Сердце мое мгновенно освободилось от тяжкого бремени, и я вздохнул свободнее.

— Г. Корчагин, нужно иметь более героизма и более об¬ширный взгляд на жизнь, а в особенности на службу. Пора нам перестать считать себя помещиками, а матросов крепост¬ными людьми. Матрос есть главный двигатель на военном корабле, а мы только пружины, которые на него действуют. Ма¬трос управляет парусами, он же наводит орудие на неприя¬теля; матрос бросится на абордаж, ежели понадобится; все сделает матрос, ежели мы, начальники, не будем эгоистами, ежели не будем смотреть на службу, как на средство для удовлетворения своего честолюбия, а на подчиненных, как на ступени для собственного возвышения. Вот кого нам нужно возвышать, учить, возбуждать в них смелость, геройство, ежели мы не себялюбцы, а действительные слуги отечества. Вы помните Трафальгарское сражение? Какой там был ма¬невр, вздор-с, весь маневр Нельсона заключался в том, что он знал слабость своего неприятеля и свою силу и не терял вре¬мени, вступая в бой. Слава Нельсона заключается в том, что он постиг дух народной гордости своих подчиненных и одним простым сигналом возбудил запальчивый энтузиазм в просто¬людинах, которые были воспитаны им и его предшественни¬ками. Вот это воспитание и составляет основную задачу нашей жизни; вот чему я посвятил себя, для чего тружусь неусыпно и, видимо, достигаю своей цели: матросы любят и понимают меня; я этою привязанностью дорожу больше, чем отзывами каких-нибудь чванных дворянчиков-с. У многих командиров служба не клеится на судах, оттого что они неверно понимают значение дворянина и презирают матроса, забывая, что у мужика есть ум, душа и сердце, так же как и у всякого другого.
Эти господа совершенно не понимают достоинства и назна¬чения дворянина. Вы также не без греха: помните, как шеро¬ховато ответили вы мне на замечание мое по случаю лопнув¬шего бизань-шкота? Я оставил это без внимания, хотя и не сомневался в том, что мне ничего не значит заставить вас пе¬ременить способ выражений в разговорах с адмиралом; по¬знакомившись с вашим нравом, я предоставил времени исправить некоторые ваши недостатки, зная из опыта, как вредно без жалости ломать человека, когда он молод и горяч. А за¬чем же ломать вас, - когда, даст бог, вы со временем также бу¬дете служить как следует; пригодятся еще вам силы, и на здо¬ровье! Выбросьте из головы всякое неудовольствие, служите себе по-прежнему на фрегате; теперь вам неловко, время ис¬правит, все забудется. Этот случай для вас не без пользы: опытность, как сталь, нуждается в закалке; ежели не будете падать духом в подобных обстоятельствах, то со временем будете молодцом. Неужели вы думаете, что мне легко было отдать вам то приказание, о котором мы говорили, а мало ли что нелегко обходится нам в жизни?
Не без удивления выслушал я монолог адмирала.
Куда девался тон простяка, которым Павел Степанович бе¬седовал с мичманами наверху по вечерам? Откуда взялись этот огненный язык и увлекательное красноречие?
Эти вопросы задавал я себе, выходя из адмиральской каюты совершенно вылеченный от припадка нравственной бо¬лезни, с которой вошел в нее. Как опытный лекарь, Павел Степанович умел подать скорую и верную помощь; а это было ясным доказательством того, что он был великий моралист и опытный морской педагог.
Говорят, что каждая мысль, переданная обществу посред¬ством книгопечатания, производит полное полезное свое дей¬ствие не тотчас, а со временем; это применяется к мыслям вообще, переданным даже в бегучем разговоре, ежели они вы¬ражены умным и энергическим человеком.

...Павел Степанович Нахимов, будучи строг и взыскателен по службе, в то же время был очень добр и заботлив о своих подчиненных — офицерах и матросах. Корабельные чиновники, шкипер, комиссар и другие были им почтены: им были даны и рабочие, и экономические материалы, чтобы построить дома.
Нахимов про них говорил: «Они заведуют большим казен¬ным имуществом на десятки тысяч рублей; жалование же по¬лучают маленькое. Так, чтобы они не крали и были не только исправны, но и ретивы, нужно поддержать их».
Заботливость Нахимова о матросах доходила до педан¬тизма: ни за что, например, не позволялось потребовать матроса во время отдыха или посылать на берег шлюпку без особой надобности.
Нахимов был холостой и всегда восставал против того, чтобы молодые офицеры женились. Бывало, ежели какой-либо мичман увлечется и вздумает жениться, его старались отправить в дальнее плавание для того, чтобы эта любовь выветрилась.
«Женатый офицер — не служака», — говаривал  адмирал.
Во время адмиральского обеда или при других случаях Павел Степанович объяснял нам, молодым офицерам, что тре¬бовательность и строгость на службе необходимы, что только этим путем вырабатываются хорошие матросы. Он говорил еще, что необходимо, чтобы матросы и офицеры были по¬стоянно заняты; что праздность на судне не допускается и что ежели на корабле все работы идут хорошо, то нужно приду¬мать новые (хоть перетаскивать орудия с одного борта на другой), лишь бы люди не сидели, сложа руки. Офицеры, по его мнению, тоже должны были быть постоянно занятыми, если у них есть свободное время, то пусть занимаются с матро¬сами учением грамоты или пишут за них письма на родину...
«Все ваше время и все ваши средства должны принадле¬жать службе»,— поучал меня однажды Нахимов: «Например, зачем мичману жалование? — Разве только затем, чтобы лучше выкрасить и отделать вверенную ему шлюпку или при удачной шлюпочной гонке дать гребцам по чарке водки... Поверьте-с, г. Ухтомский, что это так! Иначе офицер от празд¬ности или будет пьянствовать, или станет картежником, или развратником. А ежели вы от натуры ленивы, сибарит, то лучше выходите в отставку! Поверьте, я много служил, много видал и говорю это вам по опыту. Я сам прошел тяжелую служебную школу у Мих[аила] Пет[ровича] Лазарева и за это ему очень благодарен, потому что стал человеком».
«А школа эта была тяжелая», — продолжал Нахимов: «Например, мы были с Лазаревым на фрегате три года в кру¬госветном плавании. Мы, гардемарины (Здесь и на стр. 637 в документе неточности. П. С. Нахимов плавал М. П. Лазаревым на фрегате «Крейсер» мичманом и лейтенантом.)
исполняли все матросские работы. И раз за упущение или непослушание приказано было обрезать выбленки на бизань-вантах, и мы, гарде¬марины, должны были снова идти на марс и продолжать учение»...
...В понятиях адмирала Нахимова, хорошо знавшего мор¬ское дело, корабль был предметом одушевленным, где всякий знал свое место, начиная от капитана до юнги.
Подобного идеала в Черноморском флоте можно было до¬стигнуть лишь при продолжительном плавании и при несме¬няемых командах, когда ротные командиры шли в поход со своими людьми.
Не то было впоследствии, когда один мичман заведывал четырьмя ротами.
Матрос знал, что с него хотя и взыскивают, но за него всегда, в случае нужды, и заступятся...
Без любви же к морю, по его мнению, немыслимо было лю¬бить и морскую службу...
Однажды во время кампании, за адмиральским обедом, когда Нахимов при мне говорил о взглядах и идеалах ино¬странных моряков, кто-то из присутствующих рассказал, что Константин Николаевич во время морского путешествия своего был в гостях в Мальте у английского адмирала Паркера и, между прочим, спросил, с какого дня тот считает себя счаст¬ливым? «О», — отвечал англичанин: — «Я считаю себя сча¬стливым с того дня, когда мы после наполеоновских войн на шпиле флагманского корабля делили призы и мне достался, на мою долю, полный миллион фунтов стерлингов». На это Павел Степанович заметил: «Что это за счастье, ежели подумать, сколько пришлось сжечь неприятельских транспортов, сколько погубить людей для того, чтобы одному адмиралу по¬лучить плату в миллион фунтов стерлингов!.. Что же получили подчиненные его?! Помилуйте! Это мыслимо только в разбой¬ничьем государстве, где все совсем не прельстило бы русского адмирала, например, М. П. Лазарева... Вот было бы лестно идти драться с неприятелем, когда ваши корабли в боевой готовности, когда вы уверены в своих офицерах и командах... Да, это я понимаю!.. И когда после одержанной, славной победы вы можете с гордостью сказать, что исполнили свой долг»...
К характеристике Нахимова прибавим, что он всегда уча¬ствовал в экзаменной комиссии мичманам, задавая сам им разные вопросы из морской практики, что и заносилось им в его памятную книжку, а в собрании флагманов и капитанов при¬нималось в расчет при назначении офицеров в предстоящее плавание.
О морском офицерском собрании адмирал очень заботился, как один из старших: обед там бывал хороший, недорогой; азартные же игры и ночные засиживания не допускались.
Наш фрегат «Коварна» простоял в Новороссийске более месяца: нам предстояла трудная работа — поднять затонув¬ший тендер «Струя».
Зима предыдущего года была очень бурная. У берегов Кав¬каза и Новороссийска свирепствовала бора с морозом. Суда, стоявшие на рейде, заковывало толстым слоем льда. И сча¬стливы были те, кто мог или уйти в море, или расклепать якорные цепи и выброситься на берег!..
Тендер «Струя» не был в состоянии сделать то или другое и весь обледенелый через несколько суток ужасного положе¬ния затонул со всей командою. Над поверхностью воды можно было видеть салинг и клотик, как бы могильный крест. Ко¬нечно, будь на рейде несколько бочек и мертвых якорей — такого несчастья не могло бы случиться.
Для подъема тендера пришлось ожидать привода шаланд и водолазов из Севастополя.
Окончив эту работу, мы выходили в море — крейсировать и осматривать берега, ближайшие бухты — нет ли военных контрабандистов, а, увидя где-нибудь на берегу вытащенную чектырму, разбивали ее ядрами.
Во время этой кампании мне часто приходилось бывать за адмиральским столом у Нахимова.
Обед был хороший, вкусный и разнообразный, а вино — не¬избежная марсала. Разговоры велись служебные. Конечно, го¬ворили только старшие. Старые лейтенанты вступали в разго¬воры и даже иногда спорили с адмиралом, а мы, молодые мичманы, молчали и слушали...
Между современными ему русскими адмиралами Нахимов высоко ставил (считая его идеалом моряка) Михаила Петро¬вича Лазарева, бывшего в то время главным командиром.
Лазарев в тридцатых годах, будучи назначен в Черное море, перевел к себе выдающихся офицеров — Путятина, Вл. Истомина, Нахимова, Шестакова, Унковского и многих других.
Эти офицеры были вполне учениками его, Лазарева. В свою очередь они давали тон остальным морякам.
Таким образом и составилась та блестящая школа черно¬морских моряков, те стойкие морские команды, которые так отличились во время знаменитой обороны Севастополя.
После наполеоновских войн и во время сближения нашего с Англией в последнюю послано было несколько молодых лю¬дей для практики в английском флоте, в том числе и М. П. Лазарев.
Сохранилось в памяти людей, как Лазарев впоследствии геройски отстаивал свою самостоятельность в качестве коман¬дира компанейского корабля у знаменитого Баранова, в Северо-американской компании. Затем он командовал фрегатом «Надежда» 1 и в продолжение трех лет совершил
(В тексте ошибка; М. П. Лазарев командовал фрегатом «Крейсер», на котором в те годы служил и П. С. Нахимов)
кругосветное путешествие. На этом фрегате было несколько гардемари¬нов, в том числе и Нахимов. Рассказывая об этом интересном плавании во время нашей кампании, Павел Степанович гово¬рил, что это было трудное плавание, что гардемарины обуча¬лись на бизань-мачте, а во время парусных маневров ставили и убирали крюйсель. Тут-то однажды по жалобе на гардема¬ринов старшего офицера Лазарев велел на вантах обрезать выбленки и затем послал гардемаринов на марс — продолжать учение. На берег гардемарины съезжали только наливаться водою, делать промеры или обучаться на гребных судах...
«Биография М. П. Лазарева была бы весьма поучительна для наших моряков, если бы нашлись люди, которые ее раз¬работали бы»,— говорил Павел Степанович.
К сожалению, за подобный труд, кажется, еще никто не брался.
Эти месяцы плавания под флагом Нахимова явились време¬нем, когда я мог его видеть близко.
К тому же плаванию относится рассказ В. И. Зарудного под заглавием «Фрегат «Бальчик»
К сожалению, этой статьи талантливого рассказчика нет у меня под рукою.
Со времени этого плавания прошло еще несколько лет. К России приближалась грозная Крымская кампания — кам¬пания, убийственная для Черноморского флота. Во время âîéíû мы, моряки, еще более сблизились с Нахимовым, на которого мы смотрели с особым уважением и любовью.
...Припоминаю, что после Синопской победы, когда Черно¬морский флот стоял на рейде Севастополя под флагом адми¬рала Корнилова, я увидел однажды Нахимова, прогуливаю¬щегося на Графской пристани с зрительной трубкой подмыш¬кою. Я поздоровался с Павлом Степановичем, и он сам завел разговор о том, что на каком судне по его замечанию делается.
«Вот-с, г. Ухтомский», — с горечью в голосе оказал мне На¬химов: —  Я теперь, как курица, которая вывела утят, бегает по берегу и смотрит с берега, как они плавают»...
Известно, что после Синопской победы император Николай I щедро наградил моряков: адмирал Нахимов получил орден св. Георгия 2-й степени; командиры судов были тоже награ¬ждены, а все офицеры получили следующие чины.
По поводу наград чинами Нахимов выражался, что этого не следовало делать; что такое производство только вызовет путаницу по службе, ибо морской офицер обязательно должен пройти все чины, согласно положению, «без выскочек», а иначе он будет лишним балластом во флоте.
В Синопском сражении, к сожалению моему, я не участво¬вал, будучи командирован в то время к берегам Кавказа, по¬чему и никаких личных подробностей о нем сообщить не могу. Знаю только, что Павел Степанович не любил об этом бое рассказывать, быть может, потому, что заслугу победы хотели отдать Корнилову, который, спеша в Синоп с отрядом паро¬ходов и с приказом принять начальство над флотом, прибыл поздно, пароходы наши пришли к концу сражения. Кроме того, Нахимов не любил касаться Синопского боя, во-первых, из-за врожденной скромности, а во-вторых, потому, что полагал, что эта победа заставит англичан употребить все усилия для того, чтобы уничтожить боевой Черноморский флот. Он был убе¬жден, что благодаря Синопской победе невольно сделается причиною, которая ускорит нападение союзников на Севасто¬поль.
Между прочим, про Синопское сражение передавали, что велено было кормовые флаги прибить гвоздиками, чтобы пере¬битый фалик не означал еще, что флаг спущен. Главная потеря во время сражения на судах была тогда, когда по диспозиции «завози шпринги» не велено было стрелять, и лишь потом, когда шпринги были уже вытянуты, начался наш убийствен¬ный огонь. Во время самого боя, когда пороховой дым засти¬лал небо, мешая и смотреть и говорить, Нахимов послал сигналыцика — принести стакан воды из адмиральской каюты. Возвращая стакан матросу, Павел Степанович заметил ему: «Смотри, не разбей! Это мне подарок Михаила Петровича Ла¬зарева». Потом немало смеялись над матросом, когда он, желая уберечь стакан, так крепко сжал его в руках, что тот раздавился.
Нахимов рассказывал, что когда уходили из Синопа, то было свежо, а многие корабли имели большие повреждения. Между прочим, Кутров, командир корабля «Три святителя», делает сигнал: «Не ;могу идти!» Получается адмиральский от¬вет: «Возвратиться в Синоп». Ну, и корабль справился, благо¬получно вернувшись в Севастополь...
Во время обороны Севастополя адмирал Нахимов, будучи назначен помощником начальника Севастопольского гарнизона генерала Остен-Сакена, а вскоре и командиром Севастополь¬ского порта, бывал повсюду.
Как адъютант штаба, припоминаю, что переписки он тер¬петь не мог, а запросов министерства просто боялся.
В это время Павла Степановича можно было назвать ду¬шою обороны: он постоянно объезжал бастионы, справлялся кому что надо — кому снаряды, кому материалы на блиндажи, кому артиллерийскую прислугу и проч. Нужно было постоянно торопиться, чтобы за ночь исправить то, что разрушил днем неприятель. Он настоял на том, чтобы матросам, находящимся на береговых батареях, привозилась морская провизия, впоследствии ее Выдавали и солдатам, поставленным к нашим орудиям взамен все убывавших матросов. Квартира адмирала преобразилась в лазарет для раненых морских офицеров; личные же деньги его шли на помощь отъезжающим семей¬ствам моряков. И бывало для каждого бастиона большим удо¬вольствием видеть у себя адмирала. Служащие на батареях при его посещениях показывали ему «фарватер», т. е. те тро пинки, по которым меньше падали неприятельские бомбы...
Припоминаю, между прочим, 6 июня, когда генералом Хрулевым был блистательно отбит штурм на Малахов курган и на батарею Жерве...
Во время упоминаемого штурма был момент, когда на Ма¬лахов курган, где находился Нахимов, ворвались французы и их нужно было выбивать штыками. В общей свалке нельзя было найти ротных и батальонных командиров. Солдаты, ка¬жется Севского пехотного полка, толпятся, без команды не идут вперед. Тогда адмирал Нахимов приказал своим адъю¬тантам—Фельдгаузену и Колтовскому—повести полк в штыки.
Но смерть караулила уже Нахимова, и ему суждено было сложить свою голову там, где пали Корнилов, Истомин и мно¬гие другие моряки.
Кажется, это было в конце июня — в тот период обороны, когда неприятель особенно обратил свои удары на Малахов курган. Адмирал поехал туда, взошел на бруствер для того, чтобы лучше рассмотреть, откуда сильнее бьет француз, где надо прибавить орудие, где усилить стрелков, ибо французы траншеями уже подошли к нашему рву. Несмотря на предосте¬режение начальника бастиона, Павел Степанович смотрел в зрительную трубу, и этот блестящий предмет был заметной мишенью: неприятельская пуля попала адмиралу в висок, остановившись в задней части черепа. Он упал к общему на¬шему ужасу и огорчению. Его перенесли на Северную сторону, положили в лазарет, где два дня он пролежал, не приходя в сознание, и тихо скончался.
Хоронили Нахимова в Михайловской церкви торжественно, насколько позволяли боевые обстоятельства. Гроб его покрыт был простреленным кормовым флагом с корабля «Императ¬рица Мария», на котором адмирал находился в Синопском сражении.
Так умер герой флота. Вечная ему память!
А вот несколько эпизодов из того времени обороны Сева¬стополя, когда жив еще был Нахимов.
Павел Степанович обходил больных в госпитале. Одному матросу в это время отнимали ногу.
—  Ваше превосходительство! — проговорил он.
— Чего тебе нужно? — спрашивает адмирал.
— А ведь это они нам за Синоп отплачивают?
— Правда, за Синоп.
—  Ну, уж и задал же я им Синоп! — ответил матрос, сжи¬мая кулак.
—  Ваше    превосходительство! — кричал    другой,    весь обожженный, Нахимову: — Вы меня не узнали?
— Да тебя трудно, братец, узнать! У тебя все лицо сорвано.
— Я фор-марсовой с «Двенадцати апостолов». Явите ми¬лость, позвольте опять на батарею!
— Да как же тебе идти в таком виде?
— Нет, уж позвольте! А не то в халате уйду!
Уважил его просьбу, бравому матросу сделали маску на лицо, и он отправился на позицию.
Одного матроса, рабочего экипажа, ранили в лицо. Когда его привели в госпиталь, то жена его уговаривала его не ходить больше на батарею.
— Молчи, баба! Не твое дело! — ответил тот. Но жена все продолжала уговаривать.
—  Ну, ежели ты еще будешь надоедать, — сказал он, рас¬сердившись,— то я и тебя возьму с собой.
И он стал торопиться к своему орудию.
Один боцман, находясь комендором у орудия на батарее., стрелял целый день, чтобы сбить неприятельское орудие. К ве¬черу ему оторвало ногу. Когда его несли на перевязочный пункт, то он обратился к оставшимся товарищам со следую¬щими словами:
- А вы скажите Сеньке, чтобы он непременно сбил орудие; а не то я приду и накладу ему!
Один матрос носил снаряды к орудию. Когда он нес снаряд, то его дорогой сильно ранило. Он не бросил кокор, а добежал до орудия, отдал снаряд и только тогда закричал не своим голосом:
-  Носилки мне, носилки.
Таков был дух черноморских моряков. Его умели внушить им ученики Лазарева...
Вот, на стене моего кабинета, пока пишу, висит портрет адмирала Нахимова: строгое и суровое выражение лица. Но у Павла Степановича смех был добродушный и, вообще, вместе со строгостью в нем было много добродушия.

«Русская старина», октябрь — ноябрь 1911 г., стр. 166—174, 353—363; опубл. в сборнике «Адми¬рал Нахимов», Военмориздат, М.— Л., 1945, документ № 162.