просто сбивает с толку, я давно думаю над этим и не могу понять – чем вызвано подобное отношение к подчиненным ему товарищам.
Я не могу говорить о большем, так как совершенно не имею никаких фактов, но здесь все же должен сказать, что с приездом товарища Реденс были разговоры в аппарате и по следующему фактору: товарищ Реденс привез с собой трех работников, это – Байкович, который поставлен на должность начальника бывшего 8 отдела УГБ (УСО[35]), где сосредоточены все материалы НКВД, товарищ Козин[36] – начальник инспекции при наркоме, где сосредоточен весь учет агентуры, и Светлов[37] – личный секретарь.
Эта расстановка позволяет иметь в руках буквально все и по агентуре, и по следствию. Особенно до вашего приказа № 00642 об отмене централизованного карточного учета агентуры[38], на который почему-то т. Реденс обращал особое внимание и чрезвычайно интересовался – вся ли агентура взята на централизованный учет[39].
Вы знаете, что т. Реденс поляк.
Мне помнятся разговоры т. Реденс со мной в начале его приезда. Он знал, что я окончил сельхозфакультет вуза и часто со мной беседовал о состоянии сельского хозяйства в областях Казахстана, расспрашивая подробно об экономике каждой области (за 7 с половиной лет я с Казахстаном познакомился неплохо).
Часами он держал меня в кабинете около карты и расспрашивал обо всем подробно. В одной из таких бесед он у меня спросил (дословно): «Товарищ Кустов, какие вы имеете награды?» Я ему ответил, что награжден к 20-летию ВЧК-ГПУ-НКВД значком почетного чекиста, тогда он спросил: «Это пустяки, а почему вас не наградили орденом, ведь вы провели много интересных дел». Я ответил, что об этом надо спросить у Залина и что я, как молодой чекист, вполне удовлетворен и этим.
Было ли это прощупыванием моего настроения – я не знаю, но, мне кажется, это так. […]
Я знаю одно, что если товарищ Реденс настоящий большевик, он и должен себя вести так. Самодурства в партии не нужно. Но он не самодур – это грамотный, начитанный человек и поэтому его поведение кажется еще более странным.
Я знаю и люблю оперативную работу, для этого пошел на работу в органы НКВД, в партии уже 10 лет, имею образование, имею неплохие показатели по оперативной работе и мне кажется – наркому можно было бы со мною разговаривать другим языком, если у меня есть ошибки, надо на них указать, я их пойму и исправлю, а не ругать человека последними словами.
Если найдете нужным, прошу вызвать меня на доклад, и я могу доложить более подробно, так как в письме описать все факты чрезвычайно трудно.
Сообщаю на ваше распоряжение.
С коммунистическим приветом.
Кустов.
ЦА ФСБ. АСД № 975047 на С. Ф. Реденса в 2 тт. Т. 2. Л. 11–18. Машинопись, подпись – автограф.
А. И. Савин, А. Г. Тепляков
Мир Большого Алтая (Казахстан). 2019. Үлкен Алтай әлемі. 2019. Т. 5. № 2. С. 133–150 ( на рус., англ., казах. яз.). | 
