ПРИОБРЕСТИ КНИГУ В НАШЕМ МАГАЗИНЕ:

http://www.golos-epohi.ru/eshop/catalog/128/15578/

Долго назревавший конфликт между Гер­манией и Россией разрешился 19 июля 1914 го­да, когда Германия объявила России войну. По­граничники первыми приняли на себя удар вра­га, и первой жертвой войны были 6-й Таурогенской пограничной бригады штабс-ротмистр Рамбиди и вахмистр Пристыжнюк.

14-я Ченстоховская пограничная бригада, в которой я имел честь служить, расположенная в районе Петроковской и Келецкой губерний, вышла на войну в составе четырех конных и четырех пеших сотен. Пешие сотни, согласно мобилизационному плану, были направлены в Ивангородскую крепость, а четыре конные сот­ни были переформированы в 14-й пограничный конный полк, который вошел в состав 14-й ка­валерийской дивизии. Начальником дивизии был генерал-лейтенант Новиков, а начальником штаба дивизии - Генерального штаба подпол­ковник фон Дрейер. Впоследствии в состав 14-й кавалерийской дивизии вошел и 15-й погра­ничный конный полк, сформированный из 15-й и 16-й пограничных бригад.

В день объявления войны срочно вернулись в Ченстохов Митавцы, находившиеся на учеб­ных сборах под Варшавой. С ними прибыл так­же 14-й Донской казачий полк. Полки эти не­медленно выслали разъезды к границе, и на следующий день прозвучали первые выстрелы. Наши разъезды побывали на немецкой терри­тории и обменялись выстрелами с немецкими разъездами. В дальнейшем полки 14-й кавале­рийской дивизии, включая и 14-й пограничный конный полк, поддерживая соприкосновение с противником, начали медленно отходить в на­правлении на г. Кельцы.

У г. Кельцы 14-й кавалерийской дивизии пришлось впервые выдержать бой с передовы­ми частями австро-венгерской армии. Здесь на­ша дивизия, находясь в пешем строю под силь­ным обстрелом австрийской артиллерии, в тече­ние суток сдерживала натиск противника. К счастью, австрийцы в этот период войны стре­ляли еще очень плохо, шрапнели рвались вы­соко в воздухе, и пули сыпались на землю, не причиняя нам почти никакого вреда. Только один австрийский снаряд, случайно разорвав­шийся на нашей 23-й конной батарее, ранил не­сколько человек орудийной прислуги.

В дальнейшем 14-я кавалерийская дивизия продолжала отход. Однако через несколько дней части нашей дивизии вновь подошли к г. Кельцы. На этот раз наша встреча с австрий­цами произошла при обстоятельствах более се­рьезных.

В то время, когда дивизия двигалась к г. Кельцы, группа офицеров дивизии решила про­ехать на автомобиле в город с целью разведки. Подъехав к предместью города, они осведоми­лись у местных жителей, занят ли город про­тивником и, получив ответ, что противника в городе нет, направились к железнодорожному вокзалу. Однако прежде чем офицеры успели у вокзала сойти с автомобиля, из окон и дверей вокзального здания, почти в упор, раздались выстрелы. Одним из первых же выстрелов был убит хорунжий 14-го Донского казачьего полка Васильев, вслед за ним - трубач-гусар. Пятью пулями был тяжело ранен ротмистр Митавского гусарского полка Пушкин и ранен шофер ав­томобиля. Случайно остался невредимым лишь один из участников этой поездки, 14-го погра­ничного конного полка ротмистр Соколовский. Пуля попала в часы, которые находились в бо­ковом кармане, расплющилась и причинила ему лишь небольшую контузию. Шофер, несмотря на полученное ранение, превозмогая боль, ус­пел повернуть автомобиль и со своими убитыми и ранеными пассажирами помчался обратно. Однако, попав в ловушку, нелегко было из нее уйти: в городе были австрийцы (польский ле­гион Пилсудского), и автомобиль подвергся вновь жестокому обстрелу. К счастью, шоферу удалось благополучно выбраться из города и присоединиться к дивизии.

В штабе дивизии уже было известно о происшедшем, и на выручку злосчастного автомо­биля и находившихся в нем офицеров были по­сланы эскадрон Митавцев с пулеметами и сот­ня пограничников. В завязавшейся затем на окраине города перестрелке с австрийцами был ранен 14-го пограничного конного полка пору­чик Власов.

Все в дивизии были возмущены поведением евреев, давших офицерам ложные сведения, что город не занят противником, тогда как в го­роде были легионеры Пилсудского. На следу­ющий день 14-й Донской казачий полк выбил австрийцев из г. Кельцы и распоряжением на­чальника дивизии на все еврейское население города в наказание за их вероломное поведе­ние была наложена крупная денежная контри­буция. Спустя два года Государственная Дума постановила вернуть евреям эту контрибуцию.

Вскоре после столкновения у г. Кельцы 14-я кавалерийская дивизии имела блестящее дело под м. Илжа. Здесь части нашей дивизии ата­ковали врасплох сторожевое охранение 10-й ав­стрийской кавалерийской дивизии. Наше напа­дение было для австрийцев настолько неожи­данным, что после короткого сопротивления австрийцы бежали, бросая снаряжение. Обед, заказанный австрийскими офицерами в одном из ресторанов этого местечка, оказался заслу­женной добычей наших офицеров. Мы были от всей души благодарны австрийцам, так преду­смотрительно позаботившимся о нашем доволь­ствии.

Судьба, однако, бывает превратна, и в боях под Лодзью, в один совсем не прекрасный день австрийцы в свою очередь съели обед, заказан­ный нами у польского ксендза. Я помню, как, уходя с пустым желудком, мы были ужасно злы и раздосадованы тем, что так заботливо составленное нами меню было использовано нашими врагами.

В бою под м. Илжа наш 14-й пограничный конный полк понес потери убитыми и ранены­ми. Хоронили убитых с трогательной простотой. Молитва, прочитанная командиром полка над могилой павших соратников, была единствен­ным знаком внимания к бойцам, положившим за родину душу свою. Свежий холмик с дере­вянным крестом оставался временным памятни­ком, сиротливо затерянным среди обширных полей Царства Польского.

Несмотря на естественные тяготы войны, нельзя не признать, вспоминая прошлое, что первый период войны (до отступления из Поль­ши) был одним из самых интересных за все вре­мя этой длительной эпопеи. Нужды в тот пе­риод мы ни в чем еще не испытывали. В дерев­нях было вдоволь всего съестного и фуража. На ночлег мы часто останавливались в бога­тых и живописных «фольварках». Время от времени мы имели возможность и отдохнуть и сытно поесть. На войне же особенно ценны такие моменты, так как в ежедневных почти в ту пору боях и стычках не знаешь, что может случиться завтра и где и когда судьба подсте­регает нашу жизнь.

Навсегда врезались в память наши биваки, полные особой прелести боевой походной жиз­ни. Ярко представляю себе картину расположе­ния полка на биваке в какой-нибудь польской деревне. Группы солдат, разбитых по котелковым артелям, у костров готовят себе пищу. У коновязей - кони. Уходят на рыси и возвра­щаются разъезды. Несутся ординарцы с доне­сениями в штаб и предписаниями из штаба ди­визии. Группы у водопоя, ржанье коней, окрики и распоряжения начальствующих лиц. Вся эта полная боевой суеты бивачная жизнь теперь, когда все уже осталось в прошлом, всплывает в памяти как воспоминание ушедшей красивой эпохи, полной незабываемых впечатлений. В грядущей войне кавалерии нет места, и нашим преемникам уже не суждено испытать красоту боевой кавалерийской жизни. Все механизиро­вано, и на их долю придутся, увы, только ужа­сы безжалостной апокалиптической бойни.

С началом войны, по общему плану мобили­зации, не предполагалось защищать район, ра­сположенный на левом берегу Вислы. Поэтому все воинские части были с объявлением моби­лизации уведены с этого театра войны и пере­брошены, частью - на Юго-Западный фронт, частью - в Восточную Пруссию. На левом бе­регу Вислы оставалась лишь 14-я кавалерий­ская дивизия, усиленная конными частями по­граничников. Севернее, в районе г. Плоцка, опе­рировал небольшой сводный кавалерийский от­ряд, состоявший из лейб-гвардии Атаманского и одного Уральского казачьего полков. На долю 14-й кавалерийской дивизии выпала трудная за­дача прикрывать обширный район Польши, ра­сположенный на левом берегу Вислы. Дивизии приходилось поэтому совершать большие пере­ходы, вести частые кратковременные бои и «мелькать» перед противником в разных ме­стах, задерживая насколько возможно его продвижение и помогая таким образом развер­тыванию наших армий на правом берегу Вислы.

Крупные разъезды высылались иногда на сотню верст, а иногда и более, в тыл противни­ка. Лояльность к нам польского крестьянского населения была такова, что можно было быть спокойным, что крестьяне нас не выдадут. В этом я мог убедиться, так как не раз случалось, что когда я с разъездом приближался к дерев­не, то польские крестьяне заблаговременно пре­дупреждали меня в случае, если деревня быва­ла занята противником.

Вспоминаю интересный случай совместного расположения наших и австрийских частей в одной и той же деревне: однажды ночью я ра­зыскивал штаб нашей 2-й бригады. Было очень темно. По диспозиции я знал, что штаб 2-й бригады должен быть в деревне Н. Перебравшись через топкий луг и въехав в середину деревни, я к удивлению своему обнаружил, что деревня эта совершенно покинута. Вокруг нет ни души и никакого признака жизни. Я повернул коня и вдруг неожиданно услышал резкий оклик на немецком языке: «Halt!». Раздумывать было нечего и единственным благоразумным решени­ем было поспешно ретироваться, что я и сделал. Вдогонку мне прозвучал выстрел.

Каково же было мое удивление, когда, про­галопировав некоторое расстояние вдоль дерев­ни, я увидел свет в хатах и наших Митавцев, мирно дежуривших у дороги. На мой вопрос, где штаб бригады, они указали мне хату, в ко­торой я застал командира бригады Свиты Его Величества генерал-майора Княжевича. Гене­рал Княжевич и офицеры штаба спокойно пи­ли чай. После доклада, который я сделал гене­ралу, он попросил меня к столу, и я рассказал, как по ошибке чуть было не попал в плен к ав­стрийцам. Этот эпизод рассмешил присутству­ющих, а генерал сказал мне, что, хотя против­ник нас не беспокоит, все же в эту ночь штаб бригады переходит в другое место.

Когда вспыхнула война, часть польской мо­лодежи дезертировала к австрийцам, где они вошли в состав польских легионов Пилсудского. Эти легионеры, прекрасно знавшие край и имевшие повсюду связи с населением, причи­няли нам значительный вред. К захваченным в плен легионерам применялся двоякий способ наказания: юнцам, не достигшим двадцатилет­него возраста, казаки обыкновенно давали не­сколько плетей, после чего их отпускали на сво­боду, взяв с них слово, что они больше не бу­дут сражаться против нас. Легионеры зрелого возраста предавались военно-полевому суду и иногда им грозил расстрел. Таков неумоли­мый и суровый закон войны. Русское прави­тельство рассматривало в этом случае таких пе­ребежчиков не как солдат противной стороны, а как изменников русскому государству, поддан­ными которого они были. Вспоминаю, что вско­ре после воззвания к полякам Верховного Глав­нокомандующего Великого Князя Николая Ни­колаевича, на одной из стоянок полка местный помещик привел к нам в полк двух своих мо­лодцов - сыновей и просил командира полка зачислить их добровольцами. «Польские дво­ряне, - сказал он, - всегда служат в кавале­рии. Возьмите их и сделайте хорошими кава­леристами». И обращаясь к своим сыновьям, он сказал: «Смотрите же, возвращайтесь ко мне с Георгиевскими крестами». Не знаю, какая судь­ба постигла в дальнейшем этих двух юнцов, ко­торые действительно оказались хорошими сол­датами. Помню только, что спустя некоторое время они были отправлены в одно из военных училищ и в дальнейшем служили в армии уже, вероятно, в офицерском чине. Вскоре началось отступление из Польши, и бедному отцу, навер­но, не скоро удалось вновь увидеть своих сыно­вей.

Грандиозное сражение, развивавшееся ус­пешно для нашей армии на полях Галиции, за­ставило немецкое командование бросить на под­могу австрийцам немецкий корпус генерала Войрша. Корпус этот был должен переправить­ся на правый берег Вислы и войти в состав из­немогавшей австрийской армии. Так как дви­жение корпуса лежало на путях наших дей­ствий, то нам вскоре пришлось столкнуться с немецкими пехотными частями. Не знаю, поче­му, но в душе каждого из нас, офицеров и сол­дат, какое-то подсознательное чувство говори­ло, что воевать с немцами будет труднее, чем с австрийцами. До сих пор война главным обра­зом с австрийской кавалерией не была сопря­жена с большими затруднениями и с большими потерями. Рукопашного удара австрийцы обык­новенно не принимали, и мы, находясь в разъ­ездах, никогда не задумывались атаковывать австрийские разъезды, какой бы численности они ни были, так как результат был почти всег­да один и тот же: австрийцы уходили, и лично мне, не говоря о других, удавалось захватить в погоне некоторое количество пленных. Этому помогало в значительной степени то обстоятель­ство, что австрийская кавалерия не была воору­жена пиками, что давало нашей коннице гро­мадное преимущество.

Наши пограничные конные части вышли на войну без пик, но мы быстро оценили преиму­щество этого оружия. Надо сказать, что пика в походе причиняет всаднику много хлопот, осо­бенно в лесу, где приходится ежеминутно ее валить и лавировать между преграждающими путь ветками деревьев. Немудрено, что многие из всадников старались при первом же удобном случае от пики освободиться, например, остав­ляя их на стоянках в укрытых местах. Наши пограничники, наоборот, старались использо­вать всякую брошенную пику, так что в скором времени у нас в полку было достаточное коли­чество пик. Надо сказать, что в 14-й кавалерий­ской дивизии в начале войны обе шеренги были вооружены пиками, чтобы, уходя с мест полко­вых стоянок, не оставлять пик врагу.

Первые боевые столкновения с немцами бы­ли для нас вполне удачны. Наши казаки даже чуть было не захватили в плен самого генера­ла Войрша. Казачий разъезд нашей дивизии забрался случайно на фольварк, который согласно немецкой диспозиции предназначался под штаб генерала. Сам генерал Войрш еще не прибыл туда, но автомобиль его с личным шо­фером потом долго еще оставался в распоряже­нии генерала Новикова.

Впервые 14-й кавалерийской дивизии при­шлось выдержать серьезный бой с немецкими пехотными частями во время переправы корпуса генерала Войрша на правый берег реки Ви­слы у м. Юзефов. Первым эту переправу слу­чайно обнаружил я, находясь с разъездом в этом районе. Заметив переправлявшиеся части противника, я старался приблизиться к ним на­сколько возможно, чтобы выяснить силы пере­правлявшихся, но был в свою очередь обнару­жен немцами, прикрывавшими переправу, и подвергся довольно сильному обстрелу, почему мне пришлось ретироваться. Когда я прибыл затем к начальнику штаба дивизии с докладом о замеченной переправе немецких частей, то лишь тогда обнаружил, что моя фуражка была прострелена пулей. Конечно, силы кавалерий­ской дивизии были недостаточны, чтобы поме­шать переправе немецкого корпуса, но все же нам удалось сильно потрепать хвост переправ­лявшихся немецких частей.

Налетев неожиданно на неприятельские обо­зы, расположенные в местечке, названия кото­рого я сейчас уже не помню, наша дивизия рас­сеяла прикрытие и ввязалась в бой с немецки­ми частями, прикрывавшими переправу. В са­мом местечке паника при неожиданном налете нашей дивизии была невообразимая. Немецкие обозы, пехотное прикрытие, отдельные немец­кие офицеры и солдаты убегали врассыпную куда попало. Значительная часть немецкого обоза досталась нам. Мы отбили также наших солдат, попавших в плен в последних стычках. Многие немецкие офицеры и солдаты прята­лись в домах у евреев. Так как евреи сплошь и рядом не выдавали спрятавшихся у них немцев, пришлось поэтому вытаскивать немцев пооди­ночке из подвалов и хат, что отнимало много времени.

Своевременное обнаружение переправы группы войск генерала Войрша у м. Юзефов и бой 14-й кавалерийской дивизии у этой пере­правы в значительной степени повлияли на ус­пешный исход боев на люблинском направле­нии, как об этом свидетельствует генерал Голо­вин в своем труде «Галицийская битва». Поте­ри наши в этом бою были тоже значительны, и особенно пострадал Ямбургский уланский полк.

Очень интересный случай произошел тогда же с одним из офицеров нашего полка поручи­ком Васичем. 3-я сотня 14-го пограничного кон­ного полка, в составе которой он находился, преследовала в пешем строю отступающую не­мецкую пехоту. Проходя лесом, наши цепи ши­роко раскинулись, благодаря чему отдельные люди порой теряли друг друга из вида. Неожи­данно поручик Васич увидел перед собой не­мецкого офицера. Очутившись друг перед дру­гом, оба растерялись и инстинктивно укрылись за деревьями. Затем между ними началась свое­образная дуэль. К тому времени, когда на вы­стрелы подоспели пограничники, дуэль уже за­кончилась: одна из пуль, выпущенных пору­чиком Васичем, сразила немецкого офицера на­повал.

Великое сражение, разыгравшееся на полях Галиции, к этому времени уже достигло своего кульминационного пункта, и успех сражения явно склонялся на нашу сторону.

14-я кавалерийская дивизия, которая вместе с прибывшими к тому времени 5-й и 8-й кавале­рийскими дивизиями составила 1-й кавалерий­ский корпус, была двинута к г. Сандомиру. Это был единственный пункт на левом берегу Ви­слы, который еще удерживали австрийцы.

Разнообразные чувства волновали меня, ког­да наша дивизия подходила к Сандомиру. В этом городе я провел свои юношеские годы, и в тех местах, где я бродил с ружьем, охотясь на куропаток, звучали другие выстрелы, лилась человеческая кровь.

Мы подошли к городу ночью. На другое утро мы любовались этим маленьким, живописным городком, красиво лепившимся со своими ста­ринными башнями и костелами на высоком хол­ме, круто обрывающемся к Висле. Еще сохра­нился замок, в котором жила Марина Мнишек, жена самозванца «Димитрия». В мое время там по какой-то странной иронии судьбы помеща­лась тюрьма.

Сандомир был занят венгерской пехотой, и нам предстояло выбить венгров из города. Ча­сти 1-го кавалерийского корпуса обложили го­род с разных сторон, но по понтонному мосту венгры все же сообщались с правым берегом Вислы, где в это время кипели жаркие бои, в которых особенно отличились доблестные стрелки Императорской Фамилии.

Наш 14-й конный пограничный полк зани­мал крайний правый фланг боевого участка, примыкая непосредственно к Висле. Скрытно, лощинами, подошли мы по возможности ближе к городу и остановились. Прозвучала команда: «Готовься к пешему строю!», глухо залязгали пики, передаваемые коноводам. Сотни постро­ены в пешем строю… Еще одна команда: «Вин­товки!», и винтовки сняты со спины, примкнуты штыки, отобраны патроны у коноводов, и мы двигаемся к городу.

Австрийцы нас уже заметили, снаряды рвут­ся вокруг нас, но потерь, к счастью, пока нет. Я с полусотней занимаю позицию в выемке до­роги, по скату горы. Через некоторое время це­пи венгерцев начинают перебежками продви­гаться к нам и, несмотря на наш огонь постепен­но накапливаясь, приближаются к нам все бли­же и ближе. Огонь австрийцев все усиливается. Город Сандомир они опоясали целым рядом окопов, создав ярусную оборону, и так как их расположение доминирует над нашим, наше поло­жение становится довольно тяжелым. Огонь ав­стрийцев достигает наконец такого напряжения, что положительно нельзя поднять голову и при­ходится вести стрельбу, быстро высунувшись, и, выстрелив, немедленно прятаться. Мой взводный унтер-офицер, находившийся рядом со мной, не выдержал, осторожно поднимает го­лову из-за выемки, задерживается так на не­сколько мгновений, и вдруг я вижу, как он грузно оседает вниз. Наклоняюсь к нему и ви­жу, что голова его облита кровью. Пуля попала в ухо и вышла у носа. Приказываю снять с не­го патроны и осторожно положить его в сторо­ну, так как я полагал, что он убит. Со всех сто­рон я слышу доклады, что нет больше патро­нов. Это начинает сильно меня беспокоить, так как я уже несколько раз посылал в штаб пол­ка донесения с просьбой прислать патронов, но вместо патронов получал только обещания.

Посылаю двух пограничников для связи с митавцами, цепи которых находились влево от моего расположения. Через некоторое время мои люди возвращаются и докладывают, что никого на нашли. Влево от меня, на бугре, - ветряная мельница, и я решаю выставить там свой пост. Посылаю опять двух человек. Поползли они по земле и наконец добрались до мельницы. В то же самое время я вижу четы­рех человек, убегающих в сторону противника. Оказывается, на мельнице уже был австрий­ский пост. Столкнувшись, обе стороны от нео­жиданности и страха побежали к своим.

Решаю высунуться и рассмотреть, что дела­ется впереди, но не успеваю поднять голову, как совсем близко со свистом зарывается в зем­лю снаряд, к счастью - не разорвавшийся, но оглушивший меня и изрядно засыпавший зем­лей. Уже вечереет, австрийцы подобрались так близко, что слышны их отдельные возгласы по-немецки. Самочувствие наше неважное, патро­ны на исходе, слева связи никакой, на все мои донесения никакого ответа…

Наконец становится совсем темно, и из штаба полка приходит распоряжение от­ходить к коноводам. С облегчением я по­кидаю этот неприятный участок. Отходим на полверсты назад, сюда же стягивают­ся и остальные сотни. В полку были по­тери убитыми и ранеными. Ранен в ногу по­ручик Сташевский.

Выставив сторожевое охранение и закусив чем Бог послал, дремлем у стогов сена. Ав­стрийцы на ночь тоже отодвинулись назад.

Утром получаем приказание занять вчераш­ние позиции. На этот раз наша 4-я сотня зани­мает центральное расположение. Левее, на буг­ре, 3-я сотня. Я со взводом занимаю каменную стенку по склону горы. Через некоторое время австрийцы снова перешли в наступление. Впе­реди меня, через лощину, поле гречихи и на краю поля виден большой стог из снопов. Ав­стрийцы упорно держат направление на пози­цию 3-й сотни. Я вижу в бинокль, как за стогом постепенно накапливаются австрийцы. Опреде­ляю расстояние: 400 шагов. Из-за стога быстро выбегают группы австрийцев и, пробежав не­которое расстояние, залегают. Как только они появляются, мой взвод дружно открывает огонь. Прицел был определен настолько удач­но, что никто из группы не успевает пробежать и нескольких шагов, как падает и больше уже не встает. Моя позиция за стеной укрыта дере­вьями, и австрийцы, по-видимому, не догадыва­лись, ведя наступление на бугор, о моем суще­ствовании. В короткий промежуток времени мне удалось вывести из строя около 50 австрий­цев, и дальнейшие их перебежки пока что пре­кратились.

Все же я замечаю, что под бугром, внизу, уже скопилось в мертвом пространстве поря­дочное количество австрийцев. Наконец и меня, по-видимому, заметили, так как пули запели во­круг нас целым роем. Я стою за хатой и вижу, как через сад идет ко мне пограничник с паке­том. Вдруг он, не доходя нескольких шагов, опускается на одно колено. Пуля попала ему в ногу. Во время перевязки я вижу, что кость, к счастью, не задета.

За стенкой уже весьма небезопасно, я растя­гиваю свой взвод вправо, так что мы занимаем дорогу и сад вправо от дороги. Слышу, как впе­реди меня по дороге застучал пулемет, и через некоторое время показались австрийские цепи. Австрийцы решительно наступали по обочинам дороги, и их серые фигуры скоро замелькали в садах перед нами. Мы развиваем бешеный огонь, но они все же перебежками приближа­ются к нам. Наш огонь достиг почти пулемет­ного напряжения, и вдруг мы видим, как они поворачивают спины и быстро убегают, мелькая за деревьями. На этот раз их атака была вновь отбита.

Вскоре, однако, австрийцы опять повели на­ступление еще более энергично, и мы получили приказание отходить. Пробираясь садами, мы отстреливаемся и отходим к коноводам. В спи­ну нам гулко звучат по садам выстрелы ав­стрийцев. Хуже стало, когда мы выбрались на открытое место и здесь попали под огонь австрийской артиллерии и весьма меткий. Рассто­яния были у австрийцев измерены заранее, и никакие лощины не спасали нас от австрийских гранат. Только по счастливой случайности наши разреженные горсточки людей отходили без по­терь. Велико же было наше отчаяние, когда, бросаясь из стороны в сторону под метким об­стрелом австрийской артиллерии, мы добрались к месту, где должны были находиться наши ко­новоды, и никого там не нашли. После некото­рых скитаний мы наконец обнаружили наших коноводов и облегченно вздохнули.

Вечером того же дня, когда мы отошли от Сандомира, к нам подошел 72-й пехотный Туль­ский полк. Он был пополнен запасными из местного населения, что в значительной степе­ни уменьшило его боевые качества. На полк возлагалась задача овладеть Сандомиром сов­местно с частями 1-го кавалерийского корпуса. Ночью Тульский полк атаковал противника (венгерскую пехоту), применив немецкую си­стему атаки колоннами. Но, прорезав колонна­ми расположение венгерцев, тульцы не смогли выполнить задачу в эту ночь, наткнувшись на жестокое сопротивление венгерцев. Наша сотня была в эту ночь в резерве и только под утро нас вызвали на позицию. Пока командир сотни по­лучал инструкции от командира полка полков­ника барона Воде, я решил с разрешения коман­дира сотни взобраться на ближайший бугор, чтобы посмотреть на место ночного боя. По до­роге я встречал разрозненные группы тульцев, стремившихся в тыл, и которые я тщетно пы­тался повернуть обратно. Пройдя некоторое рас­стояние, я заметил впереди себя, на бугре, груп­пу солдат. Предполагая, что это какая-либо из наших частей, я направился к ним, однако заме­тил, что около меня посвистывают пули. Это за­ставило меня призадуматься. Повернувшись назад, я увидел, что от нас мне усиленно ма­шут руками, показывая назад. Только тут я со­образил, что на бугре австрийцы. Оказывается, что это была небольшая группа венгерцев, отре­занная во время ночной атаки от своих частей. Через какое-то время они были захвачены на­шими пограничниками. Среди них был один офицер, венгерец.

На правом фланге одна из наших сотен мед­ленно продвигалась вперед, причем был ранен ее командир ротмистр Иваненко.

В эту же ночь австрийцы спешно покинули свои позиции, и утром город Сандомир был за­нят нашими войсками.

Жуткое зрелище представляло собой поле боя после ночной атаки Тульского полка. Тру­пы венгерцев еще не были убраны и в большом количестве валялись на полях. Отдельно у до­роги лежали убитые воины 14-й кавалерийской дивизии и наши пограничники. Результаты это­го ночного боя поразили нас своим ужасом. Ата­ка тульцев была исключительно рукопашной, и ранения были чрезвычайно тяжелые: раздро­бленные черепа, тяжелые штыковые ранения, все свидетельствовало о необычайной ярости ночной схватки. Лик войны впервые открылся нам в своей кошмарной ясности. Трупы лежали словно дорожки, протянувшиеся с нашей сторо­ны на австрийскую, соответственно количеству наших колонн, прорывавшихся в город. При­влекло наше внимание также и то, что впереди этих колонн лежали трупы убитых офицеров Тульского полка. Как выяснилось потом, поч­ти все офицеры, принимавшие участие в этой атаке, были убиты, в том числе и доблестный командир этого полка.

Ночь мы провели в той же деревне, вокруг которой мы дрались несколько дней. Во дво­ре хаты, в которой мы ночевали, по дорогам и в садах еще валялись неубранные трупы ав­стрийцев. На другой день мы с облегчением по­кинули эту деревню и расположились на быв­шем кордоне пограничной стражи.

Итак, я опять в этом так хорошо знакомом мне городе. Но какой контраст с тем, что было раньше! Перед войной в Сандомире находился штаб 16-й пограничной Сандомирской бригады, и город жил жизнью военного гарнизона. На­против кордона пограничной стражи был город­ской парк, в котором в праздничные дни играл хор трубачей бригады, и парк был наполнен на­рядной, веселой толпой. Почти рядом с парком находился костел, во дворе которого помеща­лась церковь пограничной бригады. В царские дни на площади перед церковью бывал парад, где стройно и позвякивая шпорами проходили церемониальным маршем пограничники под «звуки лихих трубачей». Вдали, за парком на­ходились постройки учебной команды погра­ничной бригады и по вечерам, когда гасли су­мерки, оттуда доносились мелодичные звуки кавалерийской трубы, игравшей «зарю». Все изменилось теперь, и город был наполнен дви­жением обозов и шумной толпой солдат различ­ных воинских частей.

В Сандомире мы простояли два дня, а затем, переправившись по понтонному мосту на дру­гой берег Вислы, вступили в Австрию. Во вре­мя переправы погиб молодой корнет Ямбургского уланского полка, отважно пытавшийся пере­плыть Вислу на коне. Теченье этой реки очень быстрое и в ней есть много водоворотов, поэто­му попытка переплыть реку, не посоветовав­шись с местными жителями, была очень риско­ванной.

На той стороне Вислы было приятно увидеть поваленным австрийский пограничный столб. Ночевали мы в городе Тарнобжег. Владелец этого города, богатейший польский магнат граф Тарновский, организатор на свои средства поль­ских легионов, действовавших против русской армии, был арестован и выслан в Россию. Кру­гом кипели бои, и всю ночь раздавался грохот орудийной стрельбы.

Утром мы двинулись дальше. Наш полк шел отдельной колонной и на открытой местности попал под артиллерийский обстрел. Снаряды начали ложиться довольно близко, и в довер­шение всего перед нами оказался широкий ка­нал с водой и топкими берегами. Положение на­ше становилось с каждой минутой все более за­труднительным и опасным, как вдруг откуда-то заговорила наша батарея и, накрыв австрий­скую, в несколько минут заставила ее замол­чать, выручив нас из тяжелого положения.

К полудню части 14-й кавалерийской диви­зии сосредоточились в лесу, названия которого я уже не помню. Гулко звучали рвущиеся в ле­су снаряды, но, к счастью, ни один из них не попал в наше расположение. Держа лошадей в поводу, мы простояли так до вечера, а потом отошли на ночлег в деревню, до отказа набитую пехотными частями. Всю ночь где-то невдале­ке кипел сильный бой. Никогда до этого време­ни я не слышал такой могучей силы артилле­рийского огня. Канонада наших восьмиорудийных батарей поражала своей мощью, все кру­гом содрогалось от сплошного артиллерийского грохота. Лишь позже, в боях за Ковель артил­лерийский огонь с обеих сторон был еще более могучим и страшным, это был сплошной ад, на­поминавший кипение воды в котле. Недаром военные авторитеты отмечают, что великая Галицийская битва была выиграна нами в значи­тельной степени благодаря могучей и меткой стрельбе нашей артиллерии.

П. Маковой[1]