Вот она – жизнь. И ничьих поцелуев не надо,
Только бы слушать веселые всплески воды,
Только бы в августе ночью из темного сада
Взглядом скользнуть по дороге упавшей звезды…

Нонна Белавина

Нонна Сергеевна Белавина попала в Королевство сербов,хорватов и словенцев в возрасте трех лет со своими родителями, бежавшими из Крыма. Здесь она выросла, получила образование и профессию, стала поэтом, актрисой и даже следователем сербского суда (!) – словом, яркой, совершенно незаурядной личностью. От природы она была одарена очень яркой внешностью, сильным темпераментом и жизнеутверждающим характером. Она была очень талантливым человеком, и любое дело спорилось в ее руках, но вот сокровенное доверялось только стихотворным строкам, которые запечатлели все превратности судьбы русской поэтессы...

Но обо всем надо рассказать по порядку. Нонна Сергеевна Белавина родилась в 1915 г. в Евпатории. Отец ее– Сергей Белавин (был в те времена военным), мать– Елизавета Леонидовна Белавина (Мирошниченко). В 1920 г. вместе с родителями она оказалась в Югославии (тогда Королевство сербов, хорватов и словенцев).

В то, тяжелое для эмиграции время, когда нужно было браться за любой труд, чтобы содержать семью, Ноннин отец Сергей Белавин после своих дневных трудов начал учиться на трехлетних заочных богословских курсах в Белграде и ездить туда, чтобы сдавать экзамены. По окончанию их он был рукоположен в священники митрополитом Антонием (Храповицким).

С 1926 г. служил в селе Креполин и монастыре Горняк (вблизи от г.Петровац на Млави).

Как русский православный священник,СергейБелавин в 1941 г. во время Второй мировой войны был убит, стал мучеником. В семье и со стороны матери были священники, и, согласно семейным преданиям, по линии Белавиных они были в родстве с Патриархом Тихоном, возможно, именно поэтому отца Сергия и замучили партизаны.

В эмиграции семья Белавиных жила очень бедно, хотя до революции они были людьми состоятельными. Сын Нонны Сергеевны приводит такие семейные предания: «Тут я должен поставить некоторую запятую: мама мне рассказывала, что у нее было какое-то родство с Патриархом Тихоном – она ведь из Белавиных. Точно какое – не знаю, но было. Так что, вероятно, еще до моего деда, отца Сергия, духовенство в семье было. Что о. Сергий делал до принятия сана – не знаю. Их семья ведь была очень богата – вполне возможно, в России они просто жили от доходов с поместья. У нас даже сохранился план их дома в Евпатории – шикарный дом, маленький дворец! Небольшой – но дворец!».

Все это, конечно, осталось только в воспоминаниях. А в реальной жизни Нонна окончила девический институт, который, как и кадетские корпуса, и классическая русская гимназия, сохранился только в Югославии стараниями и русских, и сербов! Без государственной поддержки и без покровительства самого короля Александра Карагеоргиевича ничего из этого сохранить бы не удалось, и тысячи русских девушек и юношей не получили бы русского воспитания и той закалки на всю жизнь, которой до сих пор полны страницы «Кадетской переклички» – журнала, который уже сто лет (!) ведут выпускники русских кадетских корпусов. Кстати, сама Нонна была очень активным и любимым участником этой переклички.

Нонна училась в Мариинском Донском институте в городке Белая Церковь в Воеводине. Она училась хорошо, и институт оставил неизгладимое влияние на всю жизнь. В Белой Церкви в эти годы находился и Русский кадетский корпус.

Вот как спустя долгие годы писала сама Нонна Сергеевна о любимом институте и о той жизненной школе, которая во многом определила ее характер:

«Институт окончен. Прошли годы. За это время мы не раз теряли все: любимые книги, вещи, фотографии; мы теряли жилье; теряли близких людей; мы узнали вторичную эмиграцию; мы пешком мерили дороги чужих стран, и голод, и холод, и полная неизвестность "завтрашнего" дня шли вместе с нами по разбитым путям.

Что же помогло нам не сломаться духовно? Не возроптать? Не потерять веру в Бога, в жизнь и в людей? Я уверена, что ответ надо искать в тех восьми годах институтской жизни. Мы не могли поддаться духовному упадку и разлюбить жизнь, если годами наш преподаватель естествознания С.Н. Боголюбов учил нас не только своему предмету, а тому, что жизнь – величайший дар Божий и вечный источник радости.

И мы умели в страшные годы войны сквозь дым пожаров все же видеть красоту заката и радоваться цветам у дороги... Мы не могли возроптать, т.к. непоколебимо верующий о.Василий Бощановский учил нас глубокой вере и философии терпения и кротости. Мы не могли раствориться в чужих странах, если все годы нам говорили и А.С.Петров, и М.А. Аносов, и М.Н. Лосев и др. о том, что наша родина – Россия, что необычайно велико влияние русское на весь мир (музыка, искусство, литература), что нам есть, чем гордиться. Благодаря этому нам удалось сохранить наши русские души и, может быть, хоть крупицы этих качеств передать нашим детям.И еще: мы унесли из института с собой неоценимое сокровище – понятие о настоящей, крепкой и честной дружбе. И нити этой дружбы тянутся и сейчас со всех сторон: и из далекой Тасмании, и горячей Венесуэлы, Аргентины и Канады, Югославии и других стран. И это нам всем награда за прежние жизненные потери.

Пусть же будет благословенна память о нашем дорогом институте, о людях, учивших и воспитавших нас, о подругах, о тех годах, когда мы были так счастливы, что даже не умели понять и ценить этого счастья» (из памятки Мариинского Донского института, 1975 г.).

Писать стихи Нонна Белавина начала достаточно рано. Участвовала в разных литературных кружках в Югославии, в Германии и США. Она печатала стихи в разных журналах и газетах и выступала с чтением стихов и докладов на литературные темы в разных городах практически всю жизнь.

После окончания девического института Нонна поступила на юридический факультет Белградского университета, окончить курс полностью помешала война. Но и в довоенные годы она училась заочно, потому что помогала тяжело больной туберкулезом матери. Одновременно Нонна работала в суде города Жагубица, в отделе расследований.

Ее сын вспоминает об этом периоде жизни матери: «Любопытно, что после ее смерти, совсем недавно, лет пять тому назад, мы нашли выданное ей югословенское разрешение на ношение револьвера. Носила ли она его или нет, не знаю, но разрешение имела». Вот так юная поэтесса! 

После смерти матери она перебралась в Белград. И здесь в ее жизни произошел крутой поворот. Она увлеклась театром, и стала довольно известной актрисой русской сцены. Известно, что в Королевстве Югославия русское искусство было той яркой звездой, что освещала трудную жизнь русских беженцев. Балерина Нина Кирсанова, певицы Надежда Архипова и Ксения Роговская, театральные режиссеры и актеры Юрий Ракитин, Александр Черепов, Олег Миклашевский и многие, многие другие… Первые русские спектакли были поставлены уже в ноябре 1921 года – практически через год после того, как в молодом Королевcтве появились русские эмигранты. В Белграде работало Русское литературно-художественное общество Ю.Л. Ракитина: с 1925 г. – Белградское русское драматическое общество, затем – Театр русской драмы Ю.В. Ракитиной, с 1933-го – Русский общедоступный драматический театр при Русском доме им. Императора Николая II (реж.Черепов и Дуван-Торцов). В Общедоступном театре играл и Олег Миклашевский актер и режиссер.

Вот как вспоминали об этом времени позднее в семье: «Мама рассказывала мне, что первое время ей было трудно жить в Белграде, она ведь выросла в Белой Церкви. Большой город, движение… Вращались почти исключительно в русском обществе. Среда, я думаю, главным образом – театральная. Мама прекрасно говорила по-сербски, так что у нее были друзья из местных. Но потом она прочно вошла в русское театральное сообщество. Надо сказать, она не сразу оставила свою работу в суде – не знаю, как долго, но продолжала работать следователем, совмещая это с русским театром».

Вскоре завязался роман с руководителем театра Олегом Петровичем Миклашевским. Он был старше Нонны на 12 лет, был женат в это время, но противостоять чувству к юной талантливой и неординарной красавице не мог. Олег юношей участвовал в Добровольческом движении, затем уехал в Турцию, где создал музыкальную группу, которая успешно выступала.Ему удалось даже заработать какие-то деньги именно как музыканту, он был великолепным пианистом и аранжировщиком. Именно эти средства помогли Миклашевскому создать в Белграде русскую драматическую театральную труппу, где Нонна стала примой.

Но всему этому творческому подъему положила конец Вторая мировая война. Нонна продолжала писать стихи, только публиковать их уже было негде, и ее энергия обратилась к созданному мужем художественному объединению – «Обществу русских деятелей».

По словам сына Нонны Сергеевны и Олега Петровича – Игоря Миклашевского,«это действительно было общество. Там не только спектакли играли. Общество носило скорее литературный характер. И заправляла делами уже мама. Выступали поэты, прозаики… Как мне кажется – это моя точка зрения – русским эмигрантам во время войны стало не хватать какого-то культурного гнезда. Интеллектуалы – люди, которым нужно было что-то большее от жизни, чем просто выжить, и объединились в группу, где мог происходить обмен идеями, где можно было рассуждать о поэзии, может быть даже и о политике, но – размышлять, рефлексировать, получить такое intellectual stimulation. И они держались друг за друга. Общество не было сосредоточено на театре, оно имело более широкую направленность. Устраивали вечера, литературные встречи. Тогда уже мама начала выступать со своими стихами».

Прожили они в Белграде до 1944 года. Именно тогда, в годы войны, титовские партизаны убили отца Белавиной –священника на сербском приходе. Мать умерла еще до войны, они решились покинуть ставшую родной страну и снова стать беженцами, вернее, как тогда называли, «перемещенными лицами». С американцами они добрались до Германии.

Полная разруха, работы нет, есть пособие, и нет никакой перспективы. Кого угодно может охватить отчаяние, но не Нонну! Она всегда была на «солнечной стороне улицы», даже в нищете и беде.

Игорь Миклашевский вспоминает: «Словом, родители опять эмигрировали… В Германии они венчались (до этого, в Югославии, был светский брак), в скором времени и я появился. В лагере, дипийском лагере в городке Дайсенхофэн, чуть южнее Мюнхена, по адресу 19 Кибергштрассе. Он еще существует, я был там лет 10 тому назад; дома, конечно, нет, но место я нашел. Маленький городок, посередине протекает сонная речка. Городок был наводнен русскими. Там я и родился, фактически в бараке для ди-пи. Жизнь трудная. Вот там наступила настоящая нищета. Оба: и мама, и папа рассказывали, что жили очень бедно. Постоянной работы не было. Работали, где могли, зарабатывали, как могли, – только, чтобы получить кусок хлеба. Торговали, в том числе папиросами. Жизнь была паршивая. Мама, правда, иногда писала, у нее есть стихи, напечатанные в Германии».

Когда читаешь о жизни этого поколения, невозможно отделаться от мысли, что если бы сняли фильм об их судьбе (странно, что до сих пор такого фильма нет!), то зрители бы сказали: «Ну, навыдумывали! Так в жизни не бывает! Институтка, юрист-следователь с пистолетом, поэтесса и богемная прима, лагерь ДП и сын, родившийся в бараке!». Однако нет, это –не прихотливая мысль сценариста, это –правда человеческой судьбы! Вспоминаются судьбы и Марины Цветаевой, и Лидии Алексеевой, и Ольги Берггольц!

В 1949 году семья перебирается, наконец, в США.Вспоминает сын Игорь, которому тогда было три года: «Когда приехали сюда, мамино юридическое образование абсолютно ей не помогло, папины занятия театром тоже оказались малополезны – правда, кажется, в 1958 году папа один раз все-таки выступал на телевидении, играл роль русского генерала. Небольшую, эпизод. Это оказалось его единственной ролью в американском театре… Мама убирала квартиры, работала на курорте – убирала номера в отелях. Был интересный эпизод: когда узнали, что она пишет стихи, то по вечерам устраивали ее чтения, постояльцы гостиницы платили ей за выступления. Так что они ее оценили – она не была для них просто горничной…».

И снова семью спасает Нонна Сергеевна. Она оканчивает курсы чертежников и начинает работать по этой специальности. В этой должности она проработала до выхода на пенсию, Нонна своим трудом содержала всю свою семью, и смогла дать сыну высшее образование.

Она всегда была жизнерадостна и, кроме работы, семьи и домашних забот, писала стихи и занималась общественной работой. Самые близкие друзья и подруги были бывшие институтки и кадеты. И эта ее деятельность была многогранная. Она участвовала в организациях, которые оказывали помощь бывшим институткам и институтскому персоналу через разные фонды и через Общество бывших воспитанниц Мариинского Донского института в Белой Церкви (Югославиия).

В 1957 году в Нью-Йорке при активном участии Нонны Сергеевны было создано Объединение бывших воспитанников Мариинского Донского института за рубежом. Главной целью Объединения была помощь нуждающимся, и в этом Белавина была неутомима и незаменима.

Всю свою жизнь Нонна писала стихи. Далеко не все она публиковала. Вот скупые строки некролога:

«Переселившись в США, Н.С. Белавина печатала свои стихи в журналах "Мосты", "Современник" (Торонто), "Возрождение" (Париж), в альманахе "Перекрестки". Издала сборники стихотворений "Синий мир" (1961), "Земное счастье" (1966), "Утверждение" (1974) и "Стихи" (1985). Её стихи включены в антологию "Вернуться в Россию стихами" (Москва, 1994).

В 1977 году имя Нонны Белавиной было внесено в энциклопедию "Кто есть кто в интернациональной поэзии" (Кембридж, Англия).

Делала доклады на литературные темы и читала стихи перед русской аудиторией, на съездах Кадетского объединения и в Квинс-колледже (Нью-Йорк). Овдовела в 1992 г. Скончалась 24 августа 2004 г. Похоронена на кладбище в городе Рослин, Лонг Айленд, штат Нью-Йорк. После неё остались сын Игорь, невестка Ольга, две замужних внучки, Наталья и Елена, два правнука, свойственники и многочисленные друзья…».

В эти скупые строчки вошла большая и трудная судьба русской красавицы, тонкой души, неравнодушного человека, прошедшего через отчаяние и надежды, сохранившего семью, любовь, творчество, пронеся сквозь войну через границы и океаны память о Родине, о Белой Церкви, о влюбленных кадетах,о предвоенном Белграде...

И лучше всего о Нонне Сергеевне Белавиной расскажут ее стихи.

Стихи разных лет

Оживший портрет

Мне казалось – я слышу звонок. Неужели
Я сейчас опоздаю на первый урок?
Мне сказали, что годы уже пролетели,
Что закрыт институт... Но я слышу звонок!..

Я не сплю! Я живу! Да ведь только вчера мы
Возвратились с каникул – до первой весны.
В дортуаре тихонько теперь вечерами
Мы расскажем друг другу про летние сны.

И короткие дни вперегонки поскачут...
Каждый день, как подарок судьбы я ловлю...
«Надя, душка, реши мне скорее задачу!
Ах, сегодня латынь, я ее не люблю».

В этой жизни размеренной, даже суровой,
Наша юность кипит беспокойным ключом,
Открывая нам мир каждой книгою новой,
Каждой новою встречей и новым письмом.

Впереди Рождество. Я не знаю, сказатьли,
Что на бале последнем в ушедшем году
Мне казалось: руки было нежно пожатье...
Как я жду Рождества, как волнуюсь и жду.

Но промчатся короткие, яркие Святки...
Вот блинами запахнет уже институт.
Снова легкие дни пролетят без оглядки –
Вот и темная церковь в Великом посту.

Мы притихли. Мы помним, что исповедь близко.
Мы не дразним друг друга, совсем не поем.
Я вчера написала к грехам на записке
Новый грех: я немножко молилась о «нем».

Белизна пелеринок к Заутрени Светлой,
Юных душ фанатично-ликующий взлет...
И мечты... и мечты... и мечты до рассвета
О далеком, о том, что нас в будущем ждет.

Что ждало нас? Потери, страданья, разлуки...
Безысходность войны, безотрадность труда,..
В непривычной работе усталые руки...
Бесприютная жизнь по чужим городам...

Только мы не сдались, мы не стали иными,
Не боялись отчаянья черных путей.
Мы, как знамя, несли наше русское имя
И по-русски растили мы наших детей.

Мы и ныне храним института заветы,
Белый цвет пелеринок мы носим в сердцах...
...И только грустно мне быть только старым портретом,
Только памятью светлой о юности днях!

Стихи о Родине

О родине? Но где найти слова,
Звучащие победным громом меди,
Чтоб о России, что едва жива,
Чтоб о России петь, как о победе.
О родине? Но где моя страна,
Когда-то брошенная мною наспех,
Всю чашу мук испившая до дна,
Почти погибшая в кровавых распрях.

И все ж о родине... О той, что напролом
Шла на врага через леса и пашни...
О той – далекой родине споем.
Пусть эта песнь о родине вчерашней.

Ну что ж? На Русь надвинулась беда,
Затмили солнце дьявольские лики,
Но мы забыть не можем никогда,
Что был у нас когда-то Петр Великий.

Мы помним, и кружится голова
От русской доблести еще во время оно,
Когда сама сожгла себя Москва,
Чтоб не впустить к себе Наполеона.

И ведь у нас, как в веке золотом,
Искусство восходило на ступени
И расцветал невиданным цветком
Чайковского неповторимый гений.

И рвался ввысь неистовый Пегас,
И «Медный всадник» вылетал на Невский...
Ведь Пушкин был у нас, у нас!.. У нас
Творили и Толстой, и Достоевский.

Ну что ж, что там теперь лишь кровь и дым?
Придет конец и дьявольской затее!
Но мы в изгнаньи твердо сохраним
В сердцах, как в историческом музее,
Ту родину, что знали мы вчера...
И гром побед и ширь родимой песни...
И мир дождется, что придет пора
И Русь моя, как Иисус, воскреснет!..

Белград

Вернусьли я к тебе? Увижу ли и скоро ль
Голубизну твоих сливающихся рек
И обезумевший, ослепший город,
Где я была счастливей всех?
Я вновь брожу по улицам знакомым
Тем, что когда-то отняла война...
Как хорошо! Я здесь – своя. Я – дома.
И словно юность мне возвращена.

Какой размах у всех воспоминаний.
И сколько лет ложится в каждый миг.
Я в этот парк спешила на свиданье...
А в этот дом за пачкой новых книг.

Сюда, дрожа, бежала на экзамен,
А там сиял искусства строгий храм...
Тоску о нем я пронесла годами
по всем ненужным и чужим путям.

Мне улицы протягивают руки,
Встречая дочь заблудшую свою,
Но после долгой и глухой разлуки
Не каждый дом в лицо я узнаю.

Я знаю: нет к прошедшему возврата,
Но всеж душою, полною тепла,
Ищу окно, в которое когда-то
Любовь, еще неузнанной, вошла.

Оно, как встарь, распахнуто. Навеки!
(Как неизменно счастье двух людей...).
А там, вдали, обнявшиеся реки
В голубизне немыслимой своей.

И старый парк, и церкви, и «Споменик»...
О, город мой, прости меня, прости!
Ведь неповинна я в своей измене,
Война смешала все мои пути.

Я – не твоя! Повернута страница.
С другой страной я связана судьбой.
Но ты всегда, всю жизнь мне будешь сниться
И в сердце яркой вспыхивать звездой.

Без берез...

По русской березке томиться не стану!
(Росла от березок я вдалеке...)
И юность моя – это каштаны
На аллее в маленьком городке.

Подняты к небу белые свечи...
Густые ветви... Аллея – в тени...
А на скамейке – первая встреча...
Мы это звали любовью в те дни!

Помню наивность первых признаний,
Под кадетской фуражкой «ёжик» густой.
И ныне от этих воспоминаний
Веет кристальною чистотой!

Может быть, нет там давно аллеи?
Или – напротив – в лес разрослась?
Но мы и теперь еще молодеем,
Мысленно в прошлое возвратясь.

И тот, кто совсем не знает России,
И тот, кто вдохнул «Отечества дым»,
Все будут помнить каштаны густые
И город чужой, что стал нам родным.

Нас раскидало по странам чуждым,
Но верность юности мы сберегли:
Как только послышится оклик дружбы,
Слетаемся с дальних концов земли.

И забываем про пасмурный вечер,
Про то, что недолог жизненный путь,
Ведь праздник каждой кадетской встречи
Теплом согревает любую грудь.

И жизни мы благодарны за эту
Крепкую дружбу – плечо к плечу!
За то, что русскую душу кадеты
Несли всю жизнь, как страстную свечу.

И трудный путь сквозь бури и грозы
Не мог из сердца вытравить Русь!..
Но пусть простят мне родные березы,
что я к каштанам душой тянусь!..

***

В каждом счастьи капля есть печали!..
Сколько лет я эту каплю пью...
Мы б ее Наташей называли
Дочку синеглазую мою.

Заплетая светлые косички,
Я б следила, как бушуют в ней
Все мои девчоночьи привычки,
Взлеты шалой юности моей.

Все неутолимое броженье,
Поиски неведомых глубин,
То мое земное повторенье
В чем невольно отказал мне сын.

Старость, приближаясь неуклонно,
Сеточкой у глаз моих легла...
Сколько я ночей, ночей бессонных
Нерожденной дочке отдала...

«Бродит ветер в открытом вороте…»

Бродит ветер в открытом вороте,
Треплет ветер волосы мне.
Мы — на площади в тихом городе
В разбомбленной чужой стране.
Сколько верст за спиной оставлено,
Сколько верст подошвами — в кровь,
По земле, что войной раздавлена,
Шли искать убежище вновь.
И теперь у города мертвого,
Где мосты над рекой сошлись,
Стало ясно, что прошлое стерто
И что мачехой станет жизнь.
Искалечит, душу измучает,
И любовь утопит в слезах,
Но чтоб верить во что-то лучшее
Посмотри мне скорей в глаза.
Пусть мечом нависла Дамокловым
Неизвестность нового дня,
Пусть изранены ноги стеклами,
Все же страха нет у меня.
Твердо верю, что все прокатится,
Только сможем ли мы забыть?
Но за все мученья заплатится
Самой ценной радостью — жить!..

***

Поэзия! Плоды добра и зла!
Нет, не могла в тебе я ошибиться.
Ты с детства мне опорою была
И будешь мне последнею страницей.

Мне не обидно, что мой голос тих,
Что, может быть, его никто не слышит,
Я жадно внемлю голосам других –
Как часто в них мои же чувства дышат.

И все забыто – горести и страх,
И синие сверкают рядом звезды.
Но может быть, в моих простых стихах
Кому-нибудь мелькнет желанный отдых.

***

                                         Д. Кленовскому

Как прикоснуться хочется мне
К жизни твоей – хоть легкою тенью,
Солнечным зайчиком на стене,
Звоном пасхальным, первой сиренью.

Утренней каплей росы в траве,
Щебетом птицы в сумерках мая,
Звездочкой снежной на рукаве –
Только коснуться и вмиг растаять.

Или пером, бумаги простой,
Или же маленькой буквой черной,
Чтоб под твоею твердой рукой
В книгу твою улечься покорно.

«Пускай стареем. Ну, так что же?..»

                                         Мужу

Пускай стареем. Ну, так что же?
Всему на свете — свой черед.
Давай же дружно подытожим
Прошедших лет шальной полет.
Когда любовь светло рождалась,
Когда сиял венцами храм,
За нами голод и усталость
Плелись повсюду по пятам.
Но мы — бездомные бродяги —
Делить умели, все равно,
Глоток воды из старой фляги
И хлеб, нам поданный в окно,
И птиц серебряное пенье,
И все дары чужой земли…
И по развалинам и тленью
Мы все же к счастью добрели.
Не говори, что мы устали,
Что старость тихо входит в дверь,
Что, вот, морщины глубже стали
И седина уже… Поверь,
Что это все так мало значит,
И вот, на грани бытия
Скажи мне, можно ль быть богаче,
Чем ты и я?

«Ты мне нужен, нужен до предела…»

                                         Сыну

Ты мне нужен, нужен до предела.
Если б ты пришел назад!
Я с тобою странно молодела,
Словно ты мой младший брат.
Словно ты не сын, рожденный мною,
А веселый мой дружок.
А теперь холодной тишиною
Дом наш занемог.
Дом, в котором сыну стало тесно:
Все пути зовут!
И милей свободы неизвестность,
Чем семьи уют.
Что ж! Иди! И если сердцу больно,
Если тяжело вздохнуть,
Губы сжав, крещу тебя спокойно,
Отпуская в путь.

«Там в сердце маленьком, где светлые обои…»

                                         О. и И. Миклашевским

Там в сердце маленьком, где светлые обои
Закрыли стенки звонкие, как стих,
Мне кажется, что тесно вам обоим
От всех порывов и страстей моих.
Глотнув любви и опьянев до смерти,
Остановившись в жизни на бегу,
Два имени в заклеенном конверте
На дне души так нежно берегу.
И донесу до шаткого порога
Могилы, не растратив ничего,
Весь дар любви, полученный от Бога,
Для мужа и для сына моего.

Старости 

Уже легли морщинки по углам
Веселых губ...Привет тебе, подруга!
Я знаю, что теперь придется нам
Делить часы последнего досуга.
Не жди упреков, горечи и зла.
Я к этой встрече издавна готова.
И так ты очень медленной была,
Чуть приближаясь, отступала снова.
Вот, наконец, пришла твоя пора,
И станут дни скупей, но безмятежней.
И буду я в глухие вечера
Рассказывать тебе о жизни прежней.
О счастье, что со мною рядом шло,
О человеке с верною душою,
О том, что Музы светлое чело
Хоть иногда являлось предо мною.
О множестве неповторимых книг,
О добрых людях, встреченных когда-то...
За каждый день, за каждый прошлый миг,
За все, чем я всегда была богата,
Я благодарна жизни. И теперь
Приму часы покоя и недуга.
И ласково тебе открою дверь.
Ну что ж! Иди.
Привет тебе, подруга!

Музе 

Что случилось? Ничего не слышу.
Неужели это навсегда?
Вон, далеко над зеленой крышей
Вспыхнула горячая звезда.

За окном метнулся белый голубь
И гудок кого-то долго звал,
Чья-то тень легко коснулась пола
И исчезла в глубине зеркал.

Прежде б это сразу отозвалось
Четкой мыслью, строчкою, стихом.
Про звезду, которая сначала
Заглянула в тот зеленый дом,
Про крыло, про тень летучей мыши,
Про веселый беспокойный дым...
А теперь я ничего не слышу,
Стал весь мир пустынным и немым.

Муза! Где ты? Прикажи мне: «Слушай!
И глаза пошире открывай,
Распахни всему навстречу душу
И поглубже каждый миг впивай».

Муза, где ты? Почему ни слова?
Или ты не хочешь мне помочь?
Я еще к молчанью не готова,
Хоть уже подходит ближе ночь.

Поскорее, Муза, помоги мне,
Помоги, простив мои грехи,
Чтоб еще хоть раз весенним ливнем
Пролились последние стихи.