Заказы можно также присылать на orders@traditciya.ru

25 июня 1796 г. родился третий сын императора Павла I нареченный Николаем. Он был первым русским государем - Рюриковичем и Романовым, - носившим имя Святителя Мирликийского.

В день его рождения императрица Екатерина Великая писала о новом внуке своему постоянному заграничному корреспонденту Гримму. «Великая княгиня родила большущего мальчика, которого назвали Николаем. Голос у него - бас, и кричит он удивительно; длиною он один аршин без двух вершков, а руки немного меньше моих. В жизнь свою в первый раз вижу такого рыцаря. Если он будет продолжать так, как начал, то братья окажутся карликами пред таким колоссом». Через несколько дней она сообщала ему же: «Рыцарь Николай уже три дня кушает кашку, потому что беспрестанно просит есть. Я полагаю, что никогда восьмидневный ребенок не пользовался таким угощением: это неслыханное дело. У нянек просто опускаются руки от удивления. Он смотрит на всех во все глаза, голову держит прямо и поворачивает не хуже моего». 6 июля он был крещен в придворной церкви духовником государыни Иоанном Памфиловым.

По случаю его рождения, Державин написал оду, в которой имелась пророческая строфа: «...Дитя равняется с царями…».

Фрейлина Нелидова позднее писала о нем императору Павлу в Вязьму: «Вы напрасно захотели составить себе понятие о красоте великого князя Николая, я поражена ею».

Император Павел особенно любил этого сына. Коцебу в воспоминаниях указывает, что когда княгиня Дашкова впала в немилость, то заступники ее придумали для ее помилования вложить прошение за пазуху младенца Николая. Император Павел, лаская ребенка, заметил эту бумажку. Он разрешил княгине переехать из Пошехонской избы в ее прекрасное имение Троицкое.

20 мая 1799 г. епархиальным архиереям послан был указ Святейшего Сѵнода: «По получении указа о благополучном выздоровлении от оспы их императорских высочеств благоверного государя и великого князя Николая Павловича и благоверной государыни великой княжны Анны Павловны, отправить Господу Богу благодарственное молебствие, с целодневным звоном в городских церквах».

Недостатки двора императрицы Екатерины Великой, в последние годы ее царствования, совершенно не коснулись Николая. Государыня скончалась через несколько месяцев после его рождения. Император Павел очень любил младших детей - Николая, Михаила и Анну, - ласково называя их «мои маленькие овечки». Мат, имп. Мария Феодоровна, строго следила за воспитанием младших сыновей. Строги были и воспитатели. Про воспитателя, курляндца ген. Ламздорфа, император Николай говорил, что он «внушал одно чувство - страх». Нередко, обвиняя его в лени, он наносил ему во время уроков болезненные удары палкой.

Поль Лакруа, написавший историю жизни и царствования императора Николая, пишет: «Будучи только десяти лет, Николай не только знал наизусть военную историю России, но объяснял ее и истолковывал ее таким ясным взглядом, который был выше лет его». Он же отмечает, что в телесных упражнениях Николай Павлович отличался: «быстротой и ловкостью движений, как и грациозною своей походкою».

* * *

Сохранилось много описаний императора Николая. Приведем некоторые из них. Лейб-медик будущего короля бельгийского Леопольда, Стокмар, тесно связанный и с английским двором, так пишет о 18-летнем великом князе Николае, посещавшем Англию: «Этот молодой человек чрезвычайно красивой наружности, в высшей степени привлекательный, выше Леопольда ростом, совсем не сухощав, но прям и строен, как молодая сосна. Черты лица его необыкновенно правильные; прекрасный открытый лоб, брови дугою, маленький рот, изящно обрисованный подбородок - все в нем красиво. Характера очень живого, без малейшего принуждения или сдержанности, при замечательном изяществе манер. Он говорит по-французски много и хорошо, сопровождая слова свои грациозными жестами. В нем проглядывает большая самонадеянность, при совершенном отсутствии притязательности. Говорить он умеет всегда приятно, и у него особая способность быть любезным с дамами. Когда хочет придать своим словам особую выразительность, он несколько поднимает кверху плечи и взглядывает вверх с некоторой аффектацией. Кушает он очень умеренно для своих лет и ничего не пьет, кроме воды. После обеда, когда графиня Ливен (супруга русского посла) села за фортепьяно, он поцеловал у нее руку: нашим Английским дамам это показалось очень странно, хотя, конечно, всякая желала бы себе того же. «Что за милое создание!» - воскликнула лэди Кембель, строгая и чопорная гофмейстерина. - «Он будет красивейший мужчина в Европе!» Он пробыл день и на другое утро Русские от нас уехали. Мне сказывали, что когда пришло время спать, люди Великого Князя принесли ему вместо постели и положили на кровать мешок набитый сеном; уверяют, что у него никогда не бывает другой постели».

Поляк-подолянин, дворянин Михаил Чайковский, принимавший участие в первом польском восстании, бежавший к туркам, ставший Садык пашей, потом вернувшийся в Россию, так передает свои впечатления о государе после турецкой войны 1828-1829 г.г. В Конде был смотр 2-му пехотному корпусу, под командой ген. Палена 2-го. Корпус представлявшийся государю называли «варненскими львами». Он пишет: «...Вошел государь; при нем были только генерал Витт и граф Станислав Потоцкий. Я должен сознаться, что ни один человек на свете не производил на меня бóльшего впечатления, чем император Николай; он был, в то время, во всем цвете красоты и царственного величия. По росту, осанке и выражению лица он казался владыкой мира. Лицо его загорело, только лоб, прикрытый козырьком каски, был бел. Я не могу себе объяснить причины, но сердце невольно влекло меня к нему, я не мог наглядеться на него, в нем было какое-то обаяние и величие». «Обходя лазареты, государь с отеческой заботливостью расспрашивал где получены раны; но несколько раз он становился суровым, выговаривая смотрителям лазарета и даже некоторым докторам. Выражение его лица делалось тогда таким грозным, что я замечал, как дрожали окружающие, но в то же время он не произносил ни одного резкого слова, не возвышал голос. Это был истинный монарх, рожденный чтобы повелевать народами. На обратном пути государь уже не говорил так много, как прежде, а только сказал генералу Дибичу: - Неизлечимы, а надобно, чтобы вылечились... Император Николай Павлович произвел на меня столь сильное впечатление, что я постоянно думал: «Ах, если бы Польша имела такого короля! отчего поляки не группируются вокруг него и своим послушанием добровольно не снискают его расположения, его любви? Лучше бы им было!»

Близкая с царственным домом, графиня А. Д. Блудова, через отца хорошо осведомленная с вопросами внешней и внутренней политики России, ревностная церковно-просветительная деятельница на Волыни, писала в записках: «Матушка употребляет выражение «жалостливый», говоря о Государе Николае Павловиче. В самом деле, тогда (во время польской кампании - Н. Т.), как во время турецкой войны и во время Крымской кампании, он особенно нежно и человечно относился к человеческой жизни и не мог вполне радоваться удачным сражениям, которые, как ни много стоили крови, не полагали конца войне, т. е. кровопролитию. Дмитрий Васильевич Дашков, сопровождавший его во время турецкой кампании 1828 г., говорил по возвращении отцу, что тут, узнав Государя ближе, он глубоко полюбил его, видя на каждом шагу его доброе, сострадательное сердце и благородные порывы, его любовь к Отечеству и его сердечное сокрушение, когда было много убитых и раненых».

Князь А. В. Мещерский, будучи юнкером Оренбургского Уланского полка 6-ой кавалерийской дивизии, которой командовал его дядя, князь Ливен, описывает царя (на маневрах в 1838 г. на Бородинском поле): «Государь Николай Павлович стоял верхом на пригорке перед Бородинской колонной, пропуская мимо себя церемониальным маршем, без перерыва в продолжение 8 часов, все двести пятьдесят тысяч собранного в это время на Бородинском поле войска. Нельзя не удивляться его необыкновенной силе и энергии: он стоял все время недвижим на своем высоком коне, как великолепная мраморная статуя древнего рыцаря, не переменяя почти ни разу своего положения. В это время Николай Павлович перед своей грозной армией действительно изображал собою одного из тех легендарных героев-великанов, которых все воинственные народы любят воспевать в своих народных песнях. Лучше сказать: Государь Николай Павлович, в эту минуту, представлял собою поистине идеальный тип царя могущественной державы в Европе, каким он и был в то время в действительности».

Английский посол Лофтус писал в 1840 году: «...В императоре Николае было что-то удивительно величественное и внушительное; несмотря на его суровый вид, он поражал пленительной улыбкой, и его манеры были очень приятны. Вообще это был благородный, великодушный человек, и все близко его знавшие питали к нему преданную любовь. Его суровость объяснялясь не желанием его быть жестоким, а убеждением, что следовало в то время управлять всем светом твердой, железной рукой».

Чарльс Муррей, придворный, дипломат, писатель, состоявший с 1837 г. гофмаршалом двора английской королевы Виктории, сохранил описание пребывания государя в Лондоне в 1844 году. До этого он видел его в Эмсе в 1840 году. Муррей пишет: «Мне показалось, что он так же, как его любимец Орлов, потолстел, и что у него несколько поредели волосы на голове, но все-таки он оставался прежним благородным, величественным человеком, царем с головы до ног. Его лицо отличалось открытым выражением, и хотя глаза у него были очень подвижны, но в них скорее выражалась беспокойная наблюдательность, чем подозрительность». Государь 3 июня переехал в Виндзорский замок. «...Мы приготовили торжественную кровать для императора, но его камердинер отдал нам большой мешок в семь футов длины и четыре ширины, прося наполнить его соломой, и говоря, что Николай никогда не спал на другом ложе…».

К его особе приставлен был один из старейших пажей королевы, Кинерд, который прислуживал ему еще в 1817 году. Государь сразу узнал его. Вечером, в 11 час., увидя в своих комнатах Кинерда, он сказал: «Кинерд, много лет прошло с тех пор, как я был здесь в последний раз; я тогда был молод, и мы весело проводили тогда с вами время. Я теперь дедушка. Вы, может быть, думаете, что я счастливый человек, так как я то, что люди называют великой особой, но я вам сейчас покажу, в чем заключается мое счастье». Говоря это, император открыл шкатулку и показал миниатюрные портреты императрицы и великих княжен. - «Вот, - сказал он, - источник моего счастия: жена и дети. Может быть, этого не следовало бы мне говорить, но нет в Петербурге красивее девушки, как моя дочка Ольга». Затем император простился с Кинердом, и тот вышел из комнаты со слезами в глазах: так его смутило оказанное ему императором неожиданное доверие...»

Муррей пишет далее: «Что же касается Николая, то если любезность и щедрость возбуждают популярность, то никто ее так не заслужил, как этот государь во время этой недели, которую он провел в Англии. Кроме 500 фунтов стерлингов, данных им на приз Аскотских скачек (что равняется капиталу в 15.000 рублей), он пожертвовал 1.000 фунтов стерлингов на фонд нуждающимся иностранцам, 500 фунтов ст. на сооружение памятника Нельсону и Веллингтону, да кроме того, роздал такие же суммы на добрые дела…». 9 июня государь отбыл. Муррей пишет: «Когда коляска отъезжала от замка, то Николай встал и кланялся королеве, пока не исчез из вида. По лицам всех присутствоваших я мог заметить, что он оставил по себе память, как о человеке, хотя немолодом, - ему было уже 48 лет, - но во всем цвете сил и полном смысле рыцаре…» Через 40 лет Муррей приписал к сказанному, вспоминая вечерние разговоры с государем в его аппартаментах, когда царь возвращался от королевы: «В этих беседах tete-a-tete он касался разнообразных предметов, говорил очень откровенно и часто упоминал о своем трудном положении, обязывающем его часто делать то, что ему вовсе не было по сердцу, и не раз повторял, что он пользовался настоящим счастьем, только в лоне своего семейства».

На другой день после отъезда государя из Лондона был там ежегодный бал в пользу проживавших в Лондоне неимущих польских выходцев, врагов России. Император Николай разрешил русскому послу бар. Бруннову отправить от своего имени приношение председательнице комитета герцогине Сомерсетской, сообщив ей, что государю угодно видеть в бале дело благотворительности, а не политическую демонстрацию.

Королева Виктория тогда же писала 4 июня 1844 г. бельгийскому королю Леопольду «Разумеется этот приезд великое событие для нас и знак большой к нам учтивости; здешний народ очень польщен визитом. Без всякого сомнения личность императора Николая сама по себе способна поразить каждого; он еще очень хорош, профиль его прекрасен, манеры исполнены достоинства и грации; он чрезвычайно вежлив, - даже приводит в смущение: до того преисполнен внимания и всяких роlitеssеs. Но выражение взгляда его строгое, какого я еще ни у кого не видала. На меня и на Альберта (супруг королевы - Н. Т.) он производит такое впечатление, как будто этого человека нельзя признать счастливым, как будто на нем лежит тяжким, болезненным бременем громадная власть соединенная с его положением. Он редко улыбался, а когда появляется улыбка, она не говорит о счастьи. Но обращение с ним свободно и незатруднительно».

Королеву поразили мысли государя о воспитании детей и об отношении их к родителям: «Им следует внушать чувство возможно большего почтения, но в то же время и доверия к родителям, а не страха». Он говорил еще «что в настоящее время члены царственных домов должны стремиться стать достойными своего высокого положения, чтобы помирить с ним народное чувство».

По пути в Лондон государь остановился 14 (26) мая в Троицын день в Берлине в доме русского посольства. Прусский посол в Англии, либерал бар. Бунзен, в то время находился в Берлине. Он писал своей жене в Лондон: «В посольской церкви шла обедня и читались молитвы с коленопреклонением. Император остался у входа и, сделав знак, чтобы никто не вставал, сам опустился на колени…». Бунзен, присутствовавший во дворце в Шарлотенбурге на обеде, писал: «В каждом вершке виден в нем император».

В свою очередь баронесса Бунзен писала супругу о посещении государем 6 июня н. ст. скачек в Аскоте, день которых считался в Англии национальным праздником: «Прием, сделанный императору бесчисленными толпами народа, был еще шумнее и торжественнее, чем накануне (на параде). Всеобщее внимание было обращено на него... Где он не показывается, всюду встречают его громкими восклицаниями. Статный и красивый мужчина всегда нравится Джон Булю - такова его национальная слабость. Кроме того Джон Буль польщен столь высоким посещением, таким знаком внимания, оказанным его королеве и ему самому. На скачках он причинил большое беспокойство своей свите, отделясь от нее и быстрыми шагами направившись один в самую середину толпы. Граф Орлов, бар. Бруннов напрасно пытались последовать за ним. Хотя он и отделялся от окружающего его народа высоким своим ростом и блестящим мундиром, но с трудом пролагал себе путь в толпе. Когда он возвратился к своей свите и заметил ее смущение, то засмеялся и сказал: «Что с вами? Эти люди не причинят мне никакого зла!» Всякий со страхом вспомнил о том, что могли предпринять поляки».

Лэди Блумфильд, близкая фрейлина королевы Виктории, будучи в 1846 г. женой английского посланника в Петербурге, писала о государе: «Он бесспорно был самый красивый человек, которого я когда-либо видела, и его голос и обхождение были необычайно обаятельны».

Саксонский поверенный в делах граф Фицтум-фон-Экштедт заносил в свои записки в 1852 году: «Несмотря на 56-летний возраст императора Николая, вся его классическая фигура дышала юношеской силой. По такой модели Фидий мог бы изваять статую Зевса или бога войны. Вся наружность монарха имела нечто рыцарское и внушительное; я понял теперь, как стоявший предо мною колосс одним движением руки усмирял бунт на Сенной площади, вспыхнувший в 1831 г».

* * *

Но всего только 59 лет удалось прожить государю. Примечательно, что русские государи, в особенности выдающиеся или царствовавшие в трудное время, долго не жили. Сорока четырех лет преставился великий стоятель за землю русскую св. благоверный великий князь Александр Невский. 39-ти лет скончался великий князь Димитрий Донской, 49-ти - царь Михаил Феодорович и 47-ми - Алексей Михайлович. Император Петр Великий умер, имея 53 года. Самодержавные монархи сами несут всю ответственность за судьбы своих государств. В непрестанном напряжении пребывает их совестливая душа. В особенности свойственно это русским православным царям. Огромная умственная работа, с затратой физических сил, ослабляет организм. В ином положении находятся конституционные монархи, которые только царствуют. Правят же за них партии, в лице ответственных перед ними и парламентами, министров. На глазах нашего поколения протекали исключительно долгие жизни и правления английской королевы Виктории, австрийского императора Франца-Иосифа, датского Христиана IX, шведских Оскара II и Густава V.

Императору Николаю I, в первые же часы своего царствования, пришлось начать горение, мужественно отстаивая Россию от тех страшных бедствий, которые грозили ей от преступного легкомыслия так называемых декабристов. Горение Царя завершилось через 30 лет, когда он защищал Отчизну, - на этот раз от врагов внешних, - которым была ненавистна Россия, возвеличенная им.

О замыслах тех, с которыми государю пришлось бороться на всех границах России, свидетельствуют слова министра иностранных дел Англии лорда Пальмерстона. В разгар Восточной войны он писал английскому послу в Вашингтоне: «Для меня идеальная цель войны заключается в следующем: Аландские острова и Финляндию возвратить Швеции; немецкие балтийские провинции передать Пруссии; ядро польского королевства восстановить, как барьер между Германией и Россией; Валахию и Молдавию отдать Австрии; Крым, Черкесия и Грузия отрываются от России; Крым и Грузию передать Турции, Черкесия становится независимой, либо подчиняется суверинетету султана».

В соответствии с этим, звучали и голоса прусской либеральной партии того времени, желавшей принять участие в нанесении удара России. ее планы так передает, не сочувствовавший им, Бисмарк: «Расчленение России, отторжение от нее прибалтийских провинций, с Петербургом включительно, в пользу Швеции и Пруссии, а также восстановление Польши в ее максимальных границах, остаток же России должен быть расколот на Великороссию и Украину (независимо от того, что большая часть последней уже включалась в Речь Посполитую)…».

Войны, которые пришлось вести императору Николаю I с самого начала своего царствования, не были завоевательными. Он вынужден был возобновить войну с Персией, подстрекаемой англичанами, чтобы раз навсегда оградить Закавказье и Грузию от возможного, губительного для них, персидского владычества. Полученные после победоносной войны Россией ханства Эриванское и Нахичеванское стали надежной оградой. Война с Турцией велась для освобождения Греции и укрепления правового положения Сербии, Молдавии и Валахии, - этих единоверных стран. В итоге трудной двухлетней войны государь, добившись главной цели, удовольствовался присоединением кавказского берега Черного моря и одного из гирл Дуная. Австрийский дипломат Гентц, враждебный России, должен был признать умеренность России. Последняя, по его словам, могла потребовать уступки княжеств - теперешней Румынии - и Болгарии до Балкан, половины Армении и вместо 10 мил. червонцев - пятьдесят, при чем ни сама Турция не имела бы власти, ни ее добрые друзья желания воспрепятствовать этому. При императоре Николае I начато было планомерное покорение неспокойных горцев Кавказа, при чем он лично побывал там и давал указания. Шло при нем поступательное движение в средней Азии и русский флаг мирно был водружен на Амуре Невельским, которому император лично оказывал поддержку.

* * *

Российская империя впервые, по воле императора Николая I, получила образцово составленный свод законов (1833 г.). Соборное Уложение создано было за двести лет перед этим царем Алексеем Михайловичем. Одно это деяние выдвигает императора Николая в ряд крупнейших русских государей и дает ему право быть сравненным с императором Юстинианом. М. А. Балугьянский, известный законовед, рассказывал дочери, баронессе М. М. Медем, что 13 декабря 1825 г. он был принят государем, объявившим ему о вступлении на следующий день на престол. Принеся бюст императора Петра Великого, он сказал Балугьянскому: «Вот образец, которому я намерен следовать во время моего царствования». До этого же им было сказано: «Я желаю положить в основу государственного строя и управления всю силу и строгость законов» («Рус. Арх». 1885 г. т. III).

При непосредственном участии государя проведены были мероприятия по упорядочению финансов. Установлена была определенная платежная единица - серебряный рубль. Государь долго лично разрабатывал этот вопрос. Составленная им секретная записка переписывалась наследником. Министр финансов, Канкрин, в секретном комитете, в котором, под председательством царя, рассматривались в его правление важнейшие вопросы, - сказал «Воистину, я совершенно остолбенел, когда вы, государь, изволили прислать записку и я ее прочел. Дай Бог - я скажу без всякой неприличной лести - дай Бог нашему брату, поседевшему в этих делах, уметь написать что-либо подобное». Слова эти в устах Канкрина были правдивы, т. к. при обсуждении записки, он не опасался подвергать критике отдельные ее положения. Когда он, в одном случае, выразился: «Впрочем, как Вашему Величеству будет угодно», государь сказал: «Здесь не об угодности дело, знаю, что если я велю то вы должны исполнить, а теперь вы собраны, чтобы рассуждать или просветить меня». По поводу же своей работы, он высказался так: «В прежнее время я должен был слепо и безусловно утверждать все представляемое мне по финансовой части, о которой не имел никакого понятия, но теперь, после 17-летних занятий, мне стыдно и совестно было бы не приобрести самому каких-либо практических познаний по этой части и продолжать верить, как прежде на слово».

Император Николай I считал «необходимейшим» преобразование крепостного права, но подходил к этому вопросу постепенно. П. Д. Киселев, с 1829 г. состоявший полномочным председателем диванов Молдавии и Валахии, сделавший весьма много для раскрепощения тамошнего крестьянства, по возвращении оттуда, был 9 мая 1834 г. принят государем, который особенное внимание обратил на часть доклада, касавшуюся этого вопроса. Император сказал Киселеву: «Мы займемся этим когда-нибудь, я знаю, что могу рассчитывать на тебя, ибо мы вместе имеем те же идеи, питаем те же чувства в этом важном вопросе, которого мои министры не понимают, и который их пугает. Видишь ли, - продолжал он, указывая рукой на картонки, стоявшие на полках кабинета, - здесь я со вступления моего на престол собрал все бумаги, относящиеся до процесса, который я хочу вести против рабства, когда наступит время, чтобы освободить крестьян во всей империи». Позднее в том же разговоре, вернувшись к этому вопросу, государь сказал: «Я говорил со многими из моих сотрудников и ни в ком не нашел прямого сочувствия; даже в семействе моем, некоторые были совершенно противны... По отчету твоему о княжествах я видел, что ты этим делом занимался и тем положил основание к будущему довершению этого важного преобразования; помоги мне в деле, которое я почитаю должным передать сыну с возможным облегчением для исполнения, и для того подумай, каким образом надлежит приступить без огласки к собранию нужных материалов и составлению проекта или руководства к постепенному осуществлению мысли, которая меня постоянно занимает, но которую без доброго пособия исполнить не могу».

Император Александр II, чьим воспитанием лично руководил император Николай I, ознакомляя его с юных лет с государственными делами, получил от обожаемого им отца важнейшие материалы для преобразований, и людей, которые смогли помочь ему в разработке и проведении их в жизнь. Перед Восточной войной Николай I говорил главному помощнику в этом деле, гр. П. Д. Киселеву, о крестьянском вопросе: «Три раза начинал я это дело, и три раза не мог продолжать его; видно, это перст Божий». Либеральный Б. А. Маркович в статье «Эпоха императора Николая I» пишет: «Ни при Александре, ни при Павле, ни тем более при Екатерине не отбиралось от помещиков столько имений в опеку сколько при Николае I. Так например в 1838 г. под опекой состояло 203 имения: 140 - за жестокое обращение с крестьянами, 63 - за мотовство и распутство их владельцев». Произведенное, по его указаниям, Киселевым благодетельное устроение государственных крестьян (1842 г.), с представлением им самоуправления, явилось удачным примером для Царя-Освободителя. Важное значение имели инвентари, введенные ген.-губернатором Бибиковым в Юго-Западном крае. На смертном одре царь завещал Сыну освободить крестьян. Об этом ясно свидетельствует великий князь Константин Николаевич, сочувствовавший инвентарной реформе отца. Касаясь ее, в разговоре с Смирновой, он говорил: «Ведь это подготовит волю; ведь вы знаете, что на смертном одре Государь взял слово с брата».

Понимая, что для проведения крупных мероприятий нужны кадры достойных людей, император Николай, созданием в 1835 г. Императорского Училища Правоведения, влил свежую струю в чиновную среду, страдавшую многими недостатками. Тайный советник Михаил Васильевич Велинский, назначенный инспектором Департамента Гражданского ведомства, при представлении государю личного состава Департамента, выслушал от него следующее: «Я хочу возвысить гражданскую службу, как возвысил военную. Я хочу знать всех моих чиновников, как я знаю всех офицеров моей армии. У нас чиновников более, чем требуется для успеха службы; я хочу, чтобы штат чиновников отвечал действительной потребности, как например в моей канцелярии. У нас есть много честных тружеников, кои несут всю тягость службы, не пользуясь ее преимуществом; между тем есть такие, кои, пользуясь службой других, получают все преимущества по службе. Я не хочу, чтоб было так». Все поклонились, а Велинский сказал: «Постараемся исполнить волю Вашего Величества». Государь, взглянув на него, произнес задушевным голосом: «Что, тут моя воля. Тут надо думать о благе общем». Государь знал своих верных слуг. Во Пскове губернатором был Александр Львович Черкасов, честный труженик, не имевший никакого личного состоянии и обремененный семейством. Государь, при замужестве каждой дочери, давал ему средства на приданое.

Иван Семенович Тимирязев, состоя астраханским губернатором, был у государя с продолжительным докладом. По окончании такового, император обнял его и простился. Когда тот подходил к двери, вернул его и сказал: «Обними меня еще раз Тимирязев; я за то особенно благодарю тебя, что ты так любишь свой край и так горячо стоишь за него». Позднее против Тимирязева возникло дело, длившееся 9 лет. На окончательном решении государь положил резолюцию «Не взыскания, а награды заслуживает Тимирязев; определить на службу и назначить сенатором». Принимая его в 1853 г. император сказал: «Очень рад тебя видеть Тимирязев. Забудь прошлое; я страдал не менее твоего за все это время, но я желал, чтобы ты собою оправдал и меня». На взволнованный ответ Тимирязева, что он не помнит ничего, кроме милостей государя, последовали слова: «И не должен помнить и не будешь помнить; я заставлю тебя забыть прошлое». Назначена была ему аренда на 12 лет и пожалована земля в самарской губернии.

В бытность литовским ген.-губернатором Мирковича на некоторых помещиков Виленской губернии взведено было обвинение в худом обращении с солдатами, расположенными в их поместьях, и в сношениях с польской эмиграцией. Наиболее виновным считался гр. Ириней Огинский. Он был доставлен в Петербург и заключен в Петропавловскую крепость. Расследовать дело на месте был послан государем флигель-адъютант Назимов. Им выяснена была неправильность обвинений, чему столичные власти не поверили. Для нового расследования был отправлен в конце 1841 г. ген.-адъютант Кавелин, который присоединился к заключению Назимова. Мирковичу сделано было строгое внушение. В 1842 г. суд оправдал всех обвинявшихся. По Высочайшему повелению граф Огинский «в вознаграждение за долговременное нахождение под следствием и судом», произведен последовательно в несколько чинов и пожалован камергером Высочайшего Двора.

В 1847 г. был сильный пожар в Костроме. Губернатор Григорьев, поддавшись молве и неправильным показаниям, велел арестовать нескольких поляков, бывших чиновниками в Москве. В Кострому прибыл флигель-адъютант фон-Брин, привезя 7.000 р. пособия погорельцам, и Огарев адъютант дежурного генерала Генерального Штаба. Они выяснили, что губернатор неправильно вел расследование и при допросах применялись розги. На докладе фон-Брина государь 28 октября 1847 г. положил резолюцию: «представить сегодня же в комитет министров и послать фельдъегеря арестовать губернатора и привезть сюда, где и отдать военному суду под арестом». Григорьев судился за то, что «безвинно подвергнуты были тюремному заключению и позору многие лица из польских уроженцев по неосновательному подозрению в злонамеренных зажигательствах, а двое из нижних чинов телесному наказанию в виде пытки, строго воспрещенной законом». Григорьев был уволен от службы.

В 1842 г. были обнаружены страшные беспорядки в судебной части петербургского ген.-губернаторства. Ген.-губернатором был граф П. К. Эссен. Дело рассматривалось Государственным Советом и было подробно изложено в журнале его заседания. Государь на журнале положил резолюцию: «Неслыханный срам! беспечность ближнего начальства неимоверна и ничем неизвинительна; мне стыдно и прискорбно, что подобный беспорядок существовать мог почти под глазами моими и мне оставаться неизвестным». Эссен был уволен и на его место назначен ген.-адъютант Кавелин.

Всего себя отдавал государь России. Свое отношение к дорогому ему Отечеству он ярко выразил в 1826 г., при переговорах с, приехавшим в Петербург, герцогом Веллингтоном. На слова его, что он является первым подданным королевства английского, государь ответствовал: «А я - буду помнить, что я - первый подданный державы Российской».