Миф - это народное сказание о богах, о героях, о явлениях природы. Миф величает, прославляет. Но вот в нашем эмигрантском народе возник миф отрицательного свойства, миф принижающий, а не величающий. Миф этот выражается словами: офицерство не пошло в Первый поход, офицерство уклонялось от Белого Движения, офицерство создало Красную Армию, победившую Белые Армии.

Все три части этого трехчленного мифа считаются почти аксиомами, и даже наши военные, офицерские журналы печатали эту мифологию, поверивши неразумным мифотворцам. Приближается - через год - пятидесятая годовщина возникновения знатнейшей, значительнейшей из Белых Армий (Организации генерала Алексеева), и поэтому хотелось бы к этой годовщине усилиями всех, кто не приемлет этой мифологии, опровергнуть клевету на наше доблестное офицерство.

Прежде всего надо определить смысл слова "офицер". Смысл его был абсолютно ясен до мобилизации 1914 года: офицерами были все, кто в Армии и во Флоте состоял на офицерских должностях или кто был, после службы, зачислен в запас или отставку; были еще прапорщики запаса, которых (за поспешностью их военно-воспитательной и военно-учебной подготовки) шутливо определяли словами: "Курица не птица, прапорщик не офицер". Эта поговорка оказалась неправильной в отношении немалого процента прапорщиков запаса, которые, будучи призваны в Действующую Армию, оказались на первых порах не очень способными к командованию, но способными - наравне с нами, кадровыми офицерами - доблестно удирать.

В течение войны развертывание войска, с одной стороны, и огромные потери в нашем офицерском корпусе - с другой, потребовали многих и поспешных выпусков из военных училищ, а потом и из школ прапорщиков. Первая волна этого пополнения была великолепна: студенты высших технических учебных заведений и даже заведомые бунтари против власти, против режима - студенты университетов - хлынули добровольцами в военные училища, смешались там с закончившими кадетские корпуса, подверглись воспитывающему влиянию - кроме училищно-дисциплинарного, традиционному юнкерскому - и вышли в строй отличными офицерами. В полках пехоты и конницы, в батареях артиллерии и в батальонах инженерных войск, в перипетиях походов, биваков, разведок, стычек, дел и больших боев они офицерски возмужали, доучились, довоспитались и - надо признать - сравнялись (в большинстве случаев) с нами, т к сказать, профессиональными офицерами, вросли в нашу офицерскую семью. Если мы бросим взгляд на наши офицерские организации, то завидим в них немало боевых братьев из студентов, которые и за почти полвека пребывания вне армии не ушли в "первобытное состояние", но в такой же мере остались офицерами, как и мы, выпусков 1914, 1913, 1912... 1900... 1890 годов. (Не будем идеализировать себя, зарубежное офицерство, не будем себя уверять, что мы полностью сохранили по сей день свои офицерские качества, а только уточним предыдущую фразу: то офицерское, что осталось в нас, кадровых офицерах, осталось также в значительном числе офицеров первых - энтузиастических - выпусков военного времени, 1914-15 гг.).

Качество офицерского пополнения в различные периоды войны есть производное от качества народа в соответствующие периоды. Повалил в дни мобилизации 1914 г. народ к Зимнему Дворцу петь "Боже, Царя храни" - и студенты повалили добровольцами в военные училища. А в 1915 году наше трагическое отступление породило в народе уныние и получило паническое объяснение в слове "измена": приток добровольцев в военные училища сократился, и военно-учебные заведения пополнялись преимущественно по набору, а потому в Действующую Армию стали вливаться не офицеры по призванию, как мы, кадровые, и не офицеры-энтузиасты, как добровольцы-студенты 1914 г., а офицеры по призыву. В начале 1916 года народ устал от войны - это было очевидно - и, в связи с этим, то, что могло бы быть цветом молодежи и пополнить ряды офицерства, оказалось пустоцветом и поспешило в земгусары и в горуланы, а в военные училища и в школы прапорщиков забирали тех, кто не умел "словчиться" и досадовал на свое не-ловченье; в этих офицерских пополнениях были храбрецы - по народно-наследственному русскому свойству - но, если всмотреться в их храбрость и жертвенность, то в ней можно увидеть преобладание (часто или, во всяком случае, нередко) гражданского сознания над тем офицерским, которое было в них не очень плотно уложено - набито в короткие месяцы ускоренного обучения. К тому же в полках пехоты и в батареях кадровая прослойка стала столь тонкой, что до-воспитания не могли получить эти, так сказать, скоро-офицеры (этому слову не будем придавать презрительного, уничижающего смысла - оно только выражает понятие об офицере, недостаточно долго и недостаточно сильно подвергшемся воздействию профессионально-офицерских способов и приемов превращения человека в рыцаря-офицера, превращения гражданина в воина, душой, умом и волей).

Вторая половина 1916 г. ознаменовалась в народе (или, скажем, в обществе) развитием предреволюционной борьбы против режима; все ждали "перемен", многие надеялись на "перемены". Это отразилось на качестве офицерских пополнений тех месяцев: скоро-офицеры стали еще гражданственнее; в них офицерскость была поверхностной (оговаривалось, что здесь, как и выше, речь идет о среднем офицере из пополнения данного периода - были, конечно, и образцово отличные, как и образцозо-гад- кие: последние поспешили, во исполнение социал-революционных и социал-демократических заданий, войти и часто возглавить солдатские комитеты 1917 года.). Подтверждение факта, преобладания гражданственности над воинственностью в пополнениях последнего периода войны служат воспоминания одного крупного зарубежного писателя (отнюдь не из "левых"). в которых он сообщает об отказе юнкеров одного из лучших пехотных военных училищ выйти 1-го марта 1917 г. для подавления восстания в городе (автор воспоминаний был в те дни юнкером этого училища).

Итак, в 1917 году в составе офицерства были: 1) уцелевшие кадровые офицеры, в огромном большинстве увешанные всеми боевыми орденами и украшенные нарукавными нашивками о ранениях; но были среди них - в семье не без урода - и такие, которые немного или совсем уклонились от выполнения своего офицерского долга и, закрепившись на глубоко-безопасных должностях, выказали отсутствие в себе офицерских достоинств; 2) офицеры-энтузиасты, которых патриотический порыв, а затем доблестное выполнение офицерского долга на полях боев сделали подлинными офицерами, хотя в предвоенное время они готовились к гражданской деятельности; этими энтузиастами были почти все офицеры первых ускоренных выпусков, были не очень многие офицеры средних (хронологически) выпусков и были выдающиеся одиночки из последних выпусков (2-й половины, грубо определяя, 1916 г.); 3) третьим слоем были скоро-офицеры, духовно-попорченные духовной порчей разочаровавшегося в войне народа, уставшего от войны народа, оппозиционно к власти настроечного общества и революционно-деятельной левой части этого общества.

В 1917 г. было около 250.000 офицеров. Нет ни возможности, ни надобности устанавливать, какое количество из них принадлежало к каждой из трех перечисленных категорий. Важно, что были три категории и что поэтому, когда говорим о роли офицерства в Белой Борьбе и в создании Красной Армии, надо иметь в виду, что офицерские требования можно предъявлять к кадровым офицерам, что большие требования можно предъявлять к офицерам-энтузиастам, но что к скоро-офицерам должна быть прилагаема особая мерка - они ведь особенные офицеры.

В составе Армии генерала, Корнилова пошло в Первый Поход около 2000 офицеров. Уверяют: могло бы быть гораздо больше - ведь в воспоминаниях комиссара Ростова-на-Дону сказано, что к нему, по уходе Алексеева-Корнилова, поспешило для регистрации 14.000 ростовских офицеров. Каждый большевик - лжец, а ростовский комиссар - двойной лжец: ему надо цифрой "14.000" унизить ненавистное ему офицерство, уверить, что оно состояло из розовых трусов, а не белых героев. Конечно, много офицеров осталось в Ростове. В нормальной войне, в нормальной армии для выполнения особо-опасного, но определенного боевого задания вызывает охотников; Вожди же Добровольческой Армии вызывали охотников не из нормального строя, а из демобилизовавшейся массы, вызывали не во имя нормального воинского долга в нормальной войне, а в зарождавшейся братоубийственной борьбе звали к выполнению необычного, неопределенного и почти безнадежного задания - "Мы уходим в степи. Можем вернуться только, если будет милость Божия" (М.В.Алексеев). Мудрено ли, что не так уж многие откликнулись на такой вызов охотников?

Но к этим 2000 охотников, добровольцев, первопоходников надо причислисть тех - сотни? многие сотни? тысячи? Вероятнее всего тысячи - кто с пространства Ленинского государства одиночно или группами пробирался на зов генерала Алексеева. Для огромного большинства их этот их поход к Первому Походу был и последним их походом: красные заставы расстрелом прекращали геройское устремление. На одной из трапез Первопоходников в Буэнос-Айресе я закончил свое слово так: "Слава вам, первопоходники, перводерзатели, первострадальцы, первогерои!" Чту г.г. Первопоходников, но чту - и всех призываю чтить - и тех, кто во имя выполнения офицерского долга погиб в походе к Первому Походу.

Одновременно с теми, кто стал под знамя генерала, Корнилова, оказались достойными офицерского звания те, кто примкнул к полковнику Дроздовскому в Румынии, кто ушел в степи с атаманом-генералом Поповым, донцом, кто во главе с капитаном Покровским образовал Кубанскую Армию. Можно ли списать со счета исполнивших свой долг тех, кто стал в противо-большевицкие ряды на Волге (Армия Учредительного Собрания), на Украине (где гетман Скоропадский думал защищать Юг России от коммунизма)? Вступили офицеры в формирования у Астрахани и Архангельска, у Воронежа и Ревеля-Риги.

Вступить - это значит отважиться, потому что обстановка тех дней давила к не-вступлению. Сведения об Армии генерала Корнилова, противоречивы - есть ли еще та Армия? Погибла ли она? Кто ведет ее, если правда, что генерал Корнилов убит? Идти ли на Волгу к эс-эрам?

Там ни одного военного имени, а имя эс-эр стало для офицерства бранным. Идти ли к авантюристу Вермонту из капельмейстеров, по милости генерала фон-дер-Гольца именующему себя князем Аваловым? Идти ли в Западную Армию, формированию которой препятствуют эстонцы? И, вообще, как отважиться, если на женатом лежит забота о жене и детях, на холостом - о родителях? Когда наши деды, отцы, мы сами шли на Турецкую войну, на Японскую, на Великую, ни на ком из офицеров не лежала проблема: "Пойду, а семья помрет с голоду"... Не лежала и другая проблема: "Пойду, а семью в отместку расстреляют"... Мудрый Магомет решил: "Если гора не идет к Магомету, Магомет идет к горе". Мудрая жизнь решила проблему офицерства: кто не пошел в Белые Армии, к тому пошли Белые Армии и включили в себя офицеров, которые извинительным, в большинстве случаев, образом не могли отважиться устремиться к Армиям через большевицкие зверства и через военно-революционную политическую и бытовую неразбериху.

К исполинам офицерского духа примкнули потом в Белой Борьбе офицеры офицерского духа, примкнули многими десятками тысяч. Едва ли будет преувеличением сказать, что офицеры примкнули почти поголовно. Не примкнула часть скоро-офицеров. Та часть, которую не воодушевил даже победный восторг последнего периода Белой Борьбы. Они либо углубляли революцию - партийные души - либо возвратились к своим до-военным профессиям - штатские души, - либо делали вид, что в не-функционирующих высших учебных заведениях продолжают прерванное призывом в Войско военное образование.

Но так как эти люди никогда не были офицерами в истинном значении этого слова; так как эти люди были носителями офицерских погон, но не носителями офицерского духа, то их, при самодемобилизации Российской Армии, надо считать возвратившимися в первобытное состояние и списать со счета офицерства: не 250.000 офицеров было в 1917 г., в месяцы недолговременного правительства, а гораздо меньше. Из этого гораздо меньшего (никакой статистикой не определяемого) числа, больше половины оказалось в Белых Армиях, а меньше половины - в Красной.

Если из 100 офицеров было, скажем, 45 на красной стороне - принудительно! - и 55 на белой стороне - добровольно! - то позорит ли Российское офицерство такое соотношение чисел? Кто помнит ситуацию 1918-20 гг., скажет определенно и категорически: нет, не позорит.

Балтийский, Гутор, Бонч-Бруевпч пошли в Красную Армию или потому, что были подлы и двуличны на Царской службе, или потому, что подло и двулично СЛУЖИЛИ Ленину; им подобны были сотни хамелеонов в штаб- и обер-офицерских чинах. Были такие, кто по своей партийно-революционной принадлежности искренно пошел к главковерху Троцкому. Были и такие, кто в трагическом заблуждении считал белых зачинщиками гражданской войны и думал, что на стороне красных надо защищать Россию от белых - Бог им судья. Но из 100.000 офицеров, включенных в Красную Армию, огромное большинство было включено голодом или мобилизационно-наганным нажимом. Пусть их было 70-80 тысяч. Не эта цифра важна для истории Российского офицерства, а необъявленная цифра, определяющая количество расстрелянных за то, что эти офицеры были "как редиска - снаружи красные, а внутри белые". Ленин требовал увольнения всех офицеров из Красной Армии, так как они саботируют, и Троцкий едва мог воспротивиться этой мере, усилив чекистскую бдительность в Красной Армии. Ленин был прав: если не все, то многие саботировали - одни по инструкциям из Штаба Добровольческой Армии, другие по собственному офицерскому сознанию.

Сейчас есть выражение: "внутренняя эмиграция", определяющее ту часть интеллигенции в СССР, которая сопротивляется советской власти. Нельзя ли тех офицеров, что были насильственно включены в Красную Армию и которые были расстреляны за саботаж, назвать "внутренними первопоходниками? Не один десяток тысяч офицеров был отправлен "в штаб Духонина" - они гибли, потому что делали белое дело или потому, что имели белую душу. Офицерскую.

Продумав все это, ответим на вопрос: исполнило ли Российское офицерство свой воинский долг в годы Белой Борьбы?