6 . Действие властей в революционные дни.

Длительная подготовка к февральской революции была настолько тщательной, настолько всесторонне обдуманной и настолько организационно предусмотренной в мельчайших деталях, что она превращалась в неизбежную и неотвратимую.

Можно верить и не верить, можно воспринимать, можно и поиздеваться, но и нечеловеческие, бесовские начала в «феврале» выступают с необычайной рельефностью, т. к. нельзя не согласиться, что он «в своих корнях и истоках является прежде всего и больше всего духовным обманом, ложью, помрачением воли и небывалым заблуждением» (Флоровский, «Сов. Зап.» 34).

По прошествии 50 дет вряд ли возможно возлагать всю вину на отдельных гражданских и военных представителей старой власти за их полную несостоятельность (которая тогда была на лицо), как вряд ли допустило утверждать, что одна дисциплинированная, верная монархии, часть и даже несколько частей могли бы спасти Императорскую обреченную Россию. Но современник обязан разобраться в тех положениях «февраля», которые не могут ускользнуть от его внимания.

Когда Керенский в своей французской книге с гордостью писал, что на всем протяжении обширной Империи не нашлось ни одной воинской части, которую можно было двинуть против мятежного Петрограда (это же повторяет и Троцкий), что, несомненно, читающим иностранцем воспринимается как доказательство своевременности государственного переворота и как наглядный пример отсутствия защитников у «царизма», — то это является только жонглерским приемом мемуариста, умышленно воздержавшегося дать подлинную картину русской революции.

Не только на фронте и в других городах, но и в самом Петрограде отнюдь не все части сразу присоединились к «восставшим» (этот термин должен быть раскрыт, т. к. «восставших» насильно выводили на улицу). «Солдатский бунт» 27-го февраля никак не был всеобщим взрывом, запасные части присоединялись к революции не только после больших колебаний, но даже со страхом, и большинство полков «выжидало событий» (см. ниже). И этот «нейтралитет» военных частей столицы в самый момент переворота (старой власти фактически уже не существовало) говорил о том, что присоединение происходило не в силу «революционной настроенности» солдатской массы, а в силу тех обстоятельств, которые были тогда созданы в Петрограде.

Невозможно здесь указать все моменты этих искусственно созданных обстоятельств, но следует напомнить о двух главных психологических моментах, сыгравших свою роль не столько у солдатской массы, сколько у командного состава — у офицерства, которое в своем большинстве в критический момент проявило полную пассивность.

Первый, — это всеобщая боязнь «пролить кровь», страх перед гражданской войной, которые парализовали волю самых смелых людей, вызывая колебания и нерешительность, в то время как переворотчики совершенно открыто шли на «кровопускание», зная, что оно полностью зачтется в их «актив». Этот страх наблюдался как у военных верхов столицы, так и у высшего командования армии в течение всех революционных дней.

Вторым моментом — был подлог, первый подлог (их было много) «февраля», — миф о возглавлении Г. Думой революции. Твердо было вбито в русские головы, что только «народные представители», эти «лучшие русские люди», являются «единственными спасителями отечества» (к тому же, будто, всегда мечтавшие о смене монарха, а не о революции). Когда власть в столице «выпала» из рук бездеятельного правительства, то Г. Дума была «вынуждена» взять («подобрать») бразды правления. И не случайно, естественно, что т. наз. Bp. Комитет Г. Думы в первые дни именовался «К-том членов Г. Думы для водворения порядка в столице и для сношения с лицами и учреждениями». В революционных событиях, в которых тогда никто не разбирался, этот Вр. Комитет был созданием депутатов-масонов, для которых он был лишь очередным тактическим приемом, коротким переходным этапом по овладению государственной властью. Но «вывеска» под Г. Думой, как писал позже Суханов, служила надежным прикрытием от контр-революции, что и было в действительности. «Народное представительство», прекрасно маскируя «революционные кулисы», парализовало все выступления против бунта.

Для предотвращения российского погрома никакие, самые драконовские или, наоборот, самые либеральные мероприятия уже не могли быть действительными, кроме одной единственной меры: ареста и преданию военному суду не только всех «лучших русских людей», но и их закулисных инспираторов. Но возможна ли была такая мера в условиях 1916 и 1917 г.г.?!

Насколько в февральские дни положение в Петрограде было безнадежным указывают короткие записи геп. Кутенова, приехавшего в столицу в отпуск с фронта и сразу столкнувшегося с настроениями офицеров-преображенцев запасного батальона (на Миллионной ул.). говорившими о ненадежности командного состава петроградского гарнизона под влиянием пропаганды, ведшейся с трибуны Г. Думы (о ненадежности офицерского состава говорил в своих показаниях Чрез. След. Ком. и ген. Хабалов).

В короткой петроградской эпопее ген. Кутепова выяснились поразительные явления, которые никак не объяснишь растерянностью и разгильдяйством властей:

1. Военные части распылялись по всему городу мелкими единицами от рот до взводов и перемешивались с другими такими же частями, т. е. искусственно создавалась сразу та воинская дезорганизация, которая неизбежно приводила к деморализации и бездействию.

Если распыление и перемешивание частей на войне вызывали всегда боевую и организационную путаницу и беспорядочность и вели к ослаблению стойкости воинских частей, то в условиях политических беспорядков большого города они давали самый отрицательный результат, удесетеряя неустойчивость и растерянность, ведя к полной пассивности. Поведение наускиваемых толп, ведомая все время пропаганда, состояние изолированности, отсутствие связи с другими частями и неполучение никаких приказаний от начальства с нижеуказанными организационными недостатками действовали угнетающе на мораль солдат и офицеров.

2. Воинские части выводились на улицы уже в состоянии дезорганизации:

а) с недостаточным количеством патронов, которых на третий день революции уже вовсе не оказалось не только в частях, но и во всей столице, что привело ген. Хабалова. к просьбе выслать их... из Кронштадта!

б) все пулеметы, даже в специальных частях, оказывались не только без патронов и необходимых принадлежностей, но при них не было того, что предписывалось уставом (масла, воды);

и в) у разбросанных частей, принужденных быть целый зимний день на морозе, отсутствовала пища и смена (возможность отогреться и отдохнуть), Т. е. распыленные, перемешанные, голодные и в холоде части заведомо обрекались на полное и явное бездействие, на бесцельность!

Зачем же выводились на улицу воинские части, обреченные на бездеятельность? И что при таких условиях могли сделать те роты, которые оставались верными присяге и дисциплине?

И мы видим, что такой решительный начальник и твердый человек, как Кутепов, имевший 27 февраля в своем распоряжении одну роту Кексгольмского полка и две роты своего — Преображенского — полка, по его словам, «в хорошем состоянии», оказался в совершенно беспомощном состоянии и ничего не мог сделать в особых февральских обстоятельствах.

Солдаты Петроградского гарнизона, конечно, не представляли верных защитников «старого режима», но они и не были никак и опорой для февралистов, — то была аморфная масса, и, как всякая масса, находилась в состоянии колебания и нерешительности и могла, в конечном результате, склониться в сторону только той силы, которая имела за собою блестящую организацию и никак не могла поддержать дезорганизованное бессилие. Когда историки (Мельгунов, Головин) говорят о «социологическом законе», по которому «успех революции всегда зависит не столько от силы взрыва, сколько от слабости сопротивления», то его следует понимать только в смысле организованности переворотчиков и дезорганизованности старой власти.

Основным защитником «царского режима» в февральские дни оказалась конная и пешая полиция, которых насчитывалось в Петрограде всего лишь 3500 чел. К сожалению, до сих пор большевики не опубликовали ни одной документальной работы о действиях полиции в дни революции и только в отдельных статьях очень редко приводятся некоторые данные, позволяющие судить о тех обстоятельствах, в которые были поставлены эти верные защитники «царизма». Еще меньше данных можно найти в мемуарной литературе.

Со всеми демонстрациями до первого дня революции, т. е. до 23 февраля, полиция справлялась легко, хотя уже тогда выяснилась «новая тактика» толп: необычайная их агрессивность по отношению полицейских отрядов, что объясняется уверенностью февральской «стихии», что «фараоны» не смеют применять оружие, т. к. со всех сторон, и, особенно, из Г. Думы, сыпались требования «не проливать братской крови».

Тогда же в дни первых демонстраций выяснились два момента: а) в распоряжениях градоначальства в отношении к полицейским отрядам наблюдалось все то же распыление их на самые мелкие единицы (до групп в несколько всадников), которое позже будет и у всех воинских частей; б) ни градоначальство, ни военные власти совершенно не учитывали в развертывавшихся событиях значения двух революционных «эпицентров»: Выборгской стороны и «военного городка», Последнее обстоятельство вызывает удивление, т. к. полиция по всем прошлым забастовкам и демонстрациям не могла не заметить и не знать, что именно Выборгская сторона является узлом всех «рабочих демонстраций» и туда власти обязаны были направить большинство правительственной силы, как и изолировать от толп «военный городок», но все делалось наоборот.

Когда же 23 февраля спорадические забастовки и волнения сразу начали принимать явно организованный характер, выливаясь в чисто революционные выступления, вся власть в столице переходит от полиции к военным властям, что являлось мерой неоправданной и вредной: ВСЯ солдатская масса выводилась на улицу заранее обреченная на бездеятельность. Эта бесцельная мера была важна для переворотчиков, но никак не для защитников «старого режима».

Военные власти были обязаны в те дни воспользоваться только конными частями и наиболее дисциплинированными учебными командами, которые имелись во многих запасных частях и которые, действительно, могли оказать содействие малочисленным полицейским отрядам не в подавлении революционных демонстраций, а в не пропуске их в центр города и в изоляции «эпицентров».

По тем отрывочным сведениям, которые существуют в литературе, можно составить представление, что из всех частей гарнизона более энергично действовала кавалерийские части, усиление которых требовало совещание начальников, собранное ген. Хабаловым 24 февраля, когда резко обозначилось бездействие и заступничество казаков. Когда последние самовольно покинули 25 февраля свою позицию на Выборгской стороне, то их на этом решающем пункте заменили драгуны, которые вместе с конной полицией рассеяли толпы у Литейного моста (Авдеев. «Революция 1917 г.»). В работе Блока «Последние дни старого режима» (Арх. Рус. Рез. кн. 4 ) указывается, что в 10 ч. веч. того же дня у Гостинного Двора из толпы стреляли из револьверов по кавалерийскому отряду, который открыл ответный огонь по демонстрантам, среди которых были раненные и убитые. Это был первый случай в февральские дни, когда войска открыли огонь по толпе, и это были кавалерийские части.

Уже в первые дни — 23, 24 и 25 февраля — «демонстранты» делают все время неоднократные попытки проникнуть в казармы многих полков, что им не удавалось сделать из-за стойкости учебных команд, которые охраняли входы. Эсэр Мстиславский принимавший, по-видимому, самое деятельное участие в этих операциях, говорит, что самыми надежными частями в запасных частях являлись учебные команды. Эти первые попытки «присоединить солдат к революции» производились не толпами, а специальными отрядами, составленными и подготовленными для выполнения своих миссий, и то, что они в продолжении первых четырех дней ничего не могли сделать показывает, что им оказывалось сопротивление во всех частях гарнизона. Даже в запасных полках, как Семеновский, Гренадерский, Измайловский, Преображенский (батальон на Миллионной ул.) и Павловский (см. ниже), казармы которых были разбросаны и где скорее, в силу их изолированности от других частей, имелась возможность «вывести солдат на улицу», переворотчикам не удавалось ничего сделать. В этом отношении очень характерен эпизод в последний день революции в воскресенье 20-го февраля — «выступления» 4-ой роты Павловского полка.

Солдаты этой роты в количестве 30 человек, предводительствуемые штатскими, одетыми в серые шинели, около 4-х час. дня выбежали с винтовками на Марсово поле, и, стреляя в воздух, направились по Екатерининскому каналу на Невский проспект. У храма-памятника, на месте убийства Имп. Александра II, эту кучку солдат встретил, случайно здесь проходивший, небольшой отряд конных городовых, которые даже не стреляя (стреляли беспорядочно солдаты), атаковал «восставших» заставив одних разбежаться, других — вернуться в казармы. Скрылись вожаки, а 19 солдат были немедленно арестованы и под усиленным конвоем самих же павловцев были отведены в Петропавловскую крепость и заключены в Трубецкой бастион (эти солдаты через день были «с почетом» освобождены).

Этот эпизод, происходивший в последний день революции, когда на улицах не стало полицейских отрядов (по приказу начальства полиция не только уводилась с улиц, но, по-видимому, получив предупреждение, начинала рассеиваться и скрываться), указывает, что сдача власти началась сверху в тот момент, когда необходимо было поддержать ту стойкость, которую проявили и полиция и даже воинские части. По цитированной хронике Авдеева в часы ликвидации «выступления павловцев» какие-то воинские части, рассыпавшись на Невском проспекте в цепь, стреляют в толпы. Т. е. по всем описаниям, уличные события никак не говорили, что вечерние часы 26 февраля были последними часами «старого режима».

Здесь необходимо указать на один очень важный факт в февральских днях, который явно замолченв литературе: это — приход в Петроград в ночь на 28-ое февраля из Ораниенбаума 2-го Пулеметного полка в составе 16.000 человек.

Известный «народник» (он же и масон) Пешехонов, «назначенный» уже в первые часы переворота комиссаром Петроградской стороны (роли распределялись заранее), в своих записках «Первые недели» («На чужой стороне» кн. 1) пишет, что этот полк пришел в столицу «делать революцию». «До нельзя испуганные, чуть не в панике, они ужасно боялись расправы, которая может их постигнуть за то, что они наделали и потому требовали «поместить их в одном месте» пишет Пешехонов и сообщает, что всю эту огромную солдатскую массу он разместил в обширном Народном доме, при чем офицеры полка находились под арестом.

Интересно, что «Донесения и приказания Военной комиссии Bp. К-та Госуд. Думы» опубликованные в т. 41-42 «Красного Архива», начинаются как раз с «донесения 1 коменданта Кронштадтской крепости, полученных комиссией в 3 ч. 45 м. утра 28 февраля, о движении солдатских масс из Ораниенбаума в Петроград. Это донесение говорит, что комендант крепости (фамилия не указывается) уже был осведомлен о существовании военной комиссии и вел свои наблюдения за берегом Финского залива, хотя положение в самом Кронштадте становилось грозным. При всех разноречивых и путанных сведениях о февральских днях, факт прихода 2-го Пулеметного зап. полка в столицу свидетельствует:

а) Полк был приведен в полном составе не по приказанию военных властей (все офицеры находились под арестом), а по инициативе закулисных революционных заправил, т. е. «организация февраля» захватывала воинские части и в пригородах Петрограда.

б) Полк шел со специальной миссией — «делать революцию», и это определенно указывает, что у переворотчиков имелись большие сомнения и препятствия в том, что революцию может «сделать» один только петроградский гарнизон. Вызов «революционной части» из самого отдаленного пригорода говорит, что у февралистов не было уверенности в «революционности» столичных воинских частей.

в ) 16.000-я масса могла пройти расстояние Ораниенбаум-Петроград самое скорое в зимнее время в 3-4 дня и то при условии, что по пути ее следования было организовано питание и были приготовлены помещения для отдыха. Можно предполагать, что приказ о выходе «делать революцию» был дан в первый же день, т. е. не позже 23 февраля.

г) Отдавая «революционный» приказ прибыть в Петроград 2-му Пулеметному зап. полку, февралисты, естественно, ничем не рискуя, только увеличивали свои шансы на переворот, т. к. во всех случаях 16.000 солдатская масса, появившаяся на улицах, сильно могла способствовать дезорганизации и «братанью».

д) Вызов полка, несомненно, говорит за то, что переворотчики считали его за более надежную для себя воинскую часть, — однако, мораль «революционных» солдат, которую описывает Пешехонов, даже в момент уже совершенного переворота, была далеко не победоносной, что снова и снова указывает на непричастность и инертность масс и на блестящую организацию кучки февралистов.

и е) 2-ой Пулеметный зап. полк, не вернувшийся, при содействии Совета рабочих и солдатских депутатов, на свою стоянку, «провиденциально» с первых же дней превратился в оплот большевицкой партии! И разве не прав левый эсэр. бывший большевицкий наркомюст Штейнберг, когда писал в своей книге характерного озоглавления — «В мастерской революции», что «Октябрь» был укоренен в первых же днях февральского переворота... Каждый день и каждый акт февраля подготовлял — сознательно и бессознательно — действия октября».

+ + +

7. 27 февраля (12 марта н. ст.). «Военное восстание».

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПЕРЕВОРОТ.

Если о первых днях февральской революции очень мало правдивых сведений, то о дне переворота их вовсе нет. Если принять официальную версию, что «военное восстание» началось ранним утром 27 февраля в л. гв. Волынском полку, помещавшемся в самом центре «военного городка» (в коротком тупике напротив угла Басейной ул. и Парадного переулка), то следует представить всю картину «как произошло это первое выступление»?

Из описаний предыдущих дней мы видели, что организованные «революционные отряды» несколько раз и несколько дней подряд пытались проникнуть во дворы (плацы) многих запасных частей петроградского гарнизона, чтобы поднять их на восстание, т. е. на выступление в виде воинской части, одной-двух рот или отдельной команды, но сделать это им не удавалось. Не удавалось по одной причине: отсутствию всякой «революционности» у солдат, их нерешительности и трусости. Эти «качества» солдатской массы были учтены переворотчиками, и на рассвете 27 февраля (когда солдаты еще спали, утомленные «ничего-неделанием» на уличных заставах, не забудем, что волынцы в предыдущие дни «охраняли» район Знаменской площади) ворвавшиеся «рев.-отряды» в казармы сразу применили «новую тактику», которая наивернейшим образом объединяет все людские коллективы: это — пролитие крови, убийства, когда за этот акт должен ответить не виновник, а весь коллектив, когда ответственность за содеянное ложится на многих. Только кровь, и только кровь, пролитая в казармах, могла вывести солдат на улицу, заставить их искать себе сообщников и заступников в других воинских частях. Окончательная победа всякой революции всегда дается ценой крови.

По той же официальной версии известно, что только убийство, — и убийство предательское: в затылок, — начальника учебной команды шт.-кап. Лашкевича (и вряд ли его одного) принудило сразу волынцев выйти за стены казарм и искать поддержки и защиты у солдат ближайших полков. В записках ген. Кутепова говорится о двух фактах этих решительных часов: а) со слов командира Литовского полка толпы волынцев велись штатскими (несомненно, были и переодетые «под солдат» вожаки) и б) что волынцы в казармах Преображенского полка бросились не в здания рот, а в помещение нестроевой команды (т. е. все делалось «по расписанию», а не «стихийно»), где сразу же был убит полк. Богданов.

Размещенный в Преображенских казармах саперный батальон, при помощи волынцев и преображенцев, также начал свое выступление с убийства командира батальона и нескольких офицеров (см. статью В. Станка-Станкевича в «П. Р. С.» 8. 1. 67). Т. е. каждая присоединяющаяся к революции воинская часть связывалась переворотчиками кровью-убийством офицеров, при чем число последних в каждом новом полку увеличивалось, чтобы терроризировать одновременно весь командный состав всего «военного городка». Невозможно выяснить действительное число погибших в первые утренние часы 27 февраля, т. к. все факты об этом полностью замолчены во всей февральской литературе. Нельзя выяснить и другой важный вопрос: каково было участие солдат в убийстве своих офицеров (можно утверждать, что большинство убийц было со стороны)? Во всех случаях, трафарет о «бескровности» революции должен исчезнуть из историй «февраля». «Знаменитые» же слова Керенского, что «февральская революция нам обошлась безумно дешево!» говорили лишь о том, что г.г. переворотчики готовы были идти на «кровавую баню» в большом масштабе.

Насколько все было предусмотрено в «стихийных» событиях февральских дней, указывает тот факт, что «восставшие» солдаты после окончательного закрепления «военной революции» сразу направились в Школу саперных прапорщиков (на Кирочной ул.) и отобрали у юнкеров винтовки. Могла ли «солдатская стихия» так «плановито» производить свои революционные действия!?

Очень интересно по имеющимся данным разобраться в эпопее Волынского полка в эти дни. Непосредственно после переворота т. наз. Bp. К-т Г. Думы издал несколько брошюрок тогда еще начинавшего беллетриста И. Лукаша, одна из которых называлась «Волынцы». Как и в своих других брошюрках («Преображенцы», «Павловцы» и пр.) Лукаш исполнял определенный «соц- заказ»: офицеры де гвардии в февральские дни следовали «славным традициям» своих предшественников- декабристов.

Несколько позже в журнале «Былое» (кн. 5-6, 1917 г.) появились воспоминания известного Кирпичникова о Волынском полку, точнее, — это был протокол опроса, сделанного в полковом комитете. По официальной версии, чтобы выставить «стихию» и скрыть «духов и гениев революции», ст. унтер-офицер Волынского полка Тимофей Ив. Кирпичников был сделан «статистом» — ему приписывалась инициатива призыва не итти «против народа» и вывода солдат полка на улицу ранним утром 27 февраля, но нигде не говорится, что этот «герой февраля» убил шт. кап. Лашкевича. Во всех журналах и газетах появились портреты Кирпичникова, особенно, после его награждения командующим петроградским военным округом ген. Корниловым Георгиевским крестом за то, что он первый поднял знамя восстания среди солдат» (как сказано под его портретом в журнале «Нива» № 16 от 22 апреля 1917 г.). Этим так сказать, фиксировалось, что «солдатская стихия» по собственной инициативе подняла «восстание».

Но в протокольном опросе полкового к-та говорится, что среди солдат царствовали «страх» и «неуверенность», и это дает основание к утверждению, что при таком моральном состоянии волынцы никак не могли последовать за своим одним унтер-офицером (других не было). Совершенно очевидно, что солдатам нужны были «гарантии», необходим был толчок, импульс, психологический «шок», который бы двинул их в другие казармы искать поддержки. «Шок» и был произведен — убийством офицера, совершенным не Кирпичниковым, теми кто понимал значение «цены крови» в революции. Кирпичников же оказался «февральским героем» по принуждению, по искусственно созданным обстоятельствам, его «сделали» революционной фигурой, как сделали тогда таковой многих. Георгиевский же крест он получил не «за гражданские заслуги», а за свое поведение на войне и за полученное на фронте ранение, но факт награждения подвели за «революционную доблесть». Дальнейшая его судьба это подтверждает: Кирпичников не сделал, как следовало бы ожидать, революционной карьеры, и он, «первый солдат революции» не был даже «избран» в Совет, а после большевицкого переворота оказался заядлым контр-революционером и разыскивался чекистами (Нелидов «Заговоры в Петрограде», «Белое Дело», кн. 4).

Если Волынский полк был «первым полком февральской революции», а Кирпичников его вождем, то, естественно, было ожидать, что эти «первые восставшие» сразу же сделаются и первыми защитниками Таврического дворца, где, по выражению Зензинова, «билось сердце русской революции». Но этого не было: к вечеру 27-го в Г. Думе появилась сборная команда, ядром которой были солдаты 4-ой роты Преображенского полка во главе с унтер-офицером Кругловым.

Не оказалось волынцев и в той первой «военной демонстрации» 19 марта, которой Bp. Пр. демонстрировало свои «преданные революции» войска, т. е. «первый революционный полк» через три недели уже не являлся защитником «февраля».

Мстиславский в своих «Пять дней» пишет, что сразу образовавшийся «Союз офицеров 27 февраля» в первые же дни хотел выяснить: кто первый вывел Волынский полк? На запрос было получено 7 заявлений от разных лиц. которые по разному все описывали. И Мстиславский говорит: «Полк вывел в действительности кто-то восьмой, безыменный, заявления нам, как и должно было ожидать, не приславший» ^[7]

Не менее интересен вопрос о броневых автомобилях, запасной дивизион которых находился в «военном городке» (Ковенский пер.). Этот вид, тогда нового, оружия мог оказаться решающим как в подавлении революции, так и в ее торжестве. Шкловский, служивший тогда в броневом дивизионе, в своих воспоминаниях («Жили-были») пишет, что за 3-4 дня до революции было отдано распоряжение (во главе всех автомобильных частей стоял «известный» ген. Секретев) привести моторы в броневых автомобилях в состояние бездействия и сосредоточить их в Михайловском манеже. Начальство, пишет Шкловский, приказало снять карбюраторы, т. к. техническим войскам не доверяли, но в броневой школе (на Владимирском пр.) все части были, которые и были принесены в дивизион, что позволило революционерам выпустить несколько машин на улицу после переворота.

Но к этому свидетельству надо добавить и факт обращения к ген. Хабалову одного из офицеров броневого дивизиона выпустить несколько броневиков против толп, но он был отослан к ген. Секретеву.

8 . Казаки в революционные дни.

Если в пехотных частях Петроградского гарнизона существовали неуверенные и неопределенные настроения, которые все же никак нельзя охарактеризовать «революционными», то у казаков с первых же дней демонстраций выявилась тенденция к нарушению дисциплины и выражению симпатий к толпам, с враждебным отношением к полиции, т. е. казаки с первых же дней беспорядков в Петрограде оказывались ненадежными воинскими частями: они первыми перешли на сторону февральского восстания.

По совершенно понятным причинам, во всей литературе о февральских днях нет абсолютно никаких сведений не только о технике «революционного переворота», но скрыты или искажены даже отдельные эпизоды столичных событий. По выпущенным «Хроникам февральской революции» (Авдеева, Генкиной, Заславского-Канторовича) и отдельным сборникам («Великая рус. рев.» в шести выпусках, «Год рус. рев.», изданных и 1917-18 г.г.) никак нельзя составить — даже приблизительно общей объективной картины, т. к. историческая правда полностью стала жертвой «победоносного» февраля и еще больше торжествующего октября. Только совсем недавно в работе одного из ком-исследователей (уже цитированного Лейберова в сборнике «Октябрь и гражд. война в СССР», изд. 1966 г.) промелькнули — иначе не скажешь — короткие выдержки из рапортов полицейских офицеров в последние дни «старого режима», которые рисуют «солнечный» февраль отнюдь не праздником.

Из выхваченных Лейберовым цитат полицейских рапортов видно, что с утра 25 февраля «демонстранты действовали организованно, поддерживая в своих рядах революционный порядок». У Литейного моста с Выборгской стороны в этот день происходят упорные схватки толп с полицией и драгунами. Отрядами конной полиции командовал пристав 1-го участка Выборгской части полк. Шалфеев, который был «демонстрантами» стащен с лошади и избит (он выехал к толпе один и пытался уговорить). До прибытия драгун в заслоне против «демонстрантов» с конной полицией около Симбирской ул. стояла 4-ая сотня 1-го Донского полка, которая сразу же покинула самовольно свой участок, как только городовые, по приказу полк. Шалфеева, начали атаковать толпы.

К середине дня 25 февраля в районе Невского пр. Литейного пр. — Знаменской пл. до Казанской пл. развернулось шествие: толпы ходили взад-вперед. Пристав 1-го участка Литейной части доносил градоначальнику, что было много подростков, студентов, иногда попадались солдаты и даже офицеры (то были «земгусары»). Настроение толпы к чинам полиции было самое враждебное. Толпы требовали «Долой войну», «Долой самодержавие») ^[8]). Было 17 ожесточенных схваток, демонстранты стреляли из револьверов, бросали в полицейских гранаты, бутылки, куски металла, лопаты, поленья, куски льда. Рапорт указывает, что в этих схватках «демонстранты два раза были поддержаны казаками, при помощи которых были освобождены 85 человек, арестованных полицией. Среди последней было ранено 14 человек и 1 был убит.

Далее Лейберов рассказывает об одном главном эпизоде февральских дней — о митинге толп на Знаменской пл. около 4-х час. дня. Приведя неполную выдержку из рапорта начальника 6-го отделения конной стражи ротм. Гелина, который сообщал полицмейстеру:

«...В это время, получив приказание от командира батальона л. гв. Волынского полка разогнать толпу и отобрать красные флаги, я построил развернутый фронт и бросился в атаку на группу, где стояли красные флаги, действуя нагайками. Пристав 1-го участка Александро-Невской части ротм. Крылов следовал за отделением, действуя обнаженной шашкой, которому я лично помог отобрать у одной женщины, по-видимому, курсистки, один красный флаг, свалив ее ударом нагайки по голове...».

По-видимому, на основании полицейских рапортов Лейберов дальше сообщает, что по конным городовым толпы открыли стрельбу, посыпались камни, бутылки сколотый лед, после чего городовые отступили по Гончарной ул., а вся толпа бросилась за ними, продолжая стрелять. На помощь демонстрантам подоспел казачий разъезд 1-го Донского полка, подхорунжий которого Филиппов зарубил пристава Крылова. Толпа бросилась к казакам, приветствуя их восторженными возгласами: «Ура! Ура! Казаки с нами! Долой царя! Хлеба!».

В этом рассказе советского «исследователя», имевшего под рукой документальные данные, имеется передержка и искажение. В «Хрониках» (напр. Авдеева) есть указание, что конные полицейские отступили по Гончарной ул. вовсе не от толп (бросание тяжелых предметов и стрельба практиковалась «демонстрантами» в те дни нередко и что не заставляло полицейских отступать), а от казаков, которые открыли по городовым стрельбу из винтовок, что и заставило их уйти со Знаменской пл. Это был первый открытый переход воинской части на сторону толп, и, по существу, 25 февраля является днем переворота, а не 27 февраля. Именно это событие оказало решающее влияние на власти, т. к. с утра 26-го с улиц совершенно исчезли полицейские отряды, последний оплот «старого режима».

Как искажают большевики, так это делают и февралисты-эмигранты. Известный Зензинов вышеприведенный эпизод на Знаменской пл. описывает так: «... У самой Знаменской пл. толпа загустела и почернела. Волна вынесла к самому памятнику Александра III. Из наших рядов вылез плотный бритый человек, вскарабкался на ступени памятника и обратился к толпе с речью». Зензинов позже в Совете узнал, что оратором был Гриневич, небезызвестный меньшевик-интернационалист. «На площади, в разных концах ее, стояли несколько маленьких отрядов конных казаков, но они не проявляли агрессивных намерений против толпы», — пишет эсэр. — «Один из этих отрядов вдруг двинулся с одного угла площади на другую — толпа охотно раздвинулась и пропустила отряд, потом снова сомкнулась. Оратор продолжал что-то говорить… Видны были несколько красных маленьких флагов. Зацокали по камням подковы — со стороны Николаевского вокзала появился новый конный отряд — как я позднее узнал, то был отряд конной полиции. Во главе его ехал плотно перетянутый ремнями в серой шинели офицер. Раздался предупреждающий звук рожка. Другой... Вслед за этим хлопнул одиночный выстрел и раздался залп. Только потом я узнал, что первый выстрел был сделан одним из казаков и им был убит находившийся во главе конного полицейского отряда пристав Крылов. Вместе с толпой побежал и я — при этом потерял галошу. Оглянувшись назад, увидел на снегу палки, шляпы, галоши — но людей на площади не было. Площадь быстро была очищена от толпы, и толпа бросилась бежать в соседние улицы, которые вдруг показались очень узкими».

Предоставим читателям определять ценность свидетельств «очевидцев».

9 . Февральская радость иностранцев.

Вы, конечно, видели снимки беснующегося Нью-Йорка при встрече американских национальных героев — летчика Линдберга и ген. Мак-Артура. Но точно такой же вид имел этот город и при получении известия о русской февральской революции (см. снимок в № 19 журнала «Нивы» от 13 мая 1917 г.), что говорит, что жители приняли нашу «бескровную», как собственный национальный праздник! С чего бы это!?

Если в Берлине дни 17 и 18 марта (н. ст.) 17-го года толпы народа запрудили улицы, шествуя с национальными флагами и с пением патриотических песней, — то было понятно. Менее понятно было «странное возбуждение» и небывалый энтузиазм во Франции и какая-то бесовская радость в Англии и, особенно, в США, хотя для первых было очевидно, что «союзная» страна, переживая трагедию, явно должна была выйти из строя.

Чрезвычайно интересно, что при первых же известиях о беспорядках в Петрограде иностранцы устно и письменно стали выражать все свои восторги о падении «царизма» — настолько и там были осведомлены о «неотвратимости» государственного переворота в России!

В обращении 25 марта 17 г. к кн. Львову Л. Джордж писал, что русский народ напряжет все свои усилия для того, чтобы добиться, чтобы тирания на континенте Европы была совершенно раздавлена... для того, чтобы укрепить для своего потомства благословения братства, и мира!».

В своей особой речи 23 марта Асквит восхвалял русскую революцию. Лорд Шеффильд 25 марта патетически возвещал: «Россия, шедшая до сих пор позади... может служить теперь для нас блестящим примером!». Виконт Брийс в Лондоне на митинге в честь русской революции провозглашал: «Мы присутствуем при замечательном событии, — событии, которое может быть одним из величайших в истории Европы». А английские интернационалисты, не отставая от лордов и виконтов, собрались в колоссальной Альбертовой зале Лондона, чтобы также приветствовать российский погром. «Если бы иностранец, — писал Дионео-Шкловский в «Вестн. Европы» (кн. 4-6, 1917 г.), — не знающий Англии, попал в тот день на митинг, то ему показалось бы, вероятно, что громадное здание, вмещающее 10 тысяч человек, превратилось в кратер во время извержения. Речи ораторов напоминали расплавленную лаву».

Троцкий («Война и революция», т. 2, изд. 1923) сообщал: «Пошли необычайные по размерам и настроениям митинги во всех частях Нью-Йорка. Весть о том, что над Зимним дворцом развивается красное знамя, вызывало повсюду восторженный рев. Не только русские эмигранты, но и дети их, часто уже почти не знающие русского языка, приходили на эти собрания подышать отраженным восторгом революции». Федеральный министр торговли Пратт в речи на банкете, устроенном 11 марта в Нью-Йорке американскими промышленниками и финансистами но случаю прибытия в США представителя Bp. Пр. Б. Шацкого, заявил: «Как не велико значение происшедших перемен для России, они представляются еще более важными для США!».

Группа американских богачей предложила поставить в России копию американской «статуи Свободы». 5 апреля Bp. Пр., заслушав об этом доклад Милюкова, решило: «Принять предложение с благодарностью». Но, увы, все осталось в проекте: оказалось неудобным ставить статую Свободы и «одновременно» водворять советский строй!

Занятна запись от 22 апреля 1917 г. в дневнике Невилля Чемберлена: «Эта русская революция, которую по страшной иронии судьбы всюду встречают возгласами одобрения, как будто бы она способна выиграть для нас войну, создает путаницу в неустойчивых умах по всему миру».

Еще до отречения Имп. Николая дипломатические представители заявили о своей готовности вступить в деловые сношения с Bp. К-том Г. Думы. А 7 марта США первыми признали Bp. Пр., на что Милюков телеграфировал в Вашингтон: «Свободная Россия чувствует себя особенно обязанной но отношению к США за быстрое признание установленного в этой стране нового порядка».

Но более проникновенно и дружески Милюков благодарил «мецената» Шиффа...

10 . Революционная месть.

Вышеупомянутый толстовец Булгаков рассказывает, что 3 марта возвращался из Г. Думы к себе домой с одним студентом-технологом, который работал в «Военной комиссии» Bp. К-та. По словам этого студента городовых было убито 350 человек, особенно много последних было избито в ночь с 27 на 28 февраля (т. е. тогда, когда уже окончательно выяснилась победа революции). В эту ночь, по его словам, была устроена экспедиция для борьбы с полицией, в которой участвовал сам рассказчик. «Экспедиция» была организована из двора дома № 5 по Знаменской ул., где находилось не менее 100 пулеметов. Все тронулись на автомобилях. Дело это было организовано Керенским и Чхеидзе. И в его голосе была нежность, когда он произносил эти имена» — пишет Булгаков. — «Это они направили в русло ярость толпы».

Трудно допустить, чтобы явный февралист-толстовец говорил ложь и возводил бы поклеп на организаторов революции. Подчеркивание «нежности в голосе» студента-технолога говорит даже об одобрении этим «непротивленцем» резни городовых, а указание на № дома свидетельствует о точности рассказа.

Это ужасающее показание участника революции о жестоком и бессмысленном истреблении людей, виновных только в том, что они до конца исполняли свой долг, говорит об исключительной мстительности явных и скрытых вождей «февраля», т. к., при состоявшейся уже победе, «ярость толп» поддерживалась искусственно (что и наблюдалось в те дни в поисках «полицейских пулеметов»),

Д. Любимов (отец возрожденского сов-патриота) в своих воспоминаниях о 1905 г. («Вопросы Истории», кн. 9, 1965 г.), рассказывает, что 9 января (1905 г.) толпы проникли на Дворцовую площадь и оттеснили войска к дворцу. Около 3 ч. дня здесь была рота Преображенского полка, которой командовал капитан Н. Н. Мансуров, которого Любимов лично знал за человека правдивого и порядочного и который сам ему рассказывал, что выстрелы его роты (после неоднократных предупреждений) были вызваны самообороной от напора и оскорблений толпы. В феврале 1917 г. Мансуров был убит, как были убиты все офицеры «причастные» к 9 января 1905 г. Такова же была участь и тех офицеров, которые оказывали сопротивление при попытках «революционных отрядов» ворваться в казармы и тех, которые в февральские дни проявили решительность и стойкость, как, например, командир одной из рот Финляндского полка пор. Иосс. Таких эпизодов было отнюдь не мало, но все они скрыты ^[9].

Так в России начался «experimentum in corporavivi» для перехода в мире к «интегральному порядку».

Николай Виноградов

1967 г.

[7] В доступной нам литературе мы не нашли никаких сведений о существовании в февральские дни "Союза офицеров 27 февраля", о котором писал Мстиславский в своей книге. Он сообщал только, что он был товарищем председателя этого "Союза", но не назвал даже председателя. Судя по запискам Э. Беннигсена в этот союз вошли те офицеры, которых вызвал в Г. Думу полк. Энгельгардт в день переворота: полковники — "младотурки" Барановский, Туманов, Якубович, Туган-Барановский и др.

Тот же Мстиславский в своей статье в журнале "Каторга и ссылка" (№ 6. 1929 г.) говорит и о существовании офицерского революционного союза в 1906-1908 г.г. он также указывает что в эсэровской партии наряду с "Крестьянским союзом" были еще "Военно-революционный офицерский союз" и "Всероссийский союз солдат и матросов". И об этих всех союзах нигде нет подробных сведений.

[8] Здесь интересно привести свидетельство Тырковой, которая в статье "Родичев" ("Нов. Жур." 38) пишет: «В начале войны Родичев сказал: "Россия будет разбита. Мы к войне с немцами не готовы". Другой раз свою политическую зоркость он проявил в потрясающие февральские дни. Это было в субботу 25 февраля 1917 г. Уже два дня улицы Петрограда были залиты толпой. Она ничего не предпринимала никаких требований не провозглашала, никаких плакатов не носила. Ее никто не разгонял». И это пишет "очевидец"!

«Мы с мужем завтракали в ресторане Таврического дворца вместе с Шингаревым, Степановым, Милюковым, Родичевым и ломали себе голову, что это революция или только преходящие уличные беспорядки, с которыми можно еще справиться...» — пишет Тыркова. «К нашему столику все время подбегали вестники, приносили сбивчивые городские новости. Родичев внимательно слушал и наконец тихо сказал: "Если это революция, то дарю не сносить головы..."».

[9] На третий день революции, т. е. 25 февраля (10 марта н. ст.) рабочие Трубочного казенного завода (на Васил. острове) продолжали работать, но у ворот завода постоянно собирались агрессивные группы, которые всяческими способами хотели не допустить работы на заводе, при чем между "демонстрантами" и рабочими происходили свалки и драки.

Т. к. это длилось несколько дней, директор завода вызвал войска, прибыла рота Финляндского полка под командой пор. Иосса, который сразу же энергично предупредил агрессоов о необходимости разойтись и не мешать работать на оборону, когда на его слова некоторые "демонстранты" ответили смехом и руганью, то он предупредил о применении оружия. Тогда из групп выделился один штатский и осыпал офицера и солдат новыми ругательствами. Пор. Иосс пристрелил штатского по фамилии Дмитриева, после чего все быстро разошлись, и Трубочный завод продолжал работать.

Этот эпизод характерен тем, что показывает, что далеко не все рабочие хотели бастовать и демонстрировать, к чему они везде принуждались силой, и что за день до переворота некоторые заводы еще работали, а войска исполняли свой долг. Надо также указать, что преследования и убийства определенных лиц и групп происходили и позже, но все это тщательно скрывалось февралистами. Интересно, что те же группы после большевицкого переворота преследовались и большевиками, и в этом, несомненно, была связь "февраля" с "октябрем".

Источник: Перекличка. Издание Отдела Общества Галлиполийцев в США. 1967, №№181-184.