Приобрести книгу в нашем магазине: http://www.golos-epohi.ru/eshop/catalog/128/15569/
Заказы можно также присылать на е-мэйл: orders@traditciya.ru

По приказу Главнокомандующего все транспорты собрались на рей­де и в определенный час двинулись в неизвестное. Это было 4 ноября 1920 года. Наш «Алкивиадис» взял на буксир большой транспортный пароход.

Черное море, как и Немецкое (Северное) очень бурное. Волны этих морей короткие, высокие, обрывистые. На таких волнах корабль часто за­висает в воздухе - это очень опасно, так как чрезмерные напряжения кор­пуса быстро изнашивают судно, и могут служить причиной кораблекрушения. Океанские волны, напротив - длинные и окатистые, все части парохода поддерживаются такой волной.

Самые опасные периоды для плавания в Черном море - осень и весна. Когда мы вышли, Черное море бушевало, и вскоре канат, которым мы были прикреплены к транспортному пароходу, оборвался и мы остались лишь с надеждой на Всевышнего. Пять дней ветер таскал наше беспомощ­ное суденышко по морю, и лишь на шестой мы увидели турецкий берег. Сторожевое судно привело «Алкивиадис» в Константинополь. В порту нас окружили две или три турецкие лодки, привезшие хлеб, инжир и халву для продажи. Нечего и говорить, как мы были голодны и хотели пить. Здесь я увидел пример «благородства» со стороны турка. Один наш воин предложил ему за хлеб золотое кольцо с рубином - больше у него ничего не было. Турок дал ему хлеб и схватил кольцо. Я не знаю, как и почему (голод, видимо, причина), но я взял пику, опустил ее в турецкую лодку и нанизал несколько хлебов. Хозяин лодки, увидя это, заплевал, закри­чал и все лодки отчалили от нашего «Алкивиадиса».

У нас была небольшая лодка - странно, что во время бури ее не снесло. Мы рискнули спустить ее на воду и с разрешения адъютанта нашего диви­зиона В. В. Шляхтина я и Борис Севрюга поплыли к интендантскому судну, стоявшему неподалеку от нас. Это было французское судно. Приняли нас хорошо - Борис прекрасно говорил по-французски, нас накормили, снабди­ли хлебом, колбасой, и главное - уведомили, что скоро начнут регулярно обеспечивать продуктами. Радостные мы вернулись на наш «Алкивиадис».

Лишь через несколько дней нам разрешили сойти на берег. Надо сказать, что здесь очень пригодились мои умения играть на корнете. Корнет-пистон был со мной. Неподалеку на берегу расположился амери­канский Красный Крест. Здесь давали горячий шоколад и бублики «донате». Я дал поиграть на корнете одному молодому американцу, а взамен мы с приятелем получили пачку бубликов.

Район Галата в Константинополе «славился» доступными женщина­ми. Здесь даже многие квартирные дома были приспособлены для свида­ний - застекленные двери однокомнатных квартир позволяли соскучившимся по теплу и ласке матросам заглянуть внутрь, чтобы уви­деть - свободна ли хозяйка...

На Галате я услышал также чистый русский мат от одного грузчика. Я подошел к нему и стал говорить, но он не отвечал. Я понял, что единственное знание его в русском языке - мат. Видимо, он более сочно выражает чувства любой национальности.

Казаков из Константинополя отвозили в лагеря Чилингир, Хадемкой и другие. Там были турецкие бараки и овчарни. Нам приказали ждать поезда, который должен переправить нас в Чилингир. Среди артиллери­стов был Гриша Снесарев, ученик имени графа Платова гимназии в Новочеркасске. Он был на один класс младше меня, но по годам старше да и ростом повыше. И вот мы трое - я, Борис Севрюгов и Гриша догово­рились о небольшой шкоде. Вдоль железной дороги находился склад продуктов французского интендантства. Он охранялся арабами - французскими «сипаями». Борис прекрасно владел французским. Гришу мы уговорили пройтись вдоль железной дороги, посмотреть, какие про­дукты на складе «плохо лежат», т. е. какие можно без особого труда бросить в вагон. Поезд наш уже был подан. А в это время я и Борис будем развлекать сипаев. Особенно важными для нас были мешки с зерном и керосин. Сказано-сделано. За наш вежливый разговор с сипа­ями мы взяли (разумеется, без спроса) мешок пшена и большую банку керосина...

Через короткое время поезд двинулся и привез нас в Чилингир. Горь­ка своей правдой поговорка: «Незваный гость хуже татарина». Мы были именно незваными гостями. И как ни странно, мы нашли кров у наших вековых врагов - турок, а наши союзники, Франция, Англия, как всегда, оказались «иудами». Они кормили нас за наши же деньги, за наши паро­ходы и проч. Так, обирая изгнанников, они благодарили русских за осво­бождение Франции, спасение Англии. Об Америке не хочу говорить, так как она всегда контролировалась элементами, враждебными России. Из-за океана политиканы и воротилы бизнеса обливали грязью Император­ское правительство...

Овчарня - это сарай, грубо сколоченный из досок для овец, открытый с одной стороны. Сюда во время бури загоняют отару, чтобы укрыть от снега и ветра. В такой овчарне мы застали донских казаков. Кто-то сидел на корточках, кто-то лежал на земле, кто-то стоял... Овчарня была рас­считана примерно на 5000 овец. Казаков вместилось сюда больше... Пя­теро нас - я, Борис Севрюгов, Гриша Снесарев, кадет (забыл фамилию) и еще один казак лет пятидесяти - решили спать под забором во дворе. Забор был сложен из булыжника толщиной 1,5-2 фута, Таким образом, мы имели отдельный «апартамент». Укладывались под забор обычно часов в 3-4 пополудни, а вставали в 10 утра.

После пробуждения сбрасывали с себя снег, который наметало за ночь. После второй ночи решили рыть землянку. Землянка наша получи­лась большой. В центре оставили для печки «столб» земли. Остался пустяк - чем накрыть землянку сверху? Недалеко у железной дороги лежали шпалы, предохранявшие дорогу от снежных заносов. Мы взяли три шпа­лы, положили сверху на нашу яму, сверху натаскали хворост и ветки. Вот и готов наш дом.

Земляные возвышения, оставленные нами внутри, служили кроватя­ми и сиденьями. Надо сказать, что зажили мы лучше наших братьев в овчарне. К получаемым пайкам прибавляли пшено из «Гришиного меш­ка». Кроме того, у нас было освещение - банка с керосином. Керосин был и хорошей валютой. Чашку керосина можно обменять у местных жителей на дюжину яиц. Что мы и делали.

Я думаю, землянка спасла нас от смерти. В овчарне началась холера. Каждый день мы хоронили наших станичников. Почти беспрерывно слы­шалось пение «Вечная память». Думаю, за зиму умерло несколько тысяч человек, за что Чилингир получил название «Лагерь смерти».

Часам к двенадцати пригревало солнышко, и казаки выходили из овчарни погреться и заняться самообороной - все раздевались и сражались с вшами. Один безнадежно рассматривал свою вшивую рубашку и приго­варивал: «Виноват - удрал, невиноват - сидит здесь». Это однако, означа­ло, что блохи удрали, а вши остались. Наш пожилой казак был немного чудаковат. Днем он выпивал до 6 консервных банок чая. Мы получали менее 20 граммов сахара в день. Он клал этот сахар в консервную банку емкостью литр, выпивал первую, говорил, что очень сладко - кипятку надо добавить и добавлял несколько раз. А ночью бегал «смотреть на луну».

Несмотря на добавки из «Гришиного мешка», паек наш был очень скуден. Волей-неволей взоры обращались к отарам овец, пасшимся на некотором расстоянии от лагеря. Один раз, выследив обычный путь ота­ры, мы вырыли на ее пути две «волчьи ямы», замаскировав их ветками. На следующий день в яме нашли две овцы. Наш рацион заметно улуч­шился...

Однажды решили пойти в ближайшее село - продать скатерть, кото­рую хранил Борис. Мы соскучились по хлебу. Первым встретился нам курящий чубук турок. Он сидел у калитки и недобро посматривал на нас. Мы показали ему скатерть и сказали «икмэк», Турок молча поднялся, зашел во двор и… спустил на нас собак, откормленных немецких овчарок. Наше счастье, что вокруг было много камней, и мы отбились от разъярен­ных псов.

Мы пошли дальше. Идя вдоль стены-забора, услышали женские голо­са. Позвали женщин к забору, и Борис показал им скатерть. Они взяли и предложили нам 6 хлебов. Борис стал торговаться, показывая на пальцах - десять! Одна турчанка протянула руку через забор и ласково потрепала Бориса по щеке и - о, слабое мужское сердце! - он отдал скатерть за 6 хлебов.

По лагерю пронесся слух, что всех донцов переводят в новый лагерь на остров Лемнос. Когда-то этот остров был во владении Оттоманской империи, но позже - передан грекам. Турки на этот остров ссылали преступников. Слухи о положении на острове были ужасны - ни воды, ни пищи, ни жителей... Многие казаки стали покидать Чилингир и уходить в Болгарию. Оставшиеся решили ехать на Лемнос. Многие наполняли водой свои котелки, чтобы попить в последний раз водицы. И вот получен приказ грузиться в поезда, которые привезли нас к пристани в Галате.

Рождество Христово мы встретили в Чилингире, но всей душой меч­тали как можно скорее вырваться из «лагеря смерти» куда угодно. И мрачный Лемнос нас на страшил. Но оказалось, что на острове было поселение - небольшой город Мудрое. На пристани этого городка нас встретили криками приветствия наши братья-кубанцы. Они попали на Лемнос прямо из Крыма. Оказалось, и воды и пищи на острове было «хоть отбавляй». Мы определились в воинскую часть генерала Татаркина. Ко­мандиром корпуса донцов был генерал Ф. Ф. Абрамов. Под сильным дождем, неожиданно хлынувшим в полдень, мы пошли влево от пристани на возвышенное место ставить палатки. Конечно, палаток не хватило на всех, и наша группа, среди многих других казаков, принуждена была провести ночь под дождем. Погода, однако, была очень теплая, мы были молоды, и новое положение нас не очень огорчало.

Нужно сказать, остров Лемнос находился под контролем французов. Комендантом был французский полковник, окруженный сипаями и французскими солдатами. Нас предупредили, чтобы мы не ходили в город без разрешения, иначе нас могли арестовать.

Военные люди обычно делают все быстро, и на следующий день вся часть острова, отданная нам, была покрыта палатками, полученными с французского склада. Во время Первой мировой войны Лемнос служил базой снабжения французской и английской армий, и недостатка в па­латках здесь не было. То же - и в продовольствии.

...Генерал Татаркин был большим любителем пения и музыки. Под его командованием находился молодой Сергей Жаров. Жаров был по­мощником генерала, руководившего лемносским хором. Но фактически, занимался хором Жаров. Я пристроился к хористам и стал петь - хористы получали небольшую надбавку к питанию. Кроме нас трех - Бориса (корнет), Гриша (труба) и меня (корнет-пистон), нашелся Вася Анань­евский (баритон), а также еще двое - альтист и барабанщик. Позже мы достали у французов валторну, кларнет, бас, а музыканты среди казаков нашлись. Составился неплохой оркестр. Генерал Татаркин был очень рад, но по приказу генерала Абрамова нас передали Атаманскому учили­щу. Училище было расположено влево от пристани. Там же и большой палатке находился и лазарет.

Начальником Атаманского училища был генерал Максимов. Он имел одного сына - полукалеку (что-то неладное было у него с ногой). Среди офицеров был генерал Дымский. Большой любитель музыки. Он помог нам составить партитуру гимнов «Боже, Царя Храни», «Коль славен», Преображенского марша и небольшую пьеску Ипполитова-Иванова (не помню названия). Дымский напевал мотивы этих гимнов, марша и др., а я подбирал на корнете - так и записывали. Мы готовились играть перед больными и раненными в госпитале и всячески старались расширить репертуар. Все пьесы подбирались послуху, так как нот, естественно, не было.

Но основной заботой оставалась пища. Пайка не хватало, и мы стре­мились как-то раздобыть себе дополнительное питание. Некоторое время я решал эту проблему как первобытный охотник. Недалеко от нас, на песчаном берегу была груда камней - любимое место осьминогов. И каж­дое утро я накалывал на небольшую пику осьминога. Этих тварей носил в греческий духьян около пристани и трактирщик покупал у меня их по 25 драхм за штуку. Килограммовая булка хлеба или бутылка греческого коньяка стоили как раз 25 драхм. Обычно я чередовал - в один день покупал хлеб, на следующий - коньяк. И каждый раз друзья в Атаман­ском училище с нетерпеливой радостью ожидали моего возвращения с утренней охоты... Однажды, уже освоившись в духьяне, я предложил трактирщику наш оркестр. Предложение мое было связано с некоторым риском - официально мы не имели права покидать территорию лагеря - нужно было иметь двойное разрешение: от нашего начальства и от фран­цузского коменданта. При выходе из лагеря французы проверяли пропу­ска. Но идея подзаработать на танцах да, наверное, и жажда окунуться в простую гражданскую жизнь, в легкое веселье хоть на часок, была очень заманчива для наших молодых сердец.

Грек согласился с моим предложением и сказал, что каждую субботу из Греции приходит пароходик с грузами. Капитан его любит выпить, а заодно и поплясать. Так что это было бы самым удачным моментом для нашего выступления. И вот мы, без разрешения, благополучно миновав французские посты, пробрались в субботу в духьян. Капитан уже ожидал нас и просил играть. Голь на выдумку хитра - не имея фактически репер­туара, мы играли один и тот же мотив и как марш, и как вальс, и как польку... и даже подражали заунывному распеву греческой мелодии.

Капитан был чрезвычайно доволен - он щедро давал нам после каж­дого проигрывания драхмы. Таким образом, «выбросил» более 200 драхм. Играли мы втроем: я, Боря и Вася Ананьевский. Так, продолжалось несколько суббот, и мы уж стали привыкать к новой «работе» в духьяне. Послушать нас приходили не только капитан, но и некоторые другие греки, хотя, когда мы играли, трактирщик закрывал двери духьяна, опа­саясь французского патруля.

И вот однажды, когда веселье было в самом разгаре, в дверь духьяна нетерпеливо постучали. Трактирщик открыл и, о ужас! - перед нами предстал командир Донского корпуса генерал Ф.Ф. Абрамов. «Кто стар­ший?» - сухо спросил он. «Я, Ваше превосходительство», - робко ответил я. «Немедленно возвращайтесь в лагерь». «Ваше превосходительство...» - попытался я найти какие-то слова оправдания, но Ф.Ф. Абрамов резко развернулся и вышел из духьяна. Мы собрали деньги и тихо проникли обратно в лагерь. Спасибо генералу - никаких «репрессий» нам не было. Более того, мы продолжали походы по субботам в духьян, выучили не­сколько греческих мелодий и стали довольно известным на Лемносе трак­тирным оркестром. Польза от нашей игры была многим, так как на вырученные деньги мы приобретали для всего училища сигареты. Види­мо, поэтому, начальство «не замечало» нашего нарушения режима лаге­ря.

В городе Мудросе, в двух километрах от нашего лагеря, находился магазин. Хозяин его был уже пожилой грек и ему помогала внучка лет 18-20. Обычно продукты я покупал в этом магазине. Хозяева магазина относились ко мне очень благосклонно. Туда же приходила за продуктами симпатичная молодая гречанка - учительница местной школы. С ней уже были знакомы адъютант Атаманского училища Вася Марков и мой покровитель генерал Дымский. Как-то в разговоре я сказал учительнице, что хорошо было бы, если б мэр города пригласил на городской праздник начальника Атаманского училища и всех юнкеров. Наш оркестр бы иг­рал, юнкера показали бы доблесть на параде, а на угощение мы согласны самое скромное. По обычаю греков кушанья на праздник готовят все жители, а присутствующие могут вдоволь угощаться. Учительнице также понравилась моя идея, и вскоре мы узнали, что мэр города прислал приглашения нашему начальству принять участие вместе со всеми юнке­рами в церковном празднике. После богослужения состоялся парад. Впе­чатление было незабываемое. Мы старались - да и приятно было пройти легким чеканным шагом под восхищенными взорами молодых гречанок... Мы играли с большим энтузиазмом.

К Васе Маркову и генералу Дымскому учительница относилась с большой нежностью. Вася, такой молодой, статный, высокий, широко­плечий ухаживал за учительницей. Однако и генерал Дымский в свои 60 лет выглядел не дряхлым стариком, и также был неравнодушен к хоро­шенькой учительнице. Иногда посещая ее, генерал брал с собой меня. По старинному обычаю женщине неприлично было принимать в доме одного мужчину. Поэтому мы чередовались - то Вася и генерал пойдут в гости, то я и генерал. Понятно, генерал охотнее брал с собой меня, а не Васю.

Как-то, в один из вечеров, мы сидели у учительницы, и генерал заговорил о красоте ножек, о красивой обуви, о известных обувных мас­терах... И вдруг опустился на колени перед учительницей и начал трогать ее ступню. В первую минуту я подумал, что генерал сошел с ума. Учи­тельница также почувствовала себя достаточно неловко. Мы посидели немного после этого странного реверанса, выпили по чашечке кофе и ушли в лагерь. На следующий день я заметил, что генерал обтесывает кусок дерева. Однако, что именно он делал, скрывал от меня.

И вот настал день рождения учительницы. Вася приготовил пакет духов, а генерал сунул под мышку какой-то сверток. Я взял коробку конфет, и наша троица отправилась в гости. Учительница была очень рада нашему появлению. Вася торжественно поцеловал ей руку и вручил духи. Учительница в восторге чмокнула Васю в щеку. Генерал более сдержанно поцеловал ей руку и вручил свой пакет. Она раскрыла и - о чудо! В пакете были прекрасно сделанные женские туфли. Учительница не верила своим глазам - в ту пору туфли были большой редкостью на Лемносе. Она сняла свои поношенные и одела новые - туфли пришлись ей как раз по ноге. Учительница расцеловала генерала и в лоб и в губы... Только теперь я понял, почему генерал стоял на коленях перед учительницей и трогал ее ступню...

Однажды ко мне в лагерь пришел грек из Мудроса и попросил прийти с приятелями поиграть на свадьбе его дочери. Но так рисковать мне не хотелось - одно дело играть в закрытом духьяне по субботам, совсем другое - на шумной греческой свадьбе. Нужно было иметь разрешение. Грек, понятно, разрешения от французских властей дать не мог, но пред­ложил следующее - он принесет для всех троих музыкантов гражданские костюмы и мы сможем вполне выглядеть, как рядовые греки. Так мы и сделали.

Этим походом остались довольны все - греки, которых мы развлекали всю ночь, и наши юнкера, поскольку деньги, «заигранные» на свадьбе, мы отдали в лавочку училища на общие нужды.