ПРИОБРЕСТИ КНИГУ "СЛАВА РОССИИ" В НАШЕМ МАГАЗИНЕ:

http://www.golos-epohi.ru/eshop/catalog/128/15568/

СКАЧАТЬ ЭЛЕКТРОННУЮ ВЕРСИЮ

https://www.litres.ru/elena-vladimirovna-semenova/slava-rossii/

1
Белый цвет… Боль… Больничные стены… Белые халаты докторов… Боль… Боль… Точно бы в самую спину снова и снова ударяет вражеская дура-пуля, и от удара разлетаются раскаленные стрелы - в грудь, в живот. Хочется кричать, но кричать нельзя. Мужчина не должен кричать, он должен уметь перенести любую боль!
Но есть то, что хуже боли. Боль – значит, жизнь. Но, вот, уже три месяца не знают боли-жизни неподвижные ноги, ничего не чувствуют они, точно чужие. Хоть огнем их жги… Закипали слезы на глазах Николаши, когда гас на ночь свет, и никто не мог видеть его слабости.
Ему было 15 лет. Его отец, сын виленского крестьянина, сумел выбиться в люди, обосноваться в столице и определить сына в лучшее учебное заведение – старейшую, основанную еще при Александре Благословенном Вторую Санкт-Петербургскую гимназию. В ней учились преимущественно дети из дворянских семей, и крестьянскому отпрыску не всегда было уютно среди «благородных». Да и науки не слишком увлекали мальчика. Его отчаянно манили дальние странствования, приключения, подвиги, и, сидя за партой, он нередко смотрел мимо объясняющего новую тему учителя, видя себя на резвом коне, атакующим турок под Плевной, или сражающимся с французами под началом славного генерал Раевского, или…
- Тимановский, вы поняли задание? – менторский голос учителя возвращал замечтавшегося Николашу в класс, и к общему веселью он начинал городить в ответ сущую ерунду, так как самым примерным образом промечтал весь урок.
Когда мальчик учился в 6-м классе грянула весть: война началась! На далеких неведомых рубежах сошлась великая Империя в единоборстве с японскими самураями. Потянулись эшелоны через всю родимую необъятность, увозя солдат на фронт. Загудели протяжные солдатские песни. Где-то далеко-далеко от столицы уже шли бои, проливалась русская кровь, а столица жила своею жизнью, веселясь в театрах и ресторациях и… грезя о революции. Даже среди гимназистов находились такие, что, нисколько не помышляя о патриотическом долге, тайком приносили запрещенные газеты и прокламации. С одним таким юным бунтарем, неведомым образом попавшим в гимназию, будучи выходцем из еврейского местечка, Николаша однажды сцепился до кулаков и за это подвергся взысканию. Взыскания он мог бы и избежать, но для этого нужно было донести на подрастающего революционера, сообщить директору, что Юлик Карцев принес в гимназию «Искру» и вел возмутительные речи супротив Государя… Доносить Николаше претило. Этого не позволял ему внутренний закон. Поэтому он стерпел строгий выговор за разбитую Юликову губу и живописный «бледолей» под его косым глазом.
Однако, продолжать учение, вести обыденную жизнь, когда Отечество вело войну, Тимановский не мог. Он был крепок и ловок телом, физически развит более многих своих сверстников и даже старших мальчиков. Он ничем не уступал уходившим на войну молодым крестьянским парням. Почему же они должны были воевать, а он нет?
Тайком от отца Николаша раздобыл солдатскую форму и сбежал из дома, сев в один из отправлявшихся к дальневосточным рубежам эшелон. Несколько недель шел поезд до театра военных действий. За это время 15-летний доброволец успел сдружиться с солдатами-новобранцами, с которыми ему куда легче было найти общий язык, нежели с гимназистами. По прибытии на фронт его зачислили в полк, и началась совсем новая жизнь, та самая, о которой он мечтал…
Военному делу Тимановский учился куда быстрее и легче, чем наукам. В маньчжурских степях он убедился, что мирная жизнь, статская служба не для него. А, вот, грохот пушек, дым, ружейная пальба – совсем иное дело. На поле боя мальчик чувствовал себя, как рыба в воде, и примерной доблестью не раз заслуживал похвалу командиров. И не только похвалу. Два солдатских Георгия были лучшей аттестацией добровольцу. Когда второй крест украсил его грудь, Николаша знал уже твердо: как только враг будет разбит (а может ли быть иначе?!), он выучится на офицера и непременно продолжит службу.
И, вот, теперь эта ненавистная палата… Боль… И чужие, неподвижные ноги… И… Портсмутский мирный договор… Поражение… Заставленная революционерами воевать на два фронта: внешний и внутренний, истерзанная беспощадным террором борцов за общечеловеческое «счастье», Россия вынуждена была завершить войну, пойдя на уступки самураям. И эта боль была для Николаши ничуть не менее острой, чем та, что ежеминутно пронзала его спину.
Этим утром весь персонал госпиталя был в большом волнении. В палатах наводили чистоту и красоту. Ждали Государя!
Он прибыл в двенадцатом часу в сопровождении небольшой свиты. Невысокого роста, но ладного сложения, в скромном полковничьем мундире, держащийся скромно и просто, Царь, когда бы облик его не был известен по портретам, когда бы не суетились вокруг него доктора, мог был легко остаться неузнанным, незамеченным. Быть принятым за обычного офицера.
Государь переходил от койки к койке, коротко беседовал с каждым раненым. Непритворная сострадательность его печального, открытого лица располагала к нему. Вот, наконец, Царь приблизился к Тимановскому.
- Вольноопределяющийся Николай Тимановский. Дважды Георгиевский кавалер. 15 лет. Тяжелое ранение в спину. Поврежден позвоночник. Паралич. Прогнозы неутешительны.
При последних словах Николаша метнул на врача полный ярости взор. Он готов был почти ненавидеть этого пожилого эскулапа! За то, что слова его звучали как приговор, за то, что он не верил в возможность излечения своего пациента и не давал ему никакой надежды! За то, что менторским, похожим на учительский тоном – хоронил его – 15-летнего, полного жизни и мечтаний юношу – заживо!
А Государь этот взгляд поймал. И, подойдя вплотную к койке Николаши, взял его за руку:
- Когда вы поправитесь, то что намерены делать? – спросил, не считаясь с врачебными прогнозами, обогревая и вопросом этим, и тоном отеческим, и теплотой ясных глаз… Будто солнечный луч тьму рассеял!
Над ответом Тимановский не раздумывал. Выпалил тотчас самим сердцем исторгнутое:
– Служить Вашему Величеству!
- Благодарю вас за вашу службу, вольноопределяющийся и, верю, что вы еще не единожды явите свою доблесть! – светятся непритворной верой ласковые царские глаза, и следом звучит приказ: - Запишите все расходы по лечению этого юноши на наш счет!
Сердце Николаши трепетало от восторга. Теперь он твердо верил, что вопреки всем консилиумам и даже самой природе, он снова станет на ноги, снова вернется в строй и будет служить своему Государю до последнего вздоха!

2
«Обо мне не плачь и не грусти, такие как я не годны для жизни, я слишком носился с собой, чтобы довольствоваться малым, а захватить большое, великое не так-то просто. Вообрази мой ужас, мою злобу-грусть, если бы я к 40—50 годам жизни сказал бы себе, что все мое прошлое пусто, нелепо, бесцельно!
Я смерти не боюсь, больше она мне любопытна, как нечто новое, неизведанное, и умереть за своим кровным делом — разве это не счастье, не радость?!
Мне жаль тебя и только тебя, моя родная, родная бесценная Мама, кто о тебе позаботится, кто тебя успокоит.
Порою я был груб, порой, быть может, прямо-таки жесток, но видит небо, что всегда, всегда ты была для меня все настоящее, все прошлое, все будущее.
Иногда желание захватить побольше от жизни делало меня сухим и черствым, но верь, что только наружно и с показной стороны. Судьба распорядилась по-своему. Когда ты получишь это письмо, меня уже не будет в живых. Верь, как верю я в настоящую минуту, и верю искренне, глубоко, что все, что ни делается, делается к лучшему и нашему благу», - это письмо капитан Сергей Леонидович Марков написал матери, отправляясь в Мукден. Судьба, однако, действительно распорядилась по-своему. Война забрала жизнь его брата Леонида, на попечение которого он оставлял мать, но выпустила из своего пекельного зева его самого.
После несчастливой Японской кампании Марков посвятил себя воспитанию будущих офицеров. Николаевская академия, Михайловское и Павловское училища – везде читал он курсы по тактике, военной географии и русской военной истории, а к тому дополнял их написанием учебных пособий. Вдоволь насмотревшись на промахи командования в последней войне, Сергей Леонидович жаждал одного: вернуть в русскую армию победительный дух Суворова и Скобелева, выхолощенный из нее пассивным регулярством. Вся военная история доказывала, что при пассивном выполнении задач невозможен решительный успех; чаще это приводит к неуспеху и лишнему пролитию крови! Ни одно воинское качество не является ценностью само по себе! Дисциплина должна быть сопряжена с разумностью, мужество – с силой воли и силой влияния на подчиненных, храбрость должна быть активной и должна быть связана с инициативой. Суворовский принцип «противник обходящий легко может быть сам обойден» находит свое решение, лишь когда в полной мере осуществляются инициатива, активная храбрость, «партизанские» меры… При регулярстве в этом случае достаточно донести об обходе противника, принять пассивные меры и ждать распоряжений начальства. К чему приводит подобная «дисциплина», наглядно продемонстрировала последняя кампания. А что если новая война? С противником более сильным? Таким как Германия? Недалеко и до новой беды будет, если не вынести уроков из старой! И мало, мало построить новые корабли, запастись новым оружием. Первое и главное – вспомнить науку побеждать!
В этом убеждении 33-летний профессор, манкируя общепринятыми теориями, наставлял своих питомцев:
- Забудьте все теории, все расчеты. Помните одно: нужно бить противника и, выбрав место и время для удара, сосредотачивайте там наибольшее количество ваших сил… Весь ваш дух должен быть мобилизован на месте удара!
Юнкера и академическая молодежь обожала своего преподавателя, умевшего вдохнуть жизнь в самую нудную лекцию, подать предмет неожиданно, заставить не просто выполнять задания, но думать, анализировать, самостоятельно искать решения. Сам же Марков всей душой рвался применять свои знания и убеждения на практике.
Ждать практики этой долго не пришлось.
- Хотя я здесь призван уверять вас, что ваше счастье за письменным столом, в науке, но я не могу, это выше моих сил; нет, ваше счастье в подвиге, в военной доблести, на спине прекрасной лошади. Идите туда, на фронт, и ловите ваше счастье! На фронте, в окопах – вот где настоящая школа. Я ухожу на фронт, куда приглашаю и вас! – такими словами завершил Сергей Леонидович свою последнюю лекцию в Николаевской академии и с тем, подавая личный пример, отбыл в действующую армию.
Прибытие к театру военных действий оказалось для Маркова менее эффектным, нежели оставление Академии… Совсем рядом громыхали пушки, 4-я стрелковая бригада генерал Антона Деникина яростно отражала неприятельские атаки, а свеженазначенный начальник ее штаба крючился от боли на кровати с клопами в какой-то случайной избе! Позванный хозяином врач расположенного неподалеку полевого госпиталя явился скоро. Увидев бледное, измученное лицо Сергея Леонидовича, спросил с порога:
- Помилуй Бог, вы ранены, господин полковник?!
Марков досадливо скривился и попытался подняться:
- Какой там! Не так обидно было бы, если бы ранили, а то заболел подлейшей болезнью – аппендицитом, и, как колода, лежи вот, а там моя бригада гибнет! Ай, не могу я так лежать. Уеду к черту! – ему, наконец, удалось сесть, но врач лишь сплеснул руками:
- Куда вам ехать? Помилуйте, на вас лица нет!
- Надо ехать, надо! – отозвался Сергей Леонидович, почувствовал прилив энергии от противодействия эскулапа. Трудности никогда не останавливали его. Напротив, чем сложнее вставала задача, чем больше препятствий являлось, тем сильнее было желание преодолеть их.
Еще усилие, и Марков уже стоял перед испуганным врачом, опираясь на костыль:
- Видите? Не так-то уж это и сложно! – бледно улыбнулся, жмуря застилаемые мороком глаза.
- Что вы делаете, господин полковник? Вам должно лежать! Вы даром погибнете, если отправитесь теперь!
- Пустое! – махнул рукой Сергей Леонидович.
- Вам необходима срочная операция! У вас жар! – в голосе врача звучала мольба.
- Ничего, прогулка его остудит, - усмехнулся Марков, решительно отстраняя его со своего пути. – Милейший хозяин зазря потревожил вас, доктор. Вы нужны раненым! А я что? Я, слава тебе Господи, здоров! – при этих словах он покачнулся, но успел уклониться от рук попытавшегося поддержать его эскулапа. – Не могу я здесь сидеть, не могу лечиться, когда моя бригада гибнет, поймите!
Свежий воздух и впрямь немного рассеял подступавшую от боли и лихорадки дурноту. Сергей Леонидович с трудом вскарабкался в запряженную парой лошадей коляску и тронул поводья. Конечно, на передовую молодому полковнику следовало бы вихрем примчаться на коне, но коня уж точно не вынесло бы теперь предательское тело.
Лошади рысцой помчались в ту сторону, где гремел бой. Каждый ухаб вызывал вспышки жгучей боли, но близость передовой придавала сил. Деникинский штаб и несколько представителей союзников расположились на возвышенности и с тревогой следили за ходом битвы. Когда Марков остановил свою колымагу позади них, офицеры не без удивления оглянулись на нежданного гостя. Сергей Леонидович весело улыбнулся:
- Скучно стало! Приехал посмотреть, что тут делается! – с этими словами он соскочил на землю и, отдав честь невысокому, крепко сложенному генералу с седеющей остроконечной бородкой, смотревшему на него с нескрываемым недоумением, отрапортовал: - Полковник Марков прибыл в ваше распоряжение! Прошу простить за опоздание и этот экипаж. Приключившаяся глупая болезнь помешала мне передвигаться верхом!
- Рад приветствовать вас, господин полковник…
Но не было ни малейшей радости в лице Антона Ивановича. И в остальных лицах – также… Оно и понятно. Для них Марков покамест «человек с вокзала». Какой-то полковник-штабист, профессор… Да еще и без малого белобилетник! Небось, уже записали в бесславную плеяду тыловых неумех-теоретиков… Ну, что ж, придется разубедить будущих сослуживцев в этом заблуждении! И чем раньше, тем лучше…
Забыв о боли, Сергей Леонидович присоединился к штабу и, взяв бинокль, стал внимательно изучать поле боя. То и дело свистевшие над головой пули не смущали ни его, ни остальных…
Тяжелым выдалось сражение! Куда как тяжелым! Трепали нещадно превосходящие силы австрийцев уже немало обескровленные русские части! Уже и отступить бы им, поберечь жизни солдатские и офицерские, да нельзя! Соседи молят не сдавать высоту! Иначе потом ее заново брать придется – а это еще больше жертв!
- А это?.. Что это за герой, господа?..
Какой-то офицер сумел собрать разрозненных и уже подавшихся назад стрелков и вновь повел их в атаку. При этом смельчак шел впереди редкой цепи без оружия, опираясь на массивную палку. Он заметно приволакивал ногу, шел неспешно, не пригибаясь, иногда останавливался, давая какие-то распоряжения. Словно на учениях, если не на прогулке! И как уверенно командовал! Вот, пример истинного суворовского духа! Скобелевской закалки! С такими офицерами можно чудеса творить!
- Степаныч! – вырвалось у генерала, а один из офицеров пояснил новоприбывшему начштаба:
- Это поручик Николай Тимановский!
- Он ранен?
- Парализован еще с Японской. Настоящий герой и абсолютно бесстрашен!
- Браво! Браво! – восторженно крикнул крутившийся рядом французский союзник.
Браво им… Куда уж браво, когда гибнут стрелки в атаках напрасных! Вот, уже окружили австрийцы бесстрашного поручика, как волк отбивается он от их собачьей своры, отбросив палку – шашкой и револьвером. И падает раненым… Или убитым?.. Стрелки, видя это, собираются с силами и, отбросив врага, выносят командира из боя.
- Ваше превосходительство! Почему я не вижу командира 13-го полка? – Сергей Леонидович уже окончательно забыл думать о своем недуге и весь обратился в пламенный порыв – немедленно ударить на врага!
- Полковник Гамбурцев был тяжело ранен сегодня утром, - мрачно ответил Деникин. – Заменить его пока некем…
- Ваше превосходительство! – с нетерпеливой горячностью воскликнул Марков. – Дайте мне 13-й полк!
Антон Иванович удивленно посмотрел на своего нового начштаба, горевшего не то от лихорадки, не то от жажды действия…
- Помилуйте, но вы ведь, кажется, больны? И даже в седле не можете держаться?
- Стрелку седло ни к чему, а ноги меня пока что держат! – ответил Марков, бодро улыбнувшись. – Болячка пустяшная, ваше превосходительство! Я здоров и прошу позволения взять полк!
Деникин развел руками:
- Что ж, голубчик, пожалуйста! Я очень рад!
Ничто так не бодрит и не врачует телесные хвори, как добрая битва на все четыре стороны света, когда от трудности положения становится даже весело. Где уж тут вспоминать о хворях! Хвори – удел мирной жизни, когда можно позволить себе предаваться им, валяясь на постели и лакая бесполезные микстуры! Но в пламени сражения душа и тело человеческие живут по иным законам, быть может, даже противоречащим природным.
Уже пала ночная тьма, а битва все кипела.
- А ну-ка, братцы, гряньте нам что-нибудь бодрое! – крикнул Марков полковым музыкантам. – Помирать – так с музыкой! А побеждать – тем паче!
- Что играть-то прикажете?
- Да хоть «Комаринского», черт вас подери!
На «Комаринского» музыканты-регуляристы не отважились, их инициативы хватило лишь на полковой марш 13-го стрелкового полка. Но и то ладно! Приободрились стрелки уцелевшие, бравурные звуки заслышав, собрали последние силы в кулак и начистили хвосты недооценившим русской стойкости австриякам!
Под марш и на позиции возвращались к изумлению всеобщему. Кажется, уже никто и не ждал, что живым явится из ночной тьмы 13-й стрелковый? И где тот французик, что так звонко кричал «Браво!»? Хотя к чему его «браво»? Русскому солдату русское «ура!» подай да «Богу слава!»
- В такую кашу попал, что сам черт не разберет – где мои стрелки, где австрийцы; а тут еще ночь подходит. Решил подбодрить и собрать стрелков музыкой, - коротко отрапортовал Сергей Леонидович Деникину и по лицу генерала понял, что отныне он больше не «странный чужак», а совершенно «свой» для славной 4-й бригады. Ну, да то ли еще будет!
- Вы, однако, голубчик, позаботьтесь о здоровье вашем! Для бригады оно отныне драгоценно!
- Пустое! Здоровье мое австрийцы уже поправили!
В лазарет он все же наведался. Но не с тем, чтобы предаться в руки эскулапов и лечить ноющий бок, а в поисках героя-поручика, что так доблестно сражался этим утром.
- Помилуй Бог! Это вы?! – знакомый врач взирал на Маркова, как на по меньшей мере восставшего из гроба Лазаря.
- Я! – с виноватым видом развел руками Сергей Леонидович. – Как видите, не умер.
- Отменно рад этому. И вы… хорошо себя чувствуете?..
- По сравнению с медицинскими прогнозами неплохо!
- Рад, рад… Но что же вы в таком случае делаете в лазарете?
- Ищу одного из своих доблестных офицеров!
- Кого же?
- Поручика Тимановского!
Доктор как-то странно улыбнулся:
- Вот оно что! Ну, могу вас уверить, несмотря на штыковое и пулевое ранения, этот непременно вернется в строй. Железный человек, для которого законов природы не существует!
- Вам обидно за законы природы? – пошутил Марков.
- Ничуть! Николай Степанович лежит там, - врач указал рукой в нужном направлении. – Не сомневаюсь, что с ним вы сразу поладите.
- И я в том уверен, - рассмеялся Сергей Леонидович. – Железные люди всегда поймут друг друга!
Раненого поручика он отыскал скоро. Еще совсем юноша, но рано возмужавший в боях, он был очень бледен от большой потери крови, но глаза его светились веселостью.
- За вашу инициативу и доблесть, проявленные сегодня, я представлю вас к ордену Святого Георгия, поручик. А пока примите мою благодарность и дружбу! Надеюсь, вскоре увидеть вас в строю!
- О, я не за заставлю вас долго ждать, господин полковник! – горячо пообещал Тимановский, отвечая на рукопожатие Маркова. – Для меня будет большой честью и счастьем сражаться под вашим началом!

3
Белый цвет… Снег… Метель, заметающая Россию… Белое, как мел, лицо начальника штаба Верховного Главнокомандующего… Боль… Боль от бессилия. Бессилия, куда более нестерпимого и отчаянного, чем было то, 12-летней давности. 12 лет назад ему всего лишь отказали собственные ноги. А ныне была обезглавлена Россия… И он, один из самых награжденных офицеров Русской Армии, полный георгиевский кавалер, командир Георгиевского батальона при Ставке Верховного Главнокомандующего, полковник Николай Тимановский ничего не мог сделать. Руки, ноги повиновались ему, но оказывались бесполезны против безумия, которое все больше охватывало обезглавленную страну.
- Господа офицеры! – по возгласу генерала Алексеева офицеры вытянулись по стойке «смирно». Михаил Васильевич отступил на шаг, давая дорогу Государю, коему позволено (уже в одном этом слове по отношению к монарху – безумие!) было проститься с войсками…
Тимановский взглянул на Алексеева. Тот выглядел больным и смотрел то в пол, то куда-то в сторону. Начштаба Армии! Правая рука Императора! Неужели и он ничего не мог сделать? Что за неведомый паралич скрутил всех, кто мог, кто должен был! – действовать?
- Господа, сегодня я вижу вас в последний раз! – глуховатый голос Государя дрогнул. Осунувшееся, разом состарившееся лицо его было полно невыразимой скорби, а рука, лежавшая на эфесе шашки, подрагивала. Он шел вдоль выстроившейся для прощания с ним шеренги медленно, вглядываясь в каждое лицо. Точно запоминая… Хотя ему не нужно было – запоминать. Все знали, что Царь наделен феноменальной памятью и способен узнать человека, которого видел единожды мельком четверть века назад…
Офицеры сосредоточенно молчали. Некоторые не могли сдержать слез. Седой вахмистр, нарушая строй, пал перед отреченным Императором на колени и зарыдал. Ясные глаза Государя заволокла пелена слез… Все клокотало в душе Тимановского. Как наяву вспоминался 12-летней давности день, госпитальная палата, ласковый взгляд и ободрительный тон Государя. И собственная мальчишеская клятва – служить Его Величеству. И он служил… Служил верой и правдой… И 12 ран – лучшее свидетельство тому. Но теперь?! Почему он ничего не может сделать теперь?! И почему сам Государь не призвал всех верных на помощь?.. Военная психология поражена микробом регулярства, как верно говаривал генерал Марков. Военные забыли об инициативе… Они привыкли подчиняться приказам и ждать – приказов. Царь не приказал прийти и защитить Его и Семью, и войско не шелохнулось…
Когда Государь приблизился к Николаю, тот не выдержал и, опираясь на трость, с трудом сгибая так и не восстановившуюся, даже несмотря на окончание Гимнастической школы, ногу, опустился на одно колено. Для него, полковника Тимановского, его Государь оставался его Государем – навсегда…
- Благодарю вас всех. Служите Родине по-прежнему так же верно! – прозвучало, как эхо, последнее напутствие. Серая черкеска, все те же полковничьи погоны, которые Император Всероссийский не считал себя вправе сменить на генеральские, Георгиевский крест на груди… И полные неисцелимой боли глаза, в которые нет мочи смотреть.
- Я буду служить Вашему Величеству… - едва слышно прошептал вслед уходящему Императору командир Георгиевского батальона.
С того мучительного дня минуло более полугода. За это время «многомудрые» временные министры, фатоватые диктаторы, калифы на час умудрились полностью разложить армию и добиться того, чего немцы и австрийцы тщетно добивались три года – обрушения русского фронта. Солдаты митинговали, братались с противником, дезертировали и убивали своих офицеров. Остановить это безумие было по силам лишь одному человеку – генералу Корнилову, занявшему в июле пост Главнокомандующего. И что же? Фатоватый диктатор Керенский объявил Лавра Георгиевича изменником и приказал арестовать его и сочувствующих ему генералов и старших офицеров. Считай, без малого весь командный состав Русской Армии!
Арестованных генералов во главе с Корниловым свезли в Быхов и заключили под арест. А роль тюремщиков отвели… Георгиевскому батальону! Думал Тимановский сперва отказаться от позорной должности, но затем скрепил сердце: ведь находясь на этом подлом посту, он мог лучше кого-либо иного помочь пленникам, среди которых были и прежние командиры Николая – генералы Марков и Деникин.
Их, а также генералов Эрдели и Орлова доставили из Бердичева в состоянии растерзанном. Там их держали в 10-метровых одиночках, подвергая постоянным издевательствам. У генерала Маркова не оказалось с собой пальто, и один солдат одолжил ему свою шинель, но из-за нападок товарищей отобрал на другой же день… Сергей Леонидович, прочем, не терял своей обычной бодрости и рассказывал о пережитом почти весело:
- Обслуживали нас пленные австрийцы и солдат, бывший финляндский стрелок, очень добрый и заботливый человек. В первые дни и ему туго приходилось - товарищи не давали прохода! Заботы его о нашем питании были прямо трогательны, а новости умилительны до наивности. Он, между прочим, заявил мне, что будет скучать, когда нас увезут... Я его успокоил тем, что скоро на наше место посадят новых генералов - ведь еще не всех извели!
Голова генерала при этом была забинтована. Когда узников вели из тюрьмы на вокзал для отправки в Быхов, озверевшая толпа солдат едва не разорвала их. Лишь охрана из юнкеров, мальчишек, своей грудью заслонявших генералов, спасла их от расправы. Однако, комья грязи и булыжники сыпались на арестантов градом и несколько раз попали в цель…
- Эх, милый Николай Степанович, приходилось мне уже в дерьме бывать, но все не в таком! – говорил Марков уже вечером, прогуливаясь вместе с Тимановским в тюремном дворе.
- Вы имеете ввиду прежние неудачи на фронте?
- Да нет! – поморщился Сергей Леонидович. – Я имею ввиду – дерьмо! Еще до войны привелось мне быть в разведке. Моей задачей было сфотографировать укрепленные форты крепости Торн. Снимки я сделал, но, видать, где-то наследил, и немцы выслали патруль на мои поиски. Попадись я им, можете вообразить, какой вышел бы скандал?
- И что же вы сделали?
Марков пожал плечами:
- Спрятался так, чтобы не нашли. В выгребной яме!
Тимановский не удержался от улыбки, представив себе генерала, прячущегося в подобном укрытии. Сергей Леонидович улыбнулся также:
- Верите ли, месяц потом отмывался, и все одно мне чудилось, что разит! – помрачнев он прибавил. – А теперь, кажется, всей матушке-России отмываться придется. Да не мылом, а кровью…
Повисло тяжелое молчание.
- Все так безнадежно? – прервал его Николай, поправляя очки и всматриваясь близорукими глазами в подвижное лицо Маркова. Тот прищурился на заходящее солнце:
- Я верю, что все будет хорошо, но боюсь - какой ценой? – отозвался он, машинально тронув нервными пальцами разбитую булыжником голову.
За эти месяцы линчевать его пытались уже несколько раз. Начиная с безумной весны, Сергей Леонидович, имевший немалый ораторский талант, вынужден был сделаться агитатором – убеждать освобожденных от обязанности исполнять долг и приказы начальства солдат в лице их т.н. депутатов, комитетов и советов в необходимости воевать. В ходе бурных, страстных и иногда крайне острых прений ему подчас удавалось достигнуть нужного результата. Но бывало иначе… Так, вызволив в Брянске 20 арестованных офицеров, он вместе с ними был окружен на вокзале беснующейся толпой. Расправа казалась неминуемой, но Марков смело обратился к осатаневшей массе:
- Если бы тут был кто-нибудь из моих железных стрелков, он сказал бы вам, кто такой генерал Марков! – крикнул он.
- Я служил в 13-м полку, - отозвался какой-то солдат из толпы.
- Ты?!
Сергей Леонидович с силой оттолкнул нескольких окружавших его людей, быстро подошел к солдату и схватил его за ворот шинели.
- Ты? Ну так коли! Неприятельская пуля пощадила в боях, так пусть покончит со мной рука моего стрелка!
Толпа заволновалась еще больше, но уже от восторга. И Марков с арестованными при бурных криках «ура» и аплодисментах толпы уехал в Минск…
- По крайней мере в Быхове пока безопасно, - заметил Тимановский.
Сергей Леонидович посмотрел на него пристально и удивленно:
- Для нас такого места нет больше. Разве вы не понимаете? Участь наша предрешена! Люди жестоки, и в борьбе политических страстей забывают человека. Мы не воры, не убийцы, не изменники. Мы инако мыслим, в этом наша «вина», и в новой яви нам места нет! Военное дело, которому мы целиком отдали себя, приняло формы, при которых остается лишь одно: взять винтовку и встать в ряды тех, кто готов еще умереть за Родину. Императорская Армия перестала существовать! Значит, нам нужна новая армия! Армия, в которую пойдут по зову сердца все, кому еще дорога Родина, кто не забыл о чести!
- Добровольная армия? Думаете, это возможно?
- Несомненно, полковник! Ведь легко быть смелым и честным, помня, что смерть лучше позорного существования в оплеванной и униженной России! А это сознание свойственно не только нам с вами…
Он говорил, как всегда, энергично, ни мгновения не стоя на месте. Он желал бы биться с врагом, но враг был всюду. Как биться с ним, когда нет ни фронта, ни тыла? И нет армии, чтобы сражаться? Значит, нужно создавать армию! С нуля, отбросив нежизнеспособные теории. Перейти к активному партизанству! В этом был весь Марков…
В отдалении промелькнула сухопарая фигура генерала Корнилова, сопровождаемого адъютантом Ханом Хаджиевым, чей живописный текинский наряд был заметен издалека. Хан каждый день ездил в город и привозил Главнокомандующему все газеты, какие мог раздобыть. Чтения более горького найти было нельзя. Обезглавленная страна билась в предсмертных корчах, а калифы на час все еще дрожали над своей «властью» и сводили личные счеты с теми, в ком боялись «конкурентов».
- Знаете, Николай Степанович, я был бы окончательно сражен, если бы почему-либо товарищ Керенский со своими присными не признал меня достойным быховского заключения. Здесь собралась лучшая компания, о которой мог бы лишь мечтать всякий порядочный человек! – воскликнул Марков, чьи мрачные прогнозы удивительным образом сочетались с искрящейся, заразительной бодростью.
- Вы правы, Сергей Леонидович, и мне жаль, что я не удостоился быть здесь в качестве арестанта.
- О, не переживайте! – рассмеялся генерал. – У вас все впереди! А пока вы куда полезнее в качестве тюремщика!
- Это единственное, что меня утешает. Но я, пожалуй, знаю место, где теперь компания не хуже.
- В самом деле? Где же?
- В Тобольске… - проронил Тимановский, вспомнив о судьбе отреченного Царя.
- Да, пожалуй…
Снова повисло молчание. Слякотно было на душе и в природе. Слякотно и безнадежно, несмотря на электризующую марковскую энергию.
- Нет, Николай Степанович, жизнь все-таки хороша! – точно прочтя мысли полковника, произнес Сергей Леонидович, глядя на играющих в мяч генерала Эрдели и капитана Ряснянского. Мяч как раз упал к его ногам, и был тотчас с ловкостью отброшен обратно мыском сапога. - И хороша – во всех своих проявлениях! – заключил генерал.

4
Он уже давно не ждал для себя ничего хорошего, а одно только плохое. Но тем больше хотелось втиснуть обратные ожидания в грудь других, внушить веру в лучшее будущее другим – и в первую очередь, славным мальчишкам, что так просто и искренне шли умирать за поруганную Родину в первых рядах. Это их чистой и невинной кровью искуплялись теперь грехи поколений. Так как же не быть для них факелом горящим, не ободрить веселой шуткой, не увлечь своим примером? Таких мальчишек несколько лет наставлял Сергей Леонидович. Правда, и в страшном сне не могло привидеться, что его науку побеждать придется им применять не в боях с внешним врагом, но в неравном противоборстве с озверевшими от крови бандами, некогда бывшими народом.
Новый, в 1918-й год генерал Марков встречал в обществе кадетов и юнкеров. Запросто накрывал с ними стол, по профессорской привычке наставлял в науке служения Отечеству. Хотя этих до срока повзрослевших детей уже не нужно было наставлять. В этой науке многим бывалым офицерам могли они дать большую фору. Однако же, слова генерала ловили жадно, нужны им были слова эти. И, значит, нужно было говорить. И Марков говорил. Первый тост поднял он за гибнущую Родину, за Императора, за Добровольческую армию, которая принесет всем освобождение. Затем воодушевленные юнкера пели бодрое «Братья, все в одно моленье души Русские сольем»… Под этот гимн и встретили 18-й. И когда часы отбили положенное, Сергей Леонидович поднял бокал и произнес:
- Сегодня для многих из нас это последняя застольная беседа. Многих из собравшихся здесь не будет между нами к следующей встрече. Вот почему не будем ничего желать себе, нам ничего не надо кроме одного: Да здравствует Россия!
Тост оказался пророческим. Совсем скоро закуролесил очередной февраль, грозя загубить с таким трудом начатое дело создания новой армии. Погиб есаул Чернецов, застрелился атаман Каледин, бродило еще не осознавшее опасности большевиков казачество. А большевики напирали, не давая времени сосредоточиться враждебным им силам. В ночь на 22-е февраля Добровольческая армия вынуждена была оставить Новочеркасск.
3689 душ – эта горстка худо вооруженных людей, принужденных экономить каждый патрон, носила гордое имя Армии…
— Здравствуйте, мои друзья! Немного же вас здесь! По правде говоря, из трехсоттысячного офицерского корпуса я ожидал увидеть вас больше… - приветствовал Сергей Леонидович свой Офицерский полк, состоявший из 800 офицеров. И тут же поспешил приободрить последних верных: - Но не огорчайтесь! Я глубоко убежден, что даже с такими малыми силами мы совершим великие дела! Командиры батальонов переходят на положение ротных командиров, ротные командиры на положение взводных. Ну и тут вы, господа, не огорчайтесь: здесь и я с должности начальника штаба фронта фактически перешел на батальон! Не спрашивайте, куда и зачем идем, а то все равно скажу, что идем мы к черту на рога, за синей птицей! Вперед, друзья!
 Весь штаб Офицерского полка был сведен до двух человек: доктора Родичева и полковника Тимановского. После захвата власти большевиками он немало поспособствовал побегу быховских узников, порознь добиравшихся до Дона под видом солдат и статских. На Дону в это время уже организовывал Добровольческую армию генерал Алексеев. Когда Быхов опустел, вслед за бывшими узниками отправился и Тимановский. И вовремя – вскоре по его отъезде Ставка была захвачена большевистским главковерхом прапорщиком Крыленко. Его подручные подняли на штыки последнего Верховного Главнокомандующего генерал Духонина и убили многих офицеров.
30-летний полковник, выглядевший старше своих лет, с неизменной палкой в руках и трубкой во рту, всегда невозмутимый и чуть насмешливый, он был прекрасен на поле брани. Железный «Степаныч» - это прозвище прилепилось к нему еще со времен деникинской Железной дивизии. Лучшего начштаба пожелать себе Марков не мог.
Два месяца похода – два месяца невозможных подвигов и горчайших жертв. Во всех боях на пути к Екатеринодару мужествовал Офицерский полк впереди других. Где всего бывало тяжелее, туда стремглав мчался Марков. А так как тяжело было везде, то и быть приходилось – вездесущим, поспевать повсюду, затыкать прорывы, останавливать бегущих…
- А мне как раз нужна подмога! – по-суворовски приветствовал он отступавших под натиском врага. – За мной, друзья! – и увлекал их за собой назад в атаку.
Так, чудом отваги и выносливости последних верных, дошли до Екатеринодара. Думали – к гавани спасительной шли, а уперлись в цитадель красную. Чтобы разбиться о ее стены…
Накануне Офицерский полк одержал очередную блистательную победу: была взята станица и станция Георгие-Афипская. Марковцы ворвались в станицу с востока, совместно с другими частями разгромив до 1000 человек красных и захватив до 700 артиллерийских снарядов. Эта победа открыла Добровольцам путь на Екатеринодар. И тем огорчительнее было для Маркова решение Корнилова оставить его охранять обоз с ранеными, когда другие части пошли на штурм.
Впрочем, Главнокомандующему уже вскоре потребовалось ввести в бой резерв.
- Черт знает что! – на ходу ругался Сергей Леонидович, размахивая нагайкой. – Раздергали мой полк, а меня вместо инвалидной команды к обозу пришили. Пустили бы сразу со всей бригадой – я бы уж давно в Екатеринодаре был!
- Не горюй, Сережа, - ответил на это генерал Романовский, вместе с которым недавно пробирались они на Дон. – Екатеринодар от тебя не ушел…
Три дня штурма не увенчались успехом и привели лишь к тяжелым потерям армии. Тем не менее Корнилов принял решение о новом, решающем штурме. В этом решении было отчаяние человека, поставившего на карту все и игравшего ва-банк. Марков давно приметил, что Верховный будто бы нарочно ищет во время боев наиболее опасные места. Сам он не боялся смерти, но страх за Лавра Георгиевича подчас настигал его в разгар сражения, и он налетал на Романовского:
- Уберите вы его Бога ради! Я не могу воевать, чувствуя моральную ответственность за его жизнь!
- Вот, сам пойди и убери, - хмуро отвечал Романовский.
Никто кроме генерала Алексеева не поддержал решения о штурме Екатеринодара, видя его самоубийственность. Но оба вождя шли на самоубийство, и армия повиновалась.
- Наденьте чистое белье, у кого есть. Будем штурмовать Екатеринодар. Екатеринодара не возьмем, а если и возьмем, то погибнем, - бросил Марков своим офицерам, возвратившись в расположение полка, и повалился спать от усталости после двух суток боев.
Однако, Бог судил иначе. На другой день неприятельский снаряд угодил в здание фермы, где, несмотря на все отговоры, находился Главнокомандующий. Один единственный снаряд, попавший туда, убил одного единственного человека. Корнилова…
И, вот, теперь обескровленная армия отступала, уже отчаявшись поймать своенравную синюю птицу. Отступала, оставив в руках врага самое драгоценное – своих раненых и своего убитого Главнокомандующего. Отступала, обложенная со всех сторон, почти обреченная на погибель. Но армия не должна была погибнуть! Армию нужно было спасти во что бы то ни стало! И кому было сделать это, как не тому, кого звали в ней Ангелом-Хранителем?
Через двое суток отступления Сергей Леонидович с несколькими разведчиками в ночной тьме подъехал к переезду недалеко от станции Медведовской. Железная дорога находилась в руках красных, на ней действовали их бронепоезда. Однако, в этот глухой час поездов поблизости не было, лишь в железнодорожной сторожке светился огонек, и раздавались голоса. Марков спешился и, осторожно приблизившись, заглянул в окно. Трое железнодорожных служащих резались в карты, попивая самогон. Генерал сделал знак своим офицером, и те с быстротой молнии ворвались в будку. Железнодорожники не успели и вскрикнуть, как были разоружены и связаны.
- Скачите к полковнику Тимановскому и передайте приказ двигаться вперед и остановиться в двухстах шагах от железной дороги, - велел Сергей Леонидович одному из разведчиков, а затем, сняв папаху, хмуро взглянул на связанных пленников:
- Большевики?
Те не могли ответить, так как рты их были заткнуты кляпами, и лишь в ужасе смотрели на генерала.
- Пристрелить бы вас, сукиных детей…
В этот момент задребезжал телефон, и Марков поспешно схватил трубку:
— Слухаю! Кто говорит?
— Станция Медведовская, - ответили на другом конце провода. - Что, не видать кадетов?
— Нет, все тихо!
- У нас на станции стоят два бронепоезда. Может, прислать один к переезду на всякий случай?
— Пришлите, товарищи, - тотчас откликнулся Сергей Леонидович. - Оно будет вернее!
Повесив трубку, он обернулся к ожидавшим приказаний офицерам:
- Быстро установить два орудия у полотна железной дороги! Будем встречать бронепоезд!
Орудия едва успели расположить по обе стороны дороги, когда гул колес известил о приближении состава. Несколько мгновений, и выбрасывающая клубы дыма из трубы махина надвинулась на переезд. Марков, размахивая белой папахой, бросился к паровозу:
- Поезд, стой! Раздавишь, сукин сын!
— Кто на путех? – окликнул машинист.
— Разве не видишь, что свои?!
Увидели товарищи, остановились родимые! Даже сердце замерло в этот решающий миг! Выхватив гранату у одного из своих офицеров, Сергей Леонидович швырнул ее в топку поезда и, отпрыгивая во тьму, крикнул:
— Орудие — огонь!
Штабс-капитан Шперлинг дернул за боевой шнур, и первая граната с треском ахнула по паровозу. Загалдели большевички по всему поезду! Застрекотали вслепую пулеметы, ища попасть в ненавистных «кадетов». Но этим не сбить было Шперлинга. Вторая граната «добила» уже дымившийся паровоз. В зареве огня замелькали метавшиеся по платформам люди и лошади. Третья граната накрыла платформы…
- Вперед! — скомандовал Марков, выскочив на самое полотно.
— Ура! – откликнулись из темноты добровольцы и со всех сторон ринулись на обездвиженный поезд, закидывая его гранатами, прорубая топорами отверстия в стенах вагонов, взбираясь на крыши и коля, рубя шашками, расстреливая революционных матросов, из которых состояла команда бронепоезда. Это они, революционные матросы, рвали на части своих офицеров на мятежных кораблях, это они, озверевшие от вседозволенности, избивали захваченных в плен раненых, запытывая их до смерти… К этим зверям в человечьем обличии не было, не могло оставаться жалости. Команда бронепоезда во главе с комиссаром Подкидышем была перебита до последнего человека.
— Снаряды, - отрывисто бросил Сергей Леонидович, убирая шашку в ножны. - Перегружать снаряды. Повозки сюда!
В предрассветном тумане добровольцы спешно грузили на подводы снаряды. Основные силы армии, между тем, переправлялись через переезд. А на подмогу своим убитым товарищам уже перли другие бронепоезда. Обездвиженное тело сожженного предшественника мешало им подойти вплотную к переезду, и красные спешивались, наступали цепями под прикрытием пулеметов.
- Орудие – огонь!
Раненый в плечо капитан Шаколи, курсовой офицер Михайловского артиллерийского училища, встретил атакующих метким ударом, разметавшим передовые цепи. Еще залп, еще…
Под прикрытием Марковцев армия перешла железнодорожное полотно и таким образом вырвалась из вражеского кольца.
- Отходим! – скомандовал Сергей Леонидович. Пора было догонять своих…
Вскочив на лошадь, генерал, пригибаясь от летящих вдогонку пуль, вместе со своими разведчиками покинул Медведовскую. Вскоре они нагнали колонну Добровольческой армии. Восторженное «Ура!» встречало их. В это утро армия снова поверила в будущее. Почти сломленные сражатели воспрянули духом, их потухшие было с гибелью Вождя глаза вновь загорелись. Просветлели, ободрились осунувшиеся, потемневшие лица. Победа – живая вода для души армии!
Во главе колонны Маркова встречал принявший командование по смерти Корнилова генерал Деникин. Заключив Сергея Леонидовича в объятия, он не без тревоги осведомился:
- Не задет?
- От большевиков Бог миловал, - улыбнулся Марков. – А вот свои палят, как оглашенные. Один выстрелил над самым моим ухом – до сих пор ничего не слышу!
В бою у Медведовской было взято 360 орудийных снарядов, около 100000 ружейных патронов, пулеметные ленты, продукты питания. В этом была жизнь армии, ее спасение. Через несколько дней она вторично благополучно пересекла железнодорожное полотно. Проводив взглядом последнего бойца, Сергей Леонидович, прошел в железнодорожную будку, снял трубку телефона и телефонировал красным:
— Имею честь сообщить, что Добровольческая армия благополучно опять перешла железную дорогу!
В станице Успенской армия, наконец, смогла перевести дух. На первом построении Марков с гордостью оглядел свой Офицерский полк. Многих славных воинов не досчитался он, но не сломлены были души верных, и верой в победу светились их глаза.
- Ныне армия вышла из-под ударов, оправилась, вновь сформировалась и готова к новым боям! – обратился к своим офицерам Сергей Леонидович. - Но я слышал, что в минувший тяжелый период жизни армии некоторые, не веря в успех, покинули наши ряды и попытались спрятаться в селах. Нам хорошо известно, какая их постигла участь, они не спасли свою драгоценную шкуру! Если же кто-либо еще желает уйти к мирной жизни, пусть скажет заранее. Удерживать не стану. Вольному – воля, спасенному – рай, и… к черту!

5
- Не желаете ли глоток моей наливки, Александр Палыч? – Тимановский протянул свою флягу продрогшему под проливным дождем и зябко водящему плечами полковнику Кутепову, в недавнем прошлом – последнему командиру легендарного Преображенского полка.
- О, благодарю вас, Николай Степанович! – Кутепов с охотой принял флягу и сразу сделал крупный глоток. Лицо его побледнело и вытянулось, а глаза расширились. Тимановский с трудом подавил смех. Спирт с перцем оказался слишком ядреной «наливкой» для такого трезвенника, как Александр Павлович.
- Черт возьми! – едва откашлялся последний. – От такой «наливки» лошадь сдохнет!
- Лошадь – быть может, - весело откликнулся Николай, закуривая трубку. – Но мы-то, слава Богу, не лошади! А человек – такая скотина, которую спиртом не убьешь. Поверьте, дорогой Александр Палыч, лучшего средства от простуды не существует. Да и от других болезней также!
- Расскажите это нашим эскулапам.
- Не стоит травмировать их хрупкие души!
В отличие от Кутепова Николаю и впрямь спирт был нипочем. Спирт и табак помогали ему заглушать постоянную боль от многочисленных ран, был необходимой анестезией. Голова же при этом оставалась совершенно ясной. Даже слишком… В некоторых случаях, пожалуй, и неплохо было бы замутиться ей и во хмелю освободиться от тяжких дум, дав возможность просто порадоваться веселым минутам жизни. Ему было 33 года, и большая часть этих лет прошли в боях и на больничных койках. А ведь за пределами их шла жизнь, та самая, которая прекрасна и удивительна!
Когда армия не вела боевых действий, молодой полковник любил собрать у себя друзей, попотчевать их добрым ужином, позвать музыкантов. Он любил музыку, любил петь сам. Боевые товарищи удивлялись, когда «Степаныч» в разгар застолья вдруг затягивал арию или речитатив из «Бориса Годунова» или «Хованщины». В редких паузах между госпиталями и сражениями Николай всегда стремился побывать в Опере, это была страсть и отдушина «железного человека».
Накануне Второго похода Тимановский собрал на ужин своих офицеров. Ласкал слух гитарный перезвон. Только нетрезвые голоса фальшивили… Что ж, нельзя требовать от них дарований Шаляпина или Собинова. И, вот, еще незадача: подкрашенная йодом водка довольно скоро, как бывало обычно, разморила компанию. Лишь сам Николай ни капли не захмелел. Это состояние было чуждо ему, даже если было выпито очень немало. Иные офицеры даже всерьез завидовали такому «таланту» - пить и не пьянеть! Но Тимановскому было скучно, как всякому вполне трезвому человеку, слушающему разговоры людей, изрядно набравшихся…
Утром все опять завидовали «железному человеку». Значение слова «похмелье» было ему также неведомо. Он был бодр и свеж, как всегда.
Во Второй поход на Екатеринодар Николай вступал в должности командира Офицерского полка, которую принял он от генерала Маркова, получившего под свое начало дивизию. За прошедшие два месяца армия стала куда более многочисленной и сильной. Изведав на своей шкуре кошмар большевистского террора, поднялись на борьбу казаки, из Румынии привел свой полк и освободил Ростов отважный полковник Дроздовский. Те, кто прежде колебался, думал «отсидеться», пока все «как-нибудь само утрясется», потеряв близких, увидев воочию, что несет большевизм, вступали в ряды армии. Со всей России пробирались на Дон верные…
Тем не менее, тяжело давался и новый поход. Ведь и большевики не сидели сиднем это время, но формировали из своих банд – организованную армию. И находились офицеры-иуды, шедшие в нее на службу. И красные солдаты – пусть утратившие человеческий облик – все же были… русскими. И сражались, как русские – насмерть. А, вот, побеждали и мстили уже не как русские, но как большевики. Русские никогда не смогли бы расправляться с ранеными… Рубить топорами, терзать беспомощных пленников… Жечь на огне раненого полковника Жебрака… Эти существа еще могли умирать, как русские. Но жить, как русские, уже не могли, обратившись в бесов, не знающих человеческой жалости.
Особенно яростно сопротивлялись красные под Кореновской. Эта станица памятна была добровольцам еще по первому походу. Тогда корниловской армии противостояли здесь 10000 солдат противника. Большевики бросали в бой все новые резервы, и атаки добровольцев, резервов не имеющих, захлебывались.
- Сергей Леонидович, кажется придется нам здесь ночевать? – спрашивал Лавр Георгиевич у Маркова.
- Ночевать не будем! – с неизменной бодростью отвечал Сергей Леонидович. И, вот, уже мелькала его белая папаха в самом пекле, под огнем противника перебежками спешил он к передовой цепи.
— Что, жарко?!
— Жара! Да вот патронов нет! – отвечали ему.
— Вот нашли чем утешить! В обозе их тоже нет. По сколько есть?
— Десять, пятнадцать, двадцать... - в разнобой ответили ему.
— Ну, это еще не так плохо! Вот если одни штыки, то будет хуже. Ну, а теперь в атаку, добывать патроны! - и генерал первым бросился вперед…
Кореновская была взята Марковцами однажды, должна была покориться им и вторично. О непокорную станицу уже разбились при попытке штурма части Казановича и Дроздовского. Истекал кровью и Марковский полк. Наступление захлебывалось, и отдельные слабодушные бойцы начали отступать…
- Господин полковник! Николай Степанович, большевики пытаются обойти нас справа!
- Превосходно! Значит, наш резерв сможет ударить им во фланг! – невозмутимо откликнулся Тимановский на эту тревожную весть.
- Но у нас нет резерва!
Николай Степанович взглянул на только что присланных на позицию новобранцев. Сырье, конечно, толпа, а не войско, даже и стоять-то как следует не умеют, учить и учить… Но учить уже некогда. Учиться придется в бою!
- За мной, друзья! Вперед!
Может и не так задорно выходило у Тимановского поднимать в атаку своих людей, как у Маркова, но не менее действенно. Видя, как он идет в атаку, опираясь на палку, с неизменной трубкой в зубах и полным презрением к свистящим вокруг него пулям, подчиненным становилось совершенно невозможно отстать или тем паче отступить. Они шли за ним, увлекаемые его примером, заражаемые его спокойной уверенностью в грядущей победе.
Кореновская была освобождена. Но недолго пришлось Марковцам радоваться своему очередному триумфу, ибо судьба уже готовила для них весть, в сравнении с которой все неприятельские снаряды казались камнями мальчишеских рогаток…
- Убит генерал Марков!
- Что?!
- Смертельно ранен в бою у станции Шаблиевка!
Ничто не могло заставить дрогнуть полковника Тимановского, но от этого известия покачнулся он, не оперся, а осел потрясенно на свою палку. Марков… Убит… Не вмещалось в голове, не принималось сердцем. Марков – сама жизнь! Сама энергия! Марков и смерть – несовместимо! Стремительный, вездесущий, щедрый на острое слово, с плетью, то и дело взлетавшей в угрожающем жесте и со свистом рассекавшей воздух, втайне желая достичь спин обозной оравы политиканов, погубившей Россию и продолжавшей путаться под ногами сволочи… Таким вставал в памяти Сергей Леонидович! Пули всегда щадили его, будто бы был он заговорен от них. Он казался бессмертным… «Жизнь тогда и хороша, когда не боишься потерять ее. Не бойтесь пули, предназначенная вам – она все равно везде вас найдет…» - вспомнились небрежно брошенные однажды слова генерала. Его нашла не пуля, а снаряд, буквально выворотивший плечо и грудь, разорвавшись в трех шагах от него…
- «Умираю за вас… как вы за меня… Благословляю вас…» - таковы были его последние слова, - офицер, доставивший роковое известие, не мог сдержать слез.
- Полно… - тихо сказал ему Тимановский. – Он умер за нас, а мы оставлены жить, чтобы исполнять наш долг, как он нам завещал…
Тяжело отошел он прочь, пытаясь справиться с потрясением, которого не должны были заметить в нем его подчиненные. Рука привычно потянулась к фляжке. Глоток, другой… Но без толку! Спирт – хорошее средство от простуды и нытья недолеченных ран, но от горя сердечного он не помогает. По крайней мере, «железным людям»…
Белый цвет… Боль… Смерть… Белая марковская папаха… Белые фуражки марковцев и белые просветы их погон… «Те, кто умирают красиво»… Рыцари Белой дамы, которые неизбежно должны прийти в ее ледяные объятия, исполнив свой долг. Рыцарский орден, воины которого отрекаются от всего во имя Родины… Таким орденом видел свой полк генерал Марков. И мундир полка он придумал сам. Черный мундир – траур по погибшей России. Белая фуражка и просветы погон – вера в ее воскресение. Некоторые офицеры также носили на руке монашеские четки. «Позор страны должен смыться кровью ее самоотверженных граждан», - говорил Сергей Леонидович. И его собственная кровь пролилась теперь во искупление этого позора…
На вечернем построении все офицеры были подавлены. Такого тяжелого удара не ждал никто, и тем горше был он, тем труднее было с ним примириться. Счет к большевикам сделался отныне еще больше, и много больше. Но никакое отмщение, никакая победа не возвратит к жизни умерших, не возместит утрат. Лишь даст успокоение чувством исполненного перед их славной памятью долга. Тимановский шагнул вперед и, оглядев поникнувший головами строй, объявил:
- Приказом Главнокомандующего наш полк отныне будет именоваться в память своего 1-го командира – 1-м Офицерским генерала Маркова полком. Отныне каждый чин полка носит имя первого его командира; не будет с нами генерала Маркова, но он будет жить в сердцах всех нас и незримо вести нас, руководить нами; мы увековечим его память своей жертвенной любовью к Родине, непоколебимым духом, своими делами, пример которых он показал нам; мы в рядах полка его имени будем выполнять свой долг с полной верой, что Россия снова будет Великой, Единой и Неделимой!

_______________

Николай Степанович Тимановский пережил своего командира лишь на полтора года. Один из самых награжденных русских офицеров, получивший 18 ранений в трех войнах, он умер от тифа в декабре 1919 года в возрасте 34 лет.