ПРИОБРЕСТИ КНИГУ В НАШЕМ МАГАЗИНЕ:

http://www.golos-epohi.ru/eshop/catalog/128/15578/

Настоящий очерк посвящен воспоминаниям о добрых друзьях нашего русского офицера, о наших денщиках, которые на деле и в мир­ное и в военное время доказали свою любовь, а подчас и беззаветную преданность своему «барину офицеру».

Происхождение самого слова «денщик» для меня лично неизвестно, но думаю, что оно происходит от того, что кто-то весь день по­свящал себя заботам о ком-то. Незнаком я и с положением денщиков в иностранных армиях, знаю лишь, что таковой институт существовал во французской и германской армиях.

В русской армии каждому офицеру полагал­ся денщик. Выбирался он обыкновенно из чис­ла честных, опрятных, толковых и грамотных солдат, уменьшая этим, конечно, число кан­дидатов в Учебную команду, но при назначе­нии денщиком принималось во внимание и иное обстоятельство, как, например, плохое зрение или, вообще, слабое здоровье будущего ден­щика.

Попасть в денщики да еще к доброму и хо­лостому офицеру была заветная мечта многих солдат. Говорю - к холостому, так как офицер­ские жены или матери командирши, желая показать свою власть, иногда переходили в своих требованиях некоторые границы, что не могло не действовать отрицательно на само­любие денщика, не признававшего над собою никакого начальства, кроме своего военного, а «женское начальство», с их капризами и при­дирками, и порою противоречивыми требова­ниями, наводило на них уныние.

Но, с другой стороны, служба денщика бы­ла совсем не такая легкая, как казалось со сто­роны. У холостых офицеров, проживавших иногда группами по 3-4 человека на одной квар­тире, «денщичья сила», как их шутку называ­ли, уже с самого раннего утра готовила своим господам чай, бегала в булочную за хлебом, чистила их сапоги и вовремя будила своих офицеров, что иногда бывало трудновато и порою приходилось им прибегать к крайним мерам - стаскиванию одеяла или пугая не­верным часом.

Когда офицер уходил на занятия, первым делом надо было подумать о себе, напиться чаю, затем убрать квартиру, причем все делать с большой осторожностью, чтобы ничего не раз­бить и не попортить. Если офицер завтракал дома, то нужно было к совершенно точному часу приготовить завтрак, и чтобы все было в полной чистоте. Если же офицер довольство­вался в собрании, то после его ухода дела всегда находилось вдоволь. Надо было пере­смотреть офицерское белье, заштопать все ды­рочки, пришить пуговицы, почистить мундир, отнести прачке белье, сапожнику сапоги в по­чинку и, если случайно встретишь своего зем­ляка на улице, то переговорить о всех ротных и даже полковых новостях. А в 11½ часов уже надо было думать о том, как бы не за­быть взять котелок, сунуть деревянную лож­ку за голенище сапога и отправиться на солдат­скую кухню и принести домой или там же на кухне вкусно поесть щей и кашу. Конечно, если офицер был семейный и жил далеко от казармы, то приходилось довольствоваться «на воле» и вкушать «людскую» еду, что было не всегда по вкусу солдатскому желудку.

На кухне надлежало вести себя так, чтобы и не уронить свое собственное достоинство и поддерживать и честь своего барина, то есть не говорить ничего лишнего, но иногда вставить какое-нибудь хвастливое словечко или фразу, чтобы вызвать у слушателей вполне естест­венную зависть. Тут требовался известный такт и надо было не «пересолить», иначе какая-нибудь подробность из жизни своего барина может дойти и до него самого. Поэтому «мол­чаливый» денщик меньше рисковал самым «ужасным» наказанием - быть отправлен­ным в роту и замененным другим.

Когда, после окончания служебного дня, офицер приходил домой, то необходимо было уже с утра знать примерный план вечернего времяпрепровождения барина и приготовить ему соответственную форму одежды. Вечером, если офицер отсутствовал, надо было прочесть, принесенный из роты приказ по полку и точ­но узнать из него, нет ли на следующий день какого-нибудь наряда и не назначили ли его барина на дежурство, в караул или на похо­роны, не назначена ли утром стрельба в тире (в 6 часов утра) или же еще хуже не назначе­на ли рота в оцепление стрельбища, для кото­рого час выступления назначался в 1-2 часа ночи. Сообразно приказу, денщик должен был приготовить точно ту форму одежды, ко­торую полагалось надевать в том или ином слу­чае.

Если денщик находился в услужении у семейного офицера, сколько отеческой любви и заботы выказывали эти, бывшие еще недав­но селяками люди к детям, особенно к малень­ким, заменяя подчас и няньку, которая уходила на кухню для чаепития. С какой нежной любо­вью они качали иной раз люльку и может быть мысленно уносились в это время в свою родную хату, вспоминая и своих оставленных ребяти­шек.

Трудно себе было представить, что еще не­давний хлебопашец или пастух уже умеет го­товить котлеты, может подать пальто, гладить брюки и ходить по всякому поручению по не­знакомому городу.

Удивительная мораль существовала у этих денщиков: все офицерское хозяйство, день­ги и прочее своего барина они считали «на­шим» и когда, например, говорилось, что на­до починить стул или поставить новые подмет­ки, то говорилось: «у нас сломался стул» или «наши сапоги нужно починить».

В отношении доступа в квартиру посторон­них лиц, особенно штатских, денщики были неумолимы и часто заставляли своих хозяев краснеть, когда не в меру услужливый денщик не впускал шедшего в гости, заставляя его дожидаться на лестнице, пока он не доложит своему офицеру, что его спрашивает «какой-то вольный». Но зато, когда в квартире появ­лялся ротный командир, то физиономия ден­щика расплывалась в улыбке и часто его обрат­ный ответ на приветствие своего ротного: «Здравия желаю, Ваше Высокоблагородие» за­ставлял ротного командира, с первых же слов приветствия денщика, призывать последнего к более тихому ответу, так как его зычный го­лос разносился по всему дому.

Конечно, бывали и курьезы. Я вспоминаю, как, однажды, я высказал моему денщику, на­ливавшему мне в соседней комнате чай, мои опасения, что чай перельется через край, на что он резонно ответил, чтобы я не волновал­ся, так как он держит в стакане свой палец. Вытирая люстру и стоя на стремянке, мой ден­щик заверил мою мать, боявшуюся, что он упа­дет, что он держится за люстру.

А сколько любви и внимания и заботливос­ти проявляли эти наши друзья на походе и в боевой обстановке. Они трогательно выполня­ли все наставления, полученные от матерей и жен, при отъезде барина на фронт. Следуя за полком в обозе первого разряда, где нахо­дились офицерские вещи (палатки, койки и пр.), они, по приходе на бивак, в летнюю пору спешно расставляли и камуфлировали палат­ки, в зимнюю же быстро приводили в порядок отведенные избы и заботились о скромном ужи­не для своего барина, а также о папиросах и о свечах. Впоследствии, когда вся армия зако­палась в землю, оставаясь в ближнем тылу, при обозе, денщики по несколько раз в день, рискуя жизнью при долгих переходах по хо­дам сообщения, навещали своего офицера, за­ботясь и о его здоровье, и о белье и, кроме того, своим корявым почерком отписывали матерям и женам обещанные письма о том, что, дескать, «наш барин жив и здоров и того же и вам желает».

А после боя, кто первый приходил спраши­вать, все ли благополучно с его барином - тот же денщик и какое он принимал участие, ког­да его офицер был ранен, прикрывая подчас оледеневшего воина своею жалкою шинелишкой, доставая ему чай или ром.

По приезде в отпуск во время войны со своим барином, как красочно рассказывал он про геройские подвиги мало знакомой с воен­ной обстановкой кухонной аудитории… В этих рассказах ореол его барина возносился до выс­шего предела.

Я вспоминаю, как мы с моим денщиком Ели­сеем Голенком вместе трагически переживали известие об отречении Государя, а затем появ­ление приказа № 1-й. Елисей плакал и просил у меня разрешения величать меня по-прежне­му, а меня называть его «на ты». И это был случай не единственный в нашей армии. Таков был денщик русской армии! С каким тяжелым чувством шел он на вынужденную присягу неизвестному ему и чуждому его духу Времен­ному правительству.

Нашему русскому денщику можно было до­верить какие угодно деньги, что часто и дела­ли многие офицеры перед боем, зная наперед, что, если с ним что случится, - денщик добе­рется до его родителей или жены и передаст им и его крест, и ордена, и иконку, и все день­ги. Все это делалось совершенно бескорыстно. Это впитывалось с воспитанием солдата и ста­новилось неотъемлемой чертой его характера. Этот же мой денщик прислал мне уже загра­ницу письмо, начинавшееся словами «здравст­вуйте дорогой и милый моему сердцу…», а кон­чалось оно - «любящий Вас и целую вас».

И думается мне; что много, много наших ста­рых денщиков, еще живущих на свете, пере­неся все ужасы революции и гражданской вой­ны, частенько вспоминают добрым словом сво­их далеких «господ», как и мы все нет-нет да и вспомним наших дорогих и милых сердцу денщиков.

В. Каменский