* * *
Площадь у трактира Саврасовых оживленно гудела. Крестьян собралось так много, что от торговой лавки Снигирева до пристани невозможно было пройти. Приходилось протискиваться сквозь толпу, расталкивая других локтями. В центре этого многолюдного волостного схода стояла маленькая и изящная, в своей монументальной неподвижности, часовня Николая Чудотворца. Казалось, сам святой Николай сегодня присутствовал здесь. Вот только не понятно было - радостен он или суров? Любимая народом икона блестела в окне часовни и хорошо была видна с пристани.
Жители села Диево-Городище неторопливо обсуждали последние новости. Некоторые в задумчивости сидели на завалинках. У часовни возле трибуны стояли новоявленные добровольцы с винтовками, сельская молодежь. Также было много семейных мужчин средних лет. Немногочисленные крестьяне из ближних деревень разместились чуть поодаль, каждые особнячком. Были здесь и представители Прусовщины - жители ближнего села Прусово, до которого тоже доскакал в это утро Федор Конов. Много пришло на сход женщин из Городищ. Некоторые из них зачем-то захватили из своих домов вилы. Так они и стояли с вилами, словно вот-вот готовые ринуться в бой.
В бой! Это понимали все, кто пришел сегодня на площадь. И то, что бой будет, не вызывало сомнений. Суровая, прохладная нервозность чувствовалась в июльской атмосфере. Но нужно ли это селу? Есть ли смысл? Вот какой вопрос витал в мыслях здешних крестьян. Что там произошло в Ярославле? Говорят, успех белых? Но успех ли? Настолько прочен этот успех? Не проще ли разумно обождать, отсидеться дома, не лезть на рожон? Пусть успех разовьется, обрастет крыльями, поднимется в небо, чудной жар-птицей пролетит над старинным волжским селом и, словно древнее Диво опустится на площадь и румяной русской красно девицей подойдет к каждому с хлебом-солью и водочкой, распахнет двери трактиров и чайных, наполнит их пряным запахом жареных пирожков и хлеба, баранок и конфет. И, словно по велению волшебной палочки, кончатся голод, реквизиции и продразверстки, крестьянские хлебные бунты. И вновь будет изобилие, как в том немыслимо далеком и счастливом тринадцатом году.
Не надеялся на легкий успех только что приехавший, уже не молодой, вислоусый агроном Николай Мамырин, член партии эсеров. Наверно, были солидарны с ним и другие агитаторы, стоявшие рядом на трибуне. Был здесь, конечно же, лидер восстания Федор Конов, и еще один офицер из Ярославля, присланный на подмогу. Чуть в стороне от них, на краю только что сооруженной площадки для выступающих находились Константин Саврасов и Михаил Семенович Щеглов. Последний - мужчина средних лет, из богатых сельских крестьян. Конов уговорил его войти в Комитет.
- Барыня, барыня! - зашептали на площади в тот момент, когда из лодки на пристань вышла молодая, стройная в длинном нарядном платье женщина. Она была очень красивая, русоволосая с прекрасными голубыми глазами и немного строгим, но приветливым взглядом. Смелость, ум и воля чувствовалась в ее взгляде, желание идти на что-то до конца, не останавливаясь, не оборачиваясь на толпу. Идти к своей заветной цели. Идти только вперед. Это была Софья Леонидовна Богородская, дочь землевладельца из села Введенское, что на противоположном берегу Волги от Диево-Городища. «Барыня» под одобрительные возгласы молодых парней взошла на трибуну, протянув свою прекрасную стройную ручку Федору Конову, бывшему сельскому хулигану и главарю народной вольницы. Федька же, не ожидая такого галантного внимания со стороны помещицы, красавицы, выпускницы знаменитых петербургских Бестужевских курсов, растерялся и покраснел. Затем неуклюже, словно медведь, взял ее ручку своей мощной мужской рукой и быстро чмокнул. Это выглядело немного комично со стороны. Впрочем, делало честь лидеру восстания.
- Я не опоздала, господа? - посмотрела она на агитаторов немного растерянно. - Нет?… Ведь сегодня такой важный день!
Федор Конов ответил ей молчаливым восторженным одобрением, затем перевел свой взгляд на собравшуюся толпу.
- Селяне! - громогласно и просто начал он, с каждым словом закипая, словно раскаленный медный самовар. - Я должен сообщить вам радостную новость! Ненавистная всем власть большевиков свергнута сегодня в Ярославле и в Москве! По всему Поволжью начались
восстания против тех, кто узурпировал свободу, разогнал и расстрелял избранное народом Учредительное Собрание, отменил право свободной торговли, морит честных тружеников крестьян голодом, учинил реквизиции хлеба…
Он посмотрел куда-то вперед злобно и с ненавистью.
- А мы, что, хуже ярославцев и москвичей! - рявкнул он на всю площадь, переходя в свой излюбленный экспромт. - Да на кой хрен нам эти большевики?! Мать их за ногу! И мы не лыком шиты! Мы тоже договорились сегодня с мужиками и взяли власть в Городищах! А всех большевиков - на Кокуй! При этих словах он сделал пренебрежительный жест рукой в сторону Кокуя на другом берегу, чуть ниже Введенского по Волге.
Кокуй, в простонародье деревня Новые Ченцы, у жителей Городища не вызывала никаких симпатий. Кроме смеха. Там постоянно садились на мель большие продовольственные баржи, и их владельцы вместе с корабельными матросами жалко и обреченно сидели на берегу, жгли костры. Затем поспевала помощь из села. Начиналась перегрузка товаров на небольшие речные суда, занимавшая немало времени. Местные крестьяне довольно успешно, исстари на ней зарабатывали. А вот приезжие часто проклинали это место. В народе же ходила мудрая пословица: «Толкуй про Кокуй - Городище рядом!» Что означало: капитан, не зевай около Городищ, а то сядешь на мель и будешь куковать….
- Пусть кокуйских гадюк эти большевики кормят! - продолжал Федька, озирая площадь, но не находя пока желаемого одобрения. Лишь несколько дежурных, натянутых коротких смешков. - Пусть сидят на Кокуе да помалкивают, видя, как народ восстал! Сдулись наши сельские большевики и их прислужники, лишь только услышали про ярославское восстание! Подлюга Гурин, председатель волостного Совета, большевик и продовольственный грабитель! Весь хлеб зимой забрал! А в феврале красные изуверы убили троих наших мужиков, жестоко и злобно расстреляли в Тверицах! За что?! Лишь за то, что пытались требовать назад, по справедливости распределить ими же выращенный хлеб! Чтобы накормить свои голодные семьи.
И еще один предатель нашелся, - при этих словах Конов подмигнул Константину Саврасову: извини. Так надо.
- Павел Саврасов, прислужник безбожной большевистской власти, работник исполкома волостного Совета. Тоже бегает где-то по окрестностям. Прячется от нас. Но честных людей большинство! - продолжал он. - Вот и Константин, брат Павла Саврасова, тоже в наших рядах! Он сегодня возглавит отряд добровольцев, которые поедут в Тверицы на помощь белому движению! Вот на таких настоящих офицерах Русь держится!
Константин немного поморщился. Похвальба из уст бывшего сельского хулигана была ему явно не по душе. Казалась какой-то наигранной, неестественной, даже мерзкой. И лишь Софья Богородская, давняя подруга брата, с явным добродушием и трепетом взглянула на него.
- Русь поднимается! - горланил Конов, словно огнедышащий змей. - Сегодня восстало все Поволжье! Весь Урал и вся Сибирь уже под контролем правительства Комуча - законного Комитета Учредительного Собрания! На Дону против большевиков поднялось казачество под руководством старого, авторитетного генерала Алексеева! В Мурманске - союзники…
- Кончай заливать, Федька! - вдруг крикнул один пожилой крестьянин из толпы, мрачно и недоверчиво. - Знаем мы тебя, болтуна! Ты с утра уже, поди-ка, не просыхаешь! Ну и что, что взял власть в Городищах… Долго ты ее удержишь?! В Москве, говоришь, большевиков нет, в Ярославле нет! А вот ко мне вчера родственник из города явился. Со всей своей семьей. Бежал, значит, из твоего града-Китежа, где советская власть сброшена. Брешет он, братцы! Бои идут в Ярославле! В центре города, действительно, белые. И в Тверицах белые! А вот за Которослью - красные! Вечером были сильные обстрелы. Народ бежит. Люди переправляются через Волгу и укрываются здесь, у нас, в Заволжье. А что там в Москве происходит - так нам пока не ведомо. Москва большая.
Услышав такую речь, Чухонец гневно зыркнул глазами на обличителя.
- Ну и что, что бои! - отмахнулся он. - А ты думал, большевики без боя сдадутся? Погоди, добьем их скоро!
- Обождать бы надо…, - послышался крестьянский ропот.
Экспромт явно не имел успеха.
- Да что я, - заговорил Чухонец иначе, увиливая. - Я - мужик простой! Вот пусть наш губернский землемер подтвердит. Вы все его знаете. Он - человек уважаемый, ученый!
Николай Мамырин тотчас же занял место Конова. Говорил он убедительно, со знанием дела. Рассказывал о том, что большевики морят крестьян голодом, изымают хлеб и продовольствие, а распределяют по едокам несправедливо. Что не удивительно. Ведь их классовая опора - не крестьянство, а рабочие, пролетариат. И крестьянам, честным землепашцам ждать от большевистской власти ничего хорошего не стоит. Всех ждут тяжелые времена и постоянные продразверстки. А уж предприимчивым торговцам - и того хуже. Свобода торговли уже, фактически, отменена. Еще немного - и закроют все частные лавки, трактиры. Начнется голод. «Хлеб, - сказал он, - в Ярославле есть. Будет распределен по справедливости на каждую трудовую семью. Но для начала нужно защитить этот хлеб от большевиков. Поддержать Ярославский отряд Северной добровольческой армии!»
Искушенного в крестьянских делах эсера слушали внимательно. Но когда он закончил - площадь, отнюдь, не встрепенулась. Лишь немногие поддержали его призыв аплодисментами и одобрениями.
- Складно он, конечно, говорит. Но что-то боязно. Легко сказать - присоединиться к восстанию, - размышляли одни. - Мы ведь в военных делах люди не опытные. Нас поубивают, а кто семьи наши кормить будет?
- Большевики хоть и безбожники, но землю крестьянам дали, - рассуждали другие. - А эсеры уже были у власти. Но только кормили народ обещаниями. Нет смысла идти, кровь за них проливать.
Одним словом, дело не клеилось. Агитаторы стояли на трибуне с кислыми лицами. Федька Чухонец начинал злиться. Нужен был какой-то порыв. Но кто мог его дать?
Поняв, что все в один момент может рухнуть, Софья Богородская приблизилась к Константину. Глаза ее в этот момент, казалось, горели неистовым пламенем.
- Костя, помоги! - взмолилась она с какой-то искренней обреченностью и даже страхом. - Кто в селе может их уговорить? Поднять на восстание? Иначе нам всем конец…
Молодой человек посмотрел на Софью. Брат Павел питал к ней чистые, нежные чувства. Константин знал - любит и теперь. Но был вынужден жениться на другой. А Софья Богородская - умна, талантлива, принципиальна. И эта принципиальность, смелость, граничащая с отчаянием, уже погубили ее однажды. Стали несокрушимым барьером между их матерью и этой отчаянной женщиной, отдавшей себя в жертву просвещению. Константин задумался. Он понимал, что крестьяне не такие податливые на политические обещания, как жители губернского города. Народ немного темный, скрытный, недоверчивый. Здесь нужен другой подход. А кто для них Федька Конов? Сельский хулиган, болтун, любитель выпить. А Мамырин? Хоть и близкий к крестьянам человек, но все ж господин. А Софья Богородская? Пропасть недосягаемая… Барыня! Хоть и не дворянского происхождения, но дочь крупного землевладельца. Тут, определенно, нужны уважаемые в селе люди. Это, кстати, мысль! Был в Городищах такой человек. Муж старшей сестры Зины - Александр Федорович Вершков. Но его Константин на площади не увидел.
Этот крестьянин, сын владельца самого большого здешнего трактира, пользовался в селе всеобщим уважением. Честь и совесть Диево-Городища - так называли его в народе. Александр Федорович был мужчиной в самом расцвете сил. Тридцать пять лет, хорошо образованный. Он закончил Ярославское реальное училище намного раньше Константина, да и по возрасту годился ему в дядьки. Владелец ветряной лесопилки и мельницы, торговец стройматериалами в селе и в Ярославле, успешный предприимчивый крестьянин, староста сельской добровольной пожарной дружины. В прошлом, как и Павел Саврасов - способный актер местной театральной труппы. Муж любимой сестры очень тепло и трепетно относился к своему шурину.
Зина и Александр Федорович были прекрасной парой. Их брак по-настоящему можно было назвать счастливым. Крепкая творческая семья, двое детей. Гостеприимные комнаты в доме отца, Федора Ивановича Вершкова, расположенные в противоположном от пристани конце Торговой площади, на перекрестке с Ярославской улицей, притягивали односельчан своей теплотой и радушием. Александр Федорович отличался веселым, добродушным характером, трудолюбием. В праздничные дни он часто у себя принимал гостей и близких родственников. Вершков любил в дружеской обстановке обсудить политические новости, почитать газеты, поговорить о жизни губернского города. В его кабинете находилось много книжных шкафов, в которых стояли новинки современной литературы, пьесы, собрания законов Российской империи, труды по философии и астрономии. Он вел собственный дневник и изредка писал стихи. Правда, редко читал их. Стеснялся. Но Константину повезло. Как-то он услышал два стихотворения, под хорошее настроение. Ему понравилось: светлые, искренние стихи. И написаны складно.
А еще у Александра Федоровича, или просто Шуры, как по- свойски называл его Константин, на чердаке дома стоял настоящий телескоп. Бывая в гостях у Вершковых, юноша часто просил посмотреть в него. Это было невероятное зрелище: он видел планеты на близком расстоянии. Ему казалось, что там кипит жизнь. Такая же, как у нас на Земле. Там были горы и пустыни, моря и океаны, там текли реки и бушевали ветры. Все в точности, как здесь. Своячник от души смеялся на Константина. Он прекрасно знал, что на ближних планетах - Луне, Марсе никакой жизни не существует.
- Вот вырастешь, закончишь реальное училище, изобретешь космический корабль и отправишься путешествовать по этим планетам, - говорил он. - Все у тебя впереди… Дварцатый век еще только начался. Но уже столько чудесных открытий, технических свершений - телефон, электричество, автомобиль, аэроплан. То ли еще будет!
Зина (полное имя Зиновея) гармонично дополняла своего мужа. Веселая, задорная и улыбчивая, она всегда элегантно и со вкусом одевалась, была трудолюбивой, хорошей матерью. В молодости, еще до свадьбы, они вместе играли в театральной студии, где и полюбили друг друга. Эта была самая красивая, самая интересная пара во всем селе. Их чувства были настолько сильными и романтическими, что часто дома они и называли друг друга по именам своих любимых звезд - Сириус и Вега…
Но почему-то Александр Федорович Вершков, умудрившийся в разгар революционных событий 1905 года вступить в партию конституционных демократов, в этот жаркий июльский день не пришел на волостной сход?
- Федор Давыдович, как угодно держите народ, - быстро шепнул Константин на ухо Чухонцу, начинавшему уже терять терпение. - Сейчас я приведу сюда человека, которого они послушают. Только не распускайте сход!
И молодой офицер, расталкивая толпу, направился в другой конец площади, к трактиру Вершковых.
Он обнаружил Александра Федоровича сразу при входе в дом. Тот только что вернулся с мельницы, был уставший и чем-то сильно озабоченный. На его простой холщевой рубашке, штанах и в волосах еще виднелись не осыпавшиеся мелкие зернышки. С мрачным видом он отряхивался у порога.
- Костя. Ты?!…. Как давно мы не виделись! - воскликнул своячник, попытавшись изобразить радость на лице. Но это ему не удалось. Слишком мрачные мысли терзали его душу. - Ну, что стоишь, проходи!
Они вошли в большую просторную светлую гостиную с изящной новой мебелью, чисто убранную и совсем недавно вымытую.
- Зиночка, смотри, кто к нам пришел! - крикнул Вершков в соседнюю комнату, где, вероятно, в это время находилась его любимая супруга.
Женщина быстро выбежала в мягких домашних тапочках, в простом платье. При виде брата она заулыбалась, ее веселые глазки засветились радостно и приветливо.
Она обняла его, расцеловала.
- Вернулся, наконец-то! - воскликнула сестра. - У мамы был?
- Нет, Зина, - смутился Константин. - Был только у Павла, да и то спешно, на ходу.
- А не ты ли на машине приехал? - вдруг спохватилась она. - Вот, дура! Видела из окна, но сразу не поняла. Да ты, что - оружие в село привез?! - испугалась Зина.
Казалась, старшая сестра укоряла младшего брата. Она посмотрела на него мягко, но осуждающе. Она ждала ответа.
- Да, Зина! Я привез оружие. Я записался в Ярославский отряд Северной добровольческой армии, - немного стесняясь, сказал Константин.
- Зачем! - голос сестры тяжело задрожал. - Зачем тебе в эти дела лезть!? Пусть Федька Чухонец со своими алкашами бесится! А ты не лезь!
Зиновея Вершкова разволновалась. Она не любила лукавить.
Особенно по отношению к близким людям.
Услышав ответ шурина, Александр Федорович заметно оживился. Чувствовалось, что в душе у него вспыхнул какой-то жгучий, неистовый огонь.
- Ну что ты на него накинулась! - защитил он Константина. - Пусть расскажет, что там, в Ярославле творится? Мы ведь ничего не знаем. А ты, Зиночка, сделай-ка нам пока чайку!
- Да что вы все, с ума, что ли, по сходили!? - разозлилась Зина, недовольно и пристально взглянув на мужа. - Еще раз говорю - никуда ты не пойдешь! И не думай! Ни на сход, ни в добровольцы! И вообще, неизвестно, чем все это закончится… Ты не военный. И не лезь! Сиди дома!
Лицо ее загорелось нервным румянцем.
- И ты, Костюша, будь умницей. Брось эту затею! Без тебя там справятся.
Константин прекрасно понимал причины страха своей любимой сестры. И зачем он только сюда пришел! Чтоб разрушить их счастливую семейную жизнь…
- Я не мог поступить иначе, - ответил Константин. - Я видел людей в Ярославле. Они радовались, ликовали, что больше не будет в городе власти большевиков, что скоро вновь в Россию вернется закон и порядок! От молодых гимназисток и кадетов до пожилых людей. Все радовались! Очень многие записались в добровольцы! Я счел, что мне, офицеру, не подобает отсиживаться в это время дома…
Женщина понимающе посмотрела на него. Вероятно, она и сама в душе поддерживала ярославское восстание.
- Пусть так, - согласилась она, повернув глаза к иконе в углу и задумавшись. - Но у нас с Сашей двое детей. У нас семья. Саша не имеет право рисковать всем! Не позволю!
При последних словах голос ее стал жестким, брови нахмурились. В таком отчаянии Константин ее раньше никогда не видел.
- Это правда, что против большевиков поднялось все Повольжье?! - вмешался в разговор Александр Федорович?
- Не знаю, очень может быть, - согласился Константин. - Я читал воззвание Полковника Перхурова к жителям Ярославля. - Там сказано, что вчера начались восстания во многих городах Поволжья. Еще я знаю, что вчера началось восстание в Москве. Это мне рассказал один офицер из отряда добровольцев в Тверицах.
Константин хотел уже уйти, не желая больше искушать счастливую влюбленную пару. И в этот момент перед его глазами, в его богатом воображении появилась Валентина. А за ней - юная и восторженная Надя, дом дяди в Ярославле, начало стрельбы у гимназии Корсунской.
- Зина, Шура! - сказал он. - Я не буду лукавить. Да просто и не могу. Еще вчера в городе начались бои. Советские войска перешли в наступление. Всем, кто остается сейчас в Ярославле, будет тяжело, очень тяжело! - он собрал все силы своего молодого духа, все чувства собрал в кулак. - Началась очень кровавая, жестокая борьба. Ярославль с надеждой сейчас уповает на нас, на крестьян! Без нашей поддержки им не выстоять. Молодые люди берут в руки винтовки, их девушки становятся сестрами милосердия. Вот и наша Надя…
- Надя! - чуть не закричала Зина, вспомнив про свою двоюродную сестру. - Они же там, в городе…
- В осажденном городе! - уточнил молодой офицер. - И что же мы вот так возьмем и бросим их одних умирать там под пулями, под снарядами? Не окажем им помощи? Будем спокойно смотреть, как красные расправляются с восставшим Ярославлем?!
- Вот! Я же тебе говорил! Говорил же…! - не выдержал Александр Федорович, умоляюще взглянув на жену. - Мы же не простим себе этого потом никогда, Зиночка!
Зина тяжело и обреченно взглянула сперва на брата, потом на мужа. Затем подошла к окну с видом на площадь. Там вдали она увидела толпу людей, мужчин с ружьями, женщин с вилами, лидеров восстания и агитаторов на возвышении. А дальше за ними была Волга. Волга-матушка. Как всегда широкая и невозмутимая на фоне человеческих перипетий и народных волнений.
- Что ж, иди! - вдруг сказала она, не оборачиваясь, уставившись в одну точку. - Ты все равно уже решил, что будешь там. Несмотря ни на что. Я не имею права больше тебя отговаривать. Иначе ты мне потом этого не простишь. Никогда не простишь. Иди, Саша! Видно, это судьба…
Она повернулась к ним и перекрестила обоих.
- Идите, с Богом! - сказала она. - Видимо, так надо…
Мужчины ушли. А Зина продолжала тяжело глядеть им в след, глядеть на два уходящих силуэта, быстро растворившихся в людской толпе.
Женщина плакала…

***
Когда они пробрались к трибуне, здесь уже творилось нечто невообразимое. Федор Конов рвал на себе гимнастерку, размахивал перед людьми револьвером, подносил к виску.
- Да если вы мне не верите, я здесь же пущу себе пулю в лоб! – орал он. – Мы же за вас подняли восстание! Эсеры не болтуны! Не профукали власть! Они за крестьян, за Учредительное Собрание!
- Профукали ваши эсеры власть! – активно возражал ему какой-то молодой парень. – И почему мы должны вам верить? Опять нас обманете!
Увидев Константина вместе с Вершковым, Софья Богородская радостно засияла, шепнула что-то на уху Мамырину. Тот передал лидеру восстания.
- Слово имеет Александр Федорович Вершков! – обрадовался Конов и успокоился. Он сразу убрал в кобуру оружие, из которого только что грозился выстрелить в себя.
На трибуну поднялся уважаемый всеми в селе крестьянин. В этот момент он уже не волновался. Его светлое русское лицо излучало какое-то добродушие. Оно выдавало внутреннюю радость. Радость единства с людьми, радость преодоления себя.
- Здравствуйте, селяне! – начал он. – Мы все собрались здесь, чтобы принять решение – поддержать восставший Ярославль или нет? А выбор то сделать нам не просто! У каждого хозяйство, семья…
Сердцем-то мы, конечно, понимаем – правы те, кто подняли восстание в городе. Потому что они – за законную избранную всем народом власть, за Учредительное Собрание! За порядок, значит! Против большевиков, то есть против тех, кто эту власть узурпировал. Нам же не нравятся большевистские продразверстки! Этой зимой мы уже ощутили, что такое голод, нехватка продовольствия. Мы и хлеб то наш продать теперь не можем, потому что изымут. Нет уже свободной торговли. Все наши заведения – лавки, чайные, трактиры большевики скоро закроют. Мы это видим. Я читал экономические труды Ленина. Большевики хотят превратить крестьян в безропотную покорную массу. Загнать их в коллективные хозяйства – трудовые коммуны. Да еще контролировать каждый наш шаг. Такой, знаете ли, казарменный коммунизм. А нам это нужно? Мы же – свободные труженики! Насилия над собой не любим. Будем молчать?! Давайте промолчим – и завтра лишимся всего! Всего нажитого нашими предками, добытого честным трудом, нашей же смекалкой.
А совесть у нас есть, селяне?! – продолжал он, и глаза его прослезились. – Нам не совестно будет перед теми, кто сейчас в Ярославле сражается против большевиков? Под пулями, под артиллерийскими снарядами? Это же наши с вами братья и сестры. У многих есть родственники в городе. Они ждут нашей помощи, молятся на нас, надеются, что мы не бросим их на расправу большевикам…
При последних словах Вершков сделал паузу и посмотрел на площадь. Народ вдруг притих, призадумался.
- Вот если мы не поддержим Ярославль, то завтра, после кровавого подавления восстания в городе, большевики займутся и нами. Они не простят нам даже этот сход. Их принцип – насилие и диктатура. И каждого из нас коснется маховик красного террора! Уж поверьте мне. Кто пойдет по этапу, а кто и на расстрел. Одним словом – нет у нас будущего с большевиками…
Александр Федорович сжал руку в кулак.
- Я сам считаю так, селяне! Мы просто обязаны поддержать восставший Ярославль! Поддержать наших братьев и сестер в этой правильной, священной борьбе! Сейчас настал тот момент, когда каждый из нас должен оторваться от будничной суеты, от своих крестьянских дел, своего хозяйства! Записаться в добровольцы, взять в руки винтовку и пойти вместе с Константином Саврасовым на защиту Ярославля! И село наше укрепить, расставить на въездах караулы с пулеметами, чтобы большевикам не так просто было подойти к Ярославлю!
- Вот-вот! – перебил его Федор Конов. – Вооружением села буду заниматься я! Если сейчас поднимутся на борьбу крестьяне Ярославской и Костромской губерний, то там и Вятка с Пермью не далеко. Рядом – армия Комуча, восставший чехословацкий корпус. Мы через некоторое время соединимся с ними.! Мы уже перекрыли большевикам железнодорожный мост в Ярославле! У них нет теперь связи с Востоком. Еще немного усилий, и мы соединимся с англичанами и французами, которые высадились в Мурманске и Архангельске!
- Вот только не это! - возразил Вершков, осуждающе поглядев на Чухонца. – Я решительно против вмешательства в наши дела иностранцев! Мы должны собственными силами навести порядок в стране. И поэтому я делаю сейчас заявление! Селяне, я вступаю в Ярославский отряд Северной добровольческой армии!
- Молодец! Правильно! – раздались одобрения с разных концов площади. – Правильно говорит Вершков! Нельзя ждать! Иначе потом нас раздавят. Нужно идти на помощь Ярославлю! Пусть в добровольцы запишутся все мужчины Диево-Городищенской волости, пусть объявят мобилизацию всех боеспособных мужчин от восемнадцати до пятидесяти лет!
- Правильно! – подхватил эти мысли Конов. – Объявляем мобилизацию всех боеспособных мужчин!
Он радостно перевел дух. Посмотрел на толпу, которая теперь, после коронной речи Вершкова, вдруг оказалась другой. Совсем другой… Податливой! И сказал, подыгрывая Вершкову:
- А сейчас, братцы, мы должны выбрать новую власть! Вместо власти большевистской. Слово имеет Николай Иванович Подъячев!
На трибуну поднялся мужчина средних лет, бывший волостной староста.
- Вы меня все знаете, селяне! – начал он. – Председатель исполкома волостного Совета Гурин в бегах. Как только его поймают – он будет арестован. Как мне сказал Федор Давыдович Конов, решением штаба Перхурова в Ярославской губернии восстанавливаются все старые органы власти по состоянию, как было до большевистского переворота октября семнадцатого года. На этом основании я, как бывший волостной староста вступаю в должность председателя Совета Диевых-Городищ!
- Нужно проголосовать! – заметил Мамырин. - Чтобы решение было законным, народным.
Тут же единогласно за это и проголосовали.
- Нам нужен законно избранный военный руководитель, - продолжал Подъячев. На этот момент у них с Кононовым уже был заранее подготовленный сценарий. – Решением штаба Перхурова в каждой волости на период народного восстания должен быть сформирован Комитет общественной безопасности. Предлагаю на должность председателя Комитета Федора Давыдовича Конова, так как он рекомендован штабом Ярославского отряда Северной добровольческой армии и лично сформировал сегодня утром первый добровольческий отряд, восстановил в селе закон и порядок!
- Пусть будет Конов, раз сам Перхуров его рекомендует, - согласились крестьяне с некоторым недоверием и проголосовали. Правда, не так охотно, как за Подъячева.
- Мне нужны помощники в Комитете, - заметил Чухонец, приняв деловой вид. – Один я не справлюсь. Особенно с гражданскими делами. Выберите мне смекалистых, авторитетных мужиков.
- И баб! – вдруг крикнула женщина с вилами.
- Вот ты и пойдешь! - рассмеялся Конов.
- Сдурел, что ли! У меня же четверо голодных ртов, - испугалась та, быстро присмирев. – Да я и документ-то составить не сумею. Не грамотная я. Возьмите вон лучше барыню! Она – ученая!
- И то верно, - согласился лидер восстания, взглянув на Софью Богородскую, которая до возвращения Константина Саврасова и Александра Вершкова на площадь зажигала селян своей пламенной речью про разгон большевиками Учредительного Собрания. Да так и не смогла их зажечь.
- Пойдете работать в наш Комитет, Софья Леонидовна?
- Пойду, это мой долг! – решительно ответила помещица.
- Кого в замы? – продолжал Чухонец. – Предлагаю избрать Михаила Семеновича Щеглова!?
- Вершкова! Вершкова в замы! – заголосила площадь. – Мы хотим Вершкова!
- Ваш выбор – закон! – согласился Конов. – Пусть Александр Федорович будет замещающим должность председателя Комитета по гражданским делам.
- А Константина Саврасова – по военным! – закричали крестьяне. – Пусть учит нас разводить караулы! А то мы тут все передеремся – кому где стоять…
- Воля ваша. Пусть Саврасов будет по военным делам! – согласился Конов и с этим. – Только учтите, что Константин Саврасов имеет задание штаба Перхурова - сформировать из жителей Диево-Городищенской волости добровольческий отряд, который сегодня вечером должен отправиться на помощь нашим, в Тверицы!
- А Саврасов – не фронтовик, - заметил кто-то. – Пусть с ним поедет Григорий Алексеевич Шабанов. Он – боевой офицер. И к тому же родственник Саврасову.
Действительно, местный крестьянин Григорий Алексеевич Шабанов приходился шурином Федору Саврасову, самому старшему из братьев. Федор Саврасов после смерти отца заведовал вместе с матерью трактиром.
- Вот это правильно! - согласились мужики на трибуне. – Вместе они неплохо справятся.
- Ну и писарей нужно еще! - заметил Подъячев. – Наш старый волостной писарь один не справится. К нему в помощь готовы пойти духовные лица. Дьяконы Аполлинарий Витальский и Агапов. Не возражаете против духовных?
- А что, пусть работают! – одобрительно закивали мужики. – Все ж, как-никак, а с Богом-то надежнее…
- Помолимся за успех нашего благородного дела! – предложил вновь избранный старый волостной глава.
Только теперь все заметили, что на крыльце у часовни тихо стоял сельский священник, отец Константин Спасский. Возле него двое молодых парней держали в руках местную святыню – чудотворную икону Смоленской Богоматери.
И вот над площадью раздались знакомые всем слова молитвы «Кресту Господню»:
«Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящие Его... «, - вещал священник православному люду.
Вера! Молитва! Вот духовные ориентиры для русского человека, его извечный внутренний стержень! В тяжелые для Отечества дни призывает она разных по занятиям и положению людей сплотиться в едином порыве и, ощутив силу духа, совершать подвиги во имя Бога, Любви и Добра. Защитить родную землю от врагов. Поэтому так важно было во все тяжелые для страны времена найти эту связь с высшим началом. Молитва всегда проста, понятна и совершенна. Она имеет конечную цель и приносит благо.
А дальше все пошло легко и с воодушевлением. Мужики подходили к трибуне, а находившийся здесь же офицер из Ярославля, для которого сразу принесли столик, табуретку и письменные принадлежности, записывал добровольцев. Первым записался Николай Иванович Подъячев, затем Александр Федорович Вершков. Итого примерно человек двести. Правда, в основном все это были жители села. И мало кто из ближних деревень. Здесь, в Городищах жил народ предприимчивый. Много торговцев, ремесленников. В деревнях – более бедный люд, для которых советская власть, вероятно, казалась лучиком надежды. Они были малограмотны, не читали газет, не разбирались в политике, редко ездили в город. И декрет Совнаркома «О земле», конечно, воодушевил многих из них.
Почти полное отсутствие крестьянской бедноты в списках добровольцев сразу стало заметно. Это навело на некоторый пессимизм, но все, же не изменило чувство правоты сделанного выбора.
Вскоре наметился и первый отряд, который в пять часов вечера должен был отправиться на велосипедах в Ярославль. Все остальные – как доберутся. Кто на чем. Многие запланировали свой выезд лишь на утро следующего дня.
Это сейчас велосипед – привычный вид транспорта в сельской местности. А тогда такое чудо техники могли позволить себе лишь единицы. Самые передовые и состоятельные. Таких набралось восемь человек: Константин и Николай Саврасовы, Александр Вершков, Александр Перелыгин, Константин Тихонов, Исаак Москвин, Владимир Снигирев и Анатолий Зайцев.
Константин Саврасов отправлялся с ними во главе первой группы. А Григорий Шабанов обещал подтянуть людей чуть позже.
На четыре часа дня наметили и первое заседание избранного Комитета общественной безопасности под председательством Федора Конова.
Незадолго до заседания Константин отобедал у матери вместе с братьями Федором и Николаем. Как приятны были эти мгновения мирной передышки! Совсем не так представлял себе молодой офицер приезд в родной дом: сытный обед, выпивка, банька, потом опять выпивка, прогулка по душистой волжской набережной, вечерние встречи и песни у костра.
Увы, почти ничего из этого теперь не состоялось. Все смешалось. Все приобрело какой-то оттенок суеты, нервозности, напряженных раздумий и ожиданий. Даже вид своей комнаты, чисто прибранной и вымытой, даже встреча с любимой матерью.
Мать была для Константина чем-то неземным, заоблачным, почти недоступным, хотя и очень близким, родным. Огромная семья и постоянные заботы, к которым после смерти отца добавились трактир и лавка, не позволяли Ольге Алексеевне уделять достаточно времени каждому из своих детей. Успев понянчить и привязаться к одному ребенку, она была беременна уже другим.
Впрочем, Константину повезло немного больше, чем старшим братьям и сестрам. Он был одним из последних детей в семье. Теплые мамины руки, пирожки по выходным, во время приезда из реального училища, редкие разговоры за вечерним чаем о жизни, о предстоящих делах. Константин был любим матерью. Быть может, даже больше, чем другие дети. И все же их встречи были так редки.
Досужего времяпровождения Ольга Алексеевна вообще не терпела. Постоянно была в делах. Часто стояла за стойкой в трактире. А в город почти и не ездила никогда. Не до этого ей было – простой русской плодовитой женщине, дочери мещанина из подмосковного города Дмитрова.
Мать Константин любил, но и побаивался. Ее сильный, своенравный характер не располагал к слишком откровенным беседам. Да и не старалась она долго говорить – лениться. Лень Ольга Алексеевна всегда считала самой большой человеческой бедой. От глупости и недальновидности. Но по главным церковным праздникам она, все же, позволяла расслабиться себе и другим. В такие дни мать могла и побаловаться немного легкой наливкой, затянуть мелодии своих любимых песен. А пела она хорошо, с чувством, свойственным многим русским сильным, красивым женщинам.
- Подойди, Костюша, я тебя благословлю…,- сказала она с некоторой грустью после обеда, взяв в руки икону Богородицы. – Вот так! С Богом, сынок! Ничего не бойся!
Так же благословила она и Николая, который в этот вечер должен был поехать в Тверицы вместе с Константином.
Мать горячо обняла и поцеловала их на прощание.
В четыре часа вечера Константин присутствовал на заседании Комитета. Впрочем, работой этого органа он мало интересовался. Вот Александр Федорович Вершков – тот был убедителен и красноречив. А он, молодой офицер, был практически не нужен здесь. Сквозь пелену сладких воспоминаний о детстве и первых любовных встреч доносились до него слова «хлеб», «продовольствие», «караулы».
Решили установить пулеметы на колокольне Троицкой церкви и на горушке возле моста через Шиголость, где начиналась дорога на Грешнево. Третий пулемет предлагали разместить у пристани. Постановили задерживать всех, кто приезжал в село без паспортов. Поскольку среди них могли быть большевистские разведчики. Выдачей же пропусков было поручено руководить членам Комитета Вершкову и Щеглову. Писать пропуска надлежало волостному писарю и двум дьяконам – Витальскому и Агапову. Софье Богородской отвели организацию обедов и чаепитий для крестьян, выходивших в караулы.
Вскоре Константину изрядно наскучило сидение в душном Комитете. Сославшись на нужду, он вышел из комнат волостного правления. В этот момент он увидел в соседнем помещении, где размещалась сельская почтово-телеграфная контора, телефонный аппарат. Молодая телеграфистка в этот момент тоже находилась на заседании Комитета.
Не теряя времени на раздумья, офицер подошел к столу и снял трубку.
- Барышня, милая, соедините меня, пожалуйста, с клубом частного труда на Борисоглебской улице! – попросил он.
- Сейчас попробую, - послышался ответ на той стороне.
Несколько секунд мучительных ожиданий. Надежды – почти никакой. И вдруг:
- Валентина Барковская у телефона. Кто говорит?! – раздался в трубке до боли знакомый голос.
- Константин Саврасов! - ответил он, еле сдерживая волнение.
- Костя, миленький, как ты?! – спросила она.
- У нас здесь все пока спокойно. Провели волостной сход! Выбрали Комитет! Двести человек записались в добровольцы! Уже сейчас выезжает первая группа в Тверицы на велосипедах! Я тоже еду с ними! Село укрепляем! Расставили везде караулы!
- Костя, ты молодец! - обрадовалась она. – Такая большая работа проведена! От ваших усилий теперь зависит наша победа! В других волостях, я слышала, тоже народ поднимается! Родненькие! Помогите нам! Постарайтесь!
- А как у вас в городе? – задал Константин давно мучавший его вопрос.
- Тяжело, Костя! Идут бои. Город постоянно обстреливается. Очень много убитых и раненых.
- Держитесь там! Мы скоро будем! – подбодрил он Валентину.
- Мы держимся! Красным так и не удалось прорвать оборону! Теперь они установили артиллерию на Туговой горе, за Которослью. В городе очень страшно! Людей убивает прямо на улицах, даже не на линии фронта.
Валентина тяжело вздохнула.
- Тебе повезло, что ты застал меня здесь. В своем салоне я теперь почти не бываю. Больше в штабе, в госпитале или на передовой.
- Что ты, там же опасно, тебя могут убить!? – испугался Константин.
- Такие героини, как я, не умирают просто так, от случайной пули, - рассмеялась она. – На самом деле, Костя, убить могут везде. Каждый со страхом смотрит в небо. Не знаешь, откуда прилетит снаряд…
- А как в Москве?
- Костя, там восстание провалилось. Только что узнали об этом. Но остается надежда на Повольжье. Ты, ради бога, не говори своим, что в Москве ничего не вышло! У нас есть еще шансы на победу!
- Мы скоро будем в Тверицах! Очень скоро! Так и передай в штаб!
- Хорошо, передам, обрадую наших!
Константин задумался. Наступила пауза в разговоре. Он понимал, что не сказал ей еще самого главного. Это необходимо было сказать.
- Я люблю тебя, Валентина! – произнес он твердо, без дрожи в голосе.
- И я тебя тоже! – услышал он быстрый, неожиданный для себя ответ.
- Я скоро буду в Ярославле…
- Когда будешь в городе, непременно найди меня! – тихо, почти неслышно прошептала Барковская. – Обязательно найди! Где бы я ни находилась. Ты слышишь?!
- Да, Валентина! Я слышу! Я непременно, непременно найду тебя!
- Хорошо! До встречи, - сказала она с радостью и повесила трубку.