Приобрести книгу в нашем магазине

Заказы можно также присылать на orders@traditciya.ru

К концу моих занятий в университете я была уже и в конце беременности. До рождения ребенка спешила окончить университет, так как знала, что появление ребенка захватит меня целиком.

Самая беременность является большой тяжестью для женщины: нарушается нормальное самочувствие, появляются какие-то искажения и отклонения во вкусе, в аппетите, частые и неожиданные рвоты и т.д.

Так было и со мною. В таком состоянии очень тяжело было быть на людях: бывало, мы обследуем больного ребенка и разбираем редкий случай болезни, а у меня подступает к горлу рвота – приходится спешить, только чтобы найти укромное местечко, в стороне от людей. Так приходилось мне страдать в течение месяцев! Но вот подошли (по расчету) последние дни беременности. Надо быть начеку. Каждую минуту могут начаться роды, когда сама уже ничего не можешь сделать, а в эти дни я как раз очутилась одна-одинёшенька, так как Яков был на практике в каком-то хозяйстве за городом. Узнав, что нужен дома, он бросил все и поспешил ко мне. Я очень обрадовалась его приходу, был крайний срок, и меня спешно надо было вести в больницу – начались схватки. По дороге приходилось останавливаться, чтобы переждать схватку. Но вот, слава Богу, мы – в больнице, я принята сразу в родильный зал, возле меня хорошая и опытная акушерка (невестка профессора Якушевича). Какая она милая! Как важно иметь возле себя в такой момент хорошего человека. Она, узнав, что у меня это первые роды, успокаивает:

– Придется потерпеть схватки, роды придут еще не сразу!

Непередаваемо сильные боли при схватках, они не прекращаются, нет передышки! Теоретически я хорошо подготовлена к этому: "идет вставление головки" – надо самой участвовать в родовом акте. Вдруг схватки прекратились и начались потуги. Тут надо быть особенно осторожной и во всем подчиняться акушерке, иначе могут порваться ткани. Напирает очень сильно, нет возможности сдерживать, акушерка затыкает мне нос, и я дышу ртом (невольно). Акушерка приказывает мне:

– Медленно! медленно! – ну еще немного подуйтесь!

Я делаю все, чтобы не сделать ничего резкого. Что-то осталось снаружи, это головка ребенка выведена опытными руками акушерки.

– Еще немного подуйтесь! – командует она.

Я делаю напряжение... и из меня выскакивает что-то большое-пребольшое, и раздается: "Уа"! Я радуюсь... Акушерка говорит, не отходя от ребенка:

– Мальчик! Поздравляю с сыном! И хвалю вас за хорошее поведение при родах!

Я чувствую, что я стала совсем пустая, из меня все вышло. Но с окончанием родов у меня вдруг внутри зародилось что-то большое-пребольшое. Это – большое чувство любви к моему ребенку. Я для себя теперь не существую совсем! Только он!

Спрашиваю акушерку:

– Дышит? Кричит? Когда увижу?

– Все, все в порядке – и дышит, и кричит, увидите его через 12 часов, когда принесут кормить, а сейчас спите и отдыхайте! – отвечает она.

– Милый мой! – шепчу я и засыпаю.

Утром принесли его ко мне, и он, как пиявка, присосался к моей груди и совсем ничего не понимает, открыл глазки, и они ничего не выражают. Его приносят ко мне каждые три часа, он немного пожелтел.

– Китаец? – спрашиваю сестру.

– Желтушка, скоро пройдет, – отвечает она.

Мне уже не терпится – скорее бы самой ухаживать за моим милым. Через 7 дней я с ним дома. Совсем, совсем другие заботы и интересы у нас теперь: пеленки, купание каждый вечер в кипяченой воде, пока не отпала пуповина. Ему нравится лежать в теплой воде, ясно видно его полное блаженство. Потом кормление его грудью, тут он все забывает и жадно, жадно сосет, захлебываясь, и засыпает. Бережно укладывают его в постельку, спит он с открытыми ручками.

Пока он спит, мы спешим сделать все нужное для него: пеленки, пеленки должны быть и выстираны, и выварены, и выглажены, только мне самой некогда поспать. Весь уход и кормление малютки лежат на мне. Если же мне надо днем куда-либо уйти, то при нем обязательно должен остаться Яков: только ему могу доверить мое сокровище. Самым трудным было выдерживать паузы между кормлениями (4 часа). Он всегда хочет раньше, "обжорка". Приходилось отвлекать его: ходить с ним, петь ему мои арии, романсы, а как только, бывало, присяду, так опять крик – "давай!" И вот однажды перед вечерним кормлением сижу я с ним, и вдруг становиться мне ясно, что теперь я себе не принадлежу, теперь все, все только ему, все его!

А много позже я прочитала у Грильпарцера: "Так как Бог не может быть всюду, то Он создал матерей". А Вартен Ваймер сказал: "Пока не вымерли матери, до тех пор светят звезды в нашей ночи".

Мы жили втроем в той же комнате. С квартирами теперь было очень трудно. Постепенно привыкли к нашему новому сожителю, "принцу", и к нашему новому распорядку. "Принца" надо вовремя накормить; его надо обеспечить чистым бельем, главное, пеленками; его надо вынести на свежий воздух; там он хорошо спит. Я стараюсь вести над ним наблюдения, как он из розового комочка превращается в человечка: то скользнула гримаса улыбки, то стал хватать яркие игрушки, то стал мять и рвать бумагу. В Консультации его прозвали "Великаном", он прибавляет в весе гигантскими скачками: оно и понятно – высасывает он за один раз 400 граммов молока (у меня было много молока, я еще даже сдавала остатки в консультацию).

В Харькове тогда работала американская организация "АРА". Она помогала всем нуждающимся, между прочим, и кормящим матерям. Я пошла туда, и мне выдали большой пакет детского нового белья: в нем были и пеленки, и распашонки теплые, и, самое главное, теплое фланелевое белое пальтецо.

Мой малютка бывал всегда на улице бело-чистым, только щечки были розовые. Он уже проявлял характер: не терпел одевания, зато был в восторге, когда выходили с ним на улицу: махал и даже хлопал ручонками. Так прошли его первые месяцы, у него был уже более осмысленный взгляд. Кроме врача в консультации, был и опытный педагог – Елена Константиновна Кричевская, недавно приехавшая из Москвы. Раз утром она сделала над сынком наблюдения, чтобы узнать особенности его характера: его посадили на пол, на ковре, разные игрушки лежали тоже на полу. Сама Елена Константиновна села сбоку и делала заметки о его поведении. Мы – тоже, но были за стеклом.

После часа наблюдений Елена Константиновна закончила сеанс и поделилась с нами своими выводами: он постоянен и сосредоточен на одном (из массы игрушек он взял одну и все время, не выпуская ее из рук, ползал с нею, останавливался перед другими игрушками, но ее так и не выпускал целый час), активен и спокоен – ползал много и ни разу не заплакал. Было очень интересно и приятно слышать от опытного педагога выводы из наблюдений над моим мальчиком.

Я тоже долго вела "дневник" наблюдений, записывала этапы его развития и всегда советовалась с Еленой Константиновной о нем. Она подарила мне свою книгу "Детские капризы и их предупреждение".

В те тяжелые годы многого не было для нормальной жизни: не было одежды, не было даже самого необходимого для ребенка – пеленок. Поэтому при регистрации рождения ребенка выдавался специальный ордер на детское приданое, так как иначе нигде ничего нельзя было достать: даже не во что было завернуть ребенка. Все эти бытовые трудности понуждали молодые семьи ограничиваться одним ребенком. Из всех моих знакомых очень редко у кого было больше одного. Итак, нас стало трое. И мы старались быть всегда вместе, поэтому нас скоро стали называть "Троицей".

ЯСЛИ

Советская власть с самого начала своего существования принуждала всех работать, выкинув лозунг "кто не работает, тот не ест". Но при этом заработная плата была так низка, что не давала возможности существовать семье, и женщина, чтобы увеличить доход семьи, вынуждена была идти на производство. Власть принуждала ее идти на всякую работу, даже на вредную и тяжелую, сделав ее "равноправной". В пропагандных же целях власть много говорила об охране матерей и детей и открывала в отделах здравоохранения подотделы "охраны материнства и детства", а сокращенно "Охматдет".

Этот охматдет устраивал в городе детские ясли при производствах и в районах, а также детские сады. В такие детские ясли работающие матери, идя на работу, заносили своих маленьких детей (до четырех лет) и забирали их домой в конце рабочего дня, а детей старше четырех лет отдавали в детские сады.

С введением нэпа деньги приобрели большую ценность, но заработать их стало еще труднее. Я была уже специалистом – врачом-педиатром. Много раз подавала заявление в комиссию охматдета о предоставлении мне места педиатра. Но каждый раз проходил кто-либо другой, а не я. Ясно было, что комиссия, состоявшая преимущественно из большевиков и сочувствующих им, отдавала предпочтение своим, близким партии людям. Получая каждый раз отказ, я решила более энергично постоять за себя. Я пошла в охматдет. Заведующей там тогда была Раиса Ивановна Треполова, в прошлом работница-текстильщица, большевичка, а ее заместительницей была врач Елена Николаевна Федотова, тесно сотрудничавшая с большевиками. Я сказала Треполовой, что я специалист-педиатр, а в прошлом – дочь рабочего Брянского завода, очень нуждаюсь сейчас в работе, но получить ее никак не могу, так как у меня нет знакомого в комиссии, который бы поддержал меня при обсуждении кандидатов. Треполова выслушала меня и сказала:

– В следующий раз при выборе кандидатов вы получите место врача, а еще лучше будет, если вы до выборов поработаете бесплатно в открывающихся яслях и поможете там все подготовить к их открытию.

Я взяла адрес этих ясель и пошла туда. Ясли открывались при конфетной фабрике (в прошлом Кромского) на Конторской улице. Там нашла я полный штат: и заведующая, и воспитательницы, и сестры, и весь вспомогательный персонал до прачки и кухарки включительно были налицо. Меня приняли приветливо, а заведующая оказалась понятливой, она прислушивалась ко всем моим предложениям. Так сообща мы проработали целый месяц, не получая ни копейки, за исключением заведующей, которая получала полностью жалованье. Меня должна была утвердить комиссия. Я чувствовала себя уже более уверенной и надеялась, что, проработав усиленно целый месяц над подготовкой ясель к их открытию, я получу при них же должность врача. Но на другой день после заседания комиссии я увидела в списке утвержденного персонала опять не себя, а другую фамилию.

Я побежала в охматдет к Треполовой и чуть ли не закричала:

– Опять не я! До коли же будет такое безобразие!? Куда мне идти еще выше жаловаться?!

Треполова смутилась и сказала:

– Я же велела Федотовой провести вас! Не волнуйтесь, я улажу это недоразумение.

Тут же вызвала к себе Федотову и определенно сказала:

– В новых яслях будет работать доктор Кузнецова.

Так я получила это место и начала работать. В 6 часов 30 минут утра я должна была уже быть на работе и принять к 7 часам всех детей, осмотрев их быстро, но тщательно, чтобы не пропустить кого-либо больного, и таким путем не подвергнуть других детей заражению. Потекли мои рабочие дни в большом напряжении: рано утром я поднималась, приводила моего полусонного малютку в порядок, а потом шла вместе с ним на работу во всякую погоду. Позже Яков стал доносить его до трамвая, а от трамвая я уже сама, спеша и запыхавшись, добиралась до ясель, сдавала малютку сестре и начинала осматривать детей при матерях, которые тоже спешили сдать своих детей и бежать на работу.

Так проработала я в яслях № 16 два года и, по правде сказать, эта работа меня, как врача, мало удовлетворяла: много времени и внимания уходило на поддержку равновесия и спокойствия в отношениях с заведующей (надо сказать, что все заведующие во всех яслях, как правило, назначались из простых необразованных коммунисток – работниц или так называемых "выдвиженок"). Хорошо бывало, когда эта выдвиженка еще не зазнавалась, тогда она прислушивалась к мнению врача и выполняла его предложения: в таких случаях налаживалась и профилактическая медицинская работа врача, и административная работа в яслях. В противном случае возникали трения и скандалы между врачом и заведующей (примеров тому было много).

Все заведующие яслями часто встречались друг с другом в охматдете и там подуськивали одна другую, как укрепиться в положении заведующей (самостоятельной и независимой). Среди них выделялась своим нахальством одна заведующая – Сколис Мария Казимировна. Ее семья была почти вся партийная – муж, сестра. В них она чувствовала поддержку, а поэтому была нахальна. Она считала себя вполне подготовленной к ясельной работе, была уверена, что умеет не только составлять смету, но и держать весь персонал в руках. Она была уже раз переведена из ясель № 3 при текстильной фабрике, где у нее был какой-то скандал, в районные ясли № 4.

В этих районных яслях были дети безработных матерей, в большинстве партийных. И вот Сколис, чтобы ладить с ними, начала их поддерживать в недовольстве то одним, то другим сотрудником, особенно доставалось врачу ясель – Анне Трофимовне В. Дело дошло до скандала, и Анна Трофимовна обратилась в охматдет к Федотовой, прося ее защиты. Федотова обещала дело уладить, переведя Анну Трофимовну в другие ясли, а на ее место наметила меня, потому что у меня в яслях дело было поставлено хорошо и недоразумений с заведующей не было.

Вот Федотова и вызвала меня в охматдет, а чтобы предупредить мои возражения, начала льстиво говорить мне, что она хочет мне сделать приятное, хочет дать другую работу, более интересную – работу врача и в яслях № 4, и в родильной больнице по соседству с ними – в отделении новорожденных. Работать придется полдня в яслях и полдня в больнице № 15. Жалованье же буду получать пока в яслях, так как там проведена по смете полная врачебная ставка. Я подумала-подумала и согласилась, надеясь со временем перейти целиком на работу в больнице, что казалось мне много привлекательней. Анна же Трофимовна В. заняла мое место в яслях № 16. Сына я уже не носила больше в ясли, так как он вырос и стал тяжел. Он оставался чаще дома с Яковом, пока я была свои шесть часов на работе. Затем я погружалась в домашнюю работу.

Заведующая Сколис, действительно, была очень склонна к интригам и восстанавливала одного против другого: матерей – и против врача, и против воспитательниц, а санитарок – против тех и других. Первое время я старалась не вникать в эти склоки, да и работы было много. Детей в яслях было человек сорок. Всё до обеда, с шести тридцати до двенадцати тридцати, я бывала в яслях, а потом спешила в больницу. В отделения новорожденных в городе впервые назначались детские врачи: я попала в 15-ю больницу, а доктор Починкова Леонила Николаевна – в 1-ю Александровскую. Раньше новорожденных в родильных больницах обслуживали акушеры и акушерки. Мне, чтобы усвоить хорошо эту область педиатрии, пришлось много читать и работать. Яков постарался достать для меня в Москве у букинистов редкую и ценную книгу о новорожденных профессора Гундобина. Эта книга была долгое время моей настольной книгой. Со временем я так основательно все изучила о новорожденных, что стала в городе заметным специалистом в этой области.

ПОД СУДОМ

Работа в яслях была мне неприятна, так как во главе их стояли совсем неподготовленные и малообразованные женщины – выдвиженки. Особенно это чувствовалось в районных яслях № 4, где было мало контроля, и где заведующая, Сколис Мария Казимировна, хозяйничала по-своему. Она жила при яслях со всею своею семьею (пять душ), и значительную часть продуктов и других вещей, купленных для ясель, Сколис брала для себя и своей семьи, даже особенно не скрывая этого.

На собраниях коллектива ясель только и говорилось о том, чего не хватает: то детской одежды для прогулок с детьми во дворе, то нет игрушек, то детская еда невкусна и т.д. Деньги из сметы на ясли Сколис тратила по своему усмотрению. Ясли при производстве контролировались его представителями, наши же районные – изредка подвергались контролю только охматдетом.

Для предотвращения скандала и разоблачения своих проделок недовольными матерями, Сколис интриговала, стараясь отвлечь их внимание с себя на других. Она сваливала вину за неблагополучие в яслях то на врача, то на воспитательниц и другой персонал. Вовлеченной в эти интриги оказалась и я. Дело было так.

Одна молодая санитарка – комсомолка Люся – была сестрой-выдвиженкой (то есть без всякой подготовки) в грудном отделении.

Я, при моем переходе на работу в эти ясли, сразу же сказала на собрании коллектива, что Люся только помогает медицинской сестре в ее работе в грудном отделении, выполняет же работу сестра Белла; Люся может смотреть, как работает Белла и учиться у нее. Белле было вменено в обязанность присматривать за работой Люси. Так шло все благополучно, пока однажды Люся не упросила разрешить ей самой поставить ребенку банки. Белла позволила, но при своем присутствии. У Люси не было никакого опыта, и она при этой манипуляции обожгла ребенка, перегрев банку. Было неприятно и Люсе, и Белле, и мне, тем более, что все произошло в мое отсутствие.

Но, слава Богу, этот небольшой ожог хорошо поддался лечению и скоро зажил, не оставив следа. Для матерей-большевичек при подстрекательстве Сколис этот случай был предлогом обвинить врача в халатности и во "вредительстве". Узнала я об этом только по вызове к следователю. Для меня это было полной неожиданностью. Когда следователь познакомился со мною и узнал, что я – дипломированный врач, он понял склочный характер обвинения. Он так и сказал мне:

– Постарайтесь получить от охматдета и от заведующей яслями письменное удостоверение, что вы – хороший врач и добросовестно работаете, и мы закроем это дело.

Я поспешила в охматдет и попросила Федотову, а потом и Сколис дать мне такое письменное удостоверение. Но ни та, ни другая не решились на это, и суд надо мною состоялся. Чтобы не сделать какого-либо неверного шага, я попросила соседку – юриста Деревянскую – помочь мне в этом неприятном и совсем незаслуженном деле. Она взялась защищать меня. Во время суда допрашивали сначала свидетелей: Люся сказала про себя, что она – выдвиженка, и ставила банки, попросив разрешения у медицинской сестры Беллы, и ставила при ней. Было ясно, что дело "раздувалось" из ничего. Допросили меня. Я рассказала, как все было.

После моего допроса выступила женщина-прокурор. Ее первая фраза была почти дословно такова:

– Я с нетерпением ждала выступления обвиняемой, доктора Кузнецовой, чтобы реально увидеть интеллигента-вредителя, противника советской власти... – и продолжала меня обвинять все в том же духе. – Она, как врач, действующая против советской власти, издевалась над советскими мероприятиями, заставляла выдвиженку выполнять медицинские назначения, чтобы показать ее никчемность и этим компрометировать советскую власть и ее распоряжения – выдвигать и ставить простых людей на должности специалистов.

После выступления прокурора выступила защитница Деревянская. Она возражала прокурору как по сути дела, так и по политической оценке этого инцидента. Она обратила внимание суда на то, что доктор Кузнецова – дочь рабочего и, следовательно, ее социальное происхождение не дает основания прокурору обвинять ее во враждебности к советской власти.

Суд признал меня невиновной и оправдал.

Меня этот инцидент привел к выводу, что надо как можно дальше держаться от совместной работы с неподготовленными заведующими, особенно если они, к тому же, такие подлые люди, как Сколис. Я оставалась еще некоторое время в яслях и, наконец, ушла совсем в больницу, где заведывал главврач профессор Попандопуло Иван Васильевич. К тому времени он как раз "отвоевал" полную ставку для врача-педиатра, необходимого специалиста для новорожденных. Я заняла это место, как уже работавшая там по совместительству бесплатно.