***

Государь, по получении радостного сообщения о взятии Варшавы, распорядился отслужить молебен в придворной церкви. Графу Паскевичу-Эриванскому он писал 4 сентября 1831 г.: «Слава и благодарение Всемогущему и Всемилосердному Богу! Слава тебе, мои старый отец командир, слава геройской нашей армии! Как мне выразить тебе то чувство беспокойства, которое вселило в меня твое письмо от 24 числа, все, что происходило во мне в те три бесконечные дни, в которые между страха и надежды ожидал роковой вести, и наконец то счастье, то неизъяснимое чувство, с коим я обнял твоего вестника. Ты с помощью Бога Всемилосердного поднял вновь блеск и славу нашего оружия, ты покарал вероломных изменников, ты отомстил за Россию, ты покорил Варшаву - отныне ты светлейший князь Варшавский! Пусть потомство вспоминает, что с твоим именем неразлучна была честь и слава российского воинства, а имя да сохранит каждому память дня, вновь прославившего имя русское. Вот искреннее изречение благородного сердца твоего Государя, твоего друга, твоего старого подчиненного. Ах! зачем я не летел за тобою по-прежнему в рядах тех, кои мстили за честь России; больно носить мундир и в таковые дни быть приковану к столу, подобно мне, несчастному».

Манифест обнародованный 6 октября гласил: «Россияне! С помощью Небесного Промысла, Мы довершим начатое нашими храбрыми войсками. Время и попечение наши истребят семена несогласия, столь давно волновавших два соплеменные народа. В возвращенных России подданных нашего Царства Польского вы так же будете видеть лишь членов единого с вами великого семейства. Не грозою мщения, а примером верности, великодушия, забвения обид вы будете способствовать успеху предначертанных Нами мер, теснейшему, твердому соединению сего края с прочими областями Империи, и сей Государственный неразрывный союз, к утешению Нашему, ко славе России, да будет всегда охраняем и поддерживаем чувством любви к одному Монарху, одних нераздельных потребностей и польз и общего никаким раздором не возмущаемого счастия».

После падения Варшавы главные силы польской армии отошли к Модлину. Потеряв его, 21 000 поляков ушли в Австрию, частично в Пруссию. 9 октября сдалась последняя крепость - Замостье.

***

...«Империя, в ущерб собственной промышленности, была наводнена польскими произведениями, - одним словом, империя несла все тягости своего нового приобретения, не извлекая из него никаких преимуществ, кроме нравственного удовлетворения от прибавления лишнего титула к титулу своего Государя. Но вред был действительный. Прежние польские провинции... стали задумываться над тем, как бы ускользнуть от владычества Империи... Другое еще более существенное зло заключалось в существовании перед глазами порядка вещей, согласного с современными (на Западе) идеями, но почти неосуществимого в королевстве, а следовательно невозможного в Империи. Зародившиеся надежды нанесли страшный удар уважению к власти и общественному порядку и впервые привели к несчастным последствиям, открытым в конце 1825 года. Раз удар был нанесен, пример подан, трудно предположить, чтобы во время всеобщих волнений и смут, эти идеи не продолжали развиваться, несмотря на доказанную их призрачность и опасные последствия. Одним словом, это являлось разрушением того, что составляет силу Империи, т. е. убеждения, что она может быть велика и могущественна только лишь при монархическом образе правления и Самодержавном Государе».

Приводя эту записку в пятом тому своей «Русской истории», В. В. Назаревский пишет: «Указав на черную неблагодарность поляков по отношению к России и на то, что в виду мятежа прошла для них пора русского великодушия, Николай Павлович задался вопросом: не следует ли нам совсем отделаться от владения прежним Варшавским герцогством. Но эта мысль была им оставлена».

Подтверждением мнения Имп. Николая I о том, что разрушительные идеи «продолжали развиваться», служат слова польского писателя и деятельного революционера Мохнацкого, приведенные в труде «Императорская Главная Квартира»: «Если бы конституция была составлена и исполнялась самими ангелами, то и тогда революция была неизбежна, так как поляки желали иметь все или ничего, они стремились к восстановлению Польши в ее прежних размерах».

О том же как Император Николай Павлович относился к своим обязанностям польского короля, имеется красноречивое свидетельство другого поляка, историка Лисицкого. В сочинении своем «Le marquis Wielopolski» (Vienne. 1880. Т. I. С. 86), в выдержке, приводимой Шильдером, он пишет: «Наши историки, смотрящие на вещи лишь сквозь призму 1831 г., говорят о презрении и необоримом отвращении Имп. Николая I к конституционному устройству Польши. В этой оценке может заключаться доля правды, так как характер Государя с трудом поддавался малейшему разделу власти; тем не менее в течение первых четырех лет своего царствования Император Николай не только пальцем не затронул учреждений Польши, но не переставал выполнять свои обязанности конституционного короля лучше, чем его предшественник... В конце концов, быть может, это был все-таки Государь, наиболее подходящий для того, чтобы приспособить поляков к условиям их существования и заставить их утратить много дурных привычек, усвоенных ими в течение целых веков» (Шильдер. «Император Николай I, его жизнь и царствование»).

Император Николай I в одном из писем своих к Цесаревичу Константину Павловичу писал: «Честный человек, даже среди поляков, отдаст мне справедливость, сказав: я ненавижу его, потому что он не исполняет наших желаний, но я уважаю его, потому что он нас не обманывает».

Пламенное отечестволюбие, созвучное Имп. Николаю, проявил в это время А. С. Пушкин. «Теперь время чуть ли не столь же грозное, как в 1812г.», -говорил он графу Е. Е. Комаровскому. «Наши старые враги будут следовательно уничтожены», - писал Пушкин 13/25 января 1831 г. своему другу Е. М. Хитрово, дочери фельдмаршала Кутузова. «Народы так и рвутся - того и гляди, навяжется на нас Европа», - писал Пушкин 1 июня 1831 г. кн. Вяземскому. В июне же написано было им стихотворение «Перед гробницею святой».

Обращаясь к Кутузову, он вещал:

Внемли ж и днесь наш верный глас:

Восстань, спасай Царя и нас.

О, старец грозный! На мгновенье

Явись у двери гробовой –

Явись: вдохни восторг и рвение

Полкам, оставленным тобой!

2 августа им написано было «Клеветникам России», частично приводимое:

Кто устоит в неравном споре:

Кичливый Лях, иль верный Росс?

Славянские ль ручьи сольются в русском море?

Оно ль иссякнет? - вот вопрос.

...............

Иль Русского Царя уже бессильно слово?

Иль Русский от побед отвык?

Иль мало нас? Иль от Перми до Тавриды,

От Финских хладных скал до пламенной Колхиды,

От потрясенного Кремля

До стен недвижного Китая,

Стальной щетиною сверкая,

Не встанет Русская земля?

Первыми слушателями поэта была Царская Семья. «Когда Пушкин написал эту оду, он прежде всего прочел ее нам», - рассказывал впоследствии Император Александр II.

Варшава взята была 26 августа 1831 г. - 5 сентября Пушкин написал «Бородинскую годовщину»:

Сбылось - и, в день Бородина,

Вновь наши вторглись знамена

В проломы павшей вновь Варшавы:

И Польша, как бегущий полк,

Во прах бросает стяг кровавый -

И бунт раздавленный умолк.

«Я только успела приказать горничной передать приятную новость Пушкину. Когда я пришла к себе, я нашла стихи Пушкина - он мне прислал их с импровизированным четверостишием; а после вечера у Е. В. (Царя) я застала у себя его самого. Он хотел знать подробности. Я рассказала ему, что город сдался безусловно. Завтра прибудет новый курьер. Я предупредила Пушкина, что при Дворе будет молебен. Он обещал придти непременно. Выходя из церкви (после молебна), Его Величество увидал Пушкина, позвал его и поблагодарил за стихи, которые он нашел превосходными» (А.О. Смирнова. «Записки». 1826-1845).

***

В разгар заключительной части польского восстания в Петербурге вспыхнули холерные беспорядки. Страшная болезнь обнаружилась в середине июня 1831 г. Зараза распространялась все сильнее. Заболел Бенкендорф как раз, когда получил приказание поехать к княгине Лович. Государь, не знавший страха, навещал Бенкендорфа, как тот свидетельствует, каждый раз в течение трех недель его болезни. Начались волнения в столице. В толпу подбрасывались слухи, будто доктора и польские мятежники отравляют воду и хлеб. Толпа, казавшихся ей подозрительными, останавливала и искала у них яд. Докторов винили в том, что они насильно держат больных в лечебницах и мучают их. Огромная толпа заполнила 22 июня Сенную площадь, и собралась у дома, где временно была устроена лечебница. Принялись громить ее. Попытки полиции справиться с бесчинствующими успеха не имели. Должен был удалиться генерал-губернатор Эссен, прибывший на место происшествия. Не пресек волнений и вызванный батальон л.-гв. Семеновского полка. Толпа разбежалась только временно в боковые улицы. Считалось, что около Спасской церкви на Сенной неистовствовали 5-7 тысяч. Государю было послано в Петергоф донесение о крупных беспорядках. На следующий день - 23 июня - Имп. Николай Павлович на пароходе «Ижора» прибыл на Елагин остров. Ознакомившись с обстановкой, он в коляске, в сопровождении ген.-адъютанта кн. Меншикова, проследовал на Преображенский плац. Поблагодарив славный полк, Государь продолжил путь через каретную часть, где погрозил нескольким скопищам и лавочникам. Затем коляска въехала на Сенную площадь вглубь большой толпы. По свидетельству Меншикова, Царь, встав в экипаже, своим зычным голосом обратился к толпе: «Вчера учинены злодейства, общий порядок был нарушен. Стыдно народу русскому, забыв веру отцов своих, подражать буйству французов и поляков; они вас получают, ловите их, представляйте подозрительных начальству. Но здесь учинено злодейство, здесь прогневали мы Бога, обратимся к церкви, на колени и просите у Всемогущего прощения!» Вся толпа опустилась на колени и с умилением крестилась. Государь тоже. Слышны были отдельные восклицания: «Согрешили, окаянные!» Государь, продолжая свое слово, сказал, по словам Меншикова, «что, клявшись перед Богом охранять благоденствие вверенного ему Промыслом народа, он отвечает перед Богом и за беспорядки, а потому их не попустит». - «Сам лягу, но не попущу, и горе ослушникам», - прозвучал мощный голос Царя. В это время несколько человек громко пытались возразить. Государь воскликнул: «До кого вы добираетесь, кого вы хотите, меня ли? Я никого не страшусь. Вот я (показывает на грудь) «. Народ в восторге и в слезах закричал «ура». Государь поцеловал одного старика и сказал: «Молитесь и не шумите больше». После этого он покинул площадь.

На следующий день волнения кое-где вспыхнули. 25 июня Государь снова прибыл в столицу. Взяв с собою графа Чернышева, он объезжал город. Беспорядки стихли. Царь призвал городского голову и велел немедленно строить новую больницу для холерных. Крупные средства были отпущены из государственного казначейства на борьбу с эпидемией. К концу августа холера прекратилась.

26 июня Государь писал Паскевичу о тревожном настроении в столице: «...Вчера был опять в городе. Меня с покорностью слушают и, слава Богу, начинают приходить в порядок. Но признаюсь, все это меня крайне мучает, от тебя жду с нетерпением утешений. Да поможет тебе Бог».

Паскевич ответил Государю: «Зачем вы сами отдаетесь на произвол народа и холерных? Вы часто упрекаете меня, зачем в сражениях я часто бываю там, где главнокомандующему не должно быть. Не смею, но должен сказать то же самое: разве нет генерал-губернаторов, министров... в таких ли трудных положениях Европы вы подвергаете свою жизнь [опасности] для удержания черни от намерения к бунту! Прикажите вашим генерал-губернаторам, министрам; они должны ответить головою, если не успеют... тогда только позволительно. Нет! Я не буду вас слушаться и буду ездить со стрелками в сражениях. Вы мне пример подаете». (Черновик письма в семейном архиве кн. Паскевича).

Пушкин, находившийся в это время в Царском Селе и питавшийся слухами, приходившими из столицы, 28 июня писал П. А. Осиновой: «Времена очень грустны. Эпидемия свирепствует в Петербурге. Народ бунтовался несколько раз. Нелепые слухи получили распространение. Говорили, что врачи отравляют народ. Двое из них были убиты беснующейся толпой. Император явился посреди бунтовщиков. Мне пишут: «Государь говорил с народом - чернь слушала на коленях - тишина - один царский голос, как звон святой раздавался на площади. - Мужества и дара слова ему не занимать; на этот раз бунт усмирен; но беспорядки потом возобновились. Быть может, придется прибегнуть к вооруженной силе».

Возникла новая тревога. В середине июля вспыхнули беспорядки, тоже из-за холеры, в военных поселениях в Старой Руссе Новгородской губернии. Толпа убила доктора, а также заступавшихся за него офицеров, унтера и фельдшера. Ротный командир распорядился арестовать виновных, но команда его не послушала. Ротный и другие офицеры были избиты, мучимы и заперты в сарай. Государь поручил графу Орлову произвести расследование. Сам он проехал в Ижору. Приняв прибывших туда ходоков, он грозно обличил их и приказал слушаться Орлова. Последний, прибыв на место, освободил военное начальство.

Орлов, водворив порядок, выполнил, с помощью единственно не растерявшегося во время бесчинств, инженера Панова, завет Государя - внушить распустившимся поселенцам душевную потребность искупить свой грех совершением панихид по убиенным ими жертвам. Панихида кончалась, когда прискакал фельдъегерь с сообщением, что через два часа прибудет Государь. Когда царская коляска остановилась у здания штаба, полковник Панов подал Государю печальный рапорт. «Спасибо, старый сослуживец, что ты здесь один не терял разума. Я этого никогда не забуду». Потом Царь прошел в манеж к собранным батальонам поселенцев. Их лиц ему не было видно: они все плашмя лежали на земле, ожидая суда. Увидев впереди стариков с хлебом-солью, Государь отказался принять подношение. «Вывести из рядов зачинщиков и сейчас предать военному суду!» - приказал он. Виновные вышли и были отправлены на гауптвахту. Одному батальону, особенно провинившемуся, Государь велел немедленно идти в полном составе в Петербург, в крепость, и подвергнуть виновных суду. Строго осудив все содеянное и выслушав голоса раскаяния от оставшихся, Государь подошел к старикам, отломил и скушал кусок кренделя и сказал: «Ну вот, я ем теперь вашу хлеб-соль. Конечно, могу вас простить, но как-то Бог вас простит? Толпа упала опять в ноги. Государь махнул рукой, сел в коляску и ускакал, поцеловав еще раз Панова.

Государь 28 июля писал графу П. А. Толстому: «Бог меня наградил за поездку в Новгород, ибо, спустя несколько часов после моего возвращения, Бог даровал жене счастливое разрешение от бремени сыном Николаем». Младенец, родившийся 27 июля, отдан был счастливым отцом под небесное покровительство празднуемого в сей день блаженного Николая Кочанова, Христа ради юродивого Новгородского.

Мудрый Пушкин и на эти события отозвался. В «Дневнике» 26 июля 1831 г. он записывает: «Вчера Государь отправился в военные поселения (в Новгородской губернии) для усмирения возникших там беспокойств. Несколько офицеров и лекарей убито бунтовщиками. Их депутаты пришли в Ижору с повинною головою и с распиской одного из офицеров, которого перед смертью принудили бунтовщики письменно показать, будто бы он и лекарь стравливали людей. Государь говорил с депутатами мятежников, послал их назад, приказал во всем слушаться гр. Орлова, посланного в поселения при первом известии о бунте, и обещал сам к ним приехать. «Тогда я вас прощу», - сказал он им. Кажется, все усмирено, а ежели еще нет, то все усмирится присутствием Государя. Однако же сие решительное средство, как последнее, не должно быть употребляемое. Народ не должен привыкать к Царскому лицу, как обыкновенному явлению. Расправа полицейская должна одна вмешиваться в волнения площади, - и Царский голос не должен угрожать ни картечью, ни кнутом. Чернь перестанет скоро бояться таинственной власти и начнет тщеславиться своими сношениями с Государем. Скоро в своих мятежах она будет требовать появления его, как необходимого обряда. Доныне Государь, обладающий даром слова, говорил один; но может найтись в толпе голос для возражения. Таковые разговоры неприличны, а прения площадные превращаются в рев и вой голодного зверя. Россия имеет 12 000 верст в ширину. Государь не может явиться везде, где может вспыхнуть мятеж».

***

Государь писал 4/16 января 1832 г. в Варшаву князю Паскевичу: «...Благодарю за добрые пожелания на новый год; дай Бог, чтоб он прошел мирно; но вряд ли! Сумасбродство и нахальство Франции и Англии превосходят всякую меру, и чем это кончится нельзя предсказать... На маскараде 1 числа во дворце было 22 364 человека, и в отменном благочинии». Иностранцы приезжавшие в Петербург поражались этим народным празднеством, происходившем в Зимнем Дворце, куда в день нового года мог войти всякий в трезвом и опрятном виде. Иногда число посетителей доходило до сорока тысяч. В залах устроены были вдоль стен огромные буфеты. Различные яства лежали на золотых и серебряных блюдах для общего пользования. Оркестры играли военные марши. Появлялись среди массы простого народа Императорская Фамилия. Кроме иностранцев описывали этот день и некоторые русские в своих воспоминаниях. Однородное народное празднество в присутствии Царя происходило 1 июля в Петергофе, когда открывались и освещались все фонтаны.

В письме от 29 мая к Паскевичу Государь, касаясь польских дел, писал: «...Ты всегда правильно говоришь: нужна справедливая строгость и непреодолимое постоянство в мерах, принятых для постепенного их преобразования. Не отступлю от этого ни на шаг. Благодарности от них не ожидаю и, признаюсь, слишком глубоко их презираю, чтобы она могла быть мне в какую цену; я стремлюсь заслужить благодарность России, потомства, - вот моя настоящая мысль. С помощью Божией, не унываю и буду стараться, пока силы будут; и сына готовлю на службу России в тех же мыслях и вижу, что он чувствует как я». Помощь же полякам Государь оказывал.

Граф А.X. Бенкендорф вел запись современных ему событий, имеющую особое значение, так как она была просмотрена потом Императором Николаем I и Александром II, сделавшими некоторые замечания и исправления. Касаясь 1832 г., он пишет, что в распоряжение Наместника кн. Паскевича отпущены были значительные суммы для пособия помещикам, фабрикантам и крестьянам, пострадавшим во время польского восстания. Правительство закупило в русских губерниях огромные гурты скота для раздачи нуждающейся Польше. Государственное казначейство щедро помогало тем, потери которых были установлены особой комиссией.

В 1832 г. военные действия на Кавказе происходили в Дагестанской области. В течение нескольких предшествующих лет проповедник мюридизма, упорный фанатик Кази-Мула разжигал горцев в Чечне и Дагестане, возвещая близость газавата, то есть священной борьбы против неверных. В этом году он проявлял деятельность в шамхальских владениях. Частичные неудачи ген. Емануэля использованы были Кази-Мулой для усиления приверженцев в среднем Дагестане. Он разграбил Кизляр и неудачно пытался захватить Дербент. Под давлением русского войска он удалился в Гимры. Новый начальник кавказского корпуса бар. Розен 17 октября 1832 г. взял Гимры. Кази-Мула погиб в бою. Преемником его стал Гамзат-бек.

Государь 1 сентября выехал для обозрения внутренних губерний. В Великих Луках, как пишет Бенкендорф, он видел полки гренадерского корпуса, отличившиеся при подавлении польского восстания. На следующей станции собраны были поляки-военнопленные. Государь по одиночке всех опросил, получил свидетельства о добром их поведении. Выбрал он некоторых в гренадеры, других в полки в Финляндии. Остальных назначил в Балтийский флот. Бенкендорф роздал им деньги и видел их восторг.

В Смоленске Государь убедился, как успешно восстанавливался сей древний русский город, сильно пострадавший в Отечественную войну. Дело это начато было Имп. Александром I, но особенно подвинулось в последние годы. Император повелел заменить ничтожный монумент, поставленный в память подвига местного дворянина Энгельгардта, расстрелянного французами, достойным его подвига памятником.

В г. Козельце Черниговской губернии, вблизи которого находился хутор, потом деревня, Лемеши, где родился и рос будущий супруг Имп. Елизаветы Петровны гр. Алексей Григорьевич Разумовский, встретил Царя командующий 1-й армией, престарелый фельдмаршал Ф. В. Остен-Сакен. Государь проявил в отношении его дружескую ласку.

Посетил Государь Киев. Там производились по плану Царя - отличного знатока инженерного дела - работы по созданию крепости, первостепенной важности. Побывал Государь в Лубнах и Полтаве. В Харькове он был недоволен худой постройкой университета и. определил новое место для женского института за городской заставой, где имелся большой сад. Проехав в Чугуев, он потом в Белгороде произвел смотр 2 драгунской дивизии под командой ген. П. X. Граббе, по словам Бенкендорфа, одного из прощеных заговорщиков 14 декабря 1825 г., отличившегося в турецкую кампанию 1828 - 29 гг. и в польскую. Бенкендорф пишет: «Государь, не видевший Граббе с той минуты, когда он приведен был перед него в качестве преступника, поблагодарил восстановившего свою честь генерала и вообще обошелся с ним чрезвычайно ласково. Граббе был сильно растроган до глубины души и сказал мне со слезами: «Я более в долгу перед Государем, чем кто-либо из его подданных, и я сумею заслужить его милость и великодушие».

Побывав в Бобруйске, Государь проследовал в Воронеж, где сорок дней перед тем состоялось прославление мощей Святителя Митрофания. Восторженно встреченный народом, Царь поклонился мощам новоявленного Угодника Божия.

В Рязани Государь обратил внимание на ужасное состояние дороги в Москву, которой пользовались многие. Высказав неудовольствие, он сразу же начал обсуждение вопроса о новой системе шоссейных дорог. Радовались торговцы и путешественники, проведав об этом. Государь спешил в Петербург, где вскоре - 13 октября 1832 г. - родился Вел. кн. Михаил Николаевич.

Императрица Александра Феодоровна, отвечая В. А. Жуковскому на его поздравление, писала 8 февраля 1833 г.: «...Да! Это была действительно радость и остается таковой, наполняя меня счастием иметь четырех сыновей, счастием пока только сладостным, а впоследствии очень серьезным, когда подумаешь о том, чем должны стать эти четыре Великие князья Русские, чтобы быть достойными и своего отечества, и имени русского, а равно и оправдать ту радость, которая окружила их колыбели...»

***

Император Николай I говорил в июне 1839 г. австрийскому послу Фикельмону, что он не вмешивается в дела Испании или Португалии. Иное дело - Турция. Такое понимание им русской иностранной политики ярко проявилось в начале тридцатых годов, когда турецкому султану грозила опасность со стороны честолюбивого вассала, владетеля Египта. Таковым был в это время Мехмед-Али.

Последний происходил из небогатой семьи в Румелии, занимался табачною торговлей. Во время борьбы Турции против французов, оставленных Наполеоном в Египте, Мехмед поступил в отряд румелиотов, туда отправленных. Храбрый, обладавший сильным характером, он вскоре выделился и приобрел влияние среди шейхов, мамелюков и албанцев, составлявших в Египте главное войско султана. Вскоре он объявил себя египетским пашей, послал заложником в Константинополь сына Ибрагима и поразил султана невиданным размером дани. В 1805 году султан утвердил его пашей. Мехмед-Али, окружив себя иностранцами, завел настоящее войско, развил промышленность, обратил даже внимание на образование. Сумел он подчинить себе вызывавших столько раздоров мамелюков и обычно буйных албанцев. Сын Мехмеда, Ибрагим, отобрал от вехабитов Мекку и Медину, обеспечил торговлю на Черном море, покорил Нубию и Абиссинию. После истребления турецкого флота при Наварине Мехмед соорудил новый. Султан в благодарность за усмирение им греков отдал ему остров Кандию (Крит).

Признав себя достаточно сильным, Мехмед-Али восстал в 1831 г. против султана. Ибрагим овладел богатой Сирией, имевшей большое торговое значение. Султан Махмуд объявил Мехмеда мятежником, тот же провозгласил первого отступником Магомета. Обещая восстановить старые порядки, Мехмед находил себе сторонников в народе.

Дальнейшие события в изложении Бенкендорфа, совпадающие с данными историка Устрялова, происходили так. Государь обратился к Англии и Франции, прося их помочь Турции. Державы эти «крутили», султана же уговаривали не пользоваться содействием России. Вследствие этого султан только просил Государя отправить кого-либо в Египет. Выбор Царя остановился на генерале Н. Н. Муравьеве, воевавшем на Кавказе и знавшем характер и обычаи турок. При самом начале восстания был отозван русский консул из Александрии. Одновременно с отправкой Муравьева отдано было повеление Черноморскому флоту быть готовым, по первому требованию русского посланника в Турции, двинуться на защиту Константинополя.

Ген. Муравьев, излагая впоследствии тогдашние события в особом очерке, пишет, что Государь, отправляя его, говорил: «Я хочу показать султану мою дружбу. Надо защищать Константинополь от захвата. Вся эта война есть ничто иное, как продолжающееся проявление революционного духа, охватившего Европу, в особенности Францию. Если Константинополь будет захвачен, мы получим по соседству гнездо всех безродных, которые окружают теперь египетского пашу. Необходимо разрушить новый зародыш зла и беспорядка. Надо показать мое влияние в дедах Востока».

Мехмед-Али оказал царскому посланцу торжественный прием. Он обещал покориться султану и, в присутствии Муравьева, отправил приказ Ибрагиму приостановить военные действия. Испортил дело, по словам Бенкендорфа, Галил-паша, который, не снесясь с Муравьевым, преклонился перед египетским пашею. Мехмед-Али убедился в слабости турок. В то время, когда Муравьев плыл в Константинополь, Мехмед слал приказание сыну возобновить военные действия.

Султан, не зная об обещании данном Мехмедом Муравьеву, и будучи напуган приближением египетской армии к Константинополю, убедительно просил нашего посланника А. П. Бутенева поспешить присылкой русских войск. Во исполнение сего эскадра контр-адмирала М. П. Лазарева на всех парусах двинулась из Севастополя к турецкой столице. Когда в Константинополь прибыл Муравьев и стало известно, чего он достиг, Лазареву приказано было вернуться. Султан рассыпался в благодарностях Государю. Но успокоение длилось короткое время. Ибрагим снова начал успешно военные действия. Курьер, посланный к Лазареву, не встретился с ним, и 9 февраля 1833 г. русская эскадра в составе 5 линейных кораблей и 4 фрегатов бросила якоря в заливе Буюк-Дере, в виду Константинополя. Историк Н. Устрялов пишет: «Появление нашей эскадры под стенами Стамбула в такую сомнительную минуту встревожило его жителей и произвело недоумение в самом диване; а французский посланник адмирал Руссен даже грозил султану разрывом Франции, если не удалятся русские корабли из Босфора. Но Махмуд, не взирая на ропот народа, на опасения своего дивана, на угрозы французского посланника, не поколебался в безусловной доверенности к безкорыстию и великодушию Российского Императора. Наша эскадра осталась пред Константинополем и по требованию Султана была еще усилена: 20 русских кораблей под главным начальством генерал-адъютанта графа Орлова стояли на якоре пред Буюк-дере; а 10 000 человек пехоты расположились лагерем на Азиатском берегу Хункиар-Скелеси, под начальством генерала Муравьева, готовые встретить и отразить победоносного Ибрагима. Мало того: когда весть о появлении русских пред вратами беззащитного Константинополя встревожила умы в Англии и Франции, и общее мнение в той и другой стране, обвиняя министров в оплошности, предавшей Турцию произволу России, громко требовало от них решительных мер к удалению наших войск из Босфора, Государь Император возвестил Европе, «что флот и войска его останутся в занятой ими позиции, доколе Египетская армия не перейдет обратно за горы Таврские».

Решительное слово Государя заставило Мехмед-Али отозвать свои войска и признать себя вассалом султана. Обрадованный Махмуд осыпал милостями гр. Орлова, являвшегося чрезвычайным послом при нем и командующим всеми русскими силами. Орлов отправил к Ибрагиму офицера главного штаба Дюгамеля убедиться в действительном отступлении египетских войск. Получив донесение о переходе таковых через Таврские горы, гр. Орлов испросил прощальную аудиенцию у султана, после чего вспомогательный русский корпус, отсалютовав Махмуду, начал свое обратное плавание. Султан роздал ордена всем начальникам и установил особую медаль для офицеров, солдат и матросов, участвовавших в этом походе.

В Ункиар-Скелесси 26 июня (8 июля) 1833 г. заключен был оборонительный договор сроком из 8 лет между Россией и Турцией. Султан обязался запереть Дарданеллы для военных судов всех держвк. Право прохода русских судов не было установлено. Но оно вытекало из принятого на себя Россией обязательства защищать Турцию, При посредстве Англии и Франции, все это время бывшей на стороне Мехмеда-Али, султан заключил с ним договор. Тот остался египетским пашей и получил в управление Сирию и Алеппо.

На бугре Сельви-Бурун гр. Орлов и генерал Муравьев водрузили камень, на котором русскими высечен был день рождения Императора Николая I (25 июня). Турками же была сделана надпись: «Сей отломок скалы воздвигнут в память пребывания русских войск гостями в этой долине. Да уподобится дружба между двумя державами твердости и незыблемости этого камня и да будет она воспеваема устами друзей».

Через несколько месяцев после заключения договора с турками состоялось в Мюнхенгреце (в сев. Богемии) свидание Императора Николая с австрийским императором Францом I. Государь с большой любовью относился к престарелому монарху. Он был очень счастлив, когда последовало назначение его полковником венгерского гусарского полка. Там произошло политическое сближение его с Меттернихом, который с удовлетворением говорил Бенкендорфу, как легко было сговариваться с Императором Николаем. Вместо обычных заседаний с болтовней, длящихся месяцами, все было решено, по его словам, в течение часа. Своего внутреннего отрицательного отношения к тому, которого он в беседе с близкими называл «враг-супостат», Государь не изменил. Сразу после совещания с Меттернихом он писал о нем Императрице Александре Феодоровне: «Это болтун, но по временам весьма забавный». Тогда же он говорил: «Каждый раз, когда я к нему приближаюсь, молю Бога защитить меня от диавола». Имп. Франц, чувствуя приближающуюся кончину, выражал большие опасения за судьбу империи, управлять которой будет его слабоумный сын Фердинанд. Государь, потрясенный оказанным ему доверием, бросился перед ним на колени и обещал охранять целость его империи. 18 сентября 1833 г. заключен был договор, устанавливающий необходимость для обоих государств сохранения Оттоманской империи с существующей династией. Выработана была общность действий против польских революционеров. С этого времени установилась постоянная переписка Меттерниха с Бенкендорфом относительно борьбы с разрушительными течениями. Император Николай писал 18 сентября 1833 г. своему тестю, прусскому королю Фридриху-Вильгельму III: «Если выработанное нами соглашение будет одобрено Вами, Государь, я полагаю что еще этот раз мир будет спасен». 18 октября Пруссия присоединилась к соглашению. С этого времени установилась тесная связь между тремя европейскими монархиями.

В Петербурге находился уже более года новый английский посол. Государь 28 июня 1832 г. писал из Петергофа в Варшаву кн. Паскевичу: «Странно и почти смешно, что Английское правительство избрало к нам в послы на место Гетидера лорда Дургама, того самого, который известен своим ультра-либерализмом, попросту сказать, якобинством». Через месяц же - 28 июля - Император отвечал Паскевичу: «Что посольство Дургама вскружило все головы в Варшаве, сему я верю весьма; но тем пуще обманулся в своих ожиданиях, ибо он даже рта не разевал. Вообще я им доволен; мы разных правил, но ищем одного, хотя разными путями. В главном же мы одного мнения: сохранение согласия между нами, опасение и недоверенность к Франции и избежание елико возможно войны. Он мне признавался уже, что с совершенно фальшивыми мыслями об России к нам прибыл, удивляется видеть у нас истинную и просвещенную свободу, любовь к отечеству и Государю, - словом, нашел все против своего ожидания. Поедет в Москву, чтобы видеть сердце наше; весьма ему здорово».

Бенкендорф в записках пишет: лорд Грей «отправил своего зятя лорда Дургама отчаянного либерала, человека заносчивого, желчного и врага всех самодержавных правительств, в особенности же русского. Прибыл в Кронштадт на линейном корабле, чтобы обозреть наши морские силы. В момент прибытия Император Николай случайно приехал в Кронштадт на пароходе «Ижора», и эскадра производила маневры. Государь на шлюпке, к которой сошел с парохода, одной рукой правил рулем, а другою придерживал 6-летнего сына, генерала-адмирала русского флота, Константина, и таким образом объезжал суда... Эта простота поразила Дургама... Удивление его возросло, когда прибывший флигель-адъютант пригласил его в том же костюме прибыть на «Ижору». Государь сразу пригласил его в свою каюту, указал на свои начала и желание оставаться в добром и искреннем согласии с Англией...

Дургам, умный и благородный, тотчас понял Императора Николая и сделался самым ревностным поклонником его. На следующий день Государь посетил английский корабль, был при обеде матросов и провозгласил здоровье короля. 1 июля капитан и офицеры приглашены были к обеденному столу в Петергоф, присутствовали на бесподобном празднестве и потом на красносельских маневрах».