ЖИЗНЬ ГВАРДЕЙСКОГО СОЛДАТА

Много написано воспоминаний о мирной, ка­зарменной жизни полков русской армии, одна лишняя маленькая подробность добавляет об­щую, уже известную картину и иногда даже исправляет ее, а время уходят и уходят послед­ние свидетели славной эпохи Императорской России. Ко всему, уже написанному хочу до­бавить еще немного и, вспоминая, еще раз пе­режить это чудное далекое прошлое.

В мирное время у нас в полку был прекра­сный подбор молодых солдат. Это были, глав­ным образом, уроженцы черноземной полосы России, все они были высокого роста, краси­вые, чернобровые и, как писал генерал Геруа, с немного плутовской физиономией. В боль­шинстве это были сыновья зажиточных кре­стьян, почти все грамотные, и их, после их уз­кой деревенской жизни, конечно интересовала другая жизнь, им представившаяся. У меня в памяти встают фамилии правофланговых пер­вого взвода. В Царские дни, когда они были в парадной форме, никто не сказал бы, что еще год назад они были простыми крестьянами.

Вспоминая нашу казарменную жизнь, могу сказать с уверенностью, что за все мое крат­кое пребывание в полку в мирное время (1911­-914 гг.), в роте не было ни одной кражи, ни драки, ни пьянства, ни даже ругани. Все жили и служили дружно и, если иногда доносились крепкие словечки, то без них русский человек не поймет многого, что ему иногда вдалблива­ли часами его учителя.

Служба молодого офицера в роте, в пер­вые годы его пребывания в полку, не позволя­ла ему полностью войти в ротную жизнь. Два раза в неделю он был в наряде и таким обра­зом пропускал четыре служебных дня. Кроме того, вечерние лекции, которые поручались также молодым офицерам и читались ими по очереди в разных ротах, отнимали много вре­мени на подготовку к ним. Некоторые солда­ты, слушатели этих лекций, интересовались жизнью не только в России, но и в других стра­нах, о которых они и понятия не имели, и это часто заставляло лектора выходить из рамок положенной темы, отвечая на задаваемые во­просы.

Про наших друзей денщиков уже много написано. Можно лишь добавить, что они бы­ли несколько болтливы и на любопытные во­просы своих ротных земляков рассказывали часто про своего «барина» много лишнего. Я узнал уже в эмиграции от нашего вольноопре­деляющегося, что мой денщик подробно рас­сказывал, какие фотографии и с какими над­писями стояли у меня на письменном столе. Интересно отметить, что в своих рассказах го­ворили они в таком духе, что у слушателей со­здавалось впечатление, что он, денщик, являл­ся как бы совладельцем квартиры и всего иму­щества. Например, говорили, что «у нас в го­стиной висит такое зеркало, что видна вся фи­гура…», что «вчерась у нас были гости — рот­ный с женой и вольные…» Когда наступало время чинить сапоги, говорилось: «Наши сапо­ги требуют новую латку» и т. п. В его глазах это поднимало как бы его престиж и достоин­ство.

По субботам занятия в ротах и командах заканчивались к 12 часам дня и днем поме­щения тщательно чистились, проветривались, подметались и особое внимание обращалось на ротные образа, которые имелись во всех ро­тах, командах и учебных покоях. Эти образа были вделаны в деревянные киоты и перед ни­ми совершались ежедневные утренние и вечер­ние молитвы. В день ротного праздника, а так­же на Пасху и Рождество, перед иконой воз­жигались свечи и сама она украшалась бумаж­ными украшениями и гирляндами. По суббо­там же днем роты ходили по очереди в баню, причем никого не приходилось к этому при­нуждать, так как русский солдат любил чисто­ту и держал себя в ней. Вечером, по желанию, шли в наш храм, помещавшийся совершенно рядом с казарменными постройками и, прихо­дя в храм, становились шеренгами.

По воскресным и праздничным дням побуд­ка была на час позже и после утреннего чая же­лающие также шли к обедне. Около десяти утра дежурный фельдфебель выходил на двор 1-го батальона и зычным голосом командовал «Ка­толики, выходи строиться на двор 1-го баталь­она». По этой команде от каждой роты выхо­дило по четыре человека, часто и не католики (последние не особенно охотно отправлялись на длинную мессу в костел), а чисто православ­ные, которые за какие-нибудь провинности по­лучали от своих дядек или отделенных коман­диров, не имевших, по уставу, права налагать взыскания, в виде наказания приказ идти в бли­жайшее воскресенье католиком в костел, нахо­дившийся на 1-й роте Измайловского полка. Ко­манда шла строем под начальством назначенного приказом по полку офицера, которому вме­нялось в обязанность наблюдать, чтобы «като­лики» во время церковной службы находились бы в костеле, а не бродили по улицам в поисках своих земляков.

После обеда в воскресенье старослужащие, то есть те, кто принял присягу, имел полковой значек и был знаком с правилами отдания че­сти, имели право идти со двора. Для однообра­зия формы одежды комендантское управление через полковую канцелярию ежедневно указы­вало, как должен быть одет нижний чин, ухо­дящий со двора. Таким образом весь гарнизон Петербурга был одет одинаково. Большинство солдат шло в соседние полки, где искали сво­их земляков, с которыми отводили душу, ведя бесконечные беседы о деревенской жизни и прочем.

Все уходящие со двора являлись на осмотр своему фельдфебелю и снабжались особыми увольнительными билетами. Зимняя форма — мундир, поверх которого одевалась шинель, пе­ретянутая кожаным поясом, на котором висел тесак. Цвет пояса в гвардейской пехоте был белый в трех первых батальонах и черный в четвертых, и в полках Егерском и Финлянд­ском. С наступлением теплой погоды шинель одевалась внакидку и была застегнута на во­роте и на первой пуговице. Летом — рубаха защитного цвета и тесак на поясе. При морозе в пять градусов и ниже полагалось одевать на­ушники, а свыше десяти градусов — башлык, завязанный по особой форме вокруг шеи. На голове — бескозырка, с околышем цвета пол­ка и черной тульей. Летом бескозырка защит­ного цвета. В Царские дни, а также на Пасху и на Новый Год, — одевалась парадная форма, то есть мундир с лацканом цвета полка и на голо­ве кивер.

Все отпускные имели подтянутый вид и обязаны были строго соблюдать все правила чи­нопочитания, то есть отдавать честь не только офицерам, но и друг другу, подчеркивая этим свою принадлежность к одной военной семье. Особам Императорского Дома, всем генералам и адмиралам, штаб-офицерам своего полка, своего полка, своему ротному командиру, сол­даты обязаны были отдавать честь становясь во фронт. Также и знаменам, штандартам и похо­ронным процессиям, если их сопровождала во­инская часть.

При отъезде в отпуск, на побывку в дерев­ню, всем уезжающим давалась полная парадная форма, дабы они имели возможность щеголь­нуть своей формой перед родными и знакомы­ми.

Было запрещено курить на улице, класть руки в карманы, гулять под руку с дамами, по­сещать рестораны, ездить внутри конки или трамвая и прочее. Все нижние чины имели скидку на проезд в трамваях и пользовались сильно удешевленными билетами в Народном Доме Императора Николая II. Молодых сол­дат водили строем показывать достопримеча­тельности Петербурга.

В самих казармах, по праздникам, тоже тол­пилось много военного люда и дневальным, стоящим у ворот казарм, вменялось в обязан­ность не впускать в казармы «вольных» и в случае появления таковых он вызывал дежур­ного фельдфебеля и последний уже решал во­прос, пропустить ли «вольного» к земляку или нет. И тут дневальному на помощь приходил его внутренний такт, помогавший отличить мирного посетителя от какого-либо революци­онера. Следует добавить, что пронос в казар­мы спиртных напитков карался очень строго и, надо отдать справедливость, что появление сол­дата в нетрезвом виде было большим исклю­чением, чему, конечно, способствовало прави­ло, запрещающее продавать воинским чинам спиртные напитки, а также и суровые наказа­ния, доходившие до месяца ареста.

За мое трехлетнее пребывание в полку в мирное время я не помню случая самовольной отлучки или побега с военной службы. Со всей этой ложью на русского солдата мы познако­мились уже здесь заграницей, когда революци­онеры писали и продолжают писать пасквили как на офицеров, так и на солдат.

О ДОВОЛЬСТВИИ СОЛДАТ.

Многим из нас никогда не приходилось заду­мываться над чрезвычайно сложным вопросом питания огромной русской армии.

В мирное время этот вопрос решался более или менее легко, так как весь аппарат был об­думан и налажен, все были на своих местах и все шло по определенному трафарету. По­ставщики поставляли полкам все продукты, мясо распределялось между пятью кухнями (4 батальонных и 1 командная). Из этого мяса варился или борщ, или щи (через день) и к не­му прибавлялась еще или пшенная каша (если это был борщ), или же гречневая — ко щам. Каждый солдат получал три фунта прекрасно выпеченного черного хлеба и три четверти фун­та вареного мяса, что называлось порцией. Мя­со это было нанизано на особые деревянные палочки. Супы были отличные, наваристые, жирные, и помощник дежурного по полку, ко­торому вменялось в обязанность пробовать пи­щу во всех кухнях, уже отказывался от завтра­ка в Собрании, заменяя его рюмкой водки под пирожок.

Кашеварами назначались люди не только неспособные к строевой службе, но и обладаю­щие какими-то кулинарными способностями. Они, конечно, очень дорожили своим местом, избавляющим их от всех нарядов, от подчас нелегкой службы в строю. Работали они все­гда в тепле, не говоря уже про то, что они все­гда были сверх-сыты, что подтверждалось их откормленными лицами. Кашевару полагался еще один или два помощника.

Черный хлеб такой, какого в Европе нигде не достать, выпекался в полковой хлебопекар­не, в которой работала специальная команда хлебопеков, которые также работали очень усердно, выпекая на каждого едока по 3 фунта хлеба ежедневно. Нужно сказать, что вновь призванные съедали их без остатка, тогда как старослужащие не съедали своей порции и за свой «недоед» получали какие-то копейки, не помню сколько, как и не помню, как проис­ходила эта операция.

Щи и борщ имели свой особый вкус, когда для пробы подавалась специальная деревянная ложка с какими-то красными и золотыми узо­рами. История помнит, что бывший Главноко­мандующий войсками Петербургского военно­го округа Великий Князь Владимир Александ­рович любил приезжать в полк совершенно за­просто, один, без адъютанта, и иногда его пер­вый визит бывал на солдатскую кухню, где он пробовал пищу, беседовал с кашеваром, и бы­вали случаи, когда, оставшись отменно доволь­ным, Великий Князь в виде поощрения давал кашевару золотой. Но бывали случаи и обрат­ные, — когда за свою оплошность в приготов­лении пищи кашевару приходилось садиться под арест. Правда, эти случаи бывали очень редки.

Возвращаясь к мысли о довольствии русско­го солдата, поневоле поражаешься колоссальным количеством потреблявшейся провизии, постав­лявшейся Интендантством. Принимая во вни­мание неровное количество рядовых в строю в мирное время и округляя цифру наличного со­става полка со всеми командами до 2.000 шты­ков, полк выпекал ежедневно 6.000 фунтов хле­ба и в котел клалось не менее 1.500 фунтов мя­са в день.

С выступлением полка на войну 1914 года весь установившийся порядок мирного времени переменился и заведующему хозяйством пол­ка было немало хлопот, дабы приноровить до­вольствие полка к обстановке, которая, естест­венно, часто менялась.

Каждая рота с выступлением в поход име­ла свою ротную походную кухню, в которой варили супы, причем кашеварам, при насту­пательных операциях в начале войны, необ­ходимо было приготовлять пищу на ходу с та­ким расчетом, чтобы она была готова к прихо­ду на бивак или большому привалу. Иногда же кухни, в зависимости от боевой обстановки, по­сылались вперед или же, наоборот, они подъ­езжали, когда полк уже пришел на свою стоян­ку.

При окопной войне вопрос питания решался иначе и кухни обычно подъезжали к тыловым окопам с наступлением темноты. Позже, при длительном пребывании на одном и том же участке, были проложены особые «подъезд­ные» широкие рвы, по которым кухни подъ­езжали к окопам. Там же в окопах, на передовой линии, устанавливались примитивные полевые печи в земле, в виде коленчатого отверстия, в которое с одного конца, снизу, подкладывалась и зажигалась или солома, или сухое дерево, а в другое, лицом к небу, ставился или чайник с водой, или котелок. Дым от этих самодельных духовок выдавал противнику всю линию око­пов, но так как это было обоюдно, то и мы хо­рошо знали линию неприятельских окопов.

Очень часто, во время больших боев или очень тяжелых и изнурительных переходов, кухни подъезжали очень поздно и люди, из­немогая от усталости, просто падали с ног и им было не до кухонь. Несмотря на распутицу и отдаленность от интендантских баз, особен­но в период люблинских боев, я не помню слу­чая, чтобы люди оставались ненакормленными, и вся заслуга этого ложилась исключительно на начальника хозяйственной части.

О ПОЛКОВЫХ АДЪЮТАНТАХ И О ПРИКАЗАХ ПО ПОЛКУ.

Роль полковых адъютантов, особенно в мир­ное время, была совершенно не такая легкая, как это казалось со стороны. Он должен был быть и правой рукой командира полка, с ко­торым ему, конечно, приходилось и ладить, а порою и давать советы в его распоряжениях и приказаниях. С другой стороны, ему было не­обходимо оставаться в рамках товарищеских отношений со своими однополчанами, которые часто, пользуясь дружбой с полковым адъю­тантом, старались через него, в некоторых слу­чаях своей служебной жизни, устраиваться поудобнее в смысле нарядов, командировок и прочего.

Во время моей службы л.-гв. в Егерском полку я застал двух полковых адъютантов: красивого и представительного Глеба Анатоль­евича Даниловского, нарядно гарцевавшего на своем сером коне перед фронтом полка и ушед­шего в 1912 году в адъютанты к Великому Кня­зю Михаилу Михайловичу, и более скромно­го, всем доступного и всеми любимого Николая Николаевича Светозарова, который был убит 26 августа 1914 года под Уршулиным, когда он высунулся из небольшого окопа, чтобы преду­предить подъезжающие кухни — не подъез­жать близко к позиции.

Роль полкового адъютанта была трудна, так как ему приходилось ежедневно составлять наряды, соблюдая строгую очередь и совершен­но не обращая внимания на свои личные сим­патии и дружеские отношения. В этом отноше­нии H. Н. Светозаров был исключительно спра­ведлив, находился со всеми в прекрасных от­ношениях и не вызывал никаких упреков.

В обязанности полкового адъютанта входило также и отличное знание всех офицеров пол­ка, фельдфебелей и даже некоторых старших унтер-офицеров. Он единственный знал моби­лизационный план полка и под его редакцией в каждом полку в конце трудового дня выпу­скался приказ по полку. Он печатался в пол­ковой канцелярии, откуда и разносился через особых посыльных во все роты и команды, а эти последние разносили тотчас же его дальше всем офицерам полка. Уже придя домой, по за­паху литографских чернил можно было знать, что приказ пришел. Выход приказа очень ожидался всеми офицерами, особенно молоды­ми, чаще других несшими наряды и жаждав­шими узнать, нет ли их фамилии или на пер­вой странице, — наряд на следующий день, или же в конце текста, где печатались предпо­лагаемые наряды через день или через два. Это было очень удобно, так как давало возмож­ность вовремя снестись с полковым адъютан­том и, найдя себе заместителя, вовремя поме­няться дежурством или нарядом.

В приказе печатались все производства, на­чиная с ефрейтора, все перемены, отпуска, но главное, что интересовало офицера, — это, ко­нечно, были наряды. Всем денщикам вменя­лось в обязанность знакомиться с приказом, чтобы знать заранее, какую форму одежды приготовить своему барину в случае, если он попадал в наряд, и своевременно разбудить его, особенно, если на следующее утро была ран­няя стрельба в тире на Семеновском плацу, ко­торая начиналась в 6 часов утра. Редко, но бы­вало, что, кроме приказа полку, выпускалось еще особое «приказание», которое не успело попасть в приказ, но было очень экстренно (по­хороны, встречи иностранного гостя на вокза­ле и пр.).

О ПРОИЗВОДСТВЕ В СЛЕДУЮЩИЕ ЧИНЫ И О НАГРАДАХ.

В мирное время каждый офицер медленно, но точно производился в следующий чин каж­дые четыре года. Производство это обычно бы­ло 6 декабря, в день Ангела Государя Импера­тора, причем в Высочайшем приказе указыва­лось, что производится со старшинством с 6 августа того же года, то есть с того же дня, когда был произведен в офицеры. Таким обра­зом, через 12 лет службы в полку офицер до­ходил до чина капитана, на котором и застре­вал, ожидая производства в полковники, ко­торое в гвардейской пехоте шло по дивизии, со­гласно старшинству баллов при производстве в офицеры. В гвардейской кавалерии производ­ство шло по полкам.

В принципе считалось, что в гвардии в мир­ное время никто не мог обогнать своего одно­полчанина и, если по окончании Академии офи­цер получал следующий чин, он уже не мог вернуться в полк и шел по штабной службе. Иногда производство в полковники задержи­валось, и у нас в полку был случай что баталь­оном командовал капитан. В таком случае, он назывался командующим батальоном. Иногда же, напротив, полковников было больше, чем это требовалось, и их назначали наблюдающи­ми за разными командами и т. п.

Война 1914 года смешала все сроки произ­водства, но все же соблюдался принцип неко­торого равновесия и в случае производства младшего старший производился в тот же чин «в сравнение со сверстниками».

В смысле орденских наград, в мирное вре­мя орден св. Станислава 3-й степени (первая на­града), давался лишь в чине поручика. Орден св. Анны 3-й степени — штабс-капитана, шей­ные ордена св. Станислава и св. Анны 2-й степ, получали лишь капитаны, а следующий — ор­ден св. Владимира 4-й степени — лишь пол­ковники.

В военное время первой наградой считалась Анна 4-й степени. Это был Аннинский темляк на шашку и надпись на оной — «за храбрость».

Каждый офицер по окончании училища или Пажеского корпуса обязан был прослужить в строю полка 3 года. До этого срока он не имел права ни уйти в отставку, ни поступить в Ака­демию. Для подготовки к экзамену в послед­нюю ему давался 4-месячный отпуск. Выдер­жавший экзамен не снимал формы полка до окончания Академии, курс которой был три года. В случае провала на экзаменах неудач­нику давалась возможность держать еще раз на следующий год.