Приобрести книгу в нашем магазине
Приобрести электронную версию
Утро туманное, утро седое,
Нивы печальные, снегом покрытые.
Нехотя вспомнишь и время былое,
Вспомнишь и лица, давно позабытые…
Вспомнишь и лица…
- Сволочь Жабокритский! Ну, попадись мне только, Ваше превосходительство! Под трибунал, в каторги, на виселицу пойду, а тебя гада…
- Мишель!..
Пламенный монолог капитана Никольского, сдобренный крепкими словами, сумел перекрыть и адский грохот всех английский батарей, с утра бивших по Малахову кургану, а с трех часов дня направивших раскаленные жерла на Камчатский люнет, и печальную мелодию, которая уже несколько дней неотвязчиво наигрывалась невидимыми руками в душе Феди Апраксина.
Эти руки теперь далеко были. И играли они теперь Высшему Слушателю. Майор Житомирского егерского полка Эраст Агеевич Абаза, написавший ту щемящую сердце мелодию на стихи Тургенева, пал смертью храбрых, обороняя 5-й бастион. Федя не был знаком с ним, но очень любил этот романс, а потому гибель композитора в севастопольском аду потрясла его.
Что делал повелитель нот среди страшной какофонии войны? Защищал Родину… Так же, как вчерашний иконописец Апраксин. Худо-бедно обученный обращению с оружием старым странником, посетившим монастырь, благословленный на ратный подвиг архимандритом Игнатием, он к ужасу отца и матери отправился охотником на войну. Впрочем, отец и мать узнали об этом, когда он уже был в Севастополе. Федя даже не простился с ними, понимая, как будет воспринято его решение. Грешно, конечно, но, решившись положить живот за Отечество, нельзя позволить расхолаживать себя слезами и увещеваниями…
В Севастополе Апраксин был с Юлией Половцевой и ее младшим братом Мишелем Никольским. Последний прибыл в город незадолго до Феди и сразу взял его под свою опеку.
- Мальчишка вы, и зачем вас сюда принесло?! – с недоумением выговорил в первую встречу. – Ведь вас убьют в первом же бою! Штык это вам не карандаш, мой милый Леонардо!
- Я имею право сражаться за Отечество такое же, как и вы.
- Оставьте ваши пафосные речи, я их терпеть не могу. Сражаться за Отечество тоже надо уметь. Я и мой брат Андрей посвятили этому жизнь с малолетства. А вы, вы как собираетесь здесь?
- Клянусь, что докажу вам, что я не мальчишка, и могу быть хорошим солдатом! – вспылил Федя.
- Полно-полно, мой милый инок, - рассмеялся Мишель. – Верю, что вы станете новым Пересветом, но хотя бы на первых порах умоляю: не ищите подвигов и держитесь меня. Каждой стали нужна закалка, а каждому мужеству – опыт.
Никольский-младший Апраксину сразу понравился. Это был простой в общении и лихой в бою офицер. Трудно было поверить, что он происходит из столь высокопоставленной семьи. По-солдатски грубоватый и прямой, он и внешне походил на солдата. Скуластый, с крупными чертами лица и широкой, задорной улыбкой, придававшей ему неуловимое обаяние.
Федя же, вчерашний смиренный послушник, оказался хорошим, исполнительным солдатом. Он читал молитвы над убитыми, не обращая внимания на пули и ядра. Он выносил раненых и ходил за ними. А в бою… Конечно, поединки с почтенным учителем не могли дать достаточной науки. Да и тяжело было… убивать. Распороть живому человеку живот штыком, даже если это враг – что может быть тяжелее? Не хватало Апраксину духу убить. Все существо его восставало против убийства…
Зато полюбил Федя ходить в разведку. Разведка, она не с целью убить проводится, а сведения собрать, «языка» взять… «Языков» севастопольские охотники брать наловчились. Подберутся бесшумно под ночным покровом к неприятельским позициям и с моряцкой ловкостью петлю на зазевавшегося часового набросят. Набросят и тянут к себе бедолагу – словно рыбешку на крючке. А дальше кляп в рот, руки-ноги свяжут и в город добычу, глазами, что того гляди лопнут, вращающую. Многих так переловили. Матрос Кошка, особенно в таких делах прославившийся, бывало, за одну ночь до трех пленных приводил.
Апраксину, понятно, с такой ловкостью петли не набросить. Этому тоже учиться надо. Зато в разведке его талант художника полезен. Кто лучше зарисует вражеские позиции, нежели он со своим даже в темноте по-кошачьи острым глазом и точной рукой?
Правда, не только неприятельские редуты рисовал Федя. Чуть выдавалась минута, набрасывал он портреты Севастопольцев.
- Родина должна помнить лица своих защитников!
Усталые и небритые матросы да солдаты посмеивались:
- Чего нас-то малевать. Ты, вон, Павла Степаныча изобрази!
Но адмирал наотрез не желал, чтобы его «изображали». Впрочем, Апраксин все же улучил момент, и, когда Нахимов долго наблюдал за противником, стоя на бастионе, быстро нарисовал его, в чем немедленно повинился, показав Павлу Степановичу рисунок.
- Разбой-с! - махнул рукой адмирал.
Бывшие рядом матросы дружно захохотали. А Мишель хлопнул Апраксина по плечу:
- Правильно, брат Федор, малюй дальше! Хрулева и Тотлебена не позабудь!
Генерала Хрулева лишь 5 мая назначили начальником 1-го и 2-го отделений оборонительной линии. Это назначение воодушевило защитников Севастополя, ибо Степан Александрович имел репутацию храброго солдатского генерала. С другой стороны, становилось очевидно, что командование ждет решительного штурма – именно поэтому на самый опасный участок назначен такой человек, как Хрулев.
Ждать пришлось всего лишь двадцать дней… 25 мая началась общая бомбардировка Севастополя. И в этот же день Степан Александрович был назначен начальником Корабельной стороны.
Огонь был столь силен, что уже к концу дня с Камчатского люнета стало почти невозможно отстреливаться. Умолк и находившийся позади Малахов курган. Ночью обстрел лишь незначительно ослаб, а утром сделался еще свирепее. Днем стало ясно, что новый французский командующий Пелисье решил сконцентрировать удар на передовых укреплениях Севастополя – возведенных в марте генералом Хрущевым Камчатском люнете, Селенгинском и Волынском редутах. «Три отрока в пещи» - так называли их Севастопольцы…
Теперь эти «отроки» были опустошены вражеским огнем. Но еще ранее их опустошил генерал Жабокрицкий, за три дня до бомбардировки отдавший безумное, но одобренное штабом гарнизона распоряжение, до крайности ослаблявшее в соответствии с новой диспозицией именно те части, что должны были защищать люнет и оба редута…
- Ну, попадись мне, сволочь… - уже почти хрипел от ярости Никольский.
После бомбардировки из восьми сотен защитников осталось в строю не более шести. Укрепления были почти разрушены. А к вечеру погибавшие один за другим смертники - сигнальщики с наблюдательных постов, сообщили о сборе и заметном движении во французских траншеях. Неприятель готовился к штурму обескровленных укреплений! Мишель немедленно отправил гонца к Жабокритскому за распоряжениями. Но тот все еще не вернулся…
Вспомнишь обильные, страстные речи,
Взгляды, так жадно и нежно ловимые,
Первые встречи, последние встречи,
Тихого голоса…
- Гонец!
И вправду показался из дымного мрака гонец на взмыленной лошади, и по лицу уже ясно – хороших вестей не жди…
- Ну, что?! – воскликнул Мишель.
А другие защитники люнета уже обступили посланника, с тем же немым вопросам глядя на него.
- Генерал сказался внезапно больным и уехал на Северную сторону, не оставив распоряжений… - глухо ответил тот, опустив голову, словно стыдясь за недостойное поведение начальствующего лица.
- Измена! Предатель! – раздался ропот.
- Подлец… - прошептал теперь и Федя.
Этот человек обрек на погибель передовые укрепления города, от которых зависела судьба ключевого пункта обороны – Малахова кургана, а с ними восемь сотен жизней их защитников, и трусливо бежал, поняв, что надвигается беда.
- Ну, молитесь Богу, Ваше превосходительство, чтобы меня сегодня убили… - едва слышно процедил почерневший от гнева Мишель. – В противном случае…
Но уже не осталось времени говорить о «противном случае». Неприятель ринулся в атаку – разом на оба редута и люнет. Две полные французские бригады на горстку измученных защитников…
- Ну, держитесь, мой милый богомаз, сейчас будет жарко! – бросил Никольский, выхватив саблю.
- Братцы, Павел Степаныч здесь! – раздался возглас.
И следом грянуло привычное и родное сердцу:
- Ура Нахимову!
Адмирал примчался на люнет, едва узнав о штурме. Соскочив с лошади, он поспешил на вышку. В сопровождавшем его адъютанте Апраксин без труда узнал мужа Юлии капитана Никольского.
Французские гвардейцы и зуавы наступали на редут с трех сторон. Их численность вдесятеро превосходила защитников. Несмотря на отчаянное сопротивление, бой вскоре шел уже на самом люнете.
- В штыки! – воскликнул Нахимов, обнажив кортик и вскочив на банкет. Его высокую, сутулую фигуру было видно теперь отовсюду. Воодушевленные его присутствием и отвагой, матросы и солдаты бились отчаянно. Но силы были слишком неравны. Малахов курган молчал, и лишь три парохода-фрегата, стоявшие в Килен-бухте, еще били по противнику, нанося ему чувствительные потери.
Мишель был, как всегда, неотразим в битве. Его клинок разил врагов на все стороны света с неописуемой яростью. Теснимые отовсюду он и другие уцелевшие защитники, кольцом окружали адмирала. Федя слышал, как Никольский крикнул шурину:
- Половцев! Надо уходить! – он, как и все, боялся теперь не за себя, а за Павла Степановича, который мог быть того гляди убит или взят в плен.
Нахимов сошел с банкета. Он видел уже и сам, что люнет не удержать, и надо пробиваться к Малахову кургану.
В этот миг Апраксин, затянутый в гущу боя и неумело оборонявшийся, почувствовал что-то странное… Он больше не видел сияющей во мгле сабли Мишеля… Еще мгновение, и Федя, инстинктивно ринувшийся вперед, увидел своего старшего товарища и командира распростертого на земле подле одного из орудий. Его грудь была залита кровью, но он был еще жив. Апраксин бросился к нему, забыв о кипящем вокруг бое:
- Капитан… Мишель…
- Знать, помолился сволочь Жабокрицкий, чтобы мне грудь продырявили… - сказал Никольский. – Только не вздумайте теперь вы, мой милый инок, молиться обо мне… Помолитесь после за упокой моей грешной души. А теперь сражайтесь, черт вас побери, и защищайте адмирала! – кровь хлынула из его рта, больше говорить он не мог.
- Но Мишель…
Внезапно Федя увидел занесенную над собой саблю и с никогда прежде не испытанной ненавистью воткнул штык в живот гвардейца. Штык вошел в тело плавно, как нож в масло, но ничего не дрогнуло в душе Апраксина. Он бросил взгляд на Никольского, и по его остекленевшим глазам понял, что все кончено. Отбросив штык, столь непривычный и неудобный для него, Федя схватил саблю капитана и бросился на теснивших матросов зуавов. Со стороны могло показаться, что дух только что почившего Никольского на время вошел в послушника-иконописца. Он бился с отчаянием, бился, в каждом ударе вымещая нестерпимую боль от потери друга.
Ощетинившись и отбивая атаки противника, кучка людей, окруживших адмирала, прокладывала путь к Малахову кургану. Добравшись до крутины, шедшей от него ко второму бастиону, пришлось остановиться, скрывшись за ней. Неприятель, понимая какой ценный пленник может оказаться в их руках, всей мощью навалился на слабое укрепление…
Дело могло кончится совсем скверно, но в самый критический момент в кромешном мраке показался всадник на белом коне. Этот конь был хорошо знаком защитникам 1-й и 2-й линий! На выручку защитникам Камчатского люнета спешил стремительный генерал Хрулев. Приведенные им резервы оттеснили французов, и Нахимов с небольшим отрядом смог добраться до Малахова кургана, откуда тотчас ударили по неприятелю пушки.
- Благодетели мои, в штыки за мной! – раздался возглас бравого генерала.
И как ни истомлены были люди, а этот призыв ободряюще подействовал. Подтянулись и ринулись следом за Степаном Александровичем выручать у супостатов Камчатский люнет… Устремился в обратный путь и Федя. Там, на руинах, остался лежать его друг, тело которого, как и тела других погибших не было возможности забрать при отступлении. А еще… «Война – это когда либо убиваешь ты, либо убивают тебя. В бою враг – не человек. Свое «се человек» ты вспомнишь, когда он будет пленен, ранен или обезоружен. Но с оружием в руках – он только враг, которого ты должен ненавидеть, а не ближний, коего тебя учили возлюбить. А враг должен быть убит, мой милый инок», - так говорил Никольский. Апраксин понимал его правоту, но… продолжал любить ближнего даже во враге. Теперь все изменилось. Его мундир был перепачкан вражеской кровью, но он не испытывал жалости к убитым зуавам и гвардейцам. Он больше не видел лиц тех, кому наносил удары одолженной у мертвого капитана саблей, которой, как оказалось, неплохо научил его владеть соловецкий герой. У врагов нет лиц… На войне нужно уметь не только бесстрашно погибать, но и защищаться, а, защищаясь, убивать врагов…
Хрулевскому отряду удалось штыковой атакой опрокинуть неприятеля и вернуть Камчатский люнет. Разгромленные батареи были завалены телами сотен убитых, но Мишеля Федя нашел сразу. Как он был теперь странно не похож на самого себя… Строгое, неподвижное лицо, которое при жизни было таким подвижным и веселым… Апраксин закрыл другу глаза, перекрестился и стал мысленно читать заупокойную молитву.
На люнет тем временем примчался гонец со срочным донесением о взятии французами Волынского и Селенгинского редутов. Тришкин кафтан нельзя заштопать, когда нет ткани… Всю линию обороны нельзя защитить, когда нет людей…
- За мной, ребята! Нам на помощь уже идет дивизия!
Летел, летел Хрулев со своим тающим отрядом затыкать все новые и новые дыры, а противник уже снова подступал к редуту.
Дивизия! Если бы и впрямь… Да только нет той дивизии. Проклятый Жабокритский, гореть тебе в аду за все погубленные сегодня жизни. И олухам из штаба гарнизона, что диспозицию твою одобрили – вместе с тобой…
Утро туманное, утро седое… Приближалось утро. Да не туманное и не седое, а кроваво-дымное.
Грохот разорвавшегося рядом ядра оглушил Федю. Он попытался подняться, но не удержался на ногах и ничком рухнул на тело Мишеля.
| 
