Николай Первый — один из тех, кому наиболее не повезло в нашей историографии. Как только ни принято его честить! И «Палкиным», и убийцей декабристов, и государем, который абсолютно не понимал специфики международной политики и погрузил Россию в ситуацию международной изоляции. Трудно представить себе, кого еще до такой степени сначала ненавидели просто прогрессивные, а затем марксистские исследователи.

Мне же хочется обратить внимание на несколько биографических штрихов. Николай Первый был настоящим сыном своего отца императора Павла. И, как и отец его, он был рыцарь, человек слова и долга, рыцарственного долга. И долг этот он выполнял всегда. Несомненно, он представляется нам глубоко православным государем в своей заинтересованности делами Востока. Именно Николай Первый последователен, отстаивая интересы наших братьев восточных христиан. А кто ж еще будет отстаивать их интересы? Запад всегда был готов противодействовать не только благоденствию, а даже освобождению восточных христиан от турецкого владычества. Тому много исторических примеров. Ради того начали Крымскую войну.

Мы можем заметить, что и во внутренней политике своей Николай Первый был человеком долга. Да, мы вправе на исторический упрек. Ему было отведено много лет, почти тридцатилетнее царствование. И он, понимая необходимость освобождения крестьян, готовясь, издав много законов, реально укрепивших, облегчивших положение крестьянства, тем не мене на это освобождение не решился. Но он был воспитан в структурах дворянской России. И Николаю Первому всегда хотелось найти подлинно русский стержень политики, подлинно русский уклад жизни и вместе с тем не разрушить то, что реально существовало. Разве должен быть разрушителем глава государства?

Как рыцарь и романтик Николай не мог быть последовательным антидворянином. И не его непонимание, а исключительно непонимание поместного дворянства задерживало все далее и далее освобождение крестьян, которое, казалось бы, уже было решено еще в первые годы его правления. Конечно, это серьезный упрек. Но поразительно другое. Если Николай Первый не мог понимать во второй четверти XIX века российских культурных традиций, после того как над уничтожением этих традиций потрудились и при Петре, и при Анне в бироновщину, и при Екатерине в немалой степени, то что в том дивного? Мы сейчас их сами не понимаем. Большинство из нас не видит социальных и политических традиций России. Большинство не видит разницы между крепостничеством до Петра, в котором нету ничего доброго, но которое не мешало распространению понятия честь на крестьянина, однозначно запрещало продажу людей и только лишь прикрепляло крестьянина к его тогда еще собственному земельному наделу с одновременными гарантиями его хозяйственной свободы, его права хозяйственной инициативы, и крепостничеством XVIII века. Если даже мы сейчас этого не видим, то как мог видеть он? Для того потребовалось повзрослеть русской науке и всему русскому народу.

Однако интуиция Николая была поразительной. Он стоит в ряду тех правителей, которые видят страшный промежуточный слой, средостение между народом и властью. Он видит опасность чиновничества, опасность бюрократизации. И если он не нашел путь, который ранее у России был, путь земского собора, для преодоления этого препятствия, то не так мало, что он уже видел эту опасность. Впоследствии бюрократия сделает не меньше, а скорее больше, чем революционеры, чтобы произошли все несчастья нашей истории.

И все-таки самое главное — это культурная интуиция Николая Павловича. Обратимся прежде всего к архитектуре. Архитектура — это такой особый вид искусства, где заказчик значит, может быть, не меньше, чем архитектор. Архитектура всегда социально обусловлена. И что же мы видим? Культурно Николай чрезвычайно активен. Государственные культурные программы последний раз, пожалуй, в истории свободной, не оккупированной большевиками России весьма значительны. Кто признанный глава архитектурной школы? Константин Андреевич Тон. То есть, именно тот архитектор, который наощупь, интуитивно прокладывал в рамках стиля, который мы называем «историзмом», дорогу восстановления и национального, и религиозно-культурного, регионально-культурного, православного языка нашей архитектуры. И главным покровителем и заказчиков, главной поддержкой Константина Тона был император Николай. Вот что дивно! А ведь по сути дела русскую средневековую архитектуру тогда знали плохо. Достижения науки истории архитектуры были еще в будущем. Историки и философы ничего дать не могли. Интуиция архитектора и интуиция государя открыла дорогу и петербургским полковым церквам, и Большому Кремлевскому дворцу, и прежде всего Храму Христа Спасителя. Это огромная заслуга. И когда вспоминаешь Николая Павловича, прежде всего хотелось бы вспоминать его вот с этим, с этими его достижениями, тем более важными для нас сейчас, что настало время понять, что, во-первых, мы Россия, населенная преимущественно русскими, и нашей архитектуре, а также и живописи, и музыке, и литературе приличествует национальная форма, но кроме того, мы страна восточнохристианской, преимущественно православной культуры. А следовательно, нам приличествует и преимущественно восточнохристианский язык в тех же видах архитектуры. Нам сейчас очень важен Тон, тот, с которого все началось. Без Тона не было бы ни Горностаева, ни Султанова, ни Васнецовых, ни Абрамцевского, ни смоленского Тенишевского кружка. Это первый этап.

И в заключении мне хочется обратить внимание на чужое наблюдение. Это наблюдение Борисовой, одного из крупнейших историков архитектуры наших дней, которая справедливо заметила, что отношение к тоновской архитектуре было разное. На двух полюсах высшая бюрократия и революционеры полагали тоновскую архитектуру выражением духа бюрократического самодержавия, но с разным знаком. Как видите, они готовили одно и то же. А весь остальной народ, и духовенство, и купечество, и образованные интеллектуалы, и простые крестьяне видели в этом архитектуру национальную, видели дух русской православной архитектуры.

Вот это для нас сейчас важно и вероятно продуктивно. Именно в связи с этим прежде всего мне хочется вспомнить императора. Он был ужасно одинок, человек добрый, добросердечный, он боялся заметности того, и как, бывает с людьми добросердечными, надевал на себя маску, он уподоблял себя бронзовой статуе. Это отметили многие наблюдатели. И только один раз, чисто случайно, войдя в комнату, близкий ему человек генерал Бибиков видел плачущего Николая. Он плакал от невозможности еще смягчить участь сосланных в каторгу декабристов.

Давайте вспоминать Николая Павловича не его ошибками, или по крайней мере не только его ошибками, а тем, что для будущей национальной России он сделал немало, больше, чем его старший брат Александр.