Поход за добычей патронов и снарядов почему-то связался в моей памяти со ст.Кисляковской *). Отчетливо запомнилась фигура командовавшего нашим отрядом ген.Казановича, шедшего с нами, с рукой на белой повязке через плечо. Помню густые цепи красных, одна за другой спускавшиеся на нас по склону местности. Ходили в атаку и мы. Под Пасху, не помню уже из какой станицы, мы отправились на подводах в Гуляй-Борисовку, куда, по нашим сведениям, отступала из-под Батайска армия Антонова. Большой привалбыл сделан в каком-то хуторе. Отведенная нам хата оказалась пустой - хозяева исчезли. Во дворе нашли мы большую кадку с водой, полную свежих живых раков. Раздобыли большое ведро, развели костер, сварили раков и пировали на славу. Не знаю, почему это незначительное происшествие твердо запечатлелось в памяти.

*) Хутор Кисляковский, вблизи ст.Крыловской, часто упоминался в то время. Бои велись у Крыловской.

К вечеру двинулись дальше. Ровная, спокойная дорога нагоняла сон, и почти все мы спали. Разбудило приказание зобраться, развернуться в цепь и двигаться вперед. Влево, чуть впереди уже загорался бой. Слышны были пулеметы. Долетали и пули. Недолго гремел ставший жарким бой. Обогнув оставшуюся слева ветряную мельницу, мы вскоре очутились у самой слободы и заняли ее. Небольшие потери были у Корниловцев.

Из очищенной от красных слободы бежало почти все ее население. Куда? Почему?

Нас развели по квартирам. Дома пусты - в печах полно. И печеное, и вареное! Сегодня Пасха Христова, не идет ли в церкви богослужение? Все равно - нет времени: нас, восемь человек, отправили на восточную окраину, куда ведет главная улица слободы, для наблюдения за большой дорогой. Заняли мы крайний правый, довольно большой дом. Секрет из двух человек следит за дорогой; остальная застава отдыхает в доме. Время от времени на дороге появлялись один-два человека, почти все с винтовками. Когда они подходили ближе, мы выходили из своего укрытия и забирали их. Никто из них не оказывал сопротивления, заявляя, что они жители слободы. Собрав порядочную группу, мы отправили ее в штаб на проверку. Но когда и куда ушли мы из Гуляй-Борисовки - совершенно позабылось.

Стоянку в станице Мечетинской помню хорошо. Там многих из нас произвели в прапорщики и вскоре, как донцов, откомандировали в распоряжение штаба Донского Войска. Наши документы были подписаны полковником Писаревым и есаулом Дьяковым. Подводы доставили нас в станицу Манычскую, где мы погрузились на пароход, с которым и доехали до Аксая. Никогда не забуду той атмосферы, которая царила в этой станице: на площади полно немцев; все прекрасно одеты; физиономии откормленные. Играет оркестр. Офицеры прогуливаются с надменным видом, не удостаивая никого своим взглядом. А мы? Оборванные, измотанные боями со ставленниками этих "культуртрегеров". Смотрели и стискивали зубы.

В Новочеркасске сразу явились в Войсковой Штаб, помещавшийся в здании семинарии, где каждый уголок был так знаком, так памятен и поныне. Я просил о назначении меня в часть и разрешения на короткую побывку домой. Явившись в назначенный для ответа день, я получил приглашение зайти через два дня. Тот же ответ ждал меня и тогда. В четвертый раз я уже не пошел. Приятель уговорил поступить в 4-ую Донскую сотню Дроздовского конного полка. Поболтавшись немного по Новочеркасску, я снова отправился в ст.Мечетинскую, но уже на коне, в составе Отряда Дроздовского. Опять Аксай, Маныч, Мечетинская. В моем новом полку было много офицеров, и вскоре он был назван: "2-й Конный Офицерский Полк".

В полку вовсе не было зеленой молодежи; одеты были почти хорошо. Видна была выправка, подтянутость. Конь мой, с подстриженным хвостом и гривой, не был красавцем, но зато его не надо было объезжать - повод он знал прекрасно.

В один из первых же дней по прибытии в Мечетинскую, Высшее Командование Армии устроило отряду встречу и смотр. Во все продолжение стоянки в полку шли строевые занятия. Командиром нашей сотни был лихой есаул Фролов, считавшийся лучшим джигитом в Николаевском Кавалерийском Училище.

На Троицу выступили мы из Мечетинской в направлении станции Торговой с прилегающей к ней слободой или селом Воронцовкой. По соседству с ним было другое небольшое село, кажется, Капустино, в котором сосредоточились силы красных. С нашего участка нам приказано было атаковать их. Лихой атакой мы опрокинули противника, но заплатили за успех дорого: смертельно ранен командир сотни! Не пришлось мне лучше узнать этого доблестного офицера!

В командование сотней вступил есаул Силкин - почеркнутый кавалерист. Подтянутый, чисто выбритый, хорошо одетый, усики вверх. Впоследствии, перед 2-й Мировой войной, я часто встречал его в Париже, где, уже слегка отяжелевший, в скромном положении шофера, он все же не потерял вида кавалериста. Дальнейшая судьба его была печальна: в Лиенце, в числе выданных на расправу Сталину всех казачьих офицеров, был и полковник Силкин, отправленный в один из крайних северных концентрационных лагерей. Уже много времени спустя, кто-то из ускользнувших рассказывал о его последних словах, обращенных к окружающим:

"Нас ожидает ужасное будущее, но мы должны оставаться мужественны и сохранить свою честь!"

В тот же, или на следующий день узнали мы о новом ударе, и на сей раз для всей Армии: по соседству с нами, у станции Шаблиевской, смертельно ранен осколком снаряда никем не заменимый ген.Марков! Тяжелая потеря и для Главнокомандующего ген.Деникина, потерявшего не только друга-соратника, но и свою "правую руку"! Уходили в могилы лучшие герои-патриоты, столь необходимые для бьющейся, едва возрождавшейся Армии.

Вышли мы на Маныч. Вперед посланы люди искать брод в топкой и широкой реке. Подошли к Манычу. Вправо - железнодорожная насыпь и мост, на который с противоположной стороны несся пущенный красными паровоз - повидимому, с целью где-то что-то разбить. Подскакавший к насыпи ген.Деникин повернул нас влево, и нам не пришлось видеть последствий атаки паровоза.

Поздно вечером перешли Маныч по мосту и отправились на ночевку в Великокняжескую. На следующий день повернули на Прочноокопскую. Здесь я подучил приказание в сопровождении двух всадников доставить очень спешное донесение полк.Кутепову, наступавшему с юга на Белую Глину. Было совсем темно, когда мы очутились в степи. Нигде ни души. Надо спешить! Ориентироваться не легко. На небе все еще видны какие-то светила: взглянешь - и дальше. К счастью, части полк.Кутепова растянулись по дороге, и мы наткнулись на их хвост. С робостью подъехали. Свои! Поскакали в голову колонны, где находился полк.Кутепов. Я передал ему конверт с донесением.

- Вы дали мне частное письмо, - взглянув, с удивлением сказал полк.Кутепов. Я смущенно достал донесение, которое в спешке положил в тот же карман.

В Белую Глину мы ворвались с частям полк.Кутепова. Со всадниками других частей ловили метавшихся красных г набрали их порядочно. С рассветом вернулись в свой полк, вошедший в село с противоположной столоны. Явившись к командиру сотни, узнали о жестокой резне в Дроздовском полку. Следи погибших и доблестный командир батальона полк.Жебрак! Еще одна большая потеря!

Где-то в этом же районе пришлось мне быть с двумя казаками в глубокой разведке: надо было выяснить, занято ли село (?) красным частями. С утра двинулись указанной дорогой на юг. Взъехали на высокий подъем и долго шли степью, пока совсем вдали не показалось село. Несмотря на страдную полу, нигде не было видно людей. Продвинулись дальше. С высоты занятого нами для наблюдения косогора было видно большое село, южная окраина которого терялась в плохо видимой дали, и невозможно было разобрать, что в нем творилось. Неожиданно там показалось густое облако пыли, направлявшееся в нашу сторону. Приняли меры предосторожности, но вскоре увидели, что наступавший противник был просто стадом коров. Картина мирная. Осторожно начали спускаться в село. Дошли до первых, расположенных друг против друга хат. Людей не видно. Двое остались на улице, один пошел в хату. Мужчин - никого, одни бабы. От них узнали, что на другом конце села есть небольшая группа большевиков. В другом доме собранные нами сведения подтвердились. Мы вскочили на лошадей и снова поднялись на прежний косогор, где снова остановились и некоторое время наблюдали село. Там царила все та же тишина, но издали послышалось несколько выстрелов и характерный звук пуль на излете. Не торопясь, выехали на равнину и поскакали к своей части.

В бою под Тихорецкой сотня не участвовала, а возможно - не участвовал я, так как не помню, были ли мы тогда в каком-нибудь другом деле, а бой под Тихорецкой был большой,и в нем особенно пострадал наш 5-й эскадрон, в пылу атаки перескочивший красные окопы и попавший под перекрестный огонь. Уже после боя наткнулись мы на дороге на разбитый снарядом бронеавтомобиль красных.

Сильный и упорный бой был и под Кореновской, где запомнились рвавшиеся во дворах нашего расквартирования снаряды, кажется, шестидюймовые. И опять, как четыре с половиной месяца тому насад, Корниловцы понесли у той же станицы большие потери. Особенно наседали матросы и, если память мне не изменяет, с противной стороны были и китайцы.

Нас услали куда-то дальше. Очутились мы у станицы Пашковской, где и узнали о взятии Екатеринодара. Удалось нам даже побывать в этом городе, но настолько мимолетно, что ничего не сохранилось в памяти. Запомнилась только одна наша позиция у самой Кубани.

Мы несли охрану и наблюдение, расположившись на какой-то леваде, огражденной высокой насыпью со стороны реки. На насыпи поставили пулемет. С другого берега Кубани красные посылали меткие пули. Высунуть голову было небезопасно. Пулемет наш изредка посылал короткие очереди. По всей вероятности, скрытый на другой стороне стрелок имел бинокль и нащупал скрытый в насыпи пулемет, вернее, его дуло. Вскоре наш офицер-пулеметчик был убит пулей в голову. Стали еще осторожнее. Место, откуда летели пули, никак нельзя было установить, так как деревья росли у самого берега. Противоположный берег был более низким, поэтому уже в 15-20 шагах от насыпи мы могли спокойно гулять, держась поодаль от канавы, где ютились наши пулеметчики и наблюдатель. Прошло немного времени, как оказался убитым еще один офицер-пулеметчик, и тоже в голову. Так ни за грош сложили свои головы два молодых офицера! Какую грусть это навело на нас!

В сумерки вернулись в станицу. Со следующего дня мы начали движение вверх по Кубани. Вскоре я получил приказание с одним казаком и тремя черкесами произвести разведку в сторону ближайших аулов. В нашем полку был черкесский эскадрон, пожалуй, самый многочисленный по своему составу.

Утром мы направились к Кубани; спустились с крутого берега к воде, где нас ожидала своеобразная длинная лодка, выдолбленная из одного большого дерева. Такого чуда мне еще не приходилось видеть! *) Устраиваться в ней было совсем плохо: устойчивости никакой! Я вырос в степи, где протекала совсем мелкая речонка. Плавал я плохо, так что не стоит говорить о моих переживаниях на быстром течении глубокой реки. Держали мы направление на расположенный невдалеке аул. Слава Богу - пристали к берегу!

*) Кажется, ее простонародное название - "душегубка".

Черкес из этого аула пошел на разведку. Скоро он вернулся и повел нас за собой. Едва мы вошли во двор одного из домов, как тотчас же стал собираться местный люд - все больше женщины. Начались рыдания, перешедшие в душераздирающий жуткий вой. Черкесы рассказывали, кто из этого аула погиб в бою и при каких обстоятельствах. И каждый рассказ о смерти вызывал новый вопль неизбывного горя. Как-то неловко было в такой момент уводить людей обратно. Нас накормили, и я стал потарапливать моих черкесов в обратный путь. Красных в широком районе вокруг аула не было. Наш визит навсегда остался в моей памяти.

Вернулись назад. Пошли на хутор Романовский и дальше вверх по Кубани, когда пришлось увидеть весь полк на походе. Состав его явно превышал норму: до десятка эскадронов, из которых один только черкесский превышал 200 сабель. Немало времени провели мы в станице Прочноокопской. Несколько дней подряд выезжали в Форштад и несли там охрану берега и наблюдение за Армавиром. Лошадей ставили в укрытие и пробирались к берегу уже пешком. Здесь надо было быть особенно осторожными, так как при открытом подходе мы подвергались жестокому обстрелу со стороны Армавира.

Занимали мы район маленького, примитивного кожевенного завода. У крутого спуска к Кубани был вырыт большой глубокий окоп, дававший прекрасное наблюдение за городом и за всем широким и пологим песчаным побережьем вправо и влево от нас. С правой стороны нашего окопа находился просторный сарай, закрытый со стороны Армавира, а позади нас какая-то более солидная постройка. В этом сарае, собственно говоря, и помещался весь завод - два больших чана с кожами и большой крепкий стол, на котором деревянным катком раскатывались кожи.

Все время мы подвергались обстрелу из Армавира орудийным и пулеметным огнем. Обстреливали нас и минометы. Сильные и трескучие разрывы мин были особенно неприятны. Полет их можно было и слышать и видеть. Существенного вреда обстрел не приносил, и мы быстро освоились: пусть себе стреляют!

Однажды кто-то вынул кожу из чана и начал раскатывать на столе. Нашлись подражатели. Завелось развлечение. Собирались и зеваки. Сыпались шутки. Нераз толкался там и я. Частo собирались мы там просто побалагурить, поболтать и повеселиться. Однажды, во время одного из таких сборищ, явились туда и двое молодых приятелей - казаков одной из задонских станиц - постоянно веселых и жизнерадостных. Один из них пристроился в левом уголке сарая, возле стола, и как раз в тот момент, когда я посмотрел на него, он как-то странно подскочил, откинув назад голову и верхнюю часть тела, и упал - пуля в голову. Грустно и тяжело было видеть эту нелепую гибель молодой жизни! _

Отсюда я уехал, наконец, в долгожданный отпуск, а вернувшись, узнал, что и второй приятель-казак, сильно загрустивший после смерти своего друга, был также убит случайной пулей после одного из боев под Ставрополем.