«Сей старец дорог нам: друг чести, друг народа,
Он славен славою двенадцатого года»
Эти запоминающиеся строки посвящены были А. С. Пушкиным в 1824 году адмиралу Александру Семеновичу Шишкову (1754–1841) – выдающемуся русскому государственному и общественному деятелю, поэту и филологу. В советский период Шишков вошел в учебники по русской истории и литературе как крайний «обскурант» и «реакционер», в лучшем случае, фигура почти анекдотическая (достаточно вспомнить постоянно приписываемую ему литературными и политическими оппонентами «исконно русскую», свободную от галлицизмов, фразу: «Хорошилище в мокроступах идет по ристалищу в позорище», то есть «Франт в галошах идет по бульвару в театр»).
Такие оценки и такое отношение крайне несправедливы. Современник Г. Р. Державина, Н. М. Карамзина, А. С. Пушкина, Шишков был одним из активнейших участников тогдашнего культурного и политического процесса. Будучи политиком, он сыграл немаловажную роль в царствования Александра I и Николая I, занимая пост государственного секретаря в годы Отечественной войны 1812 года, пост президента Российской Академии, министра народного просвещения, наконец, члена Государственного Совета. По своим взглядам Шишков являлся одной из ключевых фигур зарождавшегося тогда в России консервативного направления общественной мысли, его православно‑патриотического «крыла». Его можно рассматривать как непосредственного предшественника двух идеологических течений: славянофильства и официальной идеологии царствования Николая I.
Шишков родился в семье инженера-поручика. Образование получил в Морском кадетском корпусе. В 1772 году Шишков закончил корпус в звании мичмана. Он неоднократно участвовал в морских походах, в том числе и сражениях (в ходе русско‑шведской войны 1788–90 годов). С 1779 года Шишков преподавал в Морском кадетском корпусе морскую тактику, одновременно занимаясь литературной деятельностью, переводами, сочинением пьес, стихов и рассказов. При Павле I Шишков сделал стремительную карьеру от капитана I ранга до члена адмиралтейств-коллегии и вице‑адмирала. В 1796 году Шишков был избран действительным членом Российской академии.
В первые годы правления Александра I Шишков, радостно приветствовавший одой его вступление на престол, был глубоко разочарован выбранным царем либеральным курсом, связанным с деятельностью так называемого Негласного комитета, а также либерального реформатора М. М. Сперанского. Адмирал обвинял реформаторов в неопытности, отсутствии знаний отечественных традиций, законов и обрядов, в некритичном следовании «духу времени», идеям, которые привели к «чудовищной французской революции». В результате Шишков был удален от двора и посвятил себя научной и литературной деятельности.
С 1803 года Шишков заявляет о себе как ведущем идеологе консервативно‑националистических кругов. Его взгляды того периода нашли отражение в «Рассуждении о старом и новом слоге российского языка» (1803 год), в котором Шишков выступил против галломании – полной или частичной ориентированности высшего дворянского общества на французские культурно-поведенческие модели. Будучи по форме трактатом филологического характера, «Рассуждение» по сути явилось политическим манифестом складывающегося русского консерватизма.
В «Рассуждении» Шишков выступил против тех, кто, по его словам, «заражен неисцелимою и лишающею всякого рассудка страстию к Французскому языку». К таковым он причислял не только значительную часть дворянского общества, но и литераторов сентименталистского направления, главой которых был автор «Писем русского путешественника» и «Бедной Лизы» Николай Михайлович Карамзин и которые задались целью усвоить западную словесность, преимущественно французскую, провозгласив в литературе «новый слог».
В описании Шишкова галломания выглядит как тяжкая духовная болезнь, поразившая русское общество. «Они [французы. – А. М.] учат нас всему: как одеваться, как ходить, как стоять, как петь, как говорить, как кланяться и даже как сморкать и кашлять, – иронично замечает он, – Мы без знания языка их почитаем себя невеждами и дураками. Пишем друг к другу по-французски. Благородные девицы наши стыдятся спеть Русскую песню». Все это, обнажающееся в формуле «ненавидеть свое и любить чужое почитается ныне достоинством», с его точки зрения, чрезвычайно опасно для самой будущности русского государства и его народа. «Научили нас удивляться всему тому, что они [французы. – А. М.] делают; презирать благочестивые нравы предков наших и насмехаться над всеми их мнениями и делами, – негодует Шишков, – Все то, что собственное наше, стало становиться в глазах наших худо и презренно».
Подобного рода «русская русофобия» явилась следствием вытеснения и, в результате, полного отсутствия национального воспитания в том смысле, как его представлял действительный член Российской академии. «Начало оного ["крайнего ослепления и грубого заблуждения нашего". – А. М.] происходит от образа воспитания: ибо какое знание можем мы иметь в природном языке своем, когда дети знатнейших бояр и дворян наших от самых юных ногтей своих находятся на руках у французов, прилепляются к их нравам, научаются презирать свои обычаи, нечувствительно получают весь образ мыслей их и понятий, говорят языком их свободнее, нежели своим, и даже до того заражаются к ним пристрастием, что не токмо в языке своем никогда не упражняются, не токмо не стыдятся не знать оного, но еще многие из них сим постыднейшим из всех невежеством, как бы некоторым украшающим их достоинством, хвастают и величаются?» – задавался Шишков риторическим вопросом.
Он считал такое положение дел совершенно недопустимым, ибо оно означало, что французы, по сути дела, завладели Россией без единого выстрела и теперь господствуют в ней: «Они запрягли нас в колесницу, сели на оную торжественно и управляют нами – а мы их возим с гордостию, и те у нас в посмеянии, которые не спешат отличать себя честию возить их!».
В итоге, как подчеркивает Шишков, возникло своего рода моральное рабство, что по своим последствиям хуже физического порабощения, которое все же оставляет надежду на грядущее освобождение. «Народ, который все перенимает у другого народа, его воспитанию, его одежде, его обычаям последует; такой народ уничижает себя и теряет собственное свое достоинство, – заявлял адмирал, – он не смеет быть господином, он рабствует, он носит оковы его, и оковы тем крепчайшие, что не гнушается ими, но почитает их своим украшением».
Но каким же образом могла возникнуть подобная ситуация? Процессы всеобщего «растления» и «заразы», по Шишкову, начались прежде всего по причине заимствования чужих обычаев и массового наплыва галлицизмов в русский язык. Все это однозначно расценивалось адмиралом как некая «подрывная акция» со стороны сознательных и бессознательных врагов России, из-за которых «входящие к нам из чужих языков» слова «вломились к нам насильственно и наводняют язык наш, как потоп землю».
В «Рассуждении» Шишков категорически настаивает, что книги, создаваемые нелюбезными ему литераторами, то есть Карамзиным и его последователями, следует обозначить как «Французско-Русские». По мнению адмирала, сугубая вина карамзинистов состоит в том, что, вводя в русскую речь многочисленные кальки с французского, они игнорируют собственное языковое богатство, а в перспективе это приведет к неминуемой деградации родного языка: «Доведем язык свой до совершенного упадка».
Интересно, что Шишков в своем сочинении приводит немало примеров действительно анекдотического характера: «Вместо: око далеко отличает простирающуюся по зеленому лугу пыльную дорогу [карамзинисты пишут. – А. М.]: многоездный тракт в пыли являет контраст зрению. Вместо: деревенским девкам навстречу идут цыганки: пестрые толпы сельских ореад сретаются с смуглыми ватагами пресмыкающихся Фараонит. Вместо: жалкая старушка, у которой на лице написаны были уныние и горесть: трогательный предмет сострадания, которого унылозадумчивая физиогномия означала гипохондрию. Вместо: какой благорастворенный воздух! – Что я обоняю в развитии красот вожделеннейшего периода! и прочее».
В критике подобных языковых «извращений» Шишков, как это очевидно ныне, часто бывал прав. Но все же нельзя не отметить, что немало слов, которые, на его взгляд, являлись неприемлемыми кальками с французского, прочно вошли в современный русский язык. Скажем, он упрекал карамзинистов в том, что те «безобразят язык свой введением в него иностранных слов, таковых, например, как: моральный, эстетический, эпоха, сцена, гармония, акция, энтузиазм, катастрофа и тому подобных». В разряд «Русско-Французских слов» и «нелепого слога» у него попали такие слова, как «переворот», «развитие», «утонченный», «сосредоточить», «трогательно», «занимательно».
Однако Шишков говорил не только о языковых заимствованиях. «Надлежит с великою осторожностию вдаваться в чтение Французских книг, дабы чистоту нравов своих, в сем преисполненном опасностию море, не преткнуть о камень», – предупреждал он. Шишков был уверен, что «нигде столько нет ложных, соблазнительных, суемудрых, вредных и заразительных умствований, как во Французских книгах».
Причины подобного отношения Шишкова к французской литературе и французам определялись полным неприятием идей Просвещения и кровавым опытом Французской революции, реализовавшей на практике эти идеи. Адмирал был твердо убежден, что нация, уничтожившая монархический принцип и религию, установившая якобинский террор, не может дать миру никаких конструктивных идей.
Неприятие Шишковым французского языка и культуры носило идейный, консервативно-охранительный характер, было обусловлено стремлением противопоставить просвещенческому проекту собственную национальную, русско-православную традицию. При этом язык выступал, в понимании Шишкова, как субстанция народности, квинтэссенция национального самосознания и культуры народа в целом.
Пафос критики Шишкова определялся его общей установкой, согласно которой современный ему русский язык должен формироваться в первую очередь на традиционной церковнославянской основе: «Древний Славенский язык, отец многих наречий, есть корень и начало Российского языка, который сам собою всегда изобилен был и богат, но еще более процвел и обогатился красотами, заимствованными от сродного ему Эллинского языка, на коем витийствовали гремящие Гомеры, Пиндары, Демосфены, а потом Златоусты, Дамаскины и многие другие христианские проповедники». Таким образом, по Шишкову, русский язык – через церковнославянский – является прямым наследником традиций языческой Древней Греции и православной Византии.
При этом неверно считать, что адмирал призывал всех писать на церковнославянском. «Я не то утверждаю, – пояснял он в "Рассуждении", – что должно писать точно Славенским слогом, но говорю, что Славенский язык есть корень и основание Российского языка; он сообщает ему богатство, разум, силу, красоту».
Оппоненты Шишкова приписывали ему мысль об абсолютной недопустимости каких‑либо заимствований из других языков. На самом же деле он не отвергал в принципе самой возможности языковых влияний. Шишков так формулирует свои взгляды на этот вопрос: «По моему мнению, кто желает действительную пользу приносить языку своему, тот всякого рода чужестранные слова не иначе употреблять должен, как по самой необходимой нужде, не предпочитая их никогда Российским названиям там, где как чужое, так и свое название с равною ясностию употреблены быть могут».
Оптимизм Шишкова коренился в том, что, с его точки зрения, несмотря на известное «повреждение нравов», в России все же сохранялись остатки мощной культурно-религиозной традиции, которые можно было бы использовать. «Мы оставались еще, до времен Ломоносова и современников его, при прежних наших духовных песнях, – отмечает он, – при священных книгах, при размышлениях о величестве Божием, при умствованиях о христианских должностях и о вере, научающей человека кроткому и мирному житию; а не тем развратным нравам, которым новейшие философы обучили род человеческий и которых пагубные плоды, после толикого пролияния крови, и поныне еще во Франции гнездятся».
Обращение к историческому прошлому России, нравственному опыту и обычаям, авторитету предков является еще одной символической опорой для культурно-политической программы Шишкова. В его изображении русское прошлое было преисполнено гармонии, существовавшей в отношениях как между людьми, так и между народом и властью. «Мы видим в предках наших примеры многих добродетелей, – говорил он, – они любили Отечество свое, тверды были в вере, почитали Царей и законы: свидетельствуют в том Гермогены, Филареты, Пожарские, Трубецкие, Палицыны, Минины, Долгорукие и множество других. Храбрость, твердость духа, терпеливое повиновение законной власти, любовь к ближнему, родственная связь, бескорыстие, верность, гостеприимство и иные многие достоинства их украшали».
Шишков еще задолго до славянофилов видел в крестьянстве источник нравственных ценностей и традиций, уже недоступных «испорченным» высшим классам: «Мы не для того обрили бороды, чтоб презирать тех, которые ходили прежде или ходят еще и ныне с бородами; не для того надели короткое немецкое платье, дабы гнушаться теми, у которых долгие зипуны. Мы выучились танцевать менуэты; но за что же насмехаться нам над сельскою пляскою бодрых и веселых юношей, питающих нас своими трудами? Они так точно пляшут, как, бывало, плясывали наши деды и бабки. Должны ли мы, выучась петь итальянские арии, возненавидеть подблюдные песни? Должны ли о Святой неделе изломать все лубки для того только, что в Париже не катают яйцами? Просвещение велит избегать пороков – как старинных, так и новых; но просвещение не велит, едучи в карете, гнушаться телегою. Напротив, оно, соглашаясь с естеством, рождает в душах наших чувство любви даже и к бездушным вещам тех мест, где родились предки наши и мы сами».
Что же касается вопроса о значении традиции, отметим, что сам Шишков осознавал невозможность возврата в прошлое, хотя именно это ему неоднократно приписывалось. Его позиции были достаточно реалистичны, он лишь подчеркивал недопустимость негативного отношения к своим истокам: «Возвращаться же к прародительским обычаям нет никакой нужды, однако ненавидеть их не должно».
Сформулированная в «Рассуждении» программа провозглашала необходимость национального воспитания, опирающегося на собственные языковые, политические, бытовые (например, в одежде, еде, повседневных поведенческих стереотипах) традиции, и развития патриотизма, подразумевающего культивирование национального чувства и преданности самодержавной монархии.
«Рассуждение о старом и новом слоге Российского языка» позволило позже славянофилам называть Шишкова в числе своих учителей и идейных предшественников. Алексей Степанович Хомяков в диалоге «Разговор в Подмосковной» (1856 год) писал: «Мы не стыдимся Шишкова и его славянофильства. Как ни темны еще были его понятия, как ни тесен круг его требований, он много принес пользы и много бросил добрых семян. Правда, почти вся литература той эпохи, все двигатели ее были на стороне Карамзина; но не забудьте, что Грибоедов считал себя учеником Шишкова, что Гоголь и Пушкин ценили его заслуги, что сам Карамзин отдал ему впоследствии справедливость».
С 1807 года по инициативе Шишкова стали собираться литературные вечера, получившими впоследствии название «Беседа любителей русского слова». Целью «Беседы» было укрепление в русском обществе патриотического чувства при помощи русского языка и словесности. Ядро «Беседы» составляли так называемые «архаисты»: А. С. Шишков, Г. Р. Державин, И. А. Крылов и другие. «Беседа» была консервативной по своему составу и идейной направленности и считала своей главной задачей защиту русских патриархальных устоев, русского языка и литературы от европейских влияний.
Заседания «Беседы» происходили в доме Г. Р. Державина, который вместе с Шишковым стоял у истоков общества и был одним из его организаторов. Предыстория «Беседы» началась в январе 1807 года, когда Шишков предложил Державину организовать еженедельные литературные вечера, которые стали проходить с февраля того же года, по субботам, поочередно на квартирах у Г. Р. Державина, А. С. Шишкова, И. С. Захарова и А. С. Хвостова. На них читали свои произведения И. А. Крылов, Г. Р. Державин, Н. И. Гнедич, С. А. Ширинский-Шихматов и другие, причем разговоры велись не только о литературе, но и о текущей политике. Дружеские собрания постепенно принимали организационные формы. На заседаниях «Беседы» постоянно присутствовали сенаторы, обер-прокуроры, камергеры и петербургский главнокомандующий С. К. Вязмитинов, ядро «Беседы» составляла группа лиц, являющихся членами Российской Академии.
Идея окончательно преобразовать чтения в публичные и оформить их юридически возникла в 1810 году, в период резкого усиления «консервативной партии» и консолидации на основе «взрыва» национально-патриотических и антифранцузских настроений русского образованного общества в канун войны 1812 года. Первоначально общество предполагалось назвать «Лицеем» (год спустя так было названо знаменитое учебное заведение в Царском Селе), затем «Атенеем» или «Афинеем», причем от этого названия отказались, мотивируя тем, что литературные оппоненты могут называть общество «ахинеей».
Первое торжественное заседание «Беседы» и первые чтения последовали 14 марта 1811 года в доме Державина, который для собраний заново отделал обширный зал и пожертвовал на значительную сумму книги для библиотеки «Беседы». К первому заседанию «Беседы» композитор Д. С. Бортнянский, близкий к императрице Марии Федоровне, по предложению Державина написал поздравительную кантату «Сретение Орфеем солнца», которая была исполнена по намеченной программе певчими из Придворной капеллы.
К числу действительных членов «Беседы» принадлежали видные государственные деятели, литераторы и поэты: И. А. Крылов, С. А. Ширинский-Шихматов, А. Н. Оленин, Д. И. Хвостов и другие. В числе почетных членов были главнокомандующий С. К. Вязмитинов, Ф. В. Ростопчин, А. Н. Голицын, М. М. Сперанский, М. Л. Магницкий, С. С. Уваров, В. В. Капнист, Н. М. Карамзин, А. И. Мусин-Пушкин, Санкт-Петербургский митрополит Амвросий (Подобедов), епископ Вологодский Евгений Болховитинов. В списке сотрудников значились С. П. Жихарев, Н. И. Греч и другие. С членами «Беседы» искал контакты Жозеф де Местр. Хотя император Александр I ни разу не появился на заседаниях общества, несмотря на настойчивые приглашения, вдовствующая императрица Мария Федоровна покровительствовала «Беседе».
Подобного рода «плюралистический» состав «Беседы», состоявшей из лиц, принадлежавших к различным политическим и литературным группировкам и направлениям, ранее зачастую находившимся друг с другом во враждебных отношениях (Н. М. Карамзин, И. И. Дмириев, М. М. Сперанский, М. Л. Магницкий, С. С. Уваров, А. Н. Голицын, Ф.В. Ростопчин, А. С. Шишков, П. И. Голенищев-Кутузов и прочие), заставляет предположить, что одной из недекларируемых целей «Беседы» было объединение прежних идейных оппонентов в атмосфере резкого усиления угрозы со стороны наполеоновской Франции.
Исследователь деятельности «Беседы» М. Г. Альтшуллер так характеризовал ее основной состав: «Самый беглый взгляд на список членов "Беседы"… не позволяет рассматривать общество как сборище бездарностей и тупых реакционеров. Перед нами объединение, располагавшее первоклассными литературными силами. Во главе "Беседы" стояли такие крупные личности и талантливые литераторы, как Шишков и Державин. Важную роль в ней играл регулярно присутствовавший на заседаниях И. А. Крылов. Среди ее членов мы видим таких талантливых писателей, как Шаховской, Шихматов, Капнист, Горчаков, Греч, Бунина, Гнедич (формально к "Беседе" не принадлежавший) и другие. В состав объединения входили видные ученые и общественные деятели: Мордвинов, Оленин, Болховитинов, Востоков и другие».
На собраниях «Беседы» зачастую присутствовал весь цвет Петербурга. Она пользовалась демонстративной поддержкой православной церкви; так, в январе 1812 года «Беседу» посетили все члены Святейшего Синода. Во время войны собрания прервались, но после войны продолжились. Наиболее активными членами «Беседы» были Г. Р. Державин, А. С. Шишков, А. С. Хвостов, И. А. Крылов, А. А. Шаховской, Д. И. Хвостов. Заседания «Беседы» собирали до нескольких сот человек.
Одним из самых выдающихся событий за весь период существования «Беседы» было чтение Шишковым «Рассуждения о любви к Отечеству», которое состоялось 15 декабря 1811 года. Выступление Шишкова не было его индивидуальным деянием, а выступлением всей «Беседы», на торжественное заседание которой, согласно свидетельствам современников, съехался верхний слой дворянского общества, около четырехсот человек, оно было программным и имело прямой политический смысл. В преддверии войны Шишков сформулировал основные источники, на которых должен строиться и укрепляться патриотизм. Это православная вера, воспитание и язык русский. Так Шишков пытался предвосхитить знаменитую уваровскую триаду: «Православие. Самодержаие. Народность». Речь вызвала огромный общественный резонанс. В канун Отечественной войны взгляды Шишкова явно оказались востребованными высшей властью и обществом; она была причиной того, что 9 апреля 1812 года консерватор Шишков был назначен на пост государственного секретаря, заменив опального либерала М. М. Сперанского.
На посту государственного секретаря Шишков должен был находиться при императоре в качестве личного секретаря для составления манифестов, указов и других бумаг канцелярии Александра. Манифесты, написанные Шишковым, зачитывались по всей России. Фактически он блестяще выполнил роль главного идеолога и пропагандиста Отечественной войны 1812 года. Составленные им манифесты, являясь откликами на все ее важнейшие события, поднимали дух русского народа, усиливали и укрепляли его патриотический дух, поддерживали в тяжелые дни поражений.
В воспоминаниях почитателя Шишкова и родоначальника славянофильской династии С. Т. Аксакова говорится о том, что «писанные им манифесты действовали электрически на целую Русь. Несмотря на книжные, иногда несколько напыщенные выражения, русское чувство, которым они были проникнуты, сильно отзывалось в сердцах русских людей». Тонкий консервативный мыслитель А. С. Стурдза отмечал: «он написал чистым языком множество манифестов, в которых отразилось все изумительное величие тогдашних событий. И таким образом водимое любовью к отечеству перо Шишкова врезало неизгладимые черты на скрижалях нашей современной истории».
Оценки Аксакова и Стурдзы – это оценки единомышленников Шишкова, но даже и литературные противники адмирала иногда вынуждены были признать востребованность манифестов народом и обществом. В 1841 году П. А. Вяземский вспоминал: «Во время оно мы смеялись нелепости его манифестов, <…> но между тем большинство, народ, Россия, читали их с восторгом и умилением, и теперь многие восхищаются их красноречием; следовательно, они были кстати».
В манифестах Шишкова французы и Наполеон изображались как порождение дьявольского начала, как средоточие мирового зла, а революция – как вселенская катастрофа. Противостояли этим явлениям те ценности, которые были дороги Шишкову и его единомышленникам: самодержавная монархия, православие, русский патриотизм. Значение манифестов Шишкова точно отметил М. Г. Альтшуллер: «Написанные от имени царя и правительства манифесты дали Шишкову уникальную возможность изложить свою политическую программу не только перед образованными искушенными в политике интеллигентными дворянами, но и перед всем народом. Он остался в этих пламенных воззваниях верен своим излюбленным идеям».
В 1814 году император освободил Шишков от должности государственного секретаря по состоянию здоровья с одновременным назначением членом Государственного Совета. Кроме того, в 1813 году Шишков был назначен президентом Российской Академии (до 1841 года). Поскольку после победы над наполеоновской Францией проблема галломании утратила остроту, он явно охладел к деятельности «Беседы». В 1816 году вслед за смертью Г. Р. Державина «Беседа любителей русского слова» прекратила свое существование.
Весной 1816 года произошло личное знакомство Карамзина с Шишковым. В первый раз Карамзин встретился с Шишковым, который после прочтения «Истории государства Российского» стал его поклонником, на приёме у великой княгини Екатерины Павловны. Карамзин первым делом заявил Шишкову: «Я не враг ваш, а ученик: потому что многое высказанное вами было мне полезно, и если не все, то иное принято мною, и удержало меня от употребления таких выражений, которые без ваших замечаний были бы употреблены». С этого момента «они были если не друзьями, то по крайней мере добрыми искренними знакомыми». В 1818 году по предложению Шишкова Карамзина избрали членом Российской академии. Политические взгляды и литературные вкусы их к тому времени существенно сблизились под влиянием занятиями русской историей.
Приязнь Шишкова к Карамзину после прочтения «Истории» зашла так далеко, что он предложил Карамзину создать совместное литературное объединение. В письме к И. И. Дмитриеву от 14 декабря 1822 года Карамзин писал: «Добрый Шишков убеждает меня завести вечера для чтений и бесед о литературе; но что читать? С кем и о чем беседовать? Могу представить ему только Блудова и Дашкова, в надежде на его голубиное незлобие». На торжественном заседании академии в конце декабря того же года под председательством Шишкова Карамзин был «намерен читать о Годунове, а князь Шаховской две сцены из Энеиды; Воейков что-то о Ломоносове в стихах».
Инициатива Шишкова закончилась ничем, но отношения были сохранены. 1 июля Карамзин писал Дмитриеву: «Люблю его [Шишкова. – А. М.] за доброе сердце». По словам А. С. Стурдзы, Шишков «чистосердечно и публично отрекся от прежних своих невыгодных мнений о писателе Карамзине, <…> маститый старец полюбил в нем человека, преклонил голову перед изящной чистотой его слога, одним словом, влюбился в его творения и в него самого».
Не просто решить, чем закончилась полемика шишковистов и карамзинистов. Так, в 1929 году советский литературовед Юрий Тынянов писал: «Не очень распространен тот факт, что не Карамзин победил Шишкова, а, напротив, Шишков Карамзина. По крайней мере, в 20-х и 30-х годах было ясно многим, что в "Истории государства российского" Карамзин сдал свои стилистические позиции своим врагам».
В 20-е годы XIX века Шишков стал одним из главных лидеров «православной оппозиции» (в нее входили митрополит Серафим (Глаголевский), архимандрит Фотий (Спасский), А. А. Аракчеев, М. Л. Магницкий и другие), которая вела борьбу с распространением западноевропейского мистицизма, масонства и политикой министерства духовных дел и народного просвещения, возглавляемого князем А. Н. Голицыным, покровительствующего новомодным течениям.
После отставки Голицына в 1824 году пост министра народного просвещения и главноуправляющего духовными делами иностранных исповеданий занял Шишков. На этом посту он добился закрытия Библейских обществ – проводников экуменической политики, выступал против перевода Библии с церковнославянского на литературный язык, так как это, с точки зрения «православной оппозиции», вело к профанации текста (в 1825 году издание Библии на русском языке было прервано). После событий 14 декабря 1825 года Шишков был членом Верховного уголовного суда по делу декабристов и выступал за некоторое смягчение наказаний государственным преступникам.
По инициативе Шишкова в 1826 году был принят цензурный устав, прозванный современниками «чугунным», который был призван в максимальной степени предотвратить распространение радикальных и либеральных идей. На посту министра просвещения Шишков подготовил программу национального воспитания в духе православия, верности самодержавию и сословным началам. В 1828 году Шишков был отправлен в отставку с поста министра «по преклонности лет», сохранив звание члена Государственного Совета и президента Российской Академии, однако, основные принципы его политики в области просвещения были в 30-е годы продолжались реализовываться С. С. Уваровым.
Последние годы жизни Шишков занимался по преимуществу научно-филологическими изысканиями. В своих работах Шишков уделял большое внимание развитию филологии, развивая в своих работах тезис, что все языки имеют одни общие корни, исходящие из славянского языка. Таким образом он стремился обосновать ненужность заимствований из иностранных языков, так как в русском языке всегда можно найти аналог иностранному слову. Шишков одним из первых осуществил попытку организовать кафедры славяноведения при российских университетах, создать славянскую библиотеку, в которой были бы собраны памятники литературы на всех славянских языках и все книги по славяноведению.
Шишков был похоронен в Лазаревской церкви Александро-Невской Лавры в Санкт‑Петербурге.
Читать по теме:
Шишков А. С. Огонь любви к Отечеству. М., 2011
Альтшуллер М. Г. Беседа любителей русского слова. У истоков русского славянофильства. М., 2007
Минаков А. Ю. Русский консерватизм в первой четверти XIX века. Воронеж, 2011
|
