Приобрести книгу в нашем магазине: http://www.golos-epohi.ru/eshop/catalog/128/15569/
Заказы можно также присылать на е-мэйл: orders@traditciya.ru

«Аппетит приходит во время еды». Я стал и сам разыскивать работу для нашего маленького оркестра. Так, узнал, что в одном селении, кило­метрах в 12 от лагеря, готовятся отметить церковный праздник. И вот в воскресенье из училища я и казак-альтист отправились на праздник. Помолившись со всеми в церкви, мы тут же на площади расположились для выступления. Едва заиграли греческую мелодию, как какие-то ста­рушки (на двоих им было лет 150) бойко пустились в пляс. Публика было в восторге, за старушками потянулась и молодежь, и вскоре вся площадь танцевала под наш оркестр, фактически играл я, а мои приятель-альтист только тем и занимался, что складывал деньги, щедро сыпавшиеся со всех сторон. Кроме того, нас хорошо угостили греческими яствами. Играли мы до вечера, а вечером нас пригласил к себе в дом мэр села поужинать и переночевать.

В первый раз за долгое время мы спали на настоящих тюфяках, покрытых простынями, с подушками, под одеялами. Забытый комфорт!.. Как приятно пахло южным солнцем и морем это белье! Свежий чарую­щий запах его напомнил мне дом, и я заснул с мыслями о родном городе, о родителях, братьях и сестрах.

Проснулись поздно. Добрый хозяин приготовил прекрасный завтрак. Поевши всласть, мы собрались было уходить, но хозяин попросил пойти с ним к его другу в магазин и поиграть для хозяина русский марш. Хозяин магазина был русский грек. Мы пошли. Играл я «Преображенский марш» и что-то еще и еще... Распрощались поздним вечером как очень добрые друзья.

Мы пошли в лагерь. Ночь была чудесная - тихая мягкая погода при полной луне; вполне можно было читать при ее свете. Примерно на половине пути я предложил моему приятелю-альтисту передохнуть на берегу. Тишина вокруг стояла божественная, но... хотелось есть. Когда я играл вечером, то ничего не ел. Мой приятель неожиданно вытащил из своего альта колбасу, халву, хлеб. Карманы его также были набиты продуктами, которые дал ему русский грек. Нашлось и вино. Это был один из незабываемых пикников в моей жизни.

Вернувшись в лагерь, мы завалились спать. А утрем я отправился в лавку в Мудрое и на 500 драхм (250 я заработал, а 250 занял мне хозяин лавки), накупил хлеба, халвы и инжира. Всю эту снедь погрузил на ослика, которого также любезно одолжил хозяин, и привез юнкерам в училище. Они обступили «лавку» и... восторгу не было конца. Я пошел спать, а после полудня меня разбудил один юнкер - он принес мою долю хлеба, халвы и инжира. Все богатство было разделено поровну.

Я поблагодарил, поднялся и пошел отвести ослика обратно лавочни­ку. А через несколько дней, заработав доллары у трактирщика, я вернул и мой денежный долг.

Вспоминается интересный эпизод. Французы стремились вернуть нас в советскую страну. Как и коммунисты, они обещали нам «светлое буду­щее» в совдепии. Французский комендант даже договорился с нашим начальством собрать всех и заставить прослушать его вдохновенную речь о счастье в совдепии. Пропаганда к возвращению велась упорно, и неко­торые уехали. Французы применяли и меры экономического давления - ограничения пайка, а также свободы передвижения по острову. И вот все юнкера собрались неподалеку от госпиталя послушать речистого фран­цуза. Он пришел и через переводчика заговорил о свободе, равенстве и счастье... Долго говорил, а закончил словами: записывайтесь, скоро при­дет пароход и заберет вас в замечательную страну серпа и молота. Я не выдержал и закричал: «Не верьте ему! Лжец! Вы что, уже забыли крас­ных?!» Комендант с сипаями очень заволновался, и хотел арестовать... Но меня плотно обступили товарищи и найти «крикуна» было невозможно.

Подходила Пасха. В нашем оркестре был альтист Шашев. Он был женат, и его жена жила в беженском лагере. Она любезно пригласила меня на Пасху, так как пекла куличи. Пасхальная ночь выдалась особенная - теплая, светлая, тихая. Утреню в походной церкви служил наш священ­ник. Церковь была оборудована в палатке, и, понятно, всем места внутри не хватало. Я, как и многие казаки, стоял на улице. Рядом со мной был казак лет 24-х. Он с упоением рассказывал о своей станице и... заплакал. «Отчего ты так горько плачешь? - спросил я. - Ведь все тут оторваны от своих станиц, родных мест». «Неграмотный я, - ответил казак. - А так хочу написать письмо жене. Мы ведь только поженились, и в первую брачную ночь мне пришлось удирать от красных...» Я решил помочь ему овладеть грамотой. На бумаге нарисовал буквы, сказал ему, чтобы он научился копировать их. Затем показал, как составляются слова, и вот в течение какого-то часа он уже мог составлять слова, конечно, еще неуверенно. Но когда литургия закончилась, казак этот умудрился написать несколько слов жене. Фамилия казака была Титов. Это была горькая, нерадостная Пасха. Первая Пасха на чужбине.

Литургия окончилась, и по обычаю все перехристосовались и разо­шлись по палаткам со своими нелегкими думами - как там Родина? В 11 часов состоялся Пасхальный парад. Играл наш оркестр, и под звуки «Преображенского марша» маршировали донцы... После парада я пошел в беженский лагерь к госпоже Шашевой на пасхальный обед. Бедная Наташа встретила меня со слезами: от кулича, от ее замечательного кулича, не осталось и крошки... Я постарался утешить ее и спросил: «А в чем вы пекли кулич?», «Да в генерале», - ответила она. Замечу, что в старое время «генералом» назывался ночной горшок, который во всех отелях ставили под кровати. «Но я чистила его песком и вываривала в морской воде, - оправдывалась Наташа. - Славный был кулич, вкусный такой. Но вы пришли слишком поздно». Однако на столе была хорошая закуска и доброе вино. Мы хорошо посидели и, похристосовавшись, разо­шлись.

Надо сказать, что жизнь на острове была очень монотонная. Одно время приплывал к нам губернатор греческих островов и мы встречали его оркестром - играли Королевский греческий гимн. Наш оркестр очень нравился ему, и мы получили приглашение поехать на губернаторский остров. И вот за мной и Борисом прибыл небольшой пароходик. Он привез на Лемнос продукты, а обратно забрал нас. От губернатора на острове Метелена поступило неожиданное предложение - всем оркестром перей­ти на службу к нему. Было предложено хорошее жалованье, хорошие условия жизни в обмен на одно условие - мы будем разъезжать с губерна­тором по островам и, когда он будет спускаться с трапа, играть Королев­ский греческий гимн... Но мы твердо сказали губернатору: «Мы вышли из России с нашими соратниками. У них ничего нет для увеселения. Мы не можем оставить их и лишить даже такого маленького удовольствия, как наш оркестр». После этого пожелали губернатору счастья и уплыли к себе на Лемнос. А скоро пришло сообщение, что нас принимает Болгария.

Перед переездом наши доктора провели общую вакцинацию против тифа. К сожалению, шприцов было мало, условий для их стерилизации почти никаких. Мне сделали прививку, и через два дня моя рука страшно раздулась, нестерпимая боль разлилась по всему телу. Осмотрев меня, доктор сказал, что под левой мышкой у меня большой нарыв и необходима операция. Без анестезии, тупым ланцетом (бритвой можно было сделать лучше) доктор старался прорезать кожу. Держала меня сестра милосер­дия... Наконец доктору удалось разодрать кожу, и он вытащил сгусток гноя толщиной в палец. Рану залили спиртом и залепили бинтом.

После прививки нас - Атаманское училище и, кажется Алексеевское кубанское военное училище - погрузили на пароход, и мы поплыли в Болгарию. Пересекая Мраморное море, встретили яхту, на которой плыл наш Главнокомандующий, барон генерал Врангель. Мы восторженно приветствовали его. Как оказалось, он специально ожидал наш транс­порт, чтобы удостовериться, что у нас все в порядке.

Итак, мы оставили остров преступников. На Лемносе видели несколь­ко пожилых людей без руки или без пальцев, или без кисти. Мы знали, что это означает. Оглядываясь на уже пройденный путь, мы благополуч­но пересекли Черное море, прошли сквозь лагерь смерти Чилингир, оста­вили позади себя остров, и вот, постепенно, подвигаемся к России.

Никогда не забуду отношения к нам французов. Его никак нельзя было назвать дружелюбным. Грубой пропагандой, ложью о жизни в Рос­сии они старались избавиться от нас - отослать назад, в совдепию. Когда же казаки не поддавались на ложь и отказывались добровольно возвра­щаться в совдепию, то нам уменьшали пайки (и без того мизерные). Через некоторое время пропаганда ехать «домой» повторялась... Нас вновь на­чинали морить голодом. Каждый сипай мог издеваться над русским офи­цером, не говоря уже о простом русском или казаке. Сипаи охраняли нас как военнопленных, и выход из лагеря разрешался только с согласия французских властей. И это были наши союзники, коих неоднократно спасали русские в Великую войну своими наступлениями, заставлявши­ми немцев перебрасывать на восточный фронт войска из-под Парижа. И вот теперь они «благодарили» нас, делая все возможное, чтобы выдать на растерзание палачам России. Да, теперь мы им мешали, мы были ненуж­ным балластом. Они уже устремляли свои взоры на совдепию. И честь и хвала нашему главнокомандующему, генералу Врангелю, что он смог добиться нашего приема в Болгарию и Сербию. Честь и хвала ему.

Наш пароход пристал у пристани города Бургас. Не помню точно - перевели ли нас сразу в город Ямбол или мы задержались в Бургасе... Однако запомнил первое впечатление от Болгарии - нас накормили очень вкусным супом. В наваристом бульоне была всякая зелень, какою Бол­гария богата, а также бобы и большой кусок свиного мяса. Впервые за долгое время мы могли не ограничиваться одной порцией и есть вдоволь.

В Ямболе нас разместили по казармам 10-ой жандармской дружины. Музыканты атаманского Военного училища заняли одну из конюшен, при которой находилась большая комната с нарами. Нас было всего 12 человек, и мы разместились свободно. Пайки наши были обильными и сытными. По субботам мы играли в офицерском собрании дружины. И как было приятно видеть после унижений от французов, что болгарские офицеры приняли русских офицеров в собрание как равных.

Считаю необходимым небольшое пояснение относительно болгар­ских военных сил в 1918-23 гг. Побежденная Болгария должна была по приговору союзников (США, Англии, Франции) сократить свою армию до 40000 человек, из которых 10000 были жандармами и которые состояли под абсолютным контролем земледельческого правительства во главе со Стамболийским. Пехота - 30000 человек - была под командованием ко­роля Бориса и несла пограничную службу.

Подходило время Рождества Христова 1921 года. Нам пришлось иг­рать в офицерском собрании в новогоднюю ночь. Помню, болгары устро­или лотерею - среди призов были и домашние животные. Я выиграл двух кроликов, взял их в казарму и поместил в клетку под нарами. Каждый день у меня появилась забота приносить пропитание моим животным. Я ходил к соседу, и он давал мне капустные листья.

Новый год, однако, принес и новые перемены. Так, поступило уве­домление, что Российская Белая армия должна кормиться самостоятель­но. Зима - не лучшее время для такого решения. Кругом снег, работ нет. Кто-то смог найти себе занятие по рубке хвороста или очистке леса и парков от валявшихся сучьев - они приносили их в город и продавали за мелочь. Иные пытались ловить рыбу. Однако речка была горная и рыбы было мало - порой мы возвращались и вообще без улова. До Пасхи все думали тяжелую думу о хлебе насущном.

Накануне Пасхи обнаружилась пропажа нашего товарища Жоржа - донского кадета. Обычно к вечеру мы собирались в нашей казарме и делились неудачами. А здесь уже была и полночь, а Жоржа все не было. И вот после полуночи в казарму ввалился немного навеселе Жорж с двумя мешками. Бережно положив их, он пригласил нас разговляться. Большой мешок, как оказалось, был наполнен крашенными яйцами, а тот, что поменьше - куличами. Мы с удовольствием накинулись на еду и лишь спустя некоторое время спросил: «А где, собственно говоря, ты взял всю эту снедь?» Ответ Жоржа был прост: «На кладбище».

У болгар, как и у русских, есть обычай на Пасху приходить на могилы своих родных и близких и оставлять там вино, яйца, куличи.

На дальнейшее что-то надо было предпринять и мы - пять человек - Борис Севрюгов, два донских кадета, я и наш пожилой казак пошли по селам, ища работу. Мы дошли до села Ивановка, недалеко от Бургаса. Позже узнали, что в этом и ближнем селах была эпидемия малярии... Местные жители приняли нас любезно и мы договорились, что летом будем работать у нескольких фермеров за минимальную плату, но кор­мить нас должны хорошо. До начала сезонных работ обещали давать по килограмму хлеба, вязанке чеснока, вязанке сушенного перца и по 100 грамм брынзы. Мы согласились, так как иных предложений у нас не было.

В это время правитель Болгарии Стамболийский объявил, что русские не имеют права передвигаться - они должны оставаться там, где их застал этот приказ. Таким образом, в другое село мы уже не имели права перей­ти, хотя и прослышали, что там была нужда в рабочих руках. Поселились мы на окраине села в палатке. Питались, в основном, чесноком - съедали до 10 головок каждый день, приправляя его «чушками» - маленьким горьким перцем. Конечно, самым роскошным был сыр. Обычно я разже­вывал дольку чеснока и «убивал» разливающийся «ожог» кусочком брын­зы. Вкусовой же эффект, помимо «ожогового облегчения», был неповторим...

Так мы прожили апрель и половину мая. Уже в середине мая приня­лись работать в поле и нас стали хорошо кормить. После окончания весенних работ у хозяев, нанялись к другим, уже за нормальную плату. В этом же селе работали на сезонных работах и турки. Мы работали сдельно, а турки поденно. Впятером мы укладывали больше снопов сена, чем 30 турок.

Надо сказать, что по договору союзников Болгарии было разрешено иметь трудовые дружины - «трудовацы» - до 300000 человек. В этих дружинах шло обучение молодежи и военному делу. Но обязательны были и работы. Строилась железная дорога на Хасково. Был объявлен приказ правительства об обязательном участии в строительстве всех жи­телей, которые находились вблизи линии будущей дороги. Каждый обя­зан был выложить 6 кубометров земли. Однако, если кто не хотел работать сам, он мог нанять работника. Вот тут мы и пригодились. Мы брали подряды, хорошо работали, но и хорошо зарабатывали. Так и продержались до зимы.

Если мне не изменяет память, то в сентябре 1922 года нас посетил атаман Всевеликого Войска Донского генерал Африкан Петрович Бога­евский. Тогда наше училище еще располагалось в г. Ямболе. Адъютант училища приказал мне поехать по ближайшим селам, собрать юнкеров и казаков, как и мы, работавших на сезонных работах. Я оседлал лошадь и поехал. В Болгарии много виноградников, и дорога шла между ними. На плантациях работали женщины - поля пестрели косынками, слышались песни.

Мне удалось благополучно справиться с заданием, и я предупредил всех, о ком имел сведения. Одно удивительное событие случилось во время моей поездки. Проезжая мимо работавших в винограднике жен­щин - а работали они нагнувшись, - моя лошадь неожиданно шарахну­лась в сторону и перешла на рысь. Я рассказал по возвращении об этом адъютанту. «Ничего удивительного, - ответил тот. - Эта лошадь была ранена пулеметными пулями и видела пулеметчика, который стрелял в нее - с тех пор нагнувшиеся люди внушают ей страх».