Твой чекан, былая Россия,
Нам тобою в награду дан.
Мы — не ветви твои сухие,
Мы — дички для заморских стран...

Екатерина Таубер

К середине 1920-х годов Королевство СХС и в особенности Белград становятся важным духовно-культурным центром Русского зарубежья. Здесь царит особая атмосфера, в которой возможными становятся многочисленные русские газеты и журналы, издательства, семинары, лекции, концерты. Есть читатель, есть публика, есть культурный запрос. Особым выдался 1928 год, когда Белград стал столицей Зарубежной России: именно здесь состоялись события общие и важные для всех русских – Съезд русских академических организаций за границей и Съезд русских писателей и журналистов (сентябрь 1928 г.), который стал мощнейшей манифестацией русской культуры. Весь цвет мысли и слова собрался в Белграде. Невозможно не привести отрывок из острого и умного очерка Зинаиды Гиппиус о ее пребывании в дни съезда в Сербии, об отношении к русским в этой стране.

«… Наша эмиграция парижская (или "французская") имеет о Югославии представление очень твердое, давнее и так давно и крепко установленное, что и к пересмотру ни у кого уж нет интереса. Вот это представление, – в самых грубых чертах, конечно: полуевропейская Сербия, страна беспокойных Балкан (где всегда стреляют); Белград – что-то вроде большой деревни, с турецкой еще грязью, с ленивым бытом (когда не стреляют), со специфическим национализмом. Естественный приют для монархистов, главное гнездо русских эмигрантов этого толка. Туда они стеклись, и там, в родственной атмосфере монархической Сербии, – расцветают… Так (или вроде) представляют себе Югославию и "левый" русский парижанин, и "правый". По-разному только относятся: левый, конечно, отрицательно; правый, конечно, положительно. Равнодушный – равнодушно…

(Это –) Россия? Мы, эмигранты западные, латинские, от чего-то в ней, кожно-зрительно, отвыкли: от цветов неба каких-то, от речного пространства, запахов, состава воздуха, от каких-то звуков речи, темпа движений... И вдруг оно, отскользнувшее, вернулось, – там, в Сербии, – вошло снова в память существа, вызвало реальное ощущение России.

Не "умиленное воспоминание о потерянной родине" – именно ощущение ее, – в ее сложности, со всеми "да" и со всеми "нет"…

…маленькая когда-то Сербия; войне "дала отпор" (и какой!), а теперь, упавшие камни уже подобрав, несет новые, кладет, строит, работает, работает... и не лихорадочно, а с каким-то молодым напряжением. Белград – расцветающий город. Расцвет почти волшебный, если судить по сроку, в какой сделано то, что мы своими глазами видели. И уже сейчас – как не похож Белград на "балканскую деревню" нашего представления! Вот первая к нему поправка – чисто, пока, внешняя… Но ничего мы не увидим, не поймем во внутреннем, если, во-первых: не будем брать Югославию в динамике, в движении (как она сейчас есть) и, во-вторых: не будем все время считаться с ее историей..

Сербия, прежде всего, насквозь демократична. …По природе ли – не знаю; возможно, что и демократизм этот взрастила история. Равномерность инородного давления на верхи и на низы очень могла содействовать общенародной спайке. Какому-то уравнению – благодаря которому и черты известной "аристократичности", т. е. своеобразной утонченности, можно встретить одинаково и у сербского мужика, захолустного крестьянина, и у сербского интеллигента или министра. В соответствии с демократизмом, – пусть примитивным, но в кровь и плоть проникшим, – находится и сербский национализм… Никаких честолюбивых перехлестов; ни тени "завоевательной" психологии. В новых условиях – только новое, усиленное, внимание, обращенное внутрь.

Ни сербской "демократичности", ни свойств ее крепкого, постоянного, "скромного" национализма, не следует забывать, рассматривая Сербию "монархическую". Монархизм ее тоже особого рода. Будь наши кирилловцы, антониевцы, марковцы и т.д. повнимательнее, они бы такому монархизму не очень радовались. Царь – "гражданин!" (как зовет себя сербский король). Да ведь это звучит едва-едва не царь-товарищ!

Отношение в Сербии к русским, – в данное время к эмигрантам, – тоже естественно вытекает из прошлого и в связи с ним объясняется легко. Своей истории не забывают даже те, кто ее не знает. Остается – в памяти сердца, в крови, кровью переданная. И она особенно крепка, эта "память сердца". В прошлом той или другой страны Россия занимает свое место…

Россия, русские – это помощники, защитники, освободители. Сегодня эмигранты – они те же "освободители" только в несчастии. И когда первые волны уходящих русских покатились в Сербию, еще разоренную, еще не успевшую опомниться от войны, Сербия приняла их в неустроенный дом свой, как могла; просто как путников принимают, застигнутых бурей: ни о чем не расспрашивая, накормить всех, на кого хватит, и только…

Но кому действительно живется там лучше, нежели в других странах, – это имеющим отношение к работе или делу "культуры". Надо помнить, что в "культуре" сейчас главный пафос Югославии, причем понятие берется очень широко. В круг работы "по культуре" входит, для Югославии, и постройка (в два года!) нового, великолепного, университета на главной площади, и открытие всяких научных и технических институтов, и оборудование фабрик и заводов (целый новый город в предместье Белграда), и устройство музеев, и т.д., и т.д., вплоть до прокладки новых дорог… А та дань тонкого уважения, которую приносит Сербия всем, без различия, представителям культурной России (им засчитываются годы прежней деятельности, возвращаются все права и т.д.) – дань эта делает Сербии только честь, опять невольно удивляет положение русских…».

Вот в этой кипучей атмосфере созидания, культурного строительства формировались новые поколения русской молодежи, покинувшей родину, но получившей русское классическое образование в изгнании. Они, конечно, вбирали в себя и биение жизни в новой стране, они хорошо знали ее язык, историю и культуру. Все это воплотилось в творчестве молодых русских поэтов русского Белграда конца 20-30 годов ХХ века. В Белград на съезд приехали мэтры русской литературы: Б.К. Зайцев, А.И. Куприн, Д.С. Мережковский, З.Н. Гиппиус, из Праги прибыли Е.Н. Чириков и патриарх российской журналистики 83-летний Вас. Ив. Немирович-Данченко, избранный председателем съезда.

Конечно, литературная молодежь Белграда потянулась к общению, и вот одним из новых корреспондентов Зинаиды Гиппиус стала молодая поэтесса Екатерина Таубер, для нее 1928 год тоже стал знаковым – она окончила филологический факультет Белградского университета и пожинала первые лавры и шипы от своего недавнего литературного дебюта. Она подарила Зинаиде Гиппиус свои первые опубликованные стихи и … завязалась переписка. Гиппиус ответила, сделала замечания, Екатерина прислала новые варианты и след от этого остался в ее жизни и творчестве на всю жизнь.

Уже после войны стихи Е. Таубер стали включать во все антологии эмигрантской поэзии, она стала постоянным автором толстых литературных журналов, о ее лирике писали Г. Адамович, Рене Герра и другие.

Адамович писал: «Для Таубер каждый миг жизни – тема, потому что сама жизнь переживается ею поэтически, и это прекрасно отличает ее от весьма многих современных поэтов. Залог открытого пути к мастерству для Таубер – в ее непосредственной отзывчивости, в ее очень глубоком напряженном лиризме, в той искренности и живости, которыми так несомненно ее стихи отмечены».

«Нездешний дом» Екатерины Таубер

Стихи она начала писать в семь лет, а в 17 вместе с семьёй эмигрировала в Белград. Там она окончила французское отделение философского факультета в 1928-м, затем четыре года преподавала в сербской школе, где вела французский, немецкий языки и русскую литературу.

Ее поэтический дебют состоялся в 1927 году: сразу две публикации! В апреле два стихотворения «Нечто о женщине» и «Рагуза» были напечатаны в общественно-литературном сборнике «Ступени», а 5 октября одиннадцать ее стихотворений – в поэтическом сборнике «Зодчий» Книжного кружка молодых русских поэтов, прозаиков и друзей литературы. Этот кружок возник 6 декабря 1926 года. В редакционном, неподписанном вступлении к этому сборнику сказано: «Выступающие здесь перед русским обществом молодые поэты объединились на страницах “Зодчего” неслучайно. Их сближает как пребывание в одной литературной группе, так – еще более – общие взгляды на искусство, в особенности, на поэзию русскую. Взгляды эти отправной точкой имеют признание исключительного значения искусства в русской жизни и истории. Учитывая катастрофичность многих сдвигов минувшего двадцатилетия и стремясь к художественному претворению своего времени, участники “Зодчего” убеждены, что задача эта выполнима лишь при условии продолжения русской культурной традиции…». В отзыве на это издание В. Сирин (В.В. Набоков) отметил в ежедневной газете «Руль» (Берлин, 23.11.27) стихи Е.Л. Таубер.

Она также активно участвовала в кружке «Литературная среда» (Белград). Её стихи стали публиковать в журналах «Ступени» (Белград), «Воля России» (Прага), «Журнале содружества» (Выборг), «Современные записки» (Париж), сборниках «Зодчий» (Белград), «Перекрёстки» и «Сборник стихов Союза молодых поэтов и писателей» (Париж). Вместе с И.Н. Голенищевым-Кутузовым и А.П. Дураковым участвовала как переводчик в «Антологии новой югославянской лирики» (Белград, 1933).

Потеряв работу в Югославии, Екатерина отправилась в Западную Европу. В 1936-м вышла замуж за Константина Старова и переселилась на Ривьеру. После войны 16 лет работала учительницей русского языка в Каннах. В это время в круг её общения входили И. Бунин, Б. Зайцев, Д. Кленовский.

Таубер вела активную литературную жизнь, писала критические статьи преимущественно о творчестве эмигрантов. В годы жизни во Франции Екатерина Таубер была дружна с семьей Ивана Бунина, переписываясь и обмениваясь письмами и книгами и с Иваном Алексеевичем и с Верой Николаевной.

Во Франции Старовы жили более чем скромно. Константин Иванович, бывший офицер и помещик, вынужден был работать батраком и сторожем на богатой вилле. Сама Екатерина Леонидовна помогала мужу, собирала лаванду для парфюмерных фабрик в Грассе и перебивалась нерегулярными заработками. С 1960-х К. Старов стал одним из организаторов и участников каннского Театрального кружка русской молодежи под руководством тенора В.И. Каравьи. Готовил ежегодные Рождественские спектакли в пользу сестричества при храме Архангела Михаила. Выступал как декоратор спектаклей «Конек-горбунок», «Рождественская звезда», русской сказки «Царевна-лягушка», «Голый король» и др. Свою третью книгу «Плечо с плечом» (1955) Таубер посвятила К.И. Старову, а четвертую – «Нездешний дом» (1973) – его памяти.

Екатерина Таубер была не только глубоко верующим, но и глубоко воцерковленным человеком. Каждое воскресенье, в любую погоду, она спускалась из Мужена на автобусе в каннскую православную церковь.

В возрасте 84 лет Е.Л. Таубер умерла 6 ноября 1987 года в Мужене. Ее творчество объединено в следующие стихотворные сборники:

«Одиночество» (Берлин,1935), «Под сенью оливы» (Париж, 1948), «Плечо с плечом» (Париж, 1955), «Нездешний дом» (Мюнхен, 1973), «Верность» (Париж, 1984).

«Столетие» публикует небольшую подборку из стихов разных лет.

В Святой Китеж град

В дыму пожарищ бредем, товарищ,
С тобою вдаль.
И мчится ветер, бодрящ и светел, как прежде, встарь.

И пляшет пламя – лихое знамя
Народных дел,
Людские тени, как сонм видений,
И груда тел.

Набата звоны и чьи-то стоны,
И плач детей.
Народ безродный, в степи бесплодной
И цепь огней.

И путь наш долог, как снежный полог
Родной зимы.
И в град далекий, там на Востоке,
Стремимся мы.

И бодрым шагом идем мы рядом,
Идем одни.
Все ближе к цели: пышнее ели,
Светлее сны,

И град желанный, обетованный,
Предел страстей.
Глубоки воды. В них тонут своды
Святых церквей,

Но богомольный зов колокольный
Из глубины
Как клич протяжный, рокочет важно
Под плеск волны.

Для всех усталых, великих, малых,
Бездомных душ
Горящих верой, откроет двери
Нездешний муж
И в град забытый, давно сокрытый
Под гладью вод,
Толпой несмелой, в одежде белой,
Войдет народ.

«В эти октябрьские, рыжие дни…»

В эти октябрьские, рыжие дни
В поле холодное выйдем одни.

В поле холодное, словно тогда –
В те ненавистные сердцу года.

Снова за кладбищем стынет закат –
Красный, раскинутый по небу плат;

Те же могилы и те же кресты,
Тот же навеки отвергнутый ты.

Думаешь, можно назад повернуть?
Вновь оглянуться на пройденный путь?

Вместе считать неживые года?
Нет! Не хочу! Никогда, никогда!

«Так же падал снег в России…»

Так же падал снег в России,
В детстве, в сумерки, давно,
Хлопьями – в сады глухие,
В приоткрытое окно.

Плеч измученных прохожих
Он касался так легко,
Белое готовил ложе
Уходящим далеко.
На потертые шинели
В наш земной, привычный ад
Хлопья снежные летели…

Хлопья снежные, закат —
Все осталось там, за нами.
Времени оборван бег…

Над нерусскими словами
Кружится случайный снег.

«Над сердцем, над комочком снега…»

Над сердцем, над комочком снега,
Опять склоняется весна,
Блаженной слабостью и негой,
Как облаком, окружена.

И запах вянущих фиалок
Летит в просторы площадей,
Кружатся стаи звонких галок,
Поют кресты монастырей.

А там, – на ослике мохнатом,
Лишь детям зримый и цветам, –
Вступает Он… И ткань заката,
Как риза, падает к ногам.

И мальчик тянется погладить
Седого ослика слегка,
И молятся, столпившись сзади,
Сияющие облака.

«Твой чекан, былая Россия…»

Твой чекан, былая Россия,
Нам тобою в награду дан.
Мы – не ветви твои сухие,
Мы – дички для заморских стран.

Искалеченных пересадили,
А иное пошло на слом.
Но среди чужеземной пыли —
В каждой почке тебя несем.

Пусть отростков от нас не будет,
Пусть загадка мы тут для всех –
Вечность верных щадит, не судит
За святого упорства грех.

«Простая радость бытия…»

Простая радость бытия
Необъяснима, неделима.
Как различить, где ты, где я,
Где мир кончается любимый.

И из каких семян цветы,
Сияющие вырастают,
Пройдя сквозь темные пласты,
Где к солнцу путь им преграждают.

Из звука как родится звук,
Как из волны волна взлетает.
Кто раз вступил в блаженный круг,
Тот только дышит и не знает.

Белград

Ты возникаешь крепостью старинной,
В кольце двух рек спокойных и больших,
Чуть озарен закатом апельсинным,
Меж улочек восточных и кривых.
Ухабами ныряет мостовая,
В кофейнях песни горькие поют,
Едва ползут ленивые трамваи,
Газельи тени девушек снуют.
Гостеприимства город и обилья,
Вдаль уходящих черепичных крыш,
Ты дорог мне, как молодости крылья,
В час гибели ты в сердце постучишь.

«Безмолвно гасли старики…»

Безмолвно гасли старики, —
Для них изгнание кончалось
Тридцатилетнее… Руки
Рука нездешняя касалась,
А берег близился родной
Не так, как думали – иначе!
И вечный отдых ледяной
Был и наградой, и удачей.
Они свершили. Сберегли
(Как выходцы с иной планеты)
Все лучшее своей земли,
Чему не будет уж ответа…

А мы – их дети? Целый мир
И родина нам, и чужбина.
Мы всюду дома… Все – Сибирь!
Все каторга и паутина!
Минувшее – для стариков…
Грядущее – для тех, для новых…

Нет ни пристанища, ни крова
Меж двух враждующих веков!