|
Отданный Петром на выучку Западу, русский народ в лице передового общества слишком перестарался, впал в слепое, рабское подражание Западу и вместе с покроем платья стал без разбора пересаживать на русскую почву не только нужное и полезное, но и вредное для дальнейшего развития своей страны.
Если на Западе такие литературные явления как ложноклассицизм, сентиментализм, романтизм, байронизм имели под собой корни, то нам, русским, они были совершенно чужды и только задерживали развитие самобытной русской литературы и национальной культуры.
Ложноклассицизм на Западе появился в средине XVІІІ века, когда кончился во Франции золотой век французского классицизма или «Великий век» Корнеля, Расина, Мольера, создавших национальную литературу, и когда менее талантливые писатели, увлеченные правилами классицизма, впали в ложноклассицизм, в котором отразился упадок литературного вкуса.
К чести наших писателей, писавших в духе ложноклассицизма, надо сказать, что, отдавая дань этому направлению и соблюдая все правила ложноклассической теории, эти писатели вносили свежие струи русского реализма и самобытности в эти произведения, благодаря чему избегали крайности слепого подражания этим европейским образцам.
Одним из выдающихся творцов ложноклассических торжественных од в России был Михаил Васильевич Ломоносов (1711-1765). Торжественные оды, или лирические стихотворения, в ХVІІІ веке считались необходимой принадлежностью придворных празднеств на Руси. Способность Ломоносова в подборе удачных гипербол, изображении исполинских образов, высокий стиль и торжественность поэтического вдохновения, которые требовались теорией ложноклассицизма, придавали одам Ломоносова отпечаток высокопарности, отвечающей господствующему вкусу того времени. Не даром Ломоносова прозвали «Российским Пиндаром», по имени гениального лирического поэта древней Греции, заслужившего имя короля лириков.
Лирика Ломоносова, согретая любовью к Родине, особенно ярко отразилась в его оде «На день восшествия на престол Императрицы Елизаветы Петровны». В этой оде Ломоносов воздает заслуженную славу Императрице, даровавшей новый устав Академии наук. Подчеркивая миролюбие Императрицы, поэт называет ее «Царей и Царств отрадой и возлюбленной тишиной».
Главным героем своих од Ломоносов избрал Петра Великого и за это получил почетное звание «Певца Петра Великого». Восторженный поклонник великих преобразований Петра, Ломоносов величает его «национальным героем и творцом Императорской России». Придавая Петру титанические размеры, сверхчеловеческие силы, Ломоносов восклицает:
Он бог; он бог твой был, Россия!
Он члены взял в тебе плотские,
Сошел к тебе от горних мест;
Он ныне в вечности сияет,
Среди героев выше звезд.
Сказанное Ломоносовым в 1755 году «Похвальное слово Петру», считается образцом ораторского красноречия того времени. Ломоносов изображает в этом «Слове» могучий образ «чудотворца исполина» и «Царя трудолюбца».
Принимая во внимание, что и сам Ломоносов был «созданием новой России» и носителем европейской культуры и науки, Белинский назвал Ломоносова «Сотрудником Петра Великого на поприще литературы».
Как православный сын России Ломоносов читал Священное Писание, увлекся мощным, величественным и образным языком Славянской Библии и написал несколько религиозных, или духовных од, которые стоят значительно выше его торжественных од по своей художественной красоте. Изучая природу, увлекаясь красотами Божьего мира, называя природу «Евангелием», неумолчно благовествующим творческую силу Создателя видимого мира, Ломоносов воздал похвалу величеству и всемогуществу Божию в своих двух одах – «Утреннего и вечернего размышления о Божьем величестве». Прекрасна и его ода, написанная «При случае великого северного сияния». Как уроженца севера это величественное явление занимало ум и воображение Ломоносова с детства. Созерцая картины звездного неба и чувствуя при этом свое ничтожество, Ломоносов пишет:
Открылась бездна, звезд полна,
Звездам числа нет, бездне – дна.
Песчинка как в морских волнах,
Как мала искра в вечном льде,
Как в сильном вихре тонкой прах,
Так я, в сей бездне углублен,
Теряюсь, мыслью утомлен!
Размышляя об ограниченности человеческого познания мировых загадок вселенной, Ломоносов восклицает:
Скажите ж, коль велик Творец!
Теряясь в научных теориях того времени, бессильных объяснить тайну северного сияния, Ломоносов пишет:
Но где ж, натура, твой закон?
С полночных стран встает заря!
Не солнце ль ставит там свой трон?
Не льдисты ль мещут огнь моря?
Се хладный пламень нас покрыл!
Се в ночь на землю день вступил!
Как мы видим из его реалистических картин, Ломоносов, отдавая дань моде и пользуясь ложноклассической теорией, не впал в слепое, рабское подражание этому чуждому направлению и внес в свои произведения живую струю русскости и оригинальности, заслужив почетное звание создателя и преобразователя русского литературного языка, который в ХVІІІ веке находился в хаотическом состоянии. В это время старинный церковно-славянский язык, создавший богатую духовную литературу, отошел далеко от разговорной русской речи. Для новых понятий и идей при Петре вводились иностранные слова или варваризмы из латинского, немецкого, голландского и других языков. При буквальном переводе с иностранных языков портился русский язык. И вот, за трудно разрешимую задачу усовершенствования и очистки языка взялся Ломоносов. В своем рассуждении «О пользе книг церковных в Российском языке» Ломоносов высказал правильный взгляд, что русский литературный язык должен развиваться на своей исторической основе церковно-славянского языка, из которого он вырос, и из разговорной речи.
При этом в своей «Теории трех штилей» Ломоносов все славянское богатство русского языка разделил на три категории:
1 Высокий стиль, с примесью славянского языка. На нем должно писать произведения важные и торжественные – героические поэмы, трагедии, похвальные оды и речи о важных материях.
2. Средний стиль. Язык театральных сочинений, сатир, элегий, идиллий, дружеских писем – без высокопарных выражений.
3. Низкий стиль – комедии, песни, эпиграммы и житейские дела.
В области поэзии Ломоносов оказал огромную услугу стихосложению. Вместо силлабического стиха с одинаковым количеством слогов, Ломоносов вслед за Тредьяковским ввел тоническое стихосложение, основанное на правильном ритмическом чередовании ударений, что вполне соответствует природе русского языка. Литературный язык Ломоносова, излишне высокопарный, страдающий латино-немецкой конструкцией, был далек еще от совершенства, поэтому писатели после Ломоносова позаботились о его упрощении и сближении с богатой народной речью.
ХVІІІ век подражания Западу был также и просвещенным веком Екатерины Великой (1729-1796). Впитав в себя мудрость европейского просвещения и не желая отстать от «просвещенного абсолютизма ХVІІІ века», Екатерина вела переписку с выдающимися писателями и философами того времени – Дидро, Монтескье, Даламбер, Кондильяк. Особенно под влиянием Вольтера Императрица сделалась ревностной поклонницей французской литературы и рационалистической философии. Столица России Санкт-Петербург при Екатерине стала французской во всех отношениях – язык, манеры, наряды, вина и даже французская кухня стали неотъемлемой принадлежностью русского высшего общества.
Если при Петре Великом царило немецкое влияние, с преобладанием технического, практического образования, то при Екатерине Великой царило французское влияние, с преобладанием либерально-гуманитарного образования и заботой об общем развитии человеческой личности. По образному выражению поэта Хераскова, «Петр дал России тело, а Екатерина – душу».
Заботясь о нравственном воспитании или, как тогда выражались, «о благонравии», Екатерина Великая поручила президенту Академии Художеств Бецкому выработать план воспитания детей. Исходя из того, что в семье главное влияние на детей имеет мать, было решено позаботиться о женском образовании и воспитании. В результате были основаны школа для благородных девиц дворянства при Вознесенском (Смольном) монастыре и школа для девиц среднего класса. В «Инструкции князю Салтыкову» Императрица указывала на необходимость воспитания здорового тела и «умонаклонения к добру». В «Наказе 1767 года», написанном Императрицей для «Комиссии по составлению Свода законов», вместо устаревшего «Уложения Царя Алексея Михайловича», проповедуются идеи веротерпимости для разноплеменного населения России и отмена жестоких наказаний с пытками. Либеральные и гуманные идеи Императрицы в ее «Наказе» привели в восторг Вольтера, и он написал даже оду в честь Екатерины, назвав ее «Зарею просвещения, идущего с Севера». Императрица была популярна и среди русского народа. Эта популярность нередко переходила в пламенное обожание «Матушки Екатерины».
Либеральная Императрица под страхом французской революции и казни Людовика ХVІ в 1793 году стала более консервативной и узрела опасность для государства в чрезмерном свободомыслии. Не любила Государыня всяких мистиков, масонских тайных лож, откровенно заявляя: «Если хотите делать добро людям, не окружайте себя таинственностью и мраком. Делайте добро без всяких фокусов. Вам никто не мешает».
Императрицу Екатерину, сделавшую Россию первенствующей европейской державой, положившую начало «новой породе людей», президент Академии наук Бецкий приветствовал так: «Петр создал в России людей, а Ваше Величество вложили в них душу», а историк Ключевский писал о величии Екатерининского века: «Екатерина всем стилем своего пышного и красочного Царствования, громом побед Российского воинства, широтой и размахом государственной деятельности сумела показать русским людям, дотоле в известной мере душевно приниженным, на что они способны, чего они на самом деле стоят и какова на деле русская национальная сущность, не только равная, но и во многом превышающая сущность других наций».
Век Екатерины Великой дал крупного поэта величавого стиля поэзии ХVІІІ века – Гавриила Романовича Державина (1743-1816), который своим безбоязненным нарушением строгих правил ложноклассической теории через введение в свое творчество простоты и естественности, близкой к действительной жизни, соединением возвышенного тона с шутливым употреблением слов из народного языка, впервые поколебал на Руси господство ложноклассицизма и низвел его с мнимо-олимпийской высоты.
Как Ломоносов был «певцом Петра», так Державин, гений которого прогремел на всю Россию, был «певцом всего просвещенного Екатерининского века, во главе с Императрицей». Державин был проповедником благонравия и гуманности, которые Императрица поставила в основу воспитания молодежи. Державин в своей оде «На Рождение на Севере Порфирородного Отрока» (1779) призывает его «быть на троне человеком», что вполне оправдалось на Царственном отроке, внуке Екатерины – Александре Павловиче.
Державина невозможно было втиснуть в узкие рамки ложноклассицизма. Державин рвался на свободу со своим оригинальным творчеством, согретым искренним чувством и потребностью изображать русскую действительность в духе реализма – отражения не только достоинства, но и недостатков изображаемых лиц и событий. Вот почему в знаменитой оде «К Фелице», восхваляя Императрицу Екатерину II за ее простоту, добродушие, трудолюбие, презрение к праздным развлечениям, поэт тут же бичует немилосердно вельмож, их безумную роскошь, корыстолюбие, пышный и праздный образ жизни, полный гордости и мелочного тщеславия. Правда, добродушный Державин клеймит окружение Императрицы «без всякого злоречия, хотя и с довольной издевкой и с шалостью».
Державин еще не дорос до истинно высокого назначения поэзии, которая, по словам Пушкина, должна «глаголом жечь сердца людей». Он все еще разделяет с современными ему поэтами взгляд на поэзию как на приятное развлечение, а посему ставит в заслугу Императрице Екатерине в оде «К Фелице» ее взгляд на поэзию как на украшение жизни и развлечение: «Поэзия тебе любезна, приятна, сладостна, полезна, как летом сладкий лимонад».
В стремлении к народности Державин в оде «На взятие Варшавы» изображает Суворова в духе и стиле древнерусского былинного эпоса:
Вихрь полуночный – летит богатырь!
Тьма от чела его, с посвиста пыль.
Молньи от взоров бегут впереди.
Дубы грядою лежат позади.
Ступит на горы – горы трещат.
Ляжет на воды – бездны кипят.
Граду коснется – град упадает.
Башни рукою за облак кидает.
И современники Державина, и он сам постигали важность в поэзии жизненности и искренности, столь чуждой сухому формализму. В стихотворении «Памятник» (1779) Державин смело заявляет:
Как из безвестности я тем известен стал,
Что первым я дерзнул в забавном русском слоге
О добродетелях Фелицы возгласить,
В сердечной простоте беседовать о Боге
И истину Царям с улыбкой говорить.
Могучий, гиперболический язык Державина при воспевании русских героев, «Екатерининских орлов», не является слепым подражанием напыщенной высокопарности ложно-классических од. Это – подлинное и искреннее изображение действительно существовавшей «величавости» и «величественности» Екатерининского века. По авторитетному свидетельству Пушкина, воспевание военной доблести в державинской поэзии заключает в себе нечто «громадное смелостью воображения, ошеломляющим богатством и нагромождением красок и образов, которыми Державин прекрасно послужил той самой идее Российского Великодержавия, которую внесла в русскую жизнь тех времен Великая Императрица». Гоголь же, преклоняясь перед исполинской и парящей высотой поэзии Державина, находит, что все поэты того времени по сравнению с великаном Державиным кажутся пигмеями. И действительно, кто мог дерзнуть писать так:
Везувий пламя изрыгает;
Столб огненный во тьме стоит;
Багрово зарево сияет;
Дым черный клубом вверх летит.
Краснеет Понт, ревет гром ярый;
Ударам вслед звучат удары.
Дрожит земля, дождь искр течет;
Клокочут реки рдяной лавы.
О, Росс! Таков твой образ славы,
Что зрел пред Измаилом свет.
Вспомним переход чудо-богатырей Суворова через Альпы, где зияющие пропасти могли поглотить их! Вспомним разрушенный врагами Чертов мост, через который бесстрашный Суворов вел своих орлов, которым приходилось тут же выбивать своих врагов, прятавшихся в неприступных ущельях. Вспомним всю немыслимую, уму непостижимую сказочно-былинную доблесть воинов Исторической России, и тогда не покажется напыщенным и искусственным гиперболический язык Державина.
Гоголь, восхищаясь гениальным певцом величия России, говорит: «У Державина всюду истинно правдивое величие. Все у него величаво: величав образ Екатерины, величава Россия, созерцающая себя в осьми морях своих, величавы полководцы-орлы и их воины».
Как бы подслушав незаслуженные упреки критиков в лести Екатерине, певец Екатерины в оде «Видение мурзы» написал:
Не лесть я пел и не мечты,
А то, чему весь мир свидетель...
Как солнце, как луну поставлю
Твой образ будущим векам;
Превознесу тебя, прославлю;
Тобой бессмертен буду сам.
Глубина державинского гения помогла ему создать две религиозно-философские оды «На смерть князя Мещерского» и «Бог».
В первой оде Державин выразил идею ничтожности всего земного, изображая вельможу-эпикурейца, утопавшего в роскоши и земных удовольствиях. Вслушиваясь в бой часов, в этот «глагол времен, металла звон», Державин говорит, что с каждым часом человеческая жизнь приближается к неизбежной кончине, поражающей монарха и простого смертного. Обращаясь к другу, князю Мещерскому-Перфильеву, поэт призывает его примириться с мыслью о неизбежном:
Сей день иль завтра умереть,
Перфильев, должно нам, конечно.
Почто ж терзаться и скорбеть,
Что смертный друг твой жил не вечно?...
Благословляй небес удар!
Красочно изображено всемогущество всепоглощающей смерти:
Ничто от роковых когтей,
Никая тварь не убегает:
Монарх и узник – снедь червей,
Гробницы злость стихий снедает...
Глотает царства алчна смерть...
Приемлем с жизнью смерть свою,
На то, чтоб умереть, родимся...
В 1784 голу Державин написал единственную в своем роде бессмертную оду «Бог», переведенную на все культурные языки.
В своей дерзновенной попытке хотя бы приблизительно постичь непостижимую сущность Божества Державин подарил миру глубочайшее творение. Оду «Бог» он начал писать в 1780 году, под живым впечатлением и переживанием Пасхальной заутрени, когда он, вернувшись домой, сразу же набросал несколько первых строф. Отвлекаемый делами, Державин закончил эту оду в 1784 году. Философское рассуждение о природе Божества, об отношении человека к Богу облечено в этой оде в такую яркую, образную и красочную форму, проникнуто таким глубоким чувством религиозного умиления и восторга, что эта ода вдохновенного автора производит впечатление религиозного художественного гимна Богу и Творцу мира.
Перечислив свойства Единого по Существу, но Троичного в Лицах Бога, Державин сознает полное свое бессилие проникнуть в тайну Божественной природы, в самую сущность Божества и в смиренном сознании ограниченности человеческого разума переходит к посильному изображению величия Божия, перед которым вся вселенная с неисчислимыми мирами представляется поэту каким-то вихрем ничтожных пылинок:
В воздушном океане оном
Миры умножа миллионом
Стократ других миров – и то,
Когда дерзну сравнить с Тобою,
Лишь будет точкою одною.
А я перед Тобой – ничто.
Во второй половине оды поэт размышляет о назначении человека на земле стремиться ввысь, к небесному, вечному, ибо в человеке отражается Бог, «как солнце в малой капле вод»:
Ничто! Но Ты во мне сияешь
Величеством Твоих доброт;
Во мне Себя изображаешь,
Как Солнце в малой капле вод.
Ничто! Но жизнь я ощущаю...
Я есть – конечно, есть и Ты!
Удивительно точно Державин определяет сущность человеческого существа, воплощая это определение в сжатом, но сильном противопоставлении качеств человеческой природы:
Я телом в прахе истлеваю,
Умом громам повелеваю;
Я царь – я раб, я червь – я Бог.
Заканчивает свою бессмертную оду Державин глубоким умилением пред благостью любвеобильного Творца, вызвавшего человека из небытия к бытию и через «смертну бездну» ведущей его к бессмертию.
Твое созданье я, Создатель!
Твоей премудрости я тварь!
Источник жизни, благ Податель,
Душа души моей и Царь!
Твоей то правде нужно было,
Чтоб смертну бездну преходило
Мое бессмертно бытие;
Чтоб дух мой в смертность облачился,
И чтоб чрез смерть я возвратился,
Отец, в бессмертие Твое!
| 
