1. Топография «Февраля».

Даже самый поверхностный разбор февральских дней 17-го года в Петрограде указывает, что все главные революционные деяния и события происходили в двух районах столицы: в кварталах Выборгской стороны и в ближайших к ней кварталах «военного городка», на другом берегу р. Большой Невы, отделенных Литейным мостом, где находились многочисленные казармы запасных частей, военные учреждения, канцелярии разных военных управлений, склады, парки, госпиталя и прочее и где находился Таврический дворец, в котором заседала Государственная Дума.

Район «военного городка» с запада ограничивался Литейным проспектом, с севера и востока р. Б. Невой и с юга Невским проспектом. Главной осью февральских «движений» в этих кварталах являлась Знаменская ул., переименованная советской властью вместе с одноименной площадью в площадь и улицу «Восстания».

В «военном городке», в его северных и центральных кварталах, по улицам Шпалерной (в середине которой находилась Госуд. Дума), Захарьевской, Фурштадской, Кирочной, Басейной, Спасской, Надеждинской, Знаменской, Преображенской и др., с многочисленными пересекающими улицами и переулками были расположены следующие запасные части Петроградского гарнизона. Волынский(2), Литовский (3), Кексгольмский (4), один батальон Преображенского (5) (другой батальон квартировал на Миллионной ул. (6), Егерский (7), Кавалергардский (8), Конвой Е. В. (9). 9 зап. кав. полков (10), л. гв. Саперный бат. (11), 18-й Саперный бат. (12), сотни Сводно-казачьего полка (13), Броневой дивизион (14), Полевые инж. и военно-телеграфные парки (15), Офицерская кав. школа (16), зап. батареи Конной артиллерии (17) и л. гв. 1-ой арт. бригады (18). Школа инженерных прапорщиков (19) и Академия ген. штаба (20). Несколько отдельно находилась школа броневых частей — на Владимировском пр. (14 А).

Т. обр. Таврический дворец находился в самом центре казарм и становится в февральские дни «революционной базой» не в силу притяжения Думы, как «народного представительства», а в силу своего расположения в «военном городке». Популярность Думы, искусственно создаваемая безответственными речами ее членов, была только в интеллигентских кругах, в массах же — рабочих и солдатских «народные избранники» не пользовались никаким авторитетом, что и показали первые же недели, если не дни, революции. В ближайших кварталах к Литейному мосту кроме того располагались Гл. Арт. Управление (21), старый Арсенал (22), Гильзовое отделение Патронного завода (23), Петроградский орудийный завод (24) и тюрьма-Дом предварительного заключения (25), а в северо-восточных кварталах находились Городская водокачка (26), большие лесные склады — «Лесная биржа» (27), две бумаго-прядильные фабрики (28), электрическая станция (29) и огромный, занимавший несколько кварталов, Николаевский военный госпиталь (30).

В восточном направлении «военный городок» соединялся мостом с Охтой, расположенной на другом берегу р. Б. Невы, где недалеко были обширные казармы Новочеркасского полка, в которых во время войны помещался многолюдный 1-й зап. пех. полк (31), игравший большую роль в перевороте.

В южных и восточных кварталах этого района было большое количество всевозможных кратковременных курсов, школ и училищ, искусственно расплодившихся по всему Петербургу в предвоенное время после 1905 года.

Занятно, что в указанных кварталах преобладали женские курсы и школы, начиная от театральных и кончая акушерскими и по садоводству (Педагогические курсы Фребелевского О-ва, Повивальный Институт, Школа сельских акушерок, Училище лекарских помощниц и фельдшериц Красного Креста, Популярные курсы медицинских знаний, Школа земских учительниц и т. п.). В этих же кварталах помещались «О-во русских женщин» и «О-во равноправия женщин», которые служили «штаб-квартирами» для жен-работниц и учащихся, которые как мы увидим дальше, принимали большое участие в февральских днях. С так называемого «женского дня» началась и революция.

В этих же кварталах было много типографий, что следует отметить особо, т. к. «печатники» вместе с рабочими металлистами всегда принадлежали к «революционному авангарду», были наиболее организованными и слепо подчинявшимися руководителям социалистических партий, сидящих в левых фракциях Госуд. Думы. Этот «сознательный пролетариат» являлся в февральские дни, наряду со студентами - партийцами, руководителями аморфных толп, получавшими директивы непосредственно от главных переворотчиков.

Краткий обзор «военного городка» говорит, что с его кварталах был сконцентрирован тот людской материал, который был исключительно благоприятным для «военного бунта». Кроме распущенных солдатских масс, в «городке» находилось огромное число всевозможного «нестроевого» военного элемента (писарей, военных чиновников, надсмотрщиков разных складов и парков, фельдшеров), составлявшего не только «военную полуинтеллигенцию» с их «комплексами неполноценности» и затаенной обидой на «несправедливую жизнь», но и боявшегося при продолжении войны отправки на фронт.

Точно такой же элемент, сильно пополненный в военное время ловчившейся интеллигенцией были в запасных технических частях — автомобильных (см. воспоминания Шкловского), саперных, телеграфных и др. Но особо «горючий материал» представляли собой огромные команды «выздоравливающих» и «переосвидетельствованных», которые были сосредоточены при военном Николаевском госпитале. Эти команды, по существу, не были воинскими командами, — это была уже «солдатская вольница», распропагандированная в лазаретах (особенно, Земгора) и госпиталях, и которая так или иначе прямо была заинтересована в изменении государственного строя. У них «революция» и «свобода» связывались не только с «неотправкою на фронт», но в реальной возможностью отправиться «по домам».

По свидетельству военного врача Николаевского госпиталя д-ра Гребенникова именно эти команды, науськиваемые и предводимые партийными руководителями, на правах «проливавших свою кровушку» врывались в казармы запасных полков, насильно выводя солдат на улицу. Свидетель добавлял, по рассказам своих пациентов, что среди врывавшихся в казармы было много переодетых штатских. Надо ли говорить, что у этого «легко воспламеняющегося материала» раздача денег еще больше подбадривала к выступлениям.

Другой «эпицентр» февральских дней (по выражению сов. историков) — выборгская сторона представляла собою густо населенный, весьма неприглядный и неблагоустроенный — рабочий район. Все магистрали района приводили к Литейному мосту.

В северных кварталах помещались целый ряд фабрик и заводов, из которых заводы «Айваз» (32). «Новый Лесснер, (33), «Старый Лесснер (34), «Эриксон» ( 35) и «Парвиайен», переименованный во время войны в «Завод Рус. О-ва для изготовления воен. снаряжении» (36), как и заводы восточной части Выборгской ст. «Новый Арсенал» (37), «Розенкранца» (38). «Феникс» (39) и Петербургский Металлический завод (40) считались в революционных кругах «передовыми», т. е. в них то всегда и начинались все забастовки и все демонстрации. Последние заводы находились один возле другого и группы партийных зачинщиков, состоявших постоянно из людей энергичных и физически сильных, переходя из одного завода в другой, и, снимая насильно (это было всегда) с работы, сразу собирали большую толпу, к которой присоединялись рабочие других фабрик и заводов (где также действовали группы «инициаторов»).

В том месте южных кварталов, куда вели все магистрали улицы Выборгской ст. (Нижегородская ул. с прилегающими к ней Боткинской, Финской, Симбирской, Клинической улицами и Пироговской наб.) находились: Военно-медицинская академия (41), Михайловское арт. училище (42), Михайловская арт. академия (43), Пиротехническое училище (44), Военно-фельдшерская школа (45), Ремесленное училище и школа техников Технического О-ва (46), школа фельдшериц Георгиевской общины (47), большой Клинический Госпиталь (48) и военная тюрьма (49). Т. обр. в южных кварталах Выборгской ст. имелся также «полувоенный городок» со специфическим в своем большинстве населением недоучек и полуинтеллигентов (пиротехники, техники, фельдшерские ученики, нестроевые чиновники и солдаты).

Следует указать, что все «Технические Общества» (как и «Вольно-экономическое о-во»), именовавшиеся к тому же «Императорскими», всецело находились в руках партийной социалистической интеллигенции и представляли из себя настоящие очаги по революционизированию рабочей массы.

На Выборгской ст., на Б. Самсониевском пр. 65 помещались еще казармы Московского полка и там же находилась рота самокатчиков, о которых, к сожалению, очень мало сведений. Если же принять во внимание, что уже к вечеру 25 февраля, т. е. к концу третьего дня революции, организаторам переворота удалось полностью овладеть всей Выборгской стороной (были разгромлены все полицейские участки всего района — на Тихвинской ул., на Б. Самсониевском пр. в Полюстрове и уничтожено управление 5-го отдела полиции, при чем наличные городовые были зверски убиты), то можно предположить, что Московский полк с самокатчиками или оставались нейтральными, или, что вернее, в частичном порядке перешли на сторону толп. Однако в записке Блока («Последние дни старого режима») говорится, что 27-го февраля около полудня 4-ая рота Московского полка, запиравшая пулеметами Литейный мост, с Выборгской стороны, была подавлена толпой, а остальные роты стоят во дворе казарм, из офицеров кто убит, кто ранен, и толпы запружают Самсониевский проспект.

Из этого сообщения видно, что Московский полк, находившийся в самом центре восстания не только не перешел на сторону толпы, но до самого последнего момента оставался лояльным.

Выборгская сторона была «эпицентром» первых революционных действий не только по удобному для концентрации толп, расположению заводов, но, гл. обр., по близкому расстоянию от «военного городка», разделенного только р. Б. Невой. Не случайно, естественно, что для переворота выбран зимний месяц, когда организованные толпы легко могли переходить водную преграду по льду (что и делалось), в другие месяцы года, благодаря разводам мостов, нетрудно было изолировать многие районы Петербурга друг от друга.

Т. обр., в февральские дни 17-го года мы видим Выборгский район первым организующим центром, по овладении которым на третий день революции все главные события переносятся во второй центр — «военный городок», где через день, присоединением расположенных в нем запасных воинских частей, «народные волнения превращаются в победоносную революцию».

Следует еще указать, что за Выборгской стороной, на севере, находились два высших учебных заведения — Лесной Институт (в Лесном) и Политехникум (в Сосновке), участие студентов которых в февральские дни было велико, особенно учащихся Политехнического Института, имевших в своей среде много партийных людей.

Вышеуказанная «топография февраля» не являлась, конечно, секретом: еще в 80-х и 90-х г.г. прошлого столетия, когда армия не была так тронута революционным тленом, подпольщики считали район «военного городка» для себя недоступным, хотя и понимали все его значение. Об этом говорил эс-эр, военный чиновник, библиотекарь Академии ген. штаба, Масловский-Мстиславский («Пять дней», 2-ое изд., 1922 г.), написавший даже брошюрку о тактике уличного боя. К 1917 г. обстановка настолько изменилась в благоприятную сторону для устройства государственного переворота, что не учесть все выгоды «военного городка» было невозможно: лучшей топографической ситуации было трудно придумать.

Интересно, что этот же район играл большую роль и в большевицком перевороте, в котором т. наз. «взятие Зимнего дворца» было лишь финальным безнадежным эпизодом.

Курьезно: на обложке английской книги «известного» Д. Рида, изданной в Нью Йорке в 1919 г. («Ten days that shook the World»), явно по совету осведомленного лица, помещен как раз тот кусок плана Петербурга, о котором мы говорим: южная часть Выборгской стороны и «военный городок».

Хотя в «народной», да еще «стихийной», революции выступление масс были организованы и в других районах столицы для отвлечения сил от «эпицентров», но они не играли большой роли уже только потому, что толпам, прежде чем попасть в центр столицы (Невский пр. — Знаменская пл.), приходилось пройти большие расстояния в короткий зимний день. Так, даже наиболее близкому, За-Невскому району с заводами Обуховским, Невским судостроительным и др., приходилось проходить 5-6 и больше верст. Толпам Московского района (с заводом Сименса-Шукерта и др.) надлежало сделать 7-8 верст. Такое же расстояние должны были преодолеть демонстранты Петроградской стороны (с заводами «Дюфлон», «Вулкан», «Лангензиппен» и др.) и Василеостровского района (с Балтийским судостроительным заводом; несколько ближе был завод Сименс-Гальске). Рабочим Нарвского района самого многолюдного Путиловского завода необходимо было пройти более 10 верст; фабрики «Треугольник» и «Кенига» были на 3-4 вер. ближе, у Обводного канала.

Из толп этих отдаленных районов инициаторы «февраля» привлекли только наиболее активный и организованный (партийный) элемент, для которого были устроены в центре города столовые и общежития, чтобы удержать его втом районе, где должны были разыгрываться решительные события. Устройство таких столовых и общежитий (напр. в Калашниковской бирже, Соляном городке, доме Павловой на Троицкой ул., в Вольно-эконом. О-ве на Измайловском пр. и др.) указывают на «блестящую» предусмотрительность заправил переворота и на неограниченность их денежных средств.

Необходимо отметить еще один момент: полный захват всей Выборгской стороны к 25 февраля освободил из Военной тюрьмы (Нижегородская ул. 39) несколько сот заключенных, которые представляли собою подлинную выжимку не столько политической, сколько уголовной солдатчины столицы. В умелых руках одна сотня таких людей являлась страшной социальной силой в те дни всеобщего растления и нравственного упадка: они становились самыми преданными людьми революции, т. к. возвращение «старого режима» грозило им заслуженным наказанием, в то время как государственный переворот давал им полную свободу. Во всех революциях уголовный элемент всегда играл огромную роль, они были всегда «настоящими солдатами» революций, ее гвардией, которая в смуте ничего не могла потерять, а в случае победы — выигрывала многое. И именно этот уголовный солдатский элемент (в тюрьме оказывались солдаты почти всех зап. полков петроградского гарнизона), наряду с другими подобными солдатами, могли врываться в казармы ранним утром 27 февраля, превращая тем беспорядки в «планомерную революцию».

Уголовный элемент находился и в «доме предварительного заключения» (Шпалерная ул. 25), который также был использован 27 февраля.

2 . Состав февральской «стихии».

По однодневной переписи 15/28 марта 1917 г. население Петербурга составляло два с половиной миллиона человек.

Гарнизон столицы к 1 февраля 1917 г. насчитывал 160.000 чел. и в пригородах еще находилось 306.000 солдат (первая цифра дается Мельгуновым, вторая сов. исследователем Ознобишиным в «Ист. Зап.» 73). Такое огромное количество солдат не могло быть случайным явлением, и советский историк Покровский прямо указывает, что это сознательно было проведено теми, кто готовил «дворцовый переворот».

Если к этому добавить, что в 1915 г. в Петрограде было размещено 45 заводов, эвакуированных с западных областей, то картина «насыщения» столицы «стихией» приобретает вполне реальную подкладку: не один здравомыслящий человек не мог проводить подобных мер по многим соображениям, и в первую очередь по трудности снабжения в военное время новых масс населения. Недаром, английский посол-заговорщик Бьюкенен отметил в своих воспоминаниях, что непомерное увеличение гарнизона было «непростительной ошибкой».

На 1 января 1914 г. в Петербурге было 242.500 рабочих, из которых женщины и подростки составляли 35 %, а на 1 января 1917 г, рабочих было 384.638 чел., из них женщины и подростки составляли уже почти половину.

Реальная заработная плата но сравнению с довоенным временем к февральской революции снизилась почти в два раза, а цены на продукты первой необходимости возросли в столице в 5-8 раз. Необеспеченность рабочих семей толкала женщин и подростков на работу, а расширение почти всех заводов и фабрик во время войны и особые на них условия (см. ниже), наряду с частичным призывом в армию (рабочих было призвано только 17%), благоприятствовали их приему.

Как во всей России, так и в Петербурге почти вся тяжелая и часть легкой промышленности в большинстве принадлежала иностранцам (акционерным о-вам). Перечисление ряда заводов и фабрик говорит за себя: Корна, Гейесера, Трезор-Верке, Шлифа, Убергарда, Оберга, Оммеля, Зигеля, Недермейера, Яриксона, Штудера и т. далее. Иностранцы, вложившие некоторые капиталы, получая большие доходы и зачастую не живя в России, не интересовались улучшением своих предприятий и не проявляли никакой инициативы для введения новых производственных методов (не говоря уже об улучшении условий труда), все находилось в архаическом состоянии. Так, почти во всех заводах и фабриках России отсутствовали все подсобные приспособления для ускорения производства, как подъемные краны, вагонетки, конвейеры, все исполнялось вручную, т. к. это было дешевле (то же самое осталось до сих пор у ком-эксплуататора СССР, при чем степень эксплуатации рабочих в сов. государстве в три раза выше, чем в «капиталистических» странах. См. «Нов. Жур.» 85).

Все такие подсобные работы производились чернорабочими (т. е. деревенскими парнями, что указывает Шляпников в своих воспоминаниях «Канун 17-го г.»), женщинами и подростками, число последних, как мы видели, все время увеличивалось и труд их оплачивался чрезвычайно низко; все они представляли подлинный «лумпенпролетариат», готовый материал для забастовок и демонстраций, постоянно подогреваемый пропагандой «об уравнении заработной платы». По сведениям о заводе «Новый Лесснер», где работало более 5000 чел., только 25% рабочих зарабатывало от 140 до 240 рублей в месяц, остальные же 75% зарабатывали от 50 до 100 руб., на которые прожить при военной дороговизне было трудно.

В этом «лумпенпролетариате» и раскрывается тот успех иностранных миллионов рублей, которые бросались на русскую революцию: такой элемент деньгами купить было очень легко и заставить его делать то, что необходимо было переворотчикам. В «стихии» февраля меньше всего участвовали настоящие «потомственные» рабочие, из которых в забастовках и демонстрациях принимали участие, и то в качестве руководителей толп, гл. обр. состоявшие в политических партиях, о чем говорит в своих «записках рабочего» Ив. Марков («Воли России» 1927 г.), указывая, что последние почти везде снимали рабочих с работы насильно.

Т. обр., одним из главных элементов февральских толп, делавших революцию, являлись женщины и подростки, что тогда всем бросалось в глаза и на что указывают все воспоминания о 1917 г.

Вторым, и, может быть, главнейшим элементов петроградских событий были учащиеся высших учебных заведений (кое-какое участие принимали и ученики средних школ, те же подростки). Если студенчество всегда принимало самое деятельное участие в революционном и общественных движениях (недаром оно именовалось «барометром настроений»), то в февральской «стихии» оно должно было быть на ролях первых революционных энтузиастов, т. к. учащиеся 1917 г. были не только студентами, но являлись патентованными и первоклассными шкурниками, которые считали возможным на третий год губительной для России войны, при понесенных русской армией огромных потерях, отсиживаться в тылу.

Интересен вопрос: сколько студентов, т. е. молодых людей призывного возраста, было в Петрограде в феврале 1917 г.? К сожалению, мы не могли найти точных данных, и только в статье сов. исследователя Лейберова («Петроградский пролетариат во всеобщей полит. стачке 25 февраля 1917 г.») имеется указание, что в уличных движениях февральских дней принимало участие не менее 10-15 тысяч студентов, по его расчетам, 20-50% из общего числа учащихся высших учебных заведений. Несмотря на всю неопределенность таких данных, все же можно сказать, что в одном только Петрограде — на третий год войны! — было не меньше 30-35 тысяч студентов! К этим антигосударственным элементам следует прибавить целую армию курсисток, а также учащихся всевозможных курсов, школ, студий, «народных университетов», которые дают основание считать февральскую «стихию» в ее доброй половине «шкурно-ловчительной».

О других элементах революционных толп — об инородцах, дезертирах, уголовниках, которые были уже «кровно» заинтересованы в изменении режима, вряд ли надо говорить.

Один момент необходимо подчеркнуть особо: февральские толпы, как мы увидим дальше, точно и неукоснительно проводили все данные им сверху инструкции, по которым предписывалось, как следует вести «стихии» на улицах, а именно, заискивать с казаками, выявляя полную покорность, брататься с солдатами, разыгрывать веселый праздник «народного гулянья» с одновременным зверским отношением к полицейским отрядам. Последнее проявлялось в ожесточенных схватках с малочисленными городовыми и жандармами, когда летели куски железа, камни, куски льда, раздавалась стрельба из револьверов и бросались даже ручные гранаты, на что полиция, по приказанию начальства, ничем не могла реагировать (уже в первые два дня среди полицейских насчитываюсь 28 раненых и 1 убитый, в то время как среди толп не было ни одного раненого).

Естественен вопрос: кто же мог в февральских «мирных» демонстрациях неистовствовать против полиции? Обыватель? Женщины? Подростки, ловчилы студенты?

Очевидно, что «первыми бойцами за свободу» могли быть те физически сильные люди, которые владели оружием, т. е. дезертиры, уголовники, хулиганы — этот авангард всякой революции.

3 . Выталкивание «стихии» на улицу.

Самым простым, верным и обычным способом вытолкнуть на улицу сразу большие толпы людей во всех революциях являлся недостаток в продовольствии, и в первую очередь — уменьшение выпеченного хлеба в пекарнях или в нарушении его распределения.

В своих донесениях во время «великой французской революции» 1789 г. русский посол в Париже Симолин писал 6 ноября (26 октября), что «недостаток муки снова начинает чувствоваться в Париже» и что «были давки у дверей булочных, хотя они делали семь выпечек вместо пяти, как обычно» («Лит. Насл.» т. 29-30). И наш февраль начался с «продовольственного кризиса»: исчезли ВДРУГ многие продукты и товары, а в булочных не хватало хлеба, хотя на 25 февраля 1917 г. в столице имелся запас в 500.000 пудов муки (по иным сведениям более пяти миллионов пудов), но под влиянием слухов, которые «кем-то» усиленно распространялись и которым все охотно верили, хозяйки стали делать запасы и все раскупали. «ВСЕ ЭТО БЫЛО ИСКУССТВЕННО» — авторитетно позже признавал Василий Маклаков, вспоминая «канун революции» («Нов. Жур.» 14).

Затруднения тогда объяснялись тем, что будто крестьяне не хотели везти хлеба по твердым ценам (деревня во время войны разбогатела). Предложение же отменить твердые цены встречало сопротивление со стороны общественности, которая усматривала в этой отмене «интриги помещиков». На самом же деле думский «прогрессивный блок» и продовольственные затруднения использовал в своих целях для борьбы с правительством. Назначенный недавно министром земледелия Риттих неоднократно обращался к Думе, умоляя ее оказать содействие, но на него с трибуны «русского парламента» сыпались только озлобленные речи. После одного такого заседания, как рассказывает тот же Маклаков, Риттих, доведенный до отчаяния, расплакался перед ним. Как известно, уже в первые дни Bp. Пр. пришлось удвоить и даже утроить твердые цены, т. е. прежнее сопротивление общественности против повышения цен являлось лишь тактическим революционным приемом Думы, не заботы о населении ее интересовали, а все было направлено на реализацию «февраля».

В свое время Алданов писал, что о продовольственных затруднениях в качестве «причин революции» историку писать «будет неловко». Градоначальник Петрограда сообщал Хабалову 23 февраля, что один только слух, что будут отпускать 1 фунт хлеба взрослому и полфунта на малолетних, вызвал беспорядки. Быв. министр Шаховской говорит, что в те дни хлеб закупался жителями в запас и хлебопекарни опустошались, т. е. налицо было только неправильное распределение, а не недостаток, и была ошибка, что не были введены карточки.

Как ни разбирать «продовольственный кризис» февральских дней 17 г. его искусственность очевидна, он позволял переворотчикам двинуть толпы на улицы, чтобы создать «первый этап» революции.

Таковым стал четверг 23 февраля, т. к. это был «день работницы» («женское 1 мая»), который за последние годы, по мере увеличения числа женщин работавших на заводах и фабриках, приобрел среди последних большую популярность и охотно ими праздновался, что сразу увеличило число «бастующих», которых в этот день насчитывалось до 90.000 чел.

Другим моментом, двинувшим и увеличивающим толпы на улицах, была агитация среди домохозяек «идти в городскую думу» с предъявлением своих требований, т. к. продовольственное дело передано в руки городского самоуправления (чего еще не было).

Т. обр., главным контингентом толп в первый день революции были женщины и подростки, что придавало улицам своеобразный характер какого-то гулянья, с которым одновременно в разных частях города происходили и чисто политические выступления.

Говоря о «стихии», о толпах февраля, необходимо учесть всю «физиономию» предреволюционного Петрограда: столица за время войны была переполнена праздношатающимися, ничего не делающими массами. Все главные артерии города представляли собою сплошные «променады», по которым двигались огромные толпы беззаботных и веселых людей, уже привыкших «жить на улице», что, несомненно, способствовало численному увеличению февральской «стихии». Бесчисленные театры и театрики, кафе, рестораны, клубы, синема были всегда набиты до отказа, повсюду шло веселие и разгул, — в своем внешнем облике Петроград являл все признаки растления и разложения, которые до поразительности всегда одинаковы при всех государственных потрясениях. Гиббон в своей работе о падении Римской Империи, дает удивительные картины из прошлого, которые с потрясающей точностью повторились и в наше время.

4. «Революционная тактика».

Керенский в своей французской книге о русской революции, рассказывая об организации «февраля», упоминает об одном весьма характерном моменте: переворотчики создавали специальный «сборный пункт», который должен был взять на себя контроль над эксцессами населения. Создание такого контроля говорит о полной перемене революционной тактики в будущем государственном перевороте.

Насколько две первые «пробы» — 1825 г. и 1905 года — зиждились на военных принципах вооруженного восстания, настолько «февраль» должен быть полной их противоположностью: русской революции предписывалось быть «мирной», «народной», «стихийной», «солнечной», «настоящим праздником», «радостным и веселым событием», «светлой сказкой», в котором нет места убийствам, насилиям и грабежам! Эта новая тактика говорила не только об учете всех психологических факторов и их острой изворотливости, но и указывала на неограниченные организационные возможности.

По «Донесениям и приказам военной комиссии Bp. Комитета Госуд. Думы» («Кр. Архив» т. 41-42) видно, что переворотчики, действительно, делали все усилия, чтобы утихомирить и уменьшить революционные эксцессы своей «стихии», которые, как и во всех других революциях, выражались в грабежах и в разгроме винных погребов и магазинов (последние были «использованы» февральской «стихией» полностью).

Но эти же документы военной комиссии указывают, что в ее распоряжении имелись многочисленные воинские команды, которые рассылались руководителями комиссии на места происшествий, что говорит не только о блестящей организации переворота, но и дает данные о том главном моменте, который отрицался февралистами и который замолчен во всей мемуарной литературе: в руках переворотчиков имелись воинские дисциплинированные команды.

Что это были за команды?.. Можно предполагать, что это были отдельные команды разных частей петроградского гарнизона или это были сборные команды разных частей. Однако эти команды появляются на февральской сцене только тогда, когда уже выяснилась победа революции и, по-видимому, в самом перевороте не принимали участия. Но возможно их участие в поднятии зап. полков (Волынского, Литовского) утром 27 февраля. Этот вопрос остается темным.

В литературе можно найти кое-какие отрывочные сведения: так, например, в «Записках» помощника к-щего Петр. округом эсера А. И. Козьмина («Кр. Архив» т. 60) говорится, что при объезде частей гарнизона военный министр Керенский произвел полк. Неслуховского, командира 1-го зап. пех. полка в генерал-майоры за то, что он первый предложил Г. Думе свою помощь. Из воспоминаний Крупской о Ленине (вып. 1. стр. 144. изд. 1930 г.) видно, что в 1900 г. почти ежедневно Ленин работал на квартире инспектора и преподавателя Владимирского военного училища К. Ф. Неслуховского, проживавшего на Мал. Гребецкой ул. Две дочери и сын Неслуховского были членами РСДРП. Если к этому добавить сообщение «Известий К-та петроградских журналистов» от 1 марта 1917 г. что «28 февраля член Bp. К-та Думы кадет Милюков на офицерском собрании 1-го зап. полка заявил, что «есть единственная власть, которую все должны слушать — это Bp. К-т и что двоевластья быть не может», — то не остается никакого сомнения в революционной роли 1-го зап. пех. полка, стоявшего недалеко от Таврического дворца на Охте. Посещение полка Милюковым, который в те дни «разрывался на части», показывает, что «духи и гении» февраля придавали большое значение этой воинской части, но в чем выразилась «помощь» Неслуховского, остается неизвестным.

Естественно, что с изменением революционной тактики изменялось и поведение «стихии» — революционных толп. В «Записи рабочего» Ив. Маркова «Как произошла революция» («Воля России, 1927 г. кн. 3 и 5-6) рассказывается о первом дне революции — 23 февраля, — который был приурочен к «женскому дню».

Организация толп демонстрантов началась, как всегда, с Выборгской стороны: в северных кварталах от завода Айваз, к которым присоединялись рабочие Нового и старого Лесснера, Парвиайнена и др., а в восточных кварталах от заводов Феникса, Розенкранца (Трубно-медно-пракатный завод), Нов. Арсенал, Метал, завода. Везде «инициаторы» забастовок насильно снимают рабочих с работы. Демонстранты группируются по своим фабрикам и заводам вокруг своих вождей — как сообщает Марков, т. е. в толпах сразу создается руководство, от которого и получаются все указания: куда и как идти, как действовать с казаками и полицией. Сразу приказывается петь революционные песни («Смело, товарищи, в ногу», «Варшавянку» и пр.), которые не стихают даже при стычках с полицией, и которые явно подбадривают толпы, выстраиваемые в определенном порядке с выдвижением в первые ряды молодых активных работниц (см. ниже).

Толпы в строгом порядке двигаются по всем главным артериям южного района по направлению к Неве с центром — Литейный мост. Увидя казаков (о их пассивности главари были осведомлены), толпы начинают их приветствовать криками «ура» и маханием платками и картузами. Выступают партийные главари Тетеркин (с-р, член будущего Учред. собр.. расстрелянный большевиками в 1918 г.), Бурцев, Воронков, Федоров, Егоров и др., которые, обращаясь к казакам, говорят: «Товарищи казаки, пожалейте своих братьев рабочих, жен, сестер и детей! Не могут работать голодные! От голода изнемогают! Протяните вашу братскую руку, казаки, рабочему! Будьте друзьями рабочих! Забудем старую вражду. Протянем друг другу руки! Давайте защищать вместе трудящийся народ — крестьянина и рабочего. Вы ведь сами землепашцы!» Эти возгласы и обращения все время по команде прорываются бурными криками. «Ура! Ура! братьям-казакам!», «Да здравствуют братья-казаки»! переходящие в овации с аплодисментами.

Полную противоположность представляли те же толпы при встрече и столкновениях с полицией: неслась отборная брань, оскорбительные насмешки и издевательства: «Проклятие кровопийцам, жандармам! Они храбры на безоружных рабочих! Вот бы им на позиции! Небось все бы попрятались от немцев»! и т. д.

На Арсенальной ул. казаков приветствуют криками толпы детей, что сразу указывало на тщательную организованность всех демонстраций.

Особенно толпы неистовствуют по адресу полиции, когда последняя находится на улицах вместе с казаками: в то время как с последними «стихия» ведет себя униженно-заискивающе, на конных жандармов несутся бешенные вопли злобы, — это был исключительно удачный психологический прием, который действовал и на казаков и на полицию, и что давало сразу результаты. Когда полиции приходилось оттеснять толпы, от казаков отделялись отдельные группы всадников, которые заступались за демонстрантов, отгоняя от них передние ряды конных жандармов. При таком заступничестве казаков немногочисленные полицейские чувствовали себя одинокими и изолированными, что не могло не оставаться без психологического воздействия на простых людей, — полицейские были теми же солдатами. Эти вмешательства казаков в действия полиции вызывали у толп новые приливы «революционного энтузиазма» с криками: «Казаки с нами! Да здравствуют братья-казаки! Бей фараонов! Ура, ура!»

При малочисленности полицейских отрядов и при пособничестве казаков толпам удается 23 февраля вместе с пассажирами Финляндского вокзала проникнуть частью на Литейный мост, но большинство же перешло по льду Невы. Через некоторое время перешедшие на другой берег р. Б. Невы собираются снова в организованные толпы, которые, подойдя к гильзовому и орудийному заводам, насильно снимают всех с работы, заставляя присоединиться к демонстрации. Толпы все время находятся под руководством, которое направляет их по разным направлениям, указывая Знаменскую площадь сборным пунктом. Когда на пути встретились новые полицейские отряды, раздается приказ идти по Спасской ул. а оттуда по Знаменской ул. на Знаменскую площадь. При столкновениях с полицией главари командуют: «Товарищи! Стойте! Не бегите! Сохраняйте спокойствие! Никто ничего вам не сделает»!

Большую активность проявляют женщины и подростки, их большинство в толпах, они не только острят и зубоскалят с казаками и полицейскими, но и агрессивно действуют, хватая под узцы лошадей и делая попытки стянуть всадников на землю, при чем все эти попытки и все вылазки (например, группа женщин неожиданно бросались на одного-двух случайно отделившихся от общего строя) и всякая острота по адресу полиции сопровождались диким гиканьем и улюлюканьем всей толпы. Смеялись одобрительно и казаки.

Интересны построения колонн демонстрантов. «Рабочий» из «Воли России» говорит, что вперед всегда выдвигались молодые работницы, но умолчал о всем остальном: рабочая женская молодежь, наиболее смазливая и красочно «по праздничному» одетая, была перемешана молодыми интеллигентками (курсистками), которые являлись их руководительницами. Между ними шмыгали энергичные подростки. За шеренгами молодых, шли пожилые работницы с детьми, затем шествовали «главные силы» — здоровые парни, которые имели с собою револьверы и гранаты, подле них подростки несли в мешках обрезки железа, камни, бутылки и пр. Когда происходили стычки с полицией в бой вступали «главные силы»: никак несмевшая реагировать полиция, забрасывалась всевозможными предметами.

Все февральские революционные дни дают картину совершенно исключительной организации в подготовке к государственному перевороту.

Троцкий («Окт. рев.» т. 1, стр. 133) приводит рассказ рабочего-большевика Каюрова: «Когда демонстранты разбежались в одном месте под нагайками конной полиции на виду у казаков, он вместе с еще несколькими рабочими не последовали за убежавшей толпой, а сняв шапки, подошли к казакам со словами: «Братья-казаки! помогите рабочим в борьбе за их мирные требования. Вы видите, как разделываются фараоны с нами голодными рабочими. Помогите!» (Записки Каюрова были напечатаны в кн. 13 «Пролетарской революции»).

Приведя этот эпизод февральских дней, Троцкий для подтверждения «народности» революции, говорит, что Каюров был одним из подлинных вождей в эти дни.

«Этот сознательно приниженный тон, эти шапки в руках — какой меткий психологический расчет, неподражаемый жест!» — пишет в восхищении Троцкий. «Вся история уличных боев и революционных побед кишит такими импровизациями!» — добавляет он. Никакой импровизации, конечно, и в помине не было: все эти «меткие психологические жесты» наблюдались в февральские дни не только у руководителей демонстраций, но и у целых аморфных толп, что менее всего говорит о «революционном вдохновении», а точно указывает на выучку и на точность исполнения предписаний организаторов февраля.

Всеобщее заискивание толп перед казаками и войсками никак не могло быть «массовой импровизацией» и если они «кишели», то это-то и указывает на точно разработанные инструкции революционной тактики, как очередной этап к переходу к последнему завершающемуся периоду «народной революции» — к соединению и смешению толп с солдатской массой, к всеобщему братанью. Член бюро Ц. К. большевиков известный Шляпников говорит, что, будто, по его настоянию сознательно проводился план «уличного братанья» забастовщиков с солдатами (Шляпников, «1917 г.», изд. 1923 г.).

5 . Лубок «февраля».

На второй день революции, т. е. 24 февраля (9 марта н. ст.) в Петербурге прекратилось трамвайное движение (руководители толп останавливали трамваи и отбирали у вагоновожатых пусковые ключи) и исчезли извозчики. Два следующих дня революции (25 и 26) столица была во власти пеших толп. Но когда выяснилась победа на улицах во вторую половину дня, 27 февраля, ВДРУГ сразу появилась масса автомобилей легковых и грузовых, облепленных солдатами, матросами, студентами и девицами.

Это внезапное появление многочисленных машин на улицах революционного Петрограда указывало, что, «где-то припрятанные», они были выпущены дирижерами «февраля» для «психологического воздействия» на обывателя, для «импозантности» переворота, для лубочности революционной победы, что говорило не только о склонности заправил к театральности, но и еще лишний раз подчеркивало мастерскую подготовку по захвату государственной власти (автомобили могли сыграть и решающую роль в критический момент).

Известный толстовец В. Булгаков в своей статье «Революция на автомобилях» («На чужой стороне», кн. 6, 1924 г.) дает интересные зарисовки в февральском перевороте. Он приехал в Петроград в день переворота — 27 февраля ^[1] — и принужден был идти с вокзала пешком в центр города. «Улицы были полны народа, чинно идущего по тротуарам ^[2] — пишет Булгаков. - «Проехало несколько ломовых телег с мукой ^[3]». На Невском он впервые увидел грузовой автомобиль с солдатами и был свидетелем, как толпы отбирали оружие от офицеров ^[4]. Он также отметил проходящих студентов с повязками Красного Креста на рукавах и машину с красными флагами, из которых разбрасывались воззвания Совета раб. депутатов с просьбой к гражданам кормить солдат. Движение автомобилей по улицам не прекращалось всю ночь.

С утра 28 февраля столица разукрасилась красными флагами: повсюду большие полотнища, тряпки, ленты, явно приготовленные заранее. На улицах, особенно центральных, мчатся и мечутся грузовики и легковые автомобили, переполненные вооруженными солдатами, стреляющими в воздух, студентами, девицами, кричащими «ура». «Очевидно, — это была первая в истории революция на автомобилях!» — пишет Булгаков. — «Как ощетинившиеся огромные ежи, одаренные по воле какой-то сверх-естественной силы способностью молниеносного передвижения, фыркая, визжа и сопя, пролетали один за другим, обгоняя друг друга или разъезжаясь при встречах, большие и малые машины с людьми вооруженными с ног до головы... Что-то бешеное, бурное, неудержимое было в этом беге... Это был даже не парад, а какая-то вакханалия революции».

Наряду с автомобилями по улицам мчались отдельные балаганные фигуры «революционных всадников». «Едет всадник на рыжей лошади — пишет Булгаков, — у него яркий красный платок на шее с длинными развевающимися концами. Красивое лицо с белокурой бородкой. Гарибальди — да и только!». О другом «всаднике без головы» отмечает сладко-слезоточивый Зензинов: «Никогда не забуду картины на Суворовском проспекте: по нем мчался во весь карьер офицер с поднятой папахой в руке и широко раскрытым ртом, крича: "Да здравствует свобода!"»

«Не все тут чисто, — должен был признать Булгаков. — Есть просто декоративная сторона. Пусть будут вооруженные солдаты, студенты, барышни в автомобилях, но к чему эти возлежащие на передних крыльях по бокам радиатора матросы и солдаты с ружьями. Это только красиво, но абсолютно «не деловито» ^[5].

В первые же часы победы Булгаков отметил определенную «одержимость» толп: всем чудились полицейские пулеметы, стреляющие с чердаков. Вопрос о полицейских пулеметах и стрельбы из них детально разобран Мельгуновым («Мартовские дни 1917 г.», стр. 163). Как известно, все оказалось мифом. Но, однако, стрельба из пулеметов была. И здесь очень важны показания ген. Кутепова («Первые дни революции в Петрограде», см. сборник «Ген. Кутепов»), в котором он говорит, что по его отряду с колокольни Сергиевского собора (кот. находился в центре «военного городка») был открыт пулеметный огонь, т. е. стреляли сторонники переворота. Т. обр., натравливание толп на несуществовавшие полицейские пулеметы являлось очередной февральской провокацией, которая вела к убийствам всех чинов полиции, которых опознавали толпы.

Булгаков отмечает появление на улицах столицы 28 февраля студентов-милиционеров с красными бантами и офицерскими шашками.

В следующие дни толстовец посещает Госуд. Думу, вдоль которой по Шпалерной ул. были выстроены запасные автомобили ^[6]. «В самом Таврическом дворце все было грязно, масса народа... Вот длинная фигура в черном сюртуке — трудовик Суханов (Гимлер)... вот маленький, худенький Чхеидзе, — один из представителей верховной власти Русского государства... Еврейский юноша с горящими глазами ведет пропаганду за Совет против Думского к-та... В Думе много барышень наглых, самоуверенных, устроивших себе в Таврическом дворце театр...».

Восторженный поклонник революции Булгаков посещает Мережковских (живших недалеко от Г. Думы), и умная Гиппиус, по его же словам, спрашивает: «Чему же вы радуетесь? Вы думаете, что все кончится благополучно? Резня будет!».

Василий Маклаков тогда же говорил Шаляпину: «Не будет ни одного человека, совершенно ни одного, кто бы избегнул в будущем страданий!».

[1] Нельзя не отметить, что к революционным дням ("к двадцатым числам февраля) в столицу приехали с фронта и из Москвы немало знатных февралистов как кн. Долгоруков, Кишкин, Мельгунов, Польнер, Львов и др.

Что о готовящемся перевороте многим было известно, говорят записи "бабушки" Брешко-Брешковской, которая жила в ссылке в Минусинске: "Казалось все-все готово для взрыва, — пишет она ("Нов. Жур." 38) — я дивилась замедлению. Ночи, дни проходили в тревожном ожидании..." Даже в ссылках масоны оповещались о перевороте.

[2] До 27 толпы ходили по улицам, в день переворота те же толпы начинают ходить "чинно" по тротуарам!

[3] По отдельным указаниям, можно составить себе представление, насколько все в "феврале" было предусмотрено с организационной стороны: сразу же появилась и мука.

[4] Шаляпин в "Маска и Душа" говорит: "Я видел как жестоко и грубо обижали на улицах офицеров", (стр. 225).

[5] Февралисты, наряду с театральностью, никак не забывали и о деле. Автомобили тогда были использованы в полной мере: они посылались не только за нужными масонами, как кн. Львов, Шидловский и др., но и раздавались новым правителям города (28-го. Пешехонову, как комиссару Петрогр. стороны, был дан автомобиль и грузовик «с десятком солдат во главе с известным прап. Дюбуа». ("На чужой стороне" кн. 1). На машинах привозился провиант, разбрасывались листовки, перебрасывались в разные районы рев-отряды и даже разгружалась на вокзалах почта (см. "Приказы и распоряжения Военной комиссии Вр. К-та Г. Думы").

[6] Революционная автомобильная вакханалия потребовала очень большого расхода бензина, который во время войны ценился на вес золота даже в воинских специальных частях. То, что у переворотчиков под рукой оказались огромные его запасы снова говорит о блестящей подготовке революции.