Заказать книгу можно в нашем магазине:
http://www.golos-epohi.ru/eshop/catalog/128/15558/

Мы ждем чего-то... Не в будущее, творящее некую новую жизнь, обращен наш выжидательный взор. Эту жизнь не приемлет наше сознание. Мы живем прошлым. В этом отличие наше от окружающего нас мipa. Кем бы мы ни были по нашей профессии, воспитанию, культурному уровню, происхождению, все мы, если только не погрязли до последнего уголка нашего сознания в суете окружающего нас мipa, ухищренно проникающего в самую сердцевину интимного быта, - мы в этом смысле все чего-то ждем...
Кто это - мы? Разбросанные по всему мiру чада Исторической России. Мы являем некую органическую общность. И в ней мы наглухо отчуждены от окружающей нас среды. В этой отчужденности уже проявляется, пусть в зачаточной форме, подвиг Русскости.
Мы - не такие, как все. Это - не горделивое самопревознесение над остальным человечеством. Это - констатирование, часто смущенное, даже стыдливое, некой неотменимой реальности. Она выражает себя хотя бы в том, что нас тянет друг к другу особенная, ни на что непохожая, связь. Это не только национальная близость, не только общность культуры, не только даже сама по себе общность веры, которая ведь не является принадлежностью нас одних, русских. Это - некая наша разнокачественность по отношению ко всем, всем, всем - кто не «мы». Это - общность несомого нами исторического послушания.
Мы можем расходиться в наших симпатиях и убеждениях, но мы солидарны в том, что жить так, как все вокруг живут - нельзя. Чтобы жизнь могла продолжаться, она должна стать иной. Если такого радикального изменения не произойдет, значит, жизнь кончается. Mip идет к своему концу! Что-то иное должно войти в мip, чтобы он мог жить. Это иное не может родиться из окружающего нас мipa, настолько оно ему чуждо. То ожидание, которое определяет природу нашего сознания, недоступно пониманию окружающего мipa. И горе нам, если мы, пуская корни там, куда вывел нас Господь, всецело проникаемся мiроощущением нашей среды. Это значит - мы перестаем быть русскими, теми, кто и в изгнании несет подвиг Русскости, составлявший душу Исторической России.     
Тут мы касаемся явления безмерной трагичности, но способного быть ощутимым только теми, кто не поддался процессу духовного обезличения. А он подкрадывался к нам в самых, казалось бы, естественных, понятных, благонамеренных формах. Неужели надо отвращаться от окружающей нас культуры? Не естественно ли человеку, который вынужден обосновываться на чужой почве, освоиться с местной культурой, став деятельным участником окружающей жизни? Неужели сам факт вынужденной оседлости в данном месте не ставит повелительно задачу здесь же и устроять свою жизнь?
Все это безспорно. Но не может ли случиться, что, облюбовав себе место в окружающей меня культуре и обогащаясь, таким образом, новыми приобретеньями, я тут же окажусь ограбленным дотла, ибо лишенным самого драгоценного своего достояния - своей исходной Русскости? Это обычно делается незаметно. Относительно недолгое время проходит, как наблюдается уже отчуждение от родной культуры, от родного языка, от своего храма. Подкрадывается момент, когда переступлена некая заветная граница: человек стал своему прошлому - чужой. Он - иностранец «русского происхождения».
Мы выше отмечали, что наша общность, как чад Исторической России, не определяется одной лишь общностью культуры и языка. Может поэтому духовное обезличение произойти и с сохранением русской культуры и русского языка. Мы нередко слышим упреки, обращенные к молодежи, забывающей русский язык: какую вы прекрасную возможность своего продвижения упустили - ведь какой теперь спрос у иностранцев на русский язык! Так утилитарно рассуждать могут только иностранцы русского происхождения. Наоборот, бывает так, что человек, денационализованный в такой мере, что с ошибками и акцентом, с младенчества погруженный в чужую культуру, говорит по-русски, с возникновением ответственного сознания проникается подлинной русскостью и, можно сказать, живет «подвигом Русскости».
Русскость есть духовная качественность. И если в этом смысле полинял человек - отработанный он пар в плане подлинной Русскости. Может это произойти не только в длительном процессе, неосознанном. Это может быть и волевым актом. Наше обезличение, как всякая духовная порча, может быть порождено двумя полярно противоположными модальностями смертного греха: безпечностью и унынием. Поглощение средой незаметное порождается безпечностью: из русского сознания выпадает само понятие «подвига», и жизнь отождествляется с совокупностью «успехов», в разных направлениях достигаемых. Волевое самоупразднение в своей подлинной Русскости порождается унынием, достигающим напряженности отчаяния: человек отбрасывает свою «русскость» как отжившую ветошь и начинает новую жизнь. Оба эти соблазна в совокупности стали в такой мере характерными для Русской эмиграции, что, если она не иссякла, то только в силу обновления новыми притоками. Пусть дополнительные притоки не имели полноты заряда, вдохновенно воинствующего, какой был присущ основному потоку, преемственность не терялась, почему Русская эмиграция и сохранила свою органическую принадлежность к Исторической России, продолжая быть носительницей «подвига Русскости».  
 
*   *   *
Едва ли не самым страшным поражением, которое в этом смысле испытала Русская эмиграция, было массовое самоупразднение основных кадров т. н. Белого Движения. Тут надо различать два момента. С одной стороны, возникла, можно сказать, мгновенная демобилизация значительной части Белой Армии. Это не был сознательный отказ от Русскости. Это был сознательный отказ от подвига Русскости. Повоевали - можно подумать о себе! Это не был акт уныния, но это не были продукт беспечности. Это было раскрытие уже возникшей духовной порчи. Это было дезертирство. И сознание этого, всячески заглушаемое, но с тем большей силой себя проявлявшее, вызвало настоящее чувство ненависти по отношению к тому ядру Белой Армии, которое продолжало воспринимать себя «действующей армией», вынужденной лишь отступить в глубокий тыл. Никто не поймет политического раскола, разъединившего тогда Русскую эмиграцию, кто не учтет этого момента. В этом дезертирстве воедино сливались: капитуляция перед большевиками, которым отдавалась Россия, и отказ от Русскости во имя потенциальной денационализации. Потенциальные возвращенцы и потенциальные «иностранцы русского происхождения» еще нерасчлененно воплощались в опустошавшем первые ряды Русской эмиграции дезертирстве.
Печать подлинной трагичности лежит на другом моменте. Массовое самоупразднение первых кадров Русской эмиграции протекало ведь и в ином плане! Попав за границу. Белая Армия ощутила себя на бивуаках, в готовности в любой момент возвратиться к прерванной борьбе. Белая Армия готова была, поскольку невозможна была борьба открытая, перейти на борьбу конспиративную, и здесь проявляя и выдержку, и мужество, и самопожертвование. Она продолжала жить идеей подвига и готова была на деле, когда это от кого требуется, идти на подвиг. В форме, быть может, самой яркой этот образ нашей первичной эмиграции явил себя в т. н. галлиполийцах.
Время шло. О восстановлении военной борьбы не могло быть и речи. Конспиративная работа, охватывавшая относительное меньшинство, не обещала успехов решительных. Возникла необходимость переходить с биваков на зимние квартиры. Вот когда произошло расслоение уже иного порядка. Тут уже можно говорить об унынии, как о причине денационализации, пусть далеко не всегда именно о ней шла речь и пусть почти никогда эта потенциальная денационализация не облекалась в форму демонстративного выхода из рядов. Менялась лишь установка сознания, принимая совершенно другой характер. Невозможность надеяться на продолжение борьбы в прежних формах и за прежние идеалы оборачивалась признанием своего конечного поражения, почему и курс внутреннего внимания и в отношении себя, а, главное, в отношении детей радикально изменялся. С горьким чувством, которое без преувеличения можно приравнивать отчаянию, пусть оно и не проявлялось в каких-либо бурных формах, человек решался, пусть это и не всегда высказывая в категорической форме, на окончательное устроение по месту своего нового жительства; Россия оставалась для него лишь дорогим воспоминанием, а для детей могла получать только характер потерянного рая.
Так решали одни. Другие - без всякой мысли об отказе от своей, исполненной сознания подвига, Русскости просто переходили на зимние квартиры. Они оставались потенциальными бойцами, и подвиг Русскости оставался неотделим от их сознания. Но они не хотели дать себе отчет в том, что нельзя консервироваться в том восприятии прошлого, которое живет в личной памяти. Они не могли понять, что менялась перспектива ведшейся ими борьбы и что надо было как-то наново осмыслить и свое личное, ближайшее, и вообще все в целом русское прошлое, чтобы оказаться на высоте того подвига Русскости, который в каких-то новых формах ждет от них теперь Господь.
Происходило на самом деле нечто противоположное. Люди с некоторым даже подчеркнутым пафосом стали абсолютизировать свое конкретное прошлое в бытовых рамках их собственной, лично пережитой военно-общественной обыденности, тем замораживая это прошлое и делая его предметом некой абсолютно хранимой антикварности. На мысль не приходило, что прошлое проявляет длящееся свое существо в формах преходящих, почему и разрушение безостановочное конкретных форм нашего ближайшего прошлого ставит задачу «реставрационную» в плане более глубокого погружения в Историческую Россию. Позднейшим выходцам из СССР надо было много чему научиться у своих предшественников, чтобы в правильном свете увидеть облик Императорской России к моменту катастрофы. Участникам исходной борьбы с большевиками надо было кое-что забыть из сохранившейся у них картины России, чтобы «подвиг Русскости», от них ныне требуемый, обрел потребную духовную качественность. Если для позднейших беженцев нередко дело шло о каком-то преображении всей установки сознания в отношении восприятия Императорской России в момент ее падения, то, быть может, еще в большей степени это же надо сказать об основных кадрах Русской эмиграции в отношении того, что можно и надо в сложившихся условиях «реставрировать».
Чтобы дать себе отчет в различии перспектив, которые открываются в современной действительности по сравнению с тем, что рисовалось участникам Белого Движения, остановимся на мгновение на рассмотрении основного лозунга его. «Единая, Неделимая...» В ту эпоху это было нечто, способное дойти до сознания русского человека: это ведь именно то, что опрокинуто было коммунистической революцией, заменяясь какой-то доктринальной фантасмагорией. Однако не удавалось так поднимать народ! Нам скажут, что ошибкой было устранение момента монархического. Едва ли внесение его что-либо изменило бы. Другой свет падет на обсуждаемую тему, если мы так спросим: можно ли к Белому Движению, со всем его идеализмом, со всем его героическим мужеством, применить словосочетание «подвиг Русскости»? Если под подвигом Русскости понимать то, что определяло высокую качественность Русской исторической поступи, на всем протяжении нашей истории - нельзя будет никак военно-патриотическую доблесть бойцов Белого Движения, даже в той яркости героизма, которую она принимала у зеленой молодежи, назвать «подвигом Русскости». Почему это так? Поставим другой вопрос: за что отдавали жизнь бойцы Белого Движения - за Великую Россию или за Святую Русь? Каждый скажет: за Великую Россию! А за что боролась, что вынесла на своих плечах Россия Историческая? Разве Великую Россию? Она завершила путь Исторической России, явясь как бы футляром, который таил в себе Святую Русь. Но не потому ли и пала Великая Россия, что все больше переставала быть Святая Русь сердцевиной новой, Имперской Русскости? И если бы потребовать от России той, в составе которой слагалось и воинствовало Белое Движение, выполнение «подвига Русскости» в его исторической природе - лучше ли бы ответил народ? И в этом можно усомниться. К какому же мы заключению приходим? Не к тому ли, что задача «реставрации» по отношению к России, опрокинутой коммунистами, сводится, прежде всего, к тому, чтобы смог Русский народ подняться на ту высоту духовной качественности, котбрая рождала «подвиг Русскости», способный на всем протяжении Русской истории выносить наше Отечество из самых страшных падений - на все большую и большую высоту.
Вот мы и получили ответ на то, в каком направлении должна преображаться установка сознания бойцов Белого Движения, чтобы оказаться на уровне задач, пред ними ставимых современностью.
Завладели нашим Отечеством не какие-то злодеи-грабители и преступники, в своей аморальности обретшие такую силу, с которой никому не удается справиться. То, что произошло не некий грандиозный социально-политический сдвиг и не победа некоего нового могущественного мiровоззрения. Возникло нечто, человечеством не испытанное, что можно точно обозначить только одним словом: сатанократия.
Изгладилось из сознания не только Русской общественности, но и Русского воинства, и Русских служилых людей, что наше Отечество не «Великая Россия», а облеченная в национально-государственное могущество Святая Русь, на плечи которой возложено было Промыслом Божиим безмерно великое послушание: быть верными подданными Государя, которому присвоено неизреченно высокое назначение Удерживающего. Народным сознанием это промыслительное вознесение нашего Отечества на высшую высоту национально-государственного бытия было облечено в образную форму присвоения Москве, как столице России, звания Третьего Рима. Императорская Россия, перенеся столицу в С.-Петербург, не теряла этого высокого звания. Русские Государи периода Империи, сами не всегда отдавая себе в том отчет, под знаком Великой России творили дело Третьего Рима. Но сознание правящих утрачивало смиренно благоговейное восприятие Вселенской миссии России, делая достижение заданий, вытекающих из этой миссии, содержанием великодержавной политики. Само же учение о Третьем Риме отнесено было в область, с одной стороны, истории словесности, а, с другой - политической мечтательности, отражающей, якобы, горделивое самосознание Москвы.
Мистическое восприятие нашего великодержавия стало чуждо России эпохи революции. Чуждо оно оставалось и Белому Движению. А между тем, только усвоив такое понимание Царской Власти, можно правильно оценить последствия падения Российского Трона. В чем была промыслительная сущность Удерживающего? Наличие его означало связанность сатаны. Падение Удерживающего, исчезновение Богом благословенной власти, назначением имевшей служить Церкви, ее охраняя, означало начало новой эпохи - заключительной в истории мipa, когда сатана не только, как он всегда к тому был допускаем, может соблазнять людей, но и получает возможность властвовать над ними. Это последнее и произошло, сразу же после ниспровержения Удерживающего, в самой России: в ней стал непосредственно властвовать сатана, орудием своим имея содружество людей, объединенных по признаку сознательного служения злу - т. н. коммунистов.
Безнадежна всякая борьба с овладевшей Россией советской властью, поскольку борьба не ведется в плане духовно-просветленном, то есть поскольку борющиеся не понимают, что Они имеют перед собою потустороннюю силу зла, подготовляющую человечество к принятию антихриста. Борьба должна быть ведена во имя восстановления Удерживающего. Эта борьба может быть ведена только Русским народом, вновь окрыленным исконным «подвигом Русскости».
Отсюда возникает парадоксальное положение. Все, что идет на пользу сатанинской власти, воцарившейся в России, есть смерть. К жизни ведет то, что способствует падению советской сатанократии с восстановлением Русского Православного Царства. А, между тем, свободный мip построен на отрицании Православия! Русский Царь был преемником Римских и Византийских Императоров и в этом своем качестве и является Удерживающим. Чтобы это признать, инославный мip должен отречься от себя самого! И он уверенно продолжает работать над тем, чтобы крепче наваливалась на наше прошлое гробовая доска - не понимая, что этим губится весь мip.  
   
*   *   *
Приходим мы к выводу весьма существенному. Освободить Россию от коммунистического ига, а тем самым спасти и весь мiр от грозящей ему в условиях развивающейся апостасии гибели может только понимание промыслительного значения Русского Православного Царства. Это понимание доступно, однако, только православному и, прежде всего, русскому, духовно не обезличенному, сознанию. Тем самым единственными живыми силами, способными сознательно бороться с коммунизмом во имя восстановления Исторической России, могут быть русские, способные на «подвиг Русскости». Если этого не может понять свободный мip, то это прекрасно понимает советская сатанократия, почему и употребляет огромные усилия для искоренения, в форме физического истребления, всего того живого, что хотя бы малое подозрение под этим углом зрения вызывает.
Два одновременных процесса в этом направлении происходят в советской России, причем оба в масштабах грандиозности, представляемой только в условиях господства сатанократии. Один процесс - это массовое обезличение людей. Оно достигается террором, проникающим во все поры жизни и висящим над каждым человеком, не давая ему ни малейшей передышки. Давящая обыденность террора достигается универсальной, проникающей в самые интимные уголки жизни слежкой, в которой сатанократия являет себя в полной мере. Страх же пред последствиями слежки доводится до патологической силы получающими широкую огласку формами пыток - поистине инфернальными как по своей невообразимости, даже после многотысячного человеческого опыта зла, жестокости, так и по своей злорадной утонченности, всякую человеческую изобретательность превышающей. Подготовляется же реальное осуществление террора в форме пыток - предварительным выматыванием человека в порядке вызова на допрос, арестов, обысков и т. д., что само по себе уже есть страшный террор. Этот процесс обезличения человека путем страха является неким инфернальным антиподом т. н. «рабьего страха», под которым Церковь понимает страх перед адскими муками в будущей жизни. Режим сатанократии уже в земной жизни творит их над человеками во имя утраты ими самой способности являть свою свободную волю во спасение. Имеется и другой процесс, который является геенским антиподом следующей, высшей стадии страха, которую Церковь именует «страхом наемничьим». Это есть страх лишиться небесных благ, уготованных тем, кто верно послужил Богу в земной жизни. Режим сатанократии создает то, что Петр Струве удачно назвал «дрессурой пайком». Нет ничего, чем бы человек мог пользоваться иначе, как по милости сатанократии, которая может в любой момент все отнять - вплоть до самого того места, которое ты занимаешь своею плотью на земле, и того воздуха, который ты вдыхаешь. Все дано в меру усмотрения сатанинской власти - в зависимости от того, как ты угодил ей. Одновременно происходит изоляция людей от всяких внешних впечатлений, не отвечающих изволению сатанократии: человек должен видеть только то, что отвечает заданию сатанократии, слышать только то, что соответствует этим заданиям, видеть и общаться только в атмосфере, отвечающей заданиям сатанократии, читать, писать, делать то, что отвечает этим заданиям.
Так, по заданию, превращается человек в некое человекообразное существо, которое может быть приводимо в то или иное, желательное органам сатанократии, движение посредством возбуждения у него тех или иных инстинктов, согласно изволению этих органов сатанократии. Так образуется безгласное стадо, управляемое без всякого участия личной воли отдельных существ и руководимое, кроме исполнительной механики, только одним: разжигаемой органами сатанократии корыстью в удовлетворении самых разнообразных, доведенных до предельного напряжения, потребностей. Это может быть подачка, швыряемая человеку, доведенному голодом до зверского состояния, как это может быть поощрение самых утонченных способов удовлетворения самых гнусных похотей.
Впрочем, эти высшие формы корысти составляют привилегию избранных, являя некий адский антипод высшей форме страха, на языке церковном именуемой «страхом сыновним». Человек уже не думает ни об ужасе подвергнуться адским мукам, ни о возможной потере блаженства райского. Человек озабочен только тем, как бы не огорчить Милостивого Бога, от Которого он себя уже не отделяет. В режиме сатанократии это есть самоотдание сатане, безоговорочное, полное, всецелое - некое второе рождение, когда инфернальность становится «нормальной» установкой сознания человека - нечто до последней степени не представимое, но в условиях современной действительности - реальное.    
Этот устрашающий процесс обезличения человеческой массы в целях, если даже не всецелого добровольного приобщения к сатанинскому злу, то, в лучшем случае, всецелого пассивного подчинения сатанократии, сопровождается другим, который тоже «нормально» происходит, систематически и последовательно, на путях «текущей» советской политики. Это есть индивидуальное, групповое или даже массовое изъятие, на предмет истребления, всех, кого можно заподозрить в неспособности поддаться обезличению. Истребление производится обычно в форме беспощадного использования на тех или иных изнуряющих работах, отвечающих заданию сатанократии.
Но может это изъятие происходить и в формах исключительных, чрезвычайных, когда оно осуществляется не, так сказать, превентивно, а пред лицом явного сопротивления. Безконечно разнообразны могут быть формы и размеры сопротивления - от индивидуального или группового невыполнения очередного задания до вооруженного восстания, охватывающего широкие народные массы. Все подобные проявления, в конечном счете, пошли на пользу сатанократии, дав ей лишь возможность обнаружить строптивые элементы и их уничтожить - будь то в форме подавления сопротивления, будь то в форме позднейшего их изъятия после прекращения сопротивления. Если нельзя быть уверенным в том, что в возникновении восстаний всегда участвовала провокационная рука сатанократии, то практически дело оборачивалось тем, что можно назвать объективной провокацией. Усмирялись восстания не только применением вооруженной силы, но и обещанием уступок - в чем и находило себе выражение объективная провокация. Те, кто потом проявляли себя в использовании предоставленных льгот, будь то осуществление хозяйственной самостоятельности, будь то удовлетворение религиозных потребностей, будь то проявление национальных чувств - оказывались на виду, и не было ничего легче при сохранившемся во всей своей силе сатанократическом режиме - их всех изъять, уже в «нормальном» порядке «текущей» советской политики. Самое отчаянное сопротивление, в конечном счете, шло сатанократии на пользу. Строптивые обращаемы были на исхоженный, но конца не знающий путь истребительного использования их на изнурительных работах, проводимых по заданиям сатанократии, а она сама могла спокойно продолжать свое сатанинское дело.
Чем можно объяснить неизменный успех сатанократии в подавлении сопротивления? Тем, что эти вспышки были лишены огня духа. То была борьба не против сатанократии, как таковой, во имя Божие, а за получение того или другого блага - из рук сатаны. Он и давал просимое, тем только глубже утверждая свое главенство. А затем продолжал действовать так, как иначе и не мог действовать - сатанински! В составе оказавших сопротивление масс могли быть и, несомненно, были, элементы, способные стать на борьбу за Христа против Велиара. Но никогда подобная борьба, в целом, не ставилась под знамение Креста и никогда она открыто не покрывала себя именем Христа, что делало бы невозможным никакое соглашательство с сатанократией и ставило бы ребром вопрос о свержении ее. Напротив того, всегда отказывался оттесненным на задний план сам вопрос о сатанинской природе советской власти, которая, со своей стороны, готова была выступать, пусть и без особенных стараний скрыть свой лик зверя, в качестве национально-государственной власти, способной смотреть на вещи шире, чем то вытекает из ее коммунистической природы. И как мы знаем, неизменно выходила она из этих испытаний, иногда, казалось, ставящих под вопрос ее существование, победительницей, способной с новыми силами продолжать свое сатанинское дело.
В чем же заключалось оно, это сатанинское дело? Далеко не в том лишь, чтобы сохранить господство коммунизма над Россией. Mip весь должен быть охвачен сатанократией для приготовления его, в целом, к приходу антихриста. Дело не только в России и не только в коммунизме. Коммунистическая власть остается в России на своем месте и отсюда по-прежнему распространяет свои щупальцы по всему мiру. Но она постепенно стушевывается, сохраняя за собою, так сказать, «черную работу». «На людях» она готова прикрывать себя видимостями, тем привлекая всех, кто способен видимостями удовлетворяться - в «сосуществовании» с коммунизмом. Новая эра начинается.
Подвергается радикальной перелицовке исходный коммунизм, как он себя обнаруживает в России. Кощунственное зверство неприкрытого богоборчества убирается с авансцены, а на нее выдвигается – Церковь! Гости свободного мира могут не только видеть храмы, в их посещаемости народом; они могут с их служителями говорить! Вопрос в том, как же могла Христова Церковь найти общий язык с сатанократией, исчезает из оборота. Упраздняется сама мысль о сатанинском существе коммунизма. Он принимает новый облик, который до последней степени облагоображивает зло. «Сосуществовать» можно уже с таким коммунизмом. Но пускается в оборот мысль об его дальнейшей эволюции. Есть коммунизм и коммунизм! Может быть и такой коммунизм, который уже не всецело предан атеизму. А разве нет хороших людей в составе коммунизма? Достаточно того, чтобы возникло, действительно, широкое и глубокое общение свободного мipa с коммунистическими странами, чтоб переродился коммунизм, став полезным и даже желанным соучастником той новой общей жизни, которая теперь с такими шансами на успех строится.
Такая установка сознания облегчает свободному мiру борьбу с голосом совести - пред фактом сговора с коммунизмом ценою отдачи ему всего им захваченного. Большего достигает коммунизм. Коммунизм признается свободным мiром формой правления, равноправной со всякими другими, практикуемыми человечеством! Тем самым, свободный мip как бы формально расписывается в том, что коммунизм ни в какой мере не может быть рассматриваем, как сатанократия. Раз так - почему в свободных странах не может «нормальным» порядком коммунизм придти к власти? Получает он и нечто иное, для него крайне полезное: не становится ли он законным явлением для свободных от него стран? Не вправе ли он притязать на их территории, на свободу своей деятельности? Так внедряется коммунизм в свободный мiр, тогда как он допустил такое общение, исходя из того, что, напротив, он, свободный мiр, проявит свое решающее влияние на коммунизм! Формально т. н. «культурный обмен» взаимен, но раз свободный мip признал законным режим, который ложь считает законом своего поведения, то ясно, что коммунизм, весьма строго контролируя культурный обмен у себя, сам будет усердно пользоваться им для своей захватной политики.     
Происходит и нечто иное - еще более страшное. Создаются формы коммунизма, так сказать, «на вывоз» - в разных вариантах, в самых неожиданных комбинациях. В круг советчины могут быть вводимы не только родственные ему явления, как социализм, солидарность, национал-социализм и т. д., но и демократизм, парламентаризм, либерализм и т. д. Вплоть до монархизма! Если реальностью стала лжецерковь, почему не может возникнуть лжемонархия? Царство лжи всеобъемлюще. Вместе с тем, обыденное общение с ложью накладывает отпечаток, придающий характер условности и относительности всему «своему». Дело уже не в том, в какой мере повышаются шансы проникновения коммунизма в ту или иную страну - как власти. Дело в том, что расшатывается подлинная качественность всего вне коммунизма сущего. Коммунизм не притязает на господствующее место в мipe. Он переходит на положение одной из модальностей апостасийного перерождения всего сущего. В процессе такого перерождения весь мip готовится слиться воедино в сретенье антихриста...
Так, на протяжении относительно очень короткого времени Христос и Велиар оказались во вселенском плане - на одном уровне, с упразднением принципиальным их противопоставления! Больше того: упраздняется сама раздельность их бытия в мipe и это стараниями самого свободного мipa!
Действительно, всмотримся в мiровую жизнь - свободную. Идет где-то борьба человечества, каким оно жило своей исторической жизнью, независимо от расы, культуры, веры, борьба этого уголка свободного мipa с открытой или прикрытой сатанократией, своим центром имеющей красную Москву. Идет борьба не на жизнь, а на смерть между христианством, а то и иной какой верой - и тоталитарным безбожием. Идет эта борьба с шансами на успех, а иногда и победоносно. И что же? Является Свободный Mip и протягивает свою умиротворяющую руку. Зачем проливать кровь! Сядем - поговорим, согласимся на совместное существование... Это не т. н. «круглый стол», за который садятся независимые участники, могущие в любой момент встать и уйти, - собравшиеся с задачей установить условия своего раздельного бытия. Нет. Здесь задачей стоит именно упразднить раздельное существование, установить существование совместное - и как установить? Тенденция все в большей мере проявляется принудительно останавливать борьбу - во имя «мiра», не в смысле ограждения исторической жизни, где еще теплится огонек Веры, от воздействия безбожного тоталитаризма, а в смысле устранения самого различия между исторической жизнью и той, которая наново организуется безбожным тоталитаризмом. И это властное, насильственное, вооруженной рукой уже даже нередко проводимое слияние воедино двух мiров - кем осуществляется? Вселенской организацией, в которой не просто участие, а в какой-то мере руководящее значение имеет... сатанократия!
Так называемая «борьба за мip», советской стороной проводимая недвусмысленно во имя овладения вселенной, поддерживается и свободным мipoм, готовым стилизовать сатанократию под законную участницу в деле строения нового мipa - участницу, изживающую свои темные стороны, а потому имеющую внести некий положительный вклад в этот новый мip, главное свойство которого есть единение. Оно, это единение, проводится не только в плане политическом, но и в плане духовном, причем единение христианства, упраздняющего себя включением в себя Советской Церкви, явно действующей по указанию сатанократии, имеет открытую тенденцию распространяться на другие «исповедания», в состав которых вводится, как равноправный член мирового обещения – атеизм! Уже не под маской Советской Церкви начинает входить коммунизм в вселенское единение христианства. Пусть формальное равноправие атеизма пока еще достигается только в жизни отдельных государств, это уже расцвет новой эры, покрывающей себя обозначением, раскрывающим природу современной действительности: постхристианство! Все изложенное было бы непредставимо, если бы человечество продолжало жить человеческой жизнью. С развитием апостасии, однако, создается та платформа, на которой только и может дойти до своего оформления сожительство Христа и Велиара. Эта платформа есть вера в ложь.