Среди множества категорий жертв сталинского режима есть одна полностью забытая и практически никогда не упоминаемая — мобилизованные крестьяне. Формально никаким репрессиям они не подвергались (если не считать репрессиями принудительную мобилизацию на тяжёлые работы). Тем не менее их положение мало чем отличалось от положения заключенных и спецпереселенцев.

О том, как использовались во времена индустриализации мобилизованные колхозники, рассказал немецкий коммунист Карл Альбрехт в своих мемуарах, вышедших в 1938 году в Германии. В описываемое время он был членом советского правительства и занимался лесозаготовками.

В декабре 1931 года Альбрехт был послан в лесной район Урала в качестве «особого уполномоченного» советского правительства, чтобы содействовать выполнению плана лесозаготовок 1932 года. Невыполнение плана ставило под угрозу срыва выполнение уже заключенных с Англией и другими странами договоров на поставку очень большого количества леса.

Альбрехта сопровождала группа лесных инженеров, каждый из которых должен был обследовать определенный район. Сам он прибыл на лесоразработки под городом Надеждинском, которые должны были снабжать топливом сталелитейный завод с тысячами рабочих. Завод играл ключевую роль в снабжении военной промышленности чугуном и сталью, но его запасы топлива и коксующегося угля подходили к концу.

«На весеннем пленуме ЦК (1928 г. — авт.) выяснилось, что выполнить программу лесозаготовок 1929 г. прежними средствами и методами невозможно. К этому моменту как раз началась коллективизация. Ответственный за нее комиссар по сельскому хозяйству указал на то, что коллективизация будет невозможной, если, как раньше, лесозаготовки в зимний сезон будут проводиться насильственно рекрутированными массами крестьян с их лошадьми, которые к моменту возвращения домой не только десятикратно сокращаются в числе, но и настолько измучены, что не в состоянии участвовать в весенних работах…

Согласно принятым методам и организации работ, уже в 1928 г. для лесозаготовок и транспортировки леса в течение четырех месяцев с 15 ноября по 15 марта требовалось в общей сложности около пяти миллионов человек и двух миллионов лошадей. Эти непредставимые массы людей принудительно отправлялись в местность без дорог, причем об их размещении и обеспечении не проявлялось ни малейшей заботы».

«Я готовился к самому худшему, но реальность превзошла все мои ожидания. Тысячи раскулаченных крестьян с семьями со всех концов России жили в стоявших длинными рядами землянках, крытых сучьями и ветками. Хотя эти земляные норы находились посреди леса и дров для отопления было в избытке, они не отапливались. Мне объяснили, что по распоряжению руководства пользоваться дровами имеют право только те, кто выполнил “рабочую норму”. В действительности, как я выяснил, в землянках не было ни одной печи. Большинство из всего несколько недель назад доставленных сюда крестьян имело только легкую летнюю одежду, поскольку привезли их в основном из Крыма, южной части Кавказа и района Дона. Как рассказали мне эти люди, их ночью, без предупреждения, забрали из деревенских домов, посадили в телеги и довезли до ближайшей железнодорожной станции. У них практически не было возможности попрощаться с родственниками и захватить необходимую одежду. Еды тоже не было, поскольку в большинстве своем они уже были принудительно включены в колхозы и получали из распределителей продовольствие только на считанные дни. <…> От них, никогда не видевших леса, не говоря уже о том, чтобы иметь опыт тяжелой работы в лесу, требовалось выполнение нормы, которую не осилил бы обученный лесоруб в Центральной Европе при полноценном питании. Нормой предусматривалась выработка в день на одного человека пяти кубометров леса. Его нужно было повалить, очистить от сучьев, распилить на метровые куски и сложить в стапели вдоль дорог для вывоза.

Ежедневная продовольственная норма состояла из 100 г хлеба, 250 г муки, 100 г сушеной рыбы и 10 г масла. Однако этот рацион, согласно инструкции, подлежал выдаче только при выполнении рабочей нормы всей “колонией”. Само собой разумеется, что это было невозможно. <…> Многие женщины показывали мне хлеб, который они вынуждены были там печь. Он на треть состоял из черной вонючей муки и на две трети из собранной и размельченной сосновой коры.

Более трети этих полностью обессиленных людей были больны и лежали в низких промерзших землянках… Кто “трудоспособен”, а кто нет — определял комендант. Хотя в этот лагерь было согнано 5000 человек, в нем не было ни единого врача или фельдшера. <…> Медикаменты и перевязочный материал отсутствовали полностью».

«Все сообщения имели один и тот же смысл: ни принудительно мобилизованное крестьянское население деревень и поселков Урала, ни 60 000 заключенных лагерей ГПУ, ни 50 000 “добровольно” явившихся крестьян из колхозов Татарской республики, которые были рассеяны по всему Уралу и жили в землянках или плохих бараках, не могли при существующих плачевных условиях выполнить больше, чем малую часть планировавшихся работ, не говоря уже о полной программе лесных разработок».

«В рамках первой пятилетки Советский Союз принял на себя гигантские обязательства по отношению к странам, поставляющим машины. Эти обязательства должны были быть выполнены во что бы то ни стало. <…> Предусмотренные советским бюджетом поступления за уже запроданные за границу гигантские массы хлеба оказались фикцией. <…> Из уже запроданного количества хлеба, несмотря на все насилие и террор, нельзя было доставить даже и половины. По мнению Сталина и его Политбюро, оставался только один выход: пополнить гигантские потери на хлебной валюте удвоением поступлений за лес.

Именно тогда бросил Каганович в массы опасный лозунг “заём у леса”.
Несмотря на протесты своих и иностранных лесных специалистов, немедленно началась никогда еще невиданная безмерная вырубка леса».

Текст: Дмитрий Хмельницкий
Источник: Бессмертный барак