Чем дальше от Февраля 17-го, тем больше в нем проступают черты цветных революций нашего времени. Чем же царская Россия вызвала столь бессердечное вмешательство стран "сердечного согласия" и насколько уместны параллели с современными технологиями политических интервенций?
Октябрь - грешен, февраль - подл
В вихре оваций, который век назад вызвала Февральская революция, почти незамеченным остался дипломатический казус - страны Антанты и США вступили в "деловые сношения с единственным законным правительством России" (официальная терминология их посольств) на сутки раньше, чем Николай II подписал акт об отречении от престола. О существовании Временного правительства на тот момент он даже не знал.
Так в четверг 1 марта 1917 года история подвела черту: Российская империя, простоявшая, от Петра, 196 лет и 130 дней, была де-факто списана со сцены. А еще через десяток дней, когда послы вручили свои верительные грамоты "двоевластию" - Временное правительство и Совет рабочих и солдатских депутатов вплоть до июля 17-го даже жили бок о бок в Таврическом дворце, - она перестала существовать и де-юре.
В своих мемуарах английский и французский послы Джордж Бьюкенен и Морис Палеолог не скрыли огорчения тем, что своей официальной аккредитации удостоились на два дня позже коллеги из США Дэвида Френсиса, хотя их-то страны были военными союзниками России, а США все еще соблюдали нейтралитет. Но никому из них даже не пришлось запрашивать свои канцелярии. Что могло это означать, как не банальную истину: вопрос был уже проработан? Спонтанность, да еще такая дружная, в дипломатии исключена. Официально заботой всех троих было удержать Россию в рядах Антанты, не допустить ее сепаратного мира с Германией, а такие "опасения", оказывается, возникли. Это, по мнению аккредитованных при Всероссийском престоле дипломатов, и давало им право на поддержку революционеров даже путем заговора против властей страны пребывания.
От дворцового заговора к революционному перевороту
Вглядываясь и вдумываясь в восемь месяцев Февраля, как бы наблюдаешь за ходом весов, на чаши которых то и дело бросают свои гирьки разные политические силы. Никому не удается перевесить друг друга, никто не может достичь большинства, оттого претендентам на власть и понадобились винтовки, трескотня от которых постепенно заполняет февраль. Это еще не гражданская война, но уже ее репетиция. Сброшенный с престола, Николай Романов в дневнике скуп на эмоции, но от императрицы Александры Федоровны до нас доносится: "Государь должен был отречься для блага родины. Если бы он этого не сделал, началась бы гражданская война - это бы вызвало осложнения в военное время" (дневник обер- гофмейстерины Елизаветы Нарышкиной "С царской семьей под арестом", 25 марта 1917 г.). Значит, понимал, на пороге какой беды стояла Россия? Вырвав у царя отречение, то же самое внушали ему и генералы "Спасибо, Ваше величество! Благодаря вам Россия избегла войны".
Не избегла. Революция длилась девять дней, с 23 февраля по 3 марта (ст. ст.), когда вослед Николаю II от престола отрекся и его брат Михаил. В Петрограде она унесла 1.315 жизней - первый кровавый ручей гражданской войны. А через год потекут уже реки.
Еще за два месяца до этих событий, в декабре , эмиссары Государственной Думы предприняли попытку вовлечь в заговор против царя командующего Балтийским императорским флотом вице-адмирала А. И. Непенина и высших офицеров его окружения, но, как впоследствии засвидетельствовал флагманский историограф Ф. Ю. Довконт, натолкнулись на их решительное "нет". (А.В. Смолин "Морской "заговор" - факты и вымысел", "Проблемы новейшей истории России". СПб. СПбГУ, 2005, с.102). Второй раз уговаривать русских офицеров заговорщики не рискнули, тем более что в их планах был уже не дворцовый, а революционный переворот. Это ясно следует из мемуаров британского премьер-министра: "В некоторых кругах существовали радужные надежды на то, что союзная конференция может привести к какому-либо соглашению, которое поможет выслать Николая и его жену из России и возложить управление страной на регента" (Ллойд-Джордж Д. "Военные мемуары". М., 1935, т. 3, с. 359).
Читайте между строк: уже не о рокировке царских фигур думали в Лондоне, а о "пятой колонне" у власти. Историки поименно подсчитали состав объединенной оппозиции Государственной Думы и Госсовета - нижней и верхней законодательных палат, вместе это чуть больше 300 фигур. Примерно столько же составляла и высшая царская элита, объединенная принадлежностью к первым четырем классам российской "Табели о рангах" (придворные сановники, министры, губернаторы, военная верхушка). За весь XIX век только однажды ее количество слегка превысило 300 человек.
Но революция делала ставку уже не на рокировку элит, а на смену политического режима. В Антанте - союзе западных демократий - царская Россия выглядела таким же анахронизмом, как блок Германской, Австро-Венгерской и Османской "самодержавных" монархий, с которым она вступила в войну за геополитическое первенство в мире.
Громопривод для России
Конференция Антанты, упомянутая британским премьер-министром, по счету была уже шестая, но для Петрограда первая. Их официальная повестка фактически не менялась - обсуждение дальнейших планов ведения войны. Но на сей раз это было правдой лишь наполовину.
Начало мировой войны сложилось так драматично для Франции и России с их протяженными сухопутными фронтами и только пожарной помощью друг другу, что уже через год вопрос встал ребром: так это война общесоюзная или это отдельные войны союзников? Первая конференция (Франция, июль 1915 года) так и не разрешила этой головоломки. Вместо Верховного координационного совета удалось учредить только Межсоюзническое разведывательное бюро - гора родила мышь. Англия даже в рядах "сердечного союза" продолжала свою политику "блестящей изоляции" - нет вечных союзников, нет вечных врагов, есть только вечные интересы. Италия, перебежав в Антанту из германского блока держав, больше торговалась за свои будущие территориальные приобретения, чем воевала за них. Но и Франция с Россией утратили общий язык.
Еще в 1892 году две страны заключили секретную военную конвенцию, ставшую одной из опор Антанты, но за два десятилетия она расшаталась так, что могла служить только "коммерческой сделкой по найму русской вооруженной силы для защиты французских интересов" (А. А. Свечин "Эволюция оперативного развертывания", журнал "Война и революция", 1926, № 5). На нее и ссылался посол Морис Палеолог, требуя отправить на французский фронт 400.000 русских солдат - царское правительство согласилось послать только 40.000, и не в силу "союзного обязательства", а в "знак дружбы". Наша интербригада покрыла себя славой в боях под Верденом, но когда поняла, что ее используют как "пушечное мясо", это привело к бунту. А теперь откроем мемуары французского посла: "По культурности и развитию, французы и русские стоят не на одном уровне. Россия одна из самых отсталых стран в свете: из 180 мил. жителей 150 м. неграмотных1. Сравните с этой невежественной и бессознательной массой нашу армию: все наши солдаты с образованием; в первых рядах бьются молодые силы, проявившие себя в искусстве, в науке, люди талантливые и утонченные; это сливки и цвет человечества" (Морис Палеолог "Царская Россия накануне революции", суббота 1 апреля).
Но еще важнее было заставить Россию отвлекать на себя неприятельские дивизии с Западного фронта. Поэтому так настойчиво союзная дипломатия требовала придерживаться старого, времен Александра III, плана развертывания русских войск у западных границ и на польской окраине, чтобы в случае войны нанести молниеносный контрудар по Германии. Автор этого плана генерал Н. Н. Обручев в свое время так его и определял: Передний театр войны. Но генерал вовсе не считал его вечным! "Пока дороги на запад не получат необходимого развития, нет лучшего плана действий", - а Первая мировая война уже вся, от начала до конца, катила по рельсам. Возможность двойного охвата "польского мешка" Германией и Австро-Венгрией превращал его в самую притягательную мишень для блицкрига - в "громопривод для России", по меткому определению генерал-майора царской армии А. А. Свечина. Правда, свои теоретические труды он писал уже в советское время,
А Николай II пришел к такому же выводу сам. Еще в сентябре 1913 года вступило в силу "мобилизационное расписание № 20" о передислокации основных русских сил с западных окраин "на высоту Минска". На его исполнение отводился год. Увы, не успели: война началась раньше. Но еще и потому не успели, что Великий князь Николай Николаевич, главнокомандующий вооруженными силами, упрямо держался за концепцию Переднего театра войны, не спешил с отводом и обустройством войск на новой оборонительной линии, сохранял гарнизоны старых и даже строил новые крепости в "польском мешке". Это и привело русскую армию, страдавшую от нехватки боеприпасов, к катастрофическому поражению летом 1915 года (миллион убитых, миллион пленных), "великому отступлению" из Галиции, Польши, Литвы и такому упадку патриотического духа в стране, такому воодушевлению оппозиционного лагеря, что поиск виноватых и поднятая им муть заслонили все другое, чем жила Россия. Только к августу удалось стабилизировать фронт на новых рубежах. Поражение не означало разгрома: начальник генштаба генерал М. В. Алексеев сумел организовать планомерное отступление войск, а по сути, их давно назревшую передислокацию. Отныне доверие царя своему начгенштаба было полное. С разницей в один день произошли два ключевых события: царь принял на себя Верховное главнокомандование - а 236 депутатов Думы (из 442) образовали "Прогрессивный блок", к которому примкнули три фракции Госсовета. Тон задавали кадеты - Партия народной свободы во главе с П. Н. Милюковым. Так началось наше первое двоевластие - между Думой и Двором. Их конфликт продолжался двадцать месяцев и разрешился Февралем.
Вот такая "картина маслом". Но еще не вся, мы еще не оглянулись на тыл.
Во Франции взбунтовавшихся солдат русской бригады судили военные трибуналы. Выбор был один из двух - либо в Иностранный легион, опять под пули, либо на каторгу, под батоги. Такая же участь ждала и тысячи французских солдат, воткнувших в землю штыки. Во всех странах Запада, втянувшихся в войну, была провозглашена "диктатура тыла": полный запрет забастовок - от них отказались даже профсоюзы, запрет агитации против войны - от нее открестились даже "революционные партии". Рабочих приравняли к военнослужащим и подвергали таким же наказаниям, как за нарушение воинского устава. При этом строжайшая цензура. Превентивные аресты. Конфискация имущества лиц, заподозренных в измене родине. Государственный контроль над железными дорогами и даже над частными предприятиями.
В России тоже "диктатура тыла", но… без правил. Представьте, что Русско-Азиатский банк (владелец А. И. Путилов) не профинансировал вовремя Путиловский завод (владелец А. И. Путилов) и рабочим задержали зарплату - тотчас забастовка! С флагами, с плакатами, со сжатыми кулаками, но не против хозяина, а против царя. Почти все старые рабочие этого завода ушли на фронт, кто по призыву, кто добровольцами, а новых набрали по брони от армии - их даже агитировать не надо, только плакатами снабдить. Фронт умывался кровью из-за нехваток снарядов и пушек, а путиловские станки замирали на все время, пока хозяин думал, на сколько процентов поднять зарплаты рабочим. Помимо 160 предприятий и трестов оборонного значения, Путиловский банк контролировал 57 процентов производства табачных изделий, - да он один любому правительству мог дать прикурить! Еще деталь февральской "диктатуры тыла": Временное правительство немедленно учредило 8-часовой рабочий день, но не для всей страны, а только для тех предприятий Петрограда, которые помогли ему прийти к власти.
Даже сто лет спустя, не поздно задаться вопросом чему научились у Февраля его разноцветные внуки. Почему тысячи иностранных акционеров петроградских банков, среди которых преобладали "ветреные французы", так неистово приветствовали в чужой воюющей стране вольницу печати, стачек, манифестаций, дезертирства, которую так беспощадно подавляли у себя дома? Не говоря уже об иностранной дипломатической рати и трехстах ее подпевалах в российской столице. Нижний парламентский хор пел много громче верхнего, но это с трибун. А настоящая сила перешла к тем общественным организациям (Прогрессивный блок, Военно-промышленный комитет, Союз городов, Земгор и т.д., несть им числа), у руля которых оказались оппозиционные депутаты и сенаторы. Тут уже просто клубилось от революционеров, которых больше, чем воззрения, объединяла общая бронь от фронта. В конце концов, ее удостоился и весь гарнизон Петрограда за то, что поддержал революцию.
Интересные штрихи нашей истории: два дня после объявления Германией войны возбужденные толпы людей ходили по Петербургу с портретами государя, распевая народные гимны, а на третий день, как по команде, бросились громить германское посольство. Сняли даже бронзовых коней с крыши и утопили в Мойке. А когда, с первыми раскатами Февральской революции, на фронте начались братания русских и немецких солдат, в тылу, напротив, патриотическая кампания по обличению германофильства достигла пика: "Судить царицу-немку!", "Долой распутинскую шайку шпионов!"
Все это было прямым следствием знаменитого приказа Петросовета № 1, которым новая власть в первый же день своего существования разрушила русскую армию, отменив чинопочитание и поставив весь ее командный состав под контроль солдатских комитетов и комиссаров, назначаемых из Петрограда. "Главный толчок к развитию болезни дала война, - пишет в своей книге "Последние дни императорской власти", изданной в 1921 году, поэт Александр Блок. - Осенний призыв 1916 года захватил тринадцатый миллион землепашцев, ремесленников и всех прочих техников своего дела; непосредственным следствием этого был - паралич главных артерий, питающих страну…" Мужики рвались домой, в свои деревни, ожидая передела земли. Но все подвиги Временного правительства на аграрной ниве свелись к учреждению Главного земельного комитета, который конфисковал земли Романовых в казну. И только! Решение земельного вопроса правительство отложило до Учредительного собрания. Оттого летом 1917 года и пошел гулять по деревенской России "красный петух", поджоги имений считали уже не сотнями - тысячами.
В истории вряд найдется другой пример такой же скоропалительной "народной любви", какую удалось завоевать Временному правительству,- и такой же быстрой ее растраты всего через месяц-другой. До сих пор историки задумываются над вопросом, почему северная столица императорской России сделалась "очагом трех революций", в чем состоял секрет такой легкой политической возбудимости этого города?
Ответов много, разных, правильных, но ведь и царская власть в свое время не спала. Февральские беспорядки в Петрограде начались 24 февраля (8 марта) с безобидной, казалось бы, демонстрации работниц по случаю Международного женского дня солидарности (сто лет тому назад официальное название этого праздника включало и "солидарность"). Женщины, составлявшие треть 390-тысячного городского пролетариата, шли с криками "Хлеба!". Уже в 11 часов дня Протопопову, министру внутренних дел, пришлось уступить подавление беспорядков командующему войсками Петроградского военного округа генералу Хабалову. К вечеру число бастующих, считая их заводами и фабриками, составило от 150 до 190 тысяч человек. С этой бедой еще можно было справиться подвозом хлеба. Хабалов срочно собрал пекарей города и выяснил, что у многих действительно не хватает муки, но общие запасы таковы, что город может продержаться еще 10-12 дней. Все было очень похоже на специально подстроенную провокацию. Хабалов приказал окружному интендантству выделить нуждавшимся пекарям 3000 пудов хлеба, но это не помогло. Теперь беда пришла из казарм.
Как ни вычерпывал фронт ресурсы деревни, она беднела так быстро, что даже в военное время до 300 000 сельских мигрантов ежегодно пополняли пролетариат городов. Эта люмпенская масса вспухала с такой скоростью, так чуралась профсоюзов, зато легко поддавалась влияниям партий и агентур, что, кроме произвольных арестов по доносам полицейских ищеек, ничего противопоставить ей власть не могла. В конце концов, из этой массы и стали формировать новый Петроградский гарнизон. Почему новый? "Кадровые войска Петроградского гарнизона- были загублены в кампании 1914-1916 годов на полях сражений в Восточной Пруссии и Галиции. Поэтому к 1917 году большая часть войск, размещенных в Петрограде и его окрестностях, в том числе гвардейские полки, состояла в основном из плохо обученных призывников военного времени, набранных преимущественно из крестьян, не привыкших к воинской дисциплине. Решающий момент в Февральской революции наступил тогда, когда эти части одна за другой присоединились к восставшим жителям города" (Рабинович Алекс, профессор Индианского университета, Блумингтон, США, "Большевики приходят к власти").
Из приливов-отливов этих тыловых солдатских масс, за которыми, как хвост, увязывался люмпен-пролетариат, главным образом и состояла вся Февральская революция. Весной они с меньшевиками и эсерами, а летом, по мере разочарования в их правительствах, уже с большевиками. Маятник достигнет края - и пойдет назад. Солдат подкупали прямо у казарм, чтобы шли защищать население от полицейского произвола, хотя дело обстояло прямо наоборот: уже городовых впору было брать под защиту - они были первыми, на кого Февральская революция обрушила меч. Да и силы неравные: вся городская полиция - 3.300 человек, гарнизон - 170.000. Проверить в то время слухи о подкупах солдат и рабочих (последним доставались лишь трешки) потому и было невозможно, что охранительные учреждения и полицейские участки первыми подверглись разгрому. Типичный стиль направленного бунта.
Вот теперь уже вся "картина маслом", вместе и фронт и тыл. Глазам участников шестой конференции Антанты в день их прибытия в Петроград 29 января 1917 года она предстала еще эскизно, но уже не издали, а на месте. Сидеть им тут было, согласно расписанию, до 21 февраля. Затем, как перед выборами, день тишины. А уже 23-го грянет.
Но пока еще за работу.
В Париж, за трофеями!
Итак, съехались военные и гражданские, в больших чинах и рангах, но едва зашла речь о делах, тут же выяснилось: зря приехали, говорить…не о чем. Свидетельствует французский посол:
"С первых же слов становится ясно, что делегаты западных держав получили лишь неопределенные инструкции, у них нет никакого направляющего принципа для координирования усилий союзников, никакой программы коллективного действия для ускорения общей победы. После длинного обмена многословными фразами, пустоту которых каждый чувствует, скромно соглашаются заявить, что недавние конференции в Париже и в Риме определили с достаточной точностью предмет настоящего собрания…" (Морис Палеолог, "Царская Россия накануне революции", 29 января 1917 г.)
Но тогда - что же обсуждали сорок посланцев Антанты целых три недели в Мариинском дворце, пока в России окончательно созревал "демократический заговор" против царя и шла его дипломатическая обкатка? Конференция разделилась на три комиссии: политическую, военную и техническую. В двух первых, как и на пленарных заседаниях, происходило такое "дипломатическое словоизвержение" (Палеолог), что уже и глава английской делегации лорд Альфред Мильнер не выдержал: "Мы теряем наше время". Более-менее предметный разговор шел только в технической комиссии (ружья, пушки, снаряды), но для этого и съезжаться не стоило. "Снарядный голод", мучивший русскую армию два первых года войны, был уже позади. В 1914-м пришлось заказать почти два миллиона ружей в нейтральной Америке, а на грядущий 1918-й прогноз сулил уже семикратное производство отечественных винтовок. В России не один Путилов лил пушки и делал снаряды, простои его заводов восполнялись другими предприятиями. Нельзя не поразиться: в 1916 году даже дирижабли "Made in Russia" поднялись в небо! Беда только с пулеметами, главным оружием пехотных битв, хотя их выпуск тоже заметно возрос. К концу года 7-миллионная русская армия располагала на пяти фронтах 12 тысячами пулеметов, а 170-тысячный Петроградский гарнизон, до революции и не нюхавший пороха, пулеметов имел больше 3 тысяч, четверть от фронтового количества. Уж каким образом их так распределяли между фронтом и тылом, это вопрос к генералу Алексееву, начальнику генштаба, в котором главнокомандующий Николай II так и не разглядел "старика" - главу военного заговора. Но, так или иначе, российская промышленность уже сама могла удовлетворять почти все запросы Ставки. Однако мобилизационный рывок, совершенный Россией на третьем году войны, гостей не так обрадовал, как поверг в уныние, тем более что и на полях сражений ей все больше сопутствовал успех. Тут уже стоит разобраться: в чем дело?
За три минувших года союзники не раз сверяли свои "цели войны", но, как известно, "трофеи войны" победители делят уже после пушек. Время прощального пира почти подошло.
В тот самый день, когда открылась конференция, Николай II принял графа В. Н. Коковцова, бывшего председателя Совета Министров и многолетнего министра финансов. Уже третий год он скучал в Госсовете, на выселках, затыкая уши, чтобы не слышать речей сенаторов избранных. Сам Коковцов был сенатор назначенный, "оппозиционного настроения и вовсе не было во мне". Только поэтому на него и пал выбор царя - представлять Россию на мирном конгрессе по окончании войны, к которому уже надлежало готовиться. "Я действительно стал вскоре получать пачки всевозможных копий бумаг, не приведенных ни в какую систему, которыми обменивалось наше Министерство Иностранных Дел со всеми правительствами, начиная с 1914-го года" (Коковцов В. Н. "Из моего прошлого", том 2, Париж, 1933, с. 400). Он испросил приема у императора, чтобы выяснить, какого "трофея" вправе требовать страна, заплатившая Молоху войны шестью миллионами жизней. "Я еще не готов теперь к этому вопросу, - ответил ему государь. - Я подумаю и Вам скоро напишу, а потом при следующем свидании мы уже обо всем подробно поговорим" (Там же, стр. 403). Но следующего свидания не будет - его отменила революция.
Их последняя встреча произошла 1 (13) февраля. США еще не вступили в войну, еще два месяца им выбираться из своего "изоляционизма", а Коковцов уже знает, "что война близится к концу, что вступление Америки - оно ожидалось тогда со дня на день - положит ей конец". Для делегаций Антанты, приехавших в Петроград, это тем более был секрет Полишинеля. Почти два миллиона джи-ай успели на Первую мировую войну в Европе, но до конца 1917 года боевой участок на Западном фронте заняла только одна американская дивизия. Чем ближе победа в войне, тем больше желающих ее оседлать, а Буцефалу и двоих не вынести, куда же - трех или четырех?
Мы все думаем, что это Октябрьский переворот вышиб Россию из седла великих держав, а Февральский вышиб только царя. Что ж, послушаем Коковцова: "Весна 1917-го года прошла в каком-то чаду, под неумолкаемый гул выстрелов на улицах и под гнетом ежедневных декретов Временного правительства, расшатывавших нашу государственную машину с какою- то злорадною поспешностью и незаметно, но верною рукою подготавливавших захват власти большевиками" (Там же, стр. 413). Арестованный ЧК, у которой не нашлось никаких придирок к бывшему царедворцу, Владимир Николаевич больше не стал испытывать судьбу, ушел по финскому льду вместе с женой в эмиграцию и оказался в Париже как раз в тот момент, когда Верховный Совет Антанты приготовился делить "трофеи" Первой мировой войны.
Тут и спохватилась вся старая русская дипломатия, еще сидевшая в своих посольствах, которые, правда, пришлось переименовать в офисы: а Россия?! а наш Коковцов?! Нашли Коковцова. Но приглашение на пир победителей не получить без полновесного мандата, а какое правительство могло его дать? Временное? Его уже нет. Советское? От него не дождешься, да ему уже и так отказали. В стране кипела гражданская война и, как пузыри, тут и там нарождались все новые "республики" и "правительства". Таких бантустанов на пространствах российских образовалось около тридцати. Три из них, самые крупные, подтвердили готовность прислать свои мандаты в Париж, и подписи какие: Деникин, Чайковский, Колчак! Правительство Юга России, правительство Севера России и даже "правитель всея Руси", продолжавший кататься по Транссибирской магистрали. Но когда окончательно стали взвешивать мандаты и соотносить их с буквами, выяснилось, что всю эту шрапнель от Российской империи Антанта признает только де-факто, а де-юре ни одну единицу и не собирается признать. На том и закончилась дипломатическая карьера Коковцова, которую он сам определил как "сиденье в передней".
Но разорвали Россию на клочки не в Париже. Там Антанта только подвела итоги своей предыдущей, петроградской конференции, вместе с итогами Февральской революции, что соединить было вполне правомерно.
*Это расширенная версия текста, опубликованного в номере "РГ"
Александр Сабов
источник
|
