На рейде Константинополя сосредоточилось до 126 русских судов. Здесь были и военные корабли, как крейсер «Корнилов», большие па­роходы пассажирского типа и маленькие суда самой различной вме­стимости. Везде развевались русские флаги — андреевский и бело-сине-красный.

Раздавалась русская команда, слышна была русская молитва на утренней и вечерней заре, и громкое русское «Ура!» неслось с кораб­лей, когда они проходили мимо «Корнилова», где на мостике появ­лялся Главнокомандующий Русской Армией генерал Врангель.

Так вот каково появление русских в Царь-граде. Многовековая история перевернута вверх дном. Это те русские, которые с давних времен являлись угрозой с севера для Оттоманской империи, надеж­дой всех порабощенных христианских народов Востока, те, отцы и деды которых появлялись на берегах Босфора, стояли под самыми стенами Константинополя в Сан-Стефано.

На городских зданиях развеваются флаги всех народов-победите­лей — Англии, Франции, Италии, Греции, Сербии, — нет только русского знамени. Воды Босфора все также ровным прибоем ложат­ся на старинные стены и башни Византии. С кораблей виден по бе­регам Золотого Рога великолепный силуэт города, виден купол Святой Софии. Щемящее чувство охватывает, когда одну минуту задумыва­ешься над тем, что случилось.

На Босфоре стоят английские дредноуты с гигантами пушками. По улицам проходят войска во французской, английской, греческой формах, а русские, затерянные в толпе, приравнены к тем, кого чер­нокожие разгоняют палками у ворот международного бюро, ищут приюта в ночлежках, пищи в даровых столовых.

Великолепные, с колоннами, здания дворца русского посольства на Пере все переполнены толпой беженцев, комнаты отведены под ла­зарет, и залы, видевшие прежнее великолепие, с портретами импе­раторов на стенах, теперь превращены в сплошной бивуак для при­бывающих постояльцев.

Во дворе посольского здания толпа в дырявых шинелях с женщи­нами и детьми. Кто эти люди? Это те, которые были не последними в старой России, те, которые руководили делами, создавали культуру, богатство и могущество государства. А военные? Это те, которые с 14-го года пошли на войну, исполняя свой воинский долг, изранен­ные в боях, теперь бездомные скитальцы, те генералы, которым воз­даются почести во всем мире, национальные герои, прославленные за свой подвиг, это те «неизвестные», память которых чтят все народы, одержавшие победу в мировой войне. Здесь, в передних русского по­сольства, они жмутся и ютятся у стен, ожидая, где найти себе приют и помощь.

На первых же днях по прибытии в Константинополь состоялось совещание на крейсере «Вальдек Руссо». В этом совещании приняли участие Верховный комиссар Франции де Франс, граф де Мартель, генерал де Бургон, командовавший Оккупационным корпусом, адми­рал де Бон и его начальник штаба и с другой стороны — генерал Врангель и генерал Шатилов.

На совещании было подтверждено соглашение, которое состоялось еще прежде с графом де Мартелем, что Франция берет под свое по­кровительство русских, прибывших из Крыма, и, в обеспечение сво­их расходов, принимает в залог наш военный и торговый флот.

Вместе с тем было признано необходимым сохранить организацию кадров Русской армии с их порядком подчиненности и военной дис­циплины. На сохранении армии генерал Врангель настаивал самым категорическим образом. Это было необходимо по мотивам мораль­ного характера.

Нельзя было относиться к союзной Русской армии иначе, чем с должным уважением; нельзя было пренебречь всем ее прошлым, ее участием в мировой войне вместе с союзниками, кровью, пролитой за общее дело Европы, наконец, ее верностью до конца в тяжелой борьбе с большевиками.

Сохранение дисциплины, подчиненность своему командованию диктовались также практическими соображениями. Вся эта масса людей, сразу признанная толпой беженцев, оскорбленная в своем достоинстве и вышедшая из повиновения, могла бы представить се­рьезную угрозу для сохранения порядка. Эти соображения учиты­вались официальными представителями Франции.

Адмирал де Бон, генерал де Бургон и адмирал Дюменилль, как военные, чувствовавшие наиболее свой долг в отношении Русской армии, горячо поддерживали заявление русского Главнокомандую­щего. И под их влиянием Верховный комиссар Франции господин де Франс, типичный представитель дипломатического корпуса, дал свое согласие на сохранение в военных лагерях войсковых частей и подчиненности последних их генералам.

Таким образом, с согласия французских властей армия осталась цела, подчиненная своему командованию в порядке строгой дисцип­лины, со своей организацией, со своими судами, со своими боевыми знаменами и оружием.

На совещании было намечено также рассредоточение армии. Были выделены войсковые части и направлены — 1-й корпус, под началь­ством генерала Кутепова, в Галлиполи, кубанцы, с генералом Фости-ковым, на остров Лемнос и донцы, под командой генерала Абрамова, в Чаталджу.

Штаб Главнокомандующего был сокращен до минимума. Прави­тельство Юга России было переформировано. Кривошеин15 оставил свой пост и выехал в Париж. Ушел Тверской16, заведовавший внут­ренними делами, и другие члены крымского правительства. Струе продолжал вести дела внешних сношений, а Бернацкий17 — финан­сов, но оба они также скоро выехали в Париж. При Главнокоманду­ющем остался из состава крымского правительства один Н.В. Савич18. Однако указа о сложении власти Правителя Главнокомандующим не было издано.

Генерал Врангель дал такое объяснение происшедшей перемене Южно-русского правительства: «С оставлением Крыма я фактически перестал быть Правителем Юга России, и естественно, что этот тер­мин сам собою отпал. Но из этого не следует делать ложных выво­дов: это не значит, что носитель законной власти перестал быть та­ковым, за ненадобностью название упразднено, но идея осталась пол­ностью. Я несколько недоумеваю, как могут возникать сомнения, ибо принцип, на котором построена власть и армия, не уничтожен фак­том оставления Крыма. Как и раньше, я остаюсь главой власти».

Акта отречения не последовало. Генерал Врангель не сложил с себя власти, преемственно принятой им от адмирала Колчака и генерала Деникина, и продолжал нести ее как долг, от которого нельзя отказать­ся. А в то время это означало возложить на себя всю ответственность в почти безнадежном положении. Русские общественные организации в Константинополе единодушно поддерживали Главнокомандующего.

В обращении своем от 17 ноября к генералу Врангелю представи­тели Городского и Земского союзов, комитета русской адвокатуры, торгово-промышленных и профессиональных организаций Юренев19 Тесленко, Глазов, Алексеев и пр. заявляли: «Собравшиеся в Констан­тинополе представители русских общественных организаций горячо приветствуют Вас и в Вашем лице доблестную русскую армию, до конца продолжавшую неравную борьбу за культуру и русскую госу­дарственность, и вменяют себе в непременную обязанность заявить, что они считают борьбу с большевизмом продолжающейся и видят в Вас, как и прежде, главу Русского Правительства и преемственного носителя законной власти».

«Мы ждем полного выяснения позиции Франции, — говорил ге­нерал Врангель. — Если она не признает армию, как ядра новой борь­бы с большевизмом, я найду путь для продолжения этой борьбы».

В этих словах левая печать усмотрела угрозу — нечто зловещее. На генерала Врангеля посыпались обвинения, что он хочет начать какую-то новую авантюру, жертвуя людьми ради своего личного чес­толюбия. «Дело Крыма безвозвратно кончено», — не без злорадства провозглашали они.

Для тех, кто не жил с армией, было непонятно, что иначе и не мог говорить генерал Врангель. Он говорил так (и в этом была вся сила его слов) потому, что так думали, так чувствовали и этого хоте­ли десятки тысяч людей, офицеров и солдат Русской армии.

У них было свое прошлое, которое они не могли и не хотели за­быть, свои подвиги и жертвы, которыми нельзя было пренебречь, у них сохранились ненадломленные силы и крепкий дух, непоколеблен­ная вера в себя и в своих вождей. Они хотели оставаться тем, чем были, Русской армией.

Таким людям нельзя было сказать: «Вы кончили ваше дело, вы больше не нужны и можете расходиться на все четыре стороны, кто куда хочет».

Были ли упадочные настроения среди войск? Да, были. Они не могли не быть. Тяжелые удары судьбы, пережитые испытания, ус­талость после трехлетних непрерывных боев, лишения и страдания моральные, неизвестность будущего угнетали людей. Чтобы устоять в буре, нужны были исключительные силы, которых у многих не хватило. Но ядро армии было здорово. Люди готовы были идти тем же трудным путем, идти без конца, даже без надежды. Нашлись вожди, которые влили в них новые силы, подкрепили слабевших и падавших и вновь поставили их на ноги.

Положение русских на константинопольском рейде было тяжело, особенно в первое время, когда не организована была помощь. Од­нако те описания ужаса, которые стали появляться в печати, не со­ответствовали действительности.

«Уже два дня идет проливной дождь, — отмечает корреспон­дент. — Подул норд-ост, море свежеет, и палубные пассажиры, а их на каждом пароходе 60 процентов, в ужасном состоянии. При­бавьте к этому полное отсутствие горячей пищи в течение 10 дней, ничтожное количество вообще пищи, и слова объезжавшего паро­ходы морского врача вам не покажутся преувеличением. «Продер­жите пароходы еще неделю, и не понадобится хлопот о размеще­нии беженцев. Все они разместятся на Скутарийском кладбище». «Стон и ужас стоят на Босфоре, — пишет другой. — Те лакони­ческие вести, которые идут оттуда, только в слабой степени дают представление о творящемся там кошмаре». И наконец, третий го­ворит: «Они лежат, потому что не могут сидеть. Они сидят, потому что не в состоянии протянуть руку и произносить слова. Но есть еще стоящие, просящие, протягивающие руки и даже — о ужас, не понятый еще миром, — и даже улыбающиеся. О, эта улыбка распятого! Вспомните ее все, кто имеет еще память».

Такие свидетельства очевидцев являются скорее показателем раз­винченности нервов и страдают преувеличением. Поражало скорее другое — то спокойствие, с которым русские переносили невзгоды, обрушившиеся на них, поражала та бодрость, которую они сумели сохранить в себе, несмотря на всю тяжесть пережитого. «Мы шли семь дней в пути от Севастополя к Босфору, — пишет один из ехав­ших на пароходе «Рион». — Погода стояла тихая, безветренная. Море было спокойно. Если спросить, что переживало огромное большин­ство тех людей, которые битком набили каюты, палубу, трюм и все проходы на пароходе «Рион», то правильно было бы ответить: все были поглощены заботой, как бы согреть свои застывшие пальцы, как бы укрыться лучше от дождя, добыть кипятку, теплой пищи и кусок хлеба. И эти заботы так захватывали всего человека, что ничто дру­гое не приходило на ум. Люди, находящиеся в Совдепии, должны ис­пытывать нечто подобное. Ощущение голода и холода доминирует над всем. Старый, развалившийся «Рион» был перегружен сверх меры. На нем, кроме большого военного груза, помещалось до б тысяч чело­век. Пароход шел медленным ходом, с сильным креном на левый борт. В пути не хватило угля. Это случилось на 5-й день. Ночь была темная, накрапывал дождь. Ярко в темноте светился электрический фонарь на палубе парохода и качающийся то синий, то красный огонь на миноносце, шедшем на буксире. С вахтенной будки в рупор слы­шался голос капитана, и ему отвечал такой же голос в рупор с мино­носца. Зловеще звучали эти голоса. Нужно было перегружать уголь с миноносца, где оставался его некоторый запас. По палубе заходили люди, и слышно было, как звякала цепь и шуршал канат. На проти­воположном конце какой-то старик с седыми волосами (его лицо было освещено светом электрического фонаря) громко произносил речь. Отдельные слова долетали до нас. Это была проповедь. «Тума­ны и мглы, гонимые ветром...» — говорил старик. Среди шума кана­та, топота ног по палубе вдруг раздалась песнь женского голоса. Пела помешанная миловидная молодая женщина, которую мы часто ви­дели на пароходе ходящей по палубе. Ее мужа расстреляли больше­вики, ребенок ее умер, она сошла с ума в чрезвычайке. Она бродила по пароходу с веселой улыбкой и по временам пела всегда веселые песни. Глаза ее глядели, широко раскрытые, по-детски радостно. Вся ночь прошла в нагрузке угля. Это была страшная ночь. На следую­щий день нас взял на буксир американский крейсер и привел на Бос­фор. Мы стали среди голубого разлива. Зеленые холмы и скаты и красные камни у берега все были залиты лучами солнца. Раздалась громкая песнь, удалая русская песнь. Пели 40 кубанцев на нашей палубе. Говор замолк на пароходе, смолкли крики лодочников внизу. Песнь захватила всех. Как рукой сняло тяжелые переживания про­шлой ночи. Как будто все стало иным, и даже наш «Рион», накре­нившийся на левый борт, уже перестал нагонять тоску своим унылым видом развалившейся проржавелой посудины».

130 тысяч русских в несколько дней на пароходах появились на Босфоре. Задача их прокормить и разместить представлялась нелег­кой. Продовольствия, вывезенного из Крыма, хватало всего дней на 10. Константинополь не был подготовлен к приему такой массы людей. Тем не менее задача эта была разрешена благодаря друж­ным усилиям русских организаций, содействию американского Крас­ного Креста, французов и англичан. Земскому Союзу было отпуще­но 40 000 лир из средств Главного командования. Были сняты хле­бопекарни, организована выпечка хлеба, и на десятках барж хлеб ежедневно подвозился к пароходам. Таким образом, предсказания морского врача не сбылись в действительности. Вряд ли смертность среди русских была высока, несмотря на тяжелые условия, в кото­рых они находились. Сыпной тиф, этот страшный бич, свирепство­вавший в Ростове, Новороссийске и Екатеринодаре и уносивший тысячи жертв, больше, чем гибло в сражениях, в Крыму не был рас­пространен. Явное свидетельство о хорошем санитарном состоянии армии. Он не был занесен и в Константинополь на пароходах.

С 4 ноября по 7-е подходили пароходы и останавливались на рейде «Мода». А уже 9-го стали отходить суда с войсками в Галлиполи и с беженцами в Катарро. Постепенно началась и разгрузка больных и раненых и остальной массы беженцев. Раненые были размещены в русских лазаретах — в здании русского посольства, в Николаевском госпитале, в Харбие, во французском госпитале Жанны д'Арк, а бе­женцы распределены по лагерям Сан-Стефано, Тузле, на островах Халки и в целом ряде других мест. Участие к русским выказали все иностранцы, но особенно американцы, снабдившие лазареты санитар­ным имуществом и медикаментами в самых широких размерах и оказавшие самую большую помощь. Также дружно работали и рус­ские организации в Константинополе, Городской и Земский союзы, Красный Крест и представители русского Главного командования, объединившись в центральной объединенный комитет для согласова­ния своих действий. Благодаря общей дружной работе бедствие было предотвращено.