Я с радостью ухватилась за эту мысль и поехала в Москву, надеясь его повидать и поговорить, чтоб успеть вернуться в тот же день к детям. Прихожу в его квартиру на Маросейку, мне указывают, где он живет. Поднялась во второй этаж: на небольшой площадке всего одна дверь к нему. По всей лестнице и на площадке полно людей. Я увидела, что встав в очередь, не поспею к единственному поезду, шедшему в Лавру, и придется оставаться до следующего дня, а это немыслимо; детям нечего есть, и я должна что-нибудь раздобыть. Вежливо я решилась обратиться к ожидающим, предполагая, что раз эти люди пришли к старцу, то могут иметь сочувствие к нужде ближнего, и объяснила причину, почему прошу меня пустить без очереди. Но надежда моя не оправдалась, я получила грубый ответ на «ты»: «Думаешь, как прежде была барыней и лезла вперед, так и теперь, нет, становись-ка сзади всех». Я впала в раздумье: пришла к старцу за утешением и советом и уйду, не дождавшись, а там дети одни. Первое взяло верх и я решилась остаться, из-за тех же детей. Подходить интеллигентная старая дама и говорит: «А Вы не смущайтесь, Вы ведь знаете, к кому Вы пришли, к прозорливцу. Если у Вас такая нужда, то он из тысячи Вас вызовет первую». Я села сзади всех на стоявшую там скамейку. Открылась дверь, и в ней показался маленького роста, совсем седой, старенький священник. Он окинул всех взглядом и как бы искал кого-то. Увидев меня, поманил меня пальцем со словами: «А ну-ка, ты, иди сюда». У двери стояли две девицы, он сказал им: «А вы можете уходить, я ведь не гадаю». Я рассказала ему все положение, он ответил: «К мужу поезжай, но я благословлю только тогда, когда оть него будет ответ, и он найдет для тебя и детей квартиру». Поговорив еще немного, я ушла успокоенная и поспела на поезд. Прошел месяц, ни на одно письмс ответа неть. Я опять поехала к старцу, а он опять не дает благословения и подтверждает, что до получения известия о найденной квартире он не дает согласия на отъезд. Еще месяц прошел, и ни слова, и вместе с тем я из железнодорожного управленй знаю, что он жив и имеет достаточный заработок. Дети совсем истощали, работы у меня — ни какой. Ъду в третий раз «Очень не хочется мне от пускать тебя еще, но раз настаиваешь, поезжай, а я буду молиться за тебя». У меня мелькнула мысль: «Воть я живу у самых мо щей Преподобного Сергия и значит не надеюсь н; Его помощь». Не успела подумать, как он встает быстро подходить к полочке, берет с нее иконоч ку Явление Матери Божьей Преподобному Сергию благословляет меня ею и говорит: «А вот и Преподобный Сергий тебя благословляет! Помни что я буду молиться за тебя». И как же оправдалось на деле его провидение, почему он не отпускал ме ня, пока не будет ответа о квартире. Теперь нужно было хлопотать о возможности переезда на юг, н имея абсолютно на это матерьяльных средств.

Были у меня еще две золотые вещи, но в т время я могла их променять всего на нескольк фунтов ржаной муки, и это было неприкосновенно до времени на случай чьей-нибудь смерти, или тяжелой болезни.

Пока я хлопотала в течение двух недель, в Лавре произошел один из самых тяжких, кощунственных поступков большевистской власти Назначено было вскрытие мощей Преподобнаго.

С утра на площадь перед оградой Лавры, где покоились Мощи, стал в массе собираться народ. Так как церквей в Посаде очень было много, и каждый приход был отдельно со своим духовенством. Ворота были заперты, из всех бойниц и стене выглядывали пулеметы. День был холодный, но мысли уйти не было ни у меня, ни у детей, даже у маленького пятилетнего Андрюши, совсем сознательно относившегося к происходившему. Трогательно было! Поочередно весь день все духовенство служило молебны, а в промежутках общим хором пели «Да воскреснет Бог». Молитвы, просьбы, надежды с простиранием рук, рыданья и истерические вопли не могших сдержать своего отчаяния от мысли расстаться с Мощами такого чтимого и любимого Чудотворца, и сознание того, что за стеной темные силы дерзко касаются Святыни, все это производило неизгладимое, потрясающее впечатление. Простояли 8‑мь часов. Под вечер открылись ворота, и из них вышел ничтожный еврей. Он встал на приготовленную бочку. Все затихли. «Идите, смотрите чему вы поклонялись — тряпкам и костям». С этими словами он ушел, а весь народ бросился через ворота в Троицкий собор. Мои дети стремились тоже, но я не разрешила, несмотря на их просьбы, доказывая им, что Мощи 500 лет были под спудом и не открывались для людских глаз, и кто же разрешает? Власть сатаны! С этим доводом они согласились. На другой день ранним утром я пошла в Черниговский скит, чтоб спросить у иеромонаха Отца Порфирия, почтенного и считавшегося прозорливым и святой жизни старцем. Смотрю, а он быстро идет мне навстречу. Я спросила его о том, можно ли было идти и видеть Мощи, а он говорит: «Идем, идем, поклонимся Преподобному, пока можно. Я сам иду к Нему». Я зашла за детьми и мы пошли.

Вспоминать страшно, ведь это были еще первыя проявления бесовских кощунств и хулений в Божиих Храмах. Смех, приплясывание, песни наполнявших храм комсомольцев и молодежи из союза безбожников, и тут же заглушенные рыдания верующих, прикладывающихся к Раке. Все было разорено, но как было прежде, так несмотря на все творимыя безобразия, у Мощей стоял старый монах и читал вслух. открытом, почернелом гробу лежал череп и сохранившимися рыжеватыми волосами и цели зубами обеих челюстей. Кости разбросаны как попало в гробу. Для тех, кто ожидал увидеть нетленное тело, это было разочарованием, но того, кто понимает знает, что такое Мощи это не играло роли и каждая отдельная косто была живой Святыней Присутствующие вскрытии монахи утве дали, что когда вскри крышку Гроба, то Преподобный в первый момент был весь сохранившийся целиком, от прикосновения воздуха сразу рассыпался. Но удивительно, остаки мантии еще сохранились и лежали около Мощей: а ведь прошло 500 лет! На другой день граф Олсуфъев и другие выхлопотали у властей разрешение пригласили врача—анатома, который сложил в природном порядке скелет, и покрыли стеклянной крышкой, т. к. некоторые брали кусочки к себе домой как великую Святыню. Вскоре я уехала дальнейшей судьбе Мощей не знаю. Говорять, Они были увезены в музей, а теперь якобы возврашены и даны вновь на поклонение верующим Но кто докажет, что это Мощи Преподобного Сергия, а не скелет какого-нибудь коммуниста-хулителя. Ведь ведают этим слуги отца лжи, не гнушающиеся поэтому в ухищрениях всякого обмана, чтоб заставить ему поклоняться.

В железнодорожном управлении удалось добиться сочувствия, все, конечно, по молитве ои Алексия, и мне с детьми выдали безплатные билеты Они были в полном восторге. Несмотря на голод и трудные, крайне трудные условия жизни о никогда (говорю это без преувеличения) не падали духом, всегда были веселые и дружные между собой Так вот, мы расстались с Троице-Сергиев Лаврой и поехали сперва в Москву, а оттуда Курского вокзала на югь. Места были в пассажирском вагоне. И мне, и детям впереди представлось что-то более светлое и спокойное, но это былобезотчетное чувство, времена были не такие, чтоб основывать на чем-то такие надежды; оно сразу и оправдалось по приезде на место. Между прочим, в дороге был случай, тронувший меня.

Перед нашим вагоном шел вогон третьяго класса, наполненный красноармейцами. Мы были уже в Донской области. На большой станции красный командир куда-то ушел с несколькими солдатами. Вскоре они вернулись, неся большие, круглые, белые хлебы. Мои дети стояли на платформе перед вагоном. Когда они увидели это, то вскричали, особенно маленькие: «Мамочка, смотри, белый хлеб». Очевидно возглас их был более, чем удивление, т. к. командир подошел ко мне и спросил: «Отчего Ваши дети так обрадовались белому хлебу?» Я ответила: «Потому, что они три года его не только не ели, но и не видели». Он взял из рук красноармейца один большой? хлеб и отдал его моим детям. Мы приехали на станцию уездного города К… между Новочеркасском и Таганрогом, где должен был быть мой муж. Я оставила всех детей на станции с узлами, с последним имуществом, а сама пошла в город, в управление службы мужа, чтоб узнать адрес его квартиры, т. к. письма писала всегда через управление. Получив его, я отыскала дом. На крыльце стояла женщина, оказавшаяся домохозяйкой. Когда я спросила ее: «Здесь ли живет мой муж?» Она всплеснула руками: «Приехали… а он-то обрадуется, он ждет вас». «Странный человек, » — лишний раз подумала я. Она быстро пошла наверх. Дом был маленький, но двухэтажный. Выбежал муж. «Ну как рад, что приехали». Мой первый вопрос был, получал ли он мои письма. Оказалось, что получал. «Есть ли квартира для нас, или у тебя довольно места?» «У меня одна комната, но я не искал, думая, что ты лучше себе подыщешь, а пока поместимся в моей комнате». Поднимаюсь с ним наверх. Входим в большую проходную комнату. Смотрю и удивляюсь: днем на нескольких кроватях лежат взрослые люди. У меня сердце ёкнуло и спрашиваю: «Что это, больные?» «Да, — ответил он, — это сыпной тиф». Можно себе представить мой ужас. «Да как же детей приведу, что ты сделал? Я горько заплакала.

А он говорит: «Я решил, что раз эпидемия в городе, то они все равно заболеют во всякой квар тире». Вот когда я поняла провидение Отца АлексЬ Положение безвыходное, деваться некуда. Я пошл на вокзал, уже темнело и моросил дождь. Дети сидели под дождем н платформе. В вокзал с узлами не разрешали войти. По моему лицу они поняли сразу, что какая-то новая беда. Когда я сказала, в чем дело и что нужно ид ти в дом, где повальны тиф, то старшая дочь категорически отказалась сильно обиделась на отца «Давай останемся здеси хоть и под дождем, а с утра будем искать поми щение». Подходит желез: нодорожное ГПУ и заяи ляет: «С вокзала уходите, здесь не разрешается оставаться на ночь!» Мы: пошли. Было это в четверг на шестой недел Великого поста. Приготовлено ничего не было Подостлали кое-что н пол из привезенного заснули от усталости прижавшись другь к другу. В доме водились крьсы, и одна из них прыгнула мне на одеяло, а я их боюсь смертельно. Больше не спала, оберегая от этого детей. На другой день с утра пошли искать квартиру, ничего не нашли, так каждый день с утра до ночи вплоть до пятницы Страстной недели. В этот день мы искать не пошли. В субботу так же без результата. Готовии что-либо к Пасхе мне не было надобности. У муя всего было в изобилии и помогала хозяйка. В деь Воскресения Христова, конечно, осталась дома. Нам неволей приходилось проходить через комнату больных. Очень понравился мне местный, уже довольно старый священник, Отец Георгий. Оь понимал меня, я это чувствовала. Понедельнш Святой недели тоже прошел в безплодны> поисках. Во вторник я взяла вторую дочь Танечку мы пошли в ближайшия деревни, думая там найти избу. Лето приближалось: и в самой плохонькой избе будеть лучше, чем в наших условиях, да м уже начали свыкаться и покоряться всем неудобствам жизни. Ходили мы весь день, он былъВЕСЕННИЙ, ТЕПЛЫЙ, НО МНЕ БЫЛО ХОЛОДНО Я ДОЛГО перемогалась и наконец затряслась в сильном ознобе, насилу дошла, поднялся жар и очень скоро дошел до 40 гр. Пришедший утром доктор, очень симпатичный, тоже учел сразу мое положение с детьми, да можеть уже знал от священника, принял большое участие и сказал, что, к сожалению, у меня сыпной тиф.

Я совсем как-то не думала о том, что я могу заразиться, а мысль, что заболеют дети, меня убивала. Почти сейчас же я впала в безсознание. Смутно помнила, что меня везли куда-то, чувствовала иногда детей около себя; помню, что батюшка приобщал меня и казался мне колоссальной вышины, так что голова его упиралась в потолок, но ни на что не реагировала. Двадцать один день я была без сознания и была между жизнью и смертью. Когда стала приходить в себя, то увидела, что лежу в маленькой избе с земляным полом. Оказалось, что священник и доктор выхлопотали у милиции для нас избу, из которой только что за час перед тем вышел строй красноармейцев. Помню, было много вшей, главные рассадники сыпного тифа, они тысячами набросились на нас. Я лежала просто на досках, и мои дорогие девочки подложили под меня все, что нашлось, и сами спали все как попало. Все время моей болезни они попеременно дежурили, ухаживая за мной, как взрослыя сестры милосердия, но, на удивление всех, никто из детей не заболел. Я поняла всю силу молитв за нас О. Алексия. Их хранила его молитва от заболевания, а меня от смерти. Болезнью же я была наказана за недоверие усмотрению. Тиф, по словам доктора и священника, был исключительно тяжелый, с точки з медицинской науки, не было ни одного процента надежды на выздоровление.

Поправилась я довольно быстро, но еще не окрепла совсем, как пришли с обыском Забрали все, что казалось им еще годным. Ценный образ Св. Николая, о котором я писала в начале я сумела возить с собой до этого дня, они его забрали. Еще в бытность в Лавре я для забавы маленьких добыла 100 шт. медных полушек играли ими и покрывали карты лото. Мешочек очень маленький, и они его взяли с собой. Увидев его, комиссар Чека просиял и не удержался, не сказать многозначительное а.., торжественно взял он его в руки, предварительно поставив под ружье сопровождавших его солдать, встряхнул несколько раз, медленно развязал и, думая что это золото, высыпал на стол. Лицо его исказилось злобой, я, несмотря на трагичность положения делала все усилия, чтоб не засмеяться. В протокол внесли: «Обвиняется Урусов и его жена в утайке звонкой монеты». Видимо, и комиссар не нашел возможным арестовать за это и и ушел, на время оставив Пишу на время, т. к. вскоре опять был обыски взяли почти все, вплоть до теплой вязаной курточки моего маленького сына. Мужа перевели по службе в лесной участок по постройке дороги. Помещение дали в лесу в сторожке, отдаленной от другого жилья не менее как за версту. Было очень неудобно, т. к. за всякой надобностью и едой нужно было далеко ходить. Когда муж уходил на работы, я оставалась совсем одна с детьми. Однажды одна добрая женщина, теща главного начальника Чека той местности, пришла меня предупредить, что власти, узнав, что на железной дороге служит не коммунисть, да еще дворянин, постановили его растрелять. Она лично слышала ночью, как он говорил это ее дочери. В то время ужасы и произвол были невероятные. Растреливали ежедневно (просто на плошади) десятки людей, особенно молодеж за нежелание вступить в партию и комсомол. В числе ихе был растрелян и сын священника о. Георгия. Муж должен был тайно уехать, я и не знала куда. 28-го сентября подъехали верховые из Чека и сам комиссар. С ними была подвода. Обыскали каждый уголок и тут забрали все почти последнее, что у меня было. Первый вопрос был: «Где Ваш муж?» Я ответила наугад: «Уехал в командировку за пилами». «Куда?» — «Не знаю». «Как вернется, пусть немедленно, явится в Чека. Если Вви его укроете, то ответите, вы поняли?» Бедные дети, сколько на их долю выпадало страшных переживаний!

При переезде в лес к нам пристала довольно крупная и веселая дворняжка и сразу стала другом, и чувствовала себя как членом семьи. Очень чуткая на всякий шорох, она могла лаем предупредить о приближении кого-нибудь, и они боялись, чтоб муж мой, если он с нами, не успел бы скрыться ночью в лес, т. к. одной рамы не было, и вместо нея была занавеска. После их отъезда собака лежала отравленная, еще совсем теплая. Дети плакали. Страшно было непередаваемо. Три ночи подряд, часов около двух, в полной темноте, еще издали слышала я топот лошадей и будила детей. Раздавался резкий стук, крик: «Отворите!» Дочерям моим было уже 18-ть и 15-ть лет. Этилюди, разбойники, начинали любезничать с ними. Невыносимо даже вспоминать! Все здоровые, не старые, в больших красных бантах на левом плече, в военной форме и всегда засученными рукавами, они были дьявольски страшны. На нежелание дочерей с ними разговаривать и на страх, заставлявший их трястись, один из них говорит: «Да знаете ли вы, кто я такой? Я палач, и кончаю лично со всеми контрреволюционерами”.

Только и утешались молитвой, и читали акафист Св. Николаю перед образом, данным мне при особых обстоятельствах, который был нам самой дорогой Святыней и неоднократно спасал от бед. Он — небольшой, бумажный, и потому темной силе не нужен. В последний приезд их, они мне сказали: «Сегодня мы здесь последний раз Я поняла что это означает. Утром рано бежали тайно через лес до ближайшей станции, где оказался человек, а не зверь, начальник, который, рискуя жизнью, отправил нас в товарном поезде в Ростов, куда предполагал скрыться мой муж, и я нашла его в управлении дороги.