Приобрести книгу в нашем магазине: http://www.golos-epohi.ru/eshop/catalog/128/15569/
Заказы можно также присылать на е-мэйл: orders@traditciya.ru

Родился я 30 ноября 1901 года в доме бабушки на хуторе в низовьях Дона.

Позже мне рассказывали: была очень холодная ночь - лютый мороз расписывал окна. На улице - минус 25 градусов по Цельсию. К тому же была сильная пурга. Ветер наметал сугробы. Мой дед торопился в ту ужасную погоду из Ростова домой.

Только я появился на свет, как открылась дверь и вошел мой дед. Холодный морозный воздух с ним ворвался в комнату. Я закричал. По народным приметам это могло бы значить, что жизнь моя пройдет неспо­койно.

Но тем не менее время шло, а его пушистые усы, шуточки и замеча­тельные конфетки помирили нас. Увы, наша дружба была недолгой - вскоре дед умер.

В то лето родители, брат и сестра были как раз у бабушки. Ее двух­этажный дом стоял на берегу Дона и как все дома в этих местах, был построен на сваях. Приблизительно в семи футах от земли начинался первый этаж. Во время весеннего половодья весь хутор заливало. Вода иногда доходила до отметки 12 футов. Лодки и каюки (плоскодонная лодка) свободно сновали между домами, а рыболовные сети забрасыва­лись прямо с крыльца. Кроме куреня, у бабушки были землянка, конюш­ня, хлев и другие строения.

Как обычно, мы в тот прекрасный летний день сидели под тенью деревьев и завтракали. После завтрака дед встал и пошел в дом, в свою комнату. Бабушка пошепталась с моей мамой и тоже отправилась в ком­нату деда. Через несколько минут она вернулась во двор и что-то негром­ко сказала моим родителям. Нас попросили не шуметь и не шалить.

Смерть свою дед принял необычно. Он прошел в комнату, нашел силы переодеться в темный костюм. Затем вытащил из-под кровати заранее приготовленный гроб, лег в него и заснул сном праведника. За несколько дней до кончины он исповедался и причастился. По старому обычаю, старики тогда на Дону заранее хранили у себя гроб.

В три с половиной года у меня уже были успехи в чтении и письме. Моей первой учительницей была мама. Ей первой и последней принадле­жало мое письмо о любви. Это письмо я хранил в маленьком карманчике штанишек и все не знал - как его передать. Мама, конечно, нашла письмо, но ничего не сказала. Случайно я узнал, позднее, что она хранила мои признания в особой коробочке.

Приблизительно в тот же период я попытался и «плавать». Было большое наводнение. Помню, как огромная лодка причалила к крыльцу бабушкина дома, как раз на Пасху.

В апреле, в низовьях Дона ломался лед. Ломка льда сопровождалась оглушительным шумом - будто сотни пушек стреляли одновременно. Большие льдины в три-четыре фута толщиной лезли одна на другую, выползали на берега и образовывали гигантские заторы. Приходилось их взрывать, чтобы дать простор движению льда и спасти дома, стоявшие близко к берегу. Эта грандиозная, страшная и сказочная картина продол­жалась несколько дней - долгих дней людской тревоги. В это время и начиналось наводнение.

Когда с крыльца в лодку сели мой отец и брат, я тоже попытался попасть в нее, но меня почему-то не брали. Лодка уже отчаливала, а я вырвался из маминых рук и прыгнул, но в лодку не попал, а угодил в воду. Старик, хозяин лодки, не растерялся и успел выхватить меня.

Поначалу мы купались летом в близкой маленькой речушке. Когда подросли, стали переплывать на лодке Дон, где берег был отлогий, и там плескались в свое удовольствие. Однажды я чуть было не утонул, если бы не брат Петр. Мне было семь, а ему десять лет. Мы переправились через Дон на маленькой лодке - «душегубке». Не добравшись до берега, я ныр­нул. Попытался достать ногами дно. Дна не достал, а плавать еще, конеч­но, толком не умел, и поэтому стал захлебываться. Брат крикнул: «Бери воздух в легкие и ныряй в сторону берега». Я сделал это, нелепо двигая руками и ногами, как лягушка, и вынырнул ближе к берегу. Так повто­рялось раз десять, пока ноги нащупали дно. Конечно, воды я изрядно наглотался, не обошлось и без испуга, но понял на всю жизнь, к чему может привести спешка. Тот день научил меня плавать.

С детства я любил животных. Видно, от того, что в каждом дворе на хуторе и в станице имелось изобилие кур, гусей, уток, цесарок, индюков. У всех были овцы, коровы, быки, лошади, собаки. Чего только не было! У бабушки был большой огород за домом, большой сад и цветник. Цвет­ник славился своими розами. Тогда каждое подворье имело сады, огоро­ды, а вдали от дома каждый имел бахчу. За бахчами густой стеной стоял камыш высотой до семи метров. Камыш использовали в качестве топлива и строительного материала.

Он занимал площадь в тысячи гектаров - заросли тянулись вдоль Азовского побережья по гирлам Дона. Это были настоящие джунгли. Попавший в них человек рисковал никогда не выбраться. Но какое богат­ство жизни таилось здесь! Заросли прорезались узкими, чистыми и глубокими речушками, полными рыбы и раков. Открытые берега таких несметных речушек полны дикой клубники, ежевики. Здесь можно было найти мед диких пчел, росли китайские орешки (арахис обыкновенный). Водилось великое множество дикой птицы - лебедей, кур, уток, гусей, дудаков, а также мелких животных. Все это жило и плодилось. Природа была щедра к этим краям, а люди, их населяющие, ценили это богатство, оберегали и ухаживали за ним.

Между хуторами Р. и О. возвышалось несколько курганов - остатков монгольского нашествия. Я часто копался в этих курганах и находил медные наконечники стрел. Передавал находку отцу, который собрал большую коллекцию предметов, найденных в этих курганах. Память моя сохранила легенду, посвященную тайне этих курганов.

...Так оно было, так оно и будет. Во век басурманина Дон Тихий не покорить. А было тяжко. Навалился басурманин на Донскую землю, а за ней - Русь Православная. Огнем запылали городки и станицы. Забра­ли басурмане немалую добычу, порубили не счесть казаков. И раскинули басурманские богатыри на родной и кровью политой нашей земле шат­ры. И было их семь шатров, семь богатырей, начальников-язычников. Делили они добычу, спорили. А как дошли до иконы Николая Угодника Божьего, в ризах златокованных и самоцветными камнями усыпанной, так совсем заругались. Один хочет, другой хочет - спорили, спорили и порешили икону не семь частей поделить.

А как раскололи да порасхватали - курганы разверзлись и шатры с басурманами поглотили. И сидеть в тех курганах басурманам до Страшного Суда.

В страхе разбежались орды поганые, орды семи язычников. А степь зацвела цветом лазуревым, и воспрянули казаки... Из-под курганов с той поры стоны слышатся. А над курганами песни Господу ввысь не­сутся. То души казаков полегших Господу Богу поют славу...

Эх ты Дон, наш батюшка... Казаки вы, рыцари...

Я часто думал, - откуда на Дону «китайские орешки»? Ответ простой - от монголов.

С детства любил ловить рыбу. Ловили удочками, шнурами (переме­тами), сетками-бреденьками и т.д. Рано утром, с восходом солнца мы с отцом шли на берег Дона и забрасывали перемет. Он еще не ложился как следует, а «каборожный» (сазан) или карп, хватал наживку. Бывало, посидишь с утра минут 15-20 и поймаешь пять-шесть больших сазанов.

Нет ничего красивее, когда рыба «играет» - сазан выпрыгивает из воды и водяные капельки-брызги при утренних лучах солнца отражаются ты­сячами маленьких бриллиантов, сверкающих кристальной чистотой. Ры­бы было много. Как и всего прочего в природе. Дети ловили диких птиц руками. Делали это так. Осенью, когда косили жито, птицы собирались полакомиться у снопов. Мы раскладывали сетку вокруг снопа и гусь ли лапчатый или утка, увлекаясь зерном, запутывались в ней. Не помню, чтобы мы убивали птиц - поймав, мы отпускали их. Такая вот у нас была забава.

Особенно памятно с детства «ночное». Идти в «ночное» значило пасти лошадей. Иногда это была отдаленная от хутора степь, иногда бахча. Взрослые треножили лошадей и пускали их в разнотравье. Мы учились разводить костер, варили кандер (густой суп с пшеном, заправленный салом или сваренный на сухой рыбе), пекли картошку. Если вблизи была речка, то ловили рыбу и раков. Бросишь раколовки и через некоторое время с полмешка раков шевелится на берегу. То же самое и с рыбкою. Что только не попадало в бредень.

Сидя у костра и следя за приготовлением ухи, старики делились воспоминаниями о своих похождениях, потерях и победах. Немало дове­лось услышать мне от наших казаков - ветеранов Русско-турецкой и Японской войн. Много говорили о доблести командиров и сослуживцев- одностаничников. Конечно, рассказчики и себя не обижали. Помню, один говорил, что он очень хороший стрелок. Нам рассказывал, как охотился на диких гусей - выстрелил в стаю одной дробинкой и убил десять гусей. Мы очень серьезно относились к рассказам взрослых. Но больше запом­нились рассказы о графе Платове, генерале Бакланове и других донских героях. Пели, конечно, у костра и казачьи песни.

Ночи летом на Дону ясные, теплые. Миллиарды звезд сверкают в это время на небесах. Сияет луна и ее луч серебрит водную гладь реки. Природа, словно восхищенная таинственной прелестью ночи, хранит покой и тишину. Иногда очарование ночной тишины прерывает похра­пывание лошадей или далекий вскрик ночной птицы.

Во время ужина распределялась очередь - кому и когда сторожить лошадей, следить за костром, а потом все замолкало.

Нельзя забыть эту чудесную страну Россию, Императорскую Россию - страну свободы и Православия. Самые замечательные воспоминания детства у меня связаны с праздниками. О Рождестве Христовом и Пасхе хочу рассказать особо.

За несколько недель до Рождества люди постились. Не разрешалось есть ничего мясного, даже яиц. Рыба разрешалась только в среду и пят­ницу. Не было громких веселий, пения светских песен. В канун Рождест­ва Христова голодали целый день, а с появлением первой звездочки - путеводительницы волхвов к яслям Новорожденного, собирались за стол в последний раз поесть постное. Обед состоял обычно из ухи или постного борща, пирога с рисом, картофелем, капустой, рыбой жареной с гарниром и узвара. Тихо пообедавши, молодежь со старшими украшали елку. По­том дети шли спать, а родители распределяли подарки.

Помню на Рождественский обед в нашем доме - мясной борщ, гусь лапчатый, поросенок запеченный с яблоком во рту, пирог, сладости. И это не было признаком роскоши - таким был стол почти во всех домах. Гусь на базаре стоил 3 или 5 копеек, десяток яиц - 1 копейка (иногда хозяйки давали яйца бесплатно), ягненок - 75 копеек.

В первый день Рождества Христова мы ходили колядовать. Пели песни по дворам, а нам давали вареники и копейки. Помню, как-то мой приятель, получив порцию вареников «с жару», укусил один из них и обжег язык. «Дядя! - закричал он хозяину дома, - вареник горячий! Я обжегся». «А ты его, малыш, в снег, в снег, вот и будет хорошо», - смеялся хозяин. Нередко хозяева в какой-нибудь вареник клали гривенник. Он попадал счастливцу, который обязательно говорил, что чуть не сломал зуб.

В последующие дни до Нового года народ также веселился - органи­зовывались скачки, джигитовка. Гулянье шло по всей Руси.

Празднование Пасхи было особенно торжественным. Пасха заверша­ла Великий пост, во время которого все было строго-печально. Мужчины чинили конскую сбрую, готовились к весеннему севу, поправляли по­стройки. Женщины занимались домашними делами, из овечьей шерсти пряли нить, ткали материал. Но вот подходит Пасха. Пекутся куличи, красятся яйца, приготовляется сырная пасха. Каждая хозяйка желает похвалиться своими куличами, и в некоторых домах можно увидеть вы­печенные куличи до метра высотой. На последней неделе мы говели. Занятия в школе на Страстной неделе прекращались. Говели мы чинно и, когда причащались, то поздравляли друг друга с принятием Святых Таинств. К этому обычаю мы относились с благоговением.

В ночь на Пасху мы не спали. Все ожидали перемен от смирения и тишины к веселью. Нас ждали вкусные кушания. По всему дому разно­сились с кухни аромат куличей.

Красива картина освящения куличей. Ночью вокруг церкви стоят куличи с зажженными свечами, обложенными яйцами, салом. Примерно за полчаса до полуночи делается троекратный обход церкви с иконами и хоругвями, и ровно в 12 ночи все собираются у церковных дверей. Двери закрыты. Священник стучит в дверь, она открывается и изнутри церкви возвещается благая весть: «Христос Воскресе!» Все молящиеся отвечали: «Воистину Воскресе!» После начиналась утренняя литургия, и затем шло христосование. Каждый прихожанин подходил к священнику, христосовался с ним и давал ему яйцо. Священник тоже давал прихожанину яйцо (символ вечной жизни). Затем освящались куличи и прихожане расходи­лись по домам. Иногда устраивалось общее разговение при церковном доме. В это время звонили колокола.

Я любил наблюдать, как бережно несли прихожане из церкви освя­щенные куличи с зажженной свечой. Среди темной ночи сотни огоньков Христова Очага разносились по домам людей.

Особо радостным был пасхальный обед. Общее состояние радости, возникшее и от причастности к великому чуду, и от пришедшей весны, дополнялось сознанием, что теперь мы можем веселиться, баловаться и делать то, что нам хочется. За обедом вначале мы съедали по кусочку всей той пищи, что была освящена в церкви - куличи, сырная пасха, яйца, сало... Сам обед был столь же богат, как и Рождественский, с той лишь разницей, что на месте поросенка был барашек. На сладкое пекся лап­шевник и подавали узвар.

Какие замечательные обычаи были у православных христиан в Рос­сии. В течение 40 дней после Пасхи люди на улице приветствовали друг друга словами «Христос Воскресе!» и троекратно целовались. И даже враги не смели уклоняться от этого обычая. Император посещал тюрьму и христосовался с узниками.

Другой обычай - поздравление визитеров. Служащие обычно посеща­ли своих высших начальников, христосовались с ними и получали подар­ки (как правило - деньги). В течение долгих дней звонили колокола и, казалось, сам воздух станиц и городов был пронизан колокольным зво­ном. Некоторые звонари были подлинными виртуозами. Они могли на колоколах исполнять Российский гимн, мотивы увертюры П.И. Чайков­ского «1812 год» и многое другое. Приятно и радостно было слушать перезвоны - благоухание цветущей жизни.

Это была Россия, это была моя страна.