Эту и другие книги можно заказать по издательской цене в нашей лавке: http://www.golos-epohi.ru/eshop/
Наконец 1 Сентября в 4 часа дня мы прибыли в Гродно, где узнали, что 1-й и 2-й батальоны уже высажены и ушли на форты. Накрапывал мелкий дождь — батальон разгружался. Денщики складывали гинтера и выносили их на двуколки. Прощай вагонный уют и тепло — подумал я. Гренадерам был роздан обед, и мы двинулись через город на форты.
Шли мы очень долго — стало совсем темно. Дождь не прекращался. По дороге на форты нам пересекли дорогу Кавказские стрелки. У стрелков сорвалась с моста какая-то двуколка и придавила стрелка. Части остановились. Из темноты неслись крики: «Какая часть?» «Куда ты прешь — не видишь офицере!» «Земляки! А земляки?» - вопрошали голоса. «Нет ли средь вас саратовских? а вы откелева будете? — мы с Кавказу. - И мы тоже». «Носилки давайте сюда! кричали голоса из-под моста и слышались жалобные стоны придавленного. А все вместе взятое покрывала трехэтажная басовая ругань.
Часам к 9-ти добрались мы до места расположения нашего 2-го батальона, который стал бивуаки на фортовом промежутке. По близости расположились и мы. У нас в батальоне не в пример другим запрещено было курить, хотя противник находился где-то за 50 верст. Без всякого комфорта спал я эту ночь вместе с Подпоручиком Долженковым на чердаке в куче соломы, но мысленно благодарил судьбу и за это, ибо нисколько не приуменьшал могущих выпасть на нашу долю испытаний.
На утро дождь перестал и нас повели углублять уже протрассированные окопы. Этим делом мы занимались два или три дня, и я вложил в дело укрепления позиции все свои фортификаторские способности.
За эти дни ничего особенного не случилось, если не считать того, что мне здорово влетело от командира батальона за то, что я снял с себя во время работ шашку. В результате он пригрозил отдать меня под суд. Я не на шутку был смущен, а вдруг правда отдаст. Решил твердо носить установленную форму, чтобы не было повода лишний раз получить замечание. Когда наш Корпус весь подтянулся, мы тронулись. Не пройдя и 2-х верст, мы подошли к 14-му гренадерскому Грузинскому полку, стоявшему на Сапоцкинском шоссе. «Ура славным Эриванцам!» —крикнул Командир Грузинцев — Полковник Кальницкий и ура, подхваченное семью тысячами голосов, вдруг пронеслось громовым раскатом. Тут же решено было выслать походные заставы. Моя 9-я рота попала в левый боковой отряд, а мой взвод в левую боковую заставу. Вскоре можно было видеть полную схему походного охранения, двинувшуюся в сторону Сапоцкина. Я бодро шагал по пахоте, временами переводя дух, так как трудно было поспевать за главными силами, идущими по ровному шоссе. Противник нигде не показывался, не взирая на все усилия его отыскать.
Только потом оказалось, что немцы были где-то в 20—30 верстах, и то по слухам. Я утешал себя надеждой, что завтра наверно встретимся, но мои надежды ни завтра, ни после завтра не оправдались. Случилось что-то совсем непонятное. Мы две недели колесили по Сувалкской губернии, нигде не находя противника. Временами вдали гудел бой, видно было зарево, но мы никак не могли войти в соприкосновение с противником.
На 15-й день изнурительного марша нас вновь остановили у Гродно. Организация походного движения возмущала всех офицеров до глубины души. Нас поднимали обыкновенно в 4 часа, полк выстраивался. Проходил час, два, три, мы все стояли и мокли под дождем. Как назло стояла дождливая осень. Наконец, часам к 8-ми получали приказание о выступлении. Куда мы шли — не знали, до ротных командиров включительно, хотя с уверенностью можно было сказать, что и штаб полка был осведомлен в этом направлении не лучше нас. Шли обыкновенно весь день. Порядок в строю тогда еще держался образцовый и колонна по отделениям отчетливо вырисовывалась на протяжении нескольких верст. Когда начинало темнеть нас останавливали около какой-нибудь деревни и опять чего-то ждали. Стояли, ждали, мокли. Часов в 7 или 8 вечера отдавался приказ располагаться на ночлег, но хорошо если в этой деревне, а то два раза оказывалось, что мы должны ночевать в деревне, которую прошли часа два тому назад. Делать бывало нечего поворачивали обратно, часам к 10 приходили на место, а в 4 часа нас подымали вновь. С тех пор прошло уже много лет, но я еще ясно переживаю всю бестолочь походного движения того времени, бездельно выматывавшего нервы и понижавшего боеспособность частей. Обидно было сознавать, что управляют нами неумелые и незаботливые руки.
16-го Сентября мы вновь прошли Сапоцкин, перешли Августовский канал и втянулись в большие леса. На третий день, идя по лесу, мы прислушивались с учащенным биением сердца к звукам артиллерийской канонады, где-то близко впереди. Лес, как назло, тянулся и тянулся. К полдню мы все же вышли из леса, перейдя на шоссе, ведущее в Копциово. Бой к этому времени затих. Немцы были сбиты и отошли. Мы проходили по полю сражения. Первое, что я увидел, была русская фуражка, залитая кровью, а рядом с нею погон 3-го Финляндского стр. полка. Дальше стали попадаться убитые и раненые. Войдя в гор. Копциово, мы остановились на грязной площади. На одной из боковых улиц стоял автомобиль с тяжелой пушкой, взятый у немцев, навстречу двигалась партия пленных. Это были первые немцы, которых я увидел за войну. Тут же в ближайших домах расположены были части Финляндских стрелков, как они объясняли, их поставили на отдых. Все единогласно утверждали, что «артиллерии у немцев больно много и ужасть как засыпают». «Как мы живы остались одному Богу известно». Вид у рассказчиков был действительно растерянный. В мест. Копциово мы не задерживались, а двинулись вперед. Теперь все говорило за то, что немцы отступают, что надо их преследовать. Идти приходилось по лесисто-озерному пространству необыкновенной красоты, но красоты как-то не замечались. Шедшая впереди нас 2-я гренад. бригада, очевидно сильно торопилась, ибо побросала свои бурочные маты, массу полустоек, полотнища палаток и прочей амуниции так, что весь путь следования буквально на несколько верст был усеян перечисленными предметами. Меня лично, подобное отношение к казенному добру сильно покоробило. Князь Геловани, нервно подергивая плечом, подошел ко мне и, кивнув в сторону бурочных мат, процедил: «сволота».
19-го Сентября у Кавказских гренадер был первый бои с немецким арьергардом. Немцы действовали так искусно, что дивизии пришлось развернуться, чтобы преодолеть сопротивление противника. Мы, Эриванцы, в этот день участия в бою не принимали, находясь в резерве недалеко от позиции, кажется, 1-й батареи нашей артиллерийской бригады. Немцы удачно пристрелялись к батарее, и артиллеристы наши понесли в этом бою серьезный потери. Тут же пронесли на носилках первого раненого офицера Грузинца Капитана Тереказарова. Но вот немцы отступили, мы тронулись вперед. Ночевали в маленькой деревушке Прудишки, а на утро пошли в наступление. Сначала шли батальоном в строю поротно, немного спустя роты перешли в строй повзводно и наконец .рассыпались в цепи. Шли мы по вспаханной земле настолько рыхлой, что нога каждый раз буквально утопала, когда опускалась на землю. Почему мы приняли такой порядок построения так и осталось секретом командира батальона. Противника не было, и даже нигде не слышалось хотя бы отдаленной стрельбы. Двигаясь цепями, мы захватили большой район и необычайной картиной массового движения людей всполошили всех зайцев, которых здесь было изобилии. Увидя зайца, гренадеры подымали невообразимый гик и свист, а ошеломленные зайцы, натыкаясь всюду на цепи, до того терялись, что их ловили руками. 9-я рота поймала таким образом, на моих глазах, четырех зайцев.
Такого рода развлечения несколько отвлекали мысли от голодного желудка и тем спасали положение, так как в эти дни мы буквально голодали, ибо наши обозы не поспевали за нами по песчаным дорогам этого края. Достать что-либо у местного населения не представлялось возможным. Само население жило впроголодь, а тут еще побывали перед нами немцы и забрали остатки. Бывало попросишь хлеба, а старики и старухи плачут, сами ничего не ели.
Много забот доставляло в эти дни расквартирование людей. Необходима была подстилка, было холодно; гренадеры, в поисках соломы, забирались в амбары и выволакивали снопы необмолоченной ржи, ибо соломы не было. Жалоб приходилось разбирать сотни. Платить за все не было средств, а потому часто наблюдались душу щемящие картины, как какая-нибудь древняя старуха на коленях умоляла заплатить ей за уничтоженное жито. А тут не до нее, получен приказ выступать. Плач и отчаянные мольбы встречали и провожали нас на каждой остановке. В это время главным пищевым продуктом нам служила брюква, которую мы собирали по полям и сырой поедали. К счастью, за всю войну такой голодовки мы больше не испытывали, и даже много раз я поражался, насколько хорошо в полку было поставлено дело снабжения продовольствием, что являлось несомненной заслугой командира нестроевой роты Капитана Князя Вачнадзе. Так шли мы вплоть до самых Сувалок.
21 Сентября, наш 3-й батальон, идя в хвосте походной колонны, подошел к дер. Беловоды, что в семи верстах к северо-западу от Сувалок. Беловоды маленькая грязная деревушка, расположенная в небольшой котловине, окаймленной пологими холмами. Посреди деревни озеро, производившее впечатление грязной дождевой лужи. Войдя в деревню, батальон остановился. Офицеры вышли вперед обменяться впечатлениями. «Слышите, господа, ружейную стрельбу», сказал кто-то. Все насторожились. Действительно как будто послышались выстрелы. Подъехал какой-то корнет гусарского полка и передал, что недалеко отсюда, в трех верстах сильная немецкая позиция. Дождь все моросил и сырость начинала давать знать о себе довольно основательно. Вдруг появился бледный и взволнованный Подполковник Р. и приказал батальону двигаться. Оказалось, наши четвертый и второй батальоны, шедшие в этот день в авангарде, неожиданно были обстреляны на шоссе, между озерами Ожево и Окунич, немедленно развернулись и повели наступление. Но немцы занимали столь выгодную позицию у озерного дефиле, что без труда остановили продвижение как 4-го, так и 2-го батальона. Батальоны залегли и окопались. Картина боя представилась в дальнейшем, для нашего 3-го батальона таким образом: получив приказание продвинуться вперед, мы вошли в довольно глубокую лощину, спускающуюся к долине болотистой речки Ганча. Вправо от нас выехала батарея и начала устанавливаться на позиции. Сзади меня в роте раздались голоса: «Ваше Благородие, глядите, это наши, али немцы?» Я взглянул по указанному направленно и увидел, как на противоположном высоком и обрывистом берегу Ганчи появились цепи, проектируясь на фон нескольких домов, по-видимому начинавшейся деревни. Над цепями стали появляться белые дымки рвущейся шрапнели. Цепи скатывались вниз и залегали, слышалась редкая ружейная стрельба. Впечатление было таково, что наших сбили и вот-вот сверху на них насядут немцы. Цепи, скатившиеся под бугор, были действительно наши. Вот они опять идут наверх. Батарея, заняв позицию, открыла огонь. Первые ее выстрелы, резкие и оглушительные, заставили меня невольно вздрогнуть.
В голове стучала мысль: «Неужели неуспех». Но немцы не показывались. Мы тем временем подошли к гати через Ганчу и вытянулись по ней длинной кишкой. Вдруг с ужасным свистом и воем упал немецкий тяжелый снаряд, попав в близ стоявшее дерево, и вырвал его с корнем, обдав окружающую местность фонтаном грязи. Для первого раза впечатление получилось сильное. Я ожидал, что за первым снарядом прилетит второй, но этого не случилось, и мы благополучно перешли гать и стали принимать куда-то вправо. Впереди шел совершенно спокойно князь Геловани.
На правом фланге первого взвода занимал свое место я, на втором взводе шел прапорщик Гаврюшко и на третьем Долженков. Сзади в порядке номеров шли 10 и 11 роты.
Не успели мы пройти и двести шагов, как над самой срединой нашего батальона разорвались две шрапнели. Никто не шелохнулся, только в 11 роте вызвали санитаров. Вдруг откуда-то появился П. Р. и набросился на князя Геловани: «Куда вы ведете батальон?». «К вам», — невозмутимо ответил кн. Геловани. Будучи озадачен таким ответом, командир батальона переменил тон и приказал подвести батальон поближе к крутому скату и остановиться. Опять никто ничего не знал. Связи никакой не было, и неизвестность всех нервировала.
Бой по=видимому разгорался, стрельба слилась в общий гул, горели деревни, находившиеся в сфере боя. Отовсюду несли раненых. Вот подносят раненого офицера. С трудом узнаю в нем Подпоручика Ситникова, только что перед войной выпущенного к нам в полк из Одесского училища. Он ранен в живот и в кисть руки ружейными пулями. На вопросы не отвечает. Его перевязывают и уносят дальше. Оказывается, наша третья рота, во главе с Капитаном Кузнецовыми перейдя в наступление, выбила немцев из деревни Черноковизны, но немцы открыли страшный огонь по деревне и зажгли ее. Соломенные крыши и деревянные дома горели, как порох, и к вечеру деревня обращена была в груду пепла. Третья рота понесла большие потери, но все же удержалась на линии Черноковизны и окопалась.
К вечеру выяснилось, что все раненые третьей роты, снесенные в халупы, сгорели. С наступлением темноты бой прекратился, и только зарева пожаров освещали картину боя.
Воспользовавшись минутой, я попытался забраться по откосу на бугор, чтобы увидеть, что делается впереди, но меня заметил командир батальона и с воплем: «Не обнаруживайте нас» приказал мне немедленно слезть. Я пытался ему объяснить, что лучше ориентироваться и осмотреться никогда не мешает, на что получил ответ, что меня это не касается и что если я еще раз позволю себе «ориентироваться» без его приказания, то буду отдан под суд.
Как я уже упоминал, связи между батальонами полка в этом бою не было никакой, ее не было и весь следующий день, и мы питались исключительно слухами, а слухи были панического свойства: такой-то офицер убит, такому-то оторвало голову, третьего совсем разорвало.
Наступила ночь. Поднялся холодный ветер. После дождя мы еще не обсохли, а потому испытывали массу неприятных ощущений.
Подъехала кухня, но было не до еды, да и бурда, которую привезли, успела совсем остыть.
Будучи в тонких шагреневых сапогах и в обыкновенной шинели без всяких намеков на подкладку, не имея ни фуфайки, ни чего теплого, я буквально дрожал от холода, а сам думал: «А может быть я дрожу не от холода, а от страха». И мне становилось стыдно от одной мысли, что гренадеры превратно истолкуют мою дрожь. Но дрожали все. Ротный командир, князь Г., как имевший лошадь, возил с собой бурку. Теперь он залез в какую-то яму, завернулся в бурку и блаженствовал. Увидя меня, он великодушно распахнул одну полу бурки и пригласил опуститься к нему. Я не замедлил принять его предложение и, правда, немного отогрелся. После меня князь Г. отогревал так по очереди всех своих офицеров. Гренадеры тоже устроились по ямам и грелись «центральными отоплением», ибо костров приказано было не разводить.
Так мы прокоротали ночь.
Чуть забрезжил рассвет, как раздалась команда ротного командира, князя Геловани: «Вперед».
Команда прозвучала, как эхо, и сразу все зашевелилось.
Гренадеры, снимая фуражки, крестились и инстинктивно осматривали винтовки. Впереди всех шел князь Г. Его высокая и мощная фигура сильно импонировала роте. Мы, младшие офицеры, заняли свои места впереди своих взводов. Странным казалось одно — никакой задачи, никаких сведений о противнике, как будто никто из руководивших боем никогда не учил тактики и Высочайше утвержденного Полевого Устава. Привыкнув слепо повиноваться, мы двинулись вперед красивой длинной лентой, выравниваясь на ходу, как на парад. Местность впереди была ровной и серой, по полю были разбросаны кучи камней, правильно сложенных в пирамиды; вдали темнели контуры леса. Вот все, что бросилось в первый момент в глаза.
Кроме этого, я почему-то хорошо помню все, что происходило влево, вправо же от нашей 9-ой роты никого не было видно. Левее нас развернулись 10 и 11 роты, 12-ая же рота пошла еще накануне прикрывать артиллерию. Оглянувшись назад, я увидел Поручика Грузинского полка Зайцева, который со своими пулеметчиками тащил пулеметы и катил катушки за 10-й ротой. Тишина была мертвая. Немцы не стреляли. Так прошли мы более 200 шагов. Вдруг где-то впереди защелкали винтовки — часто-часто, к ним присоединилось редкое та-та-та немецких пулеметов. Пехота нас заметила, но пули пока нас не тревожат, очевидно плохо взят прицел. Но еще 50 шагов... и пули завизжали роем, жалобно визжа: тьу-тьу-тью... стало жутко, но мы идем. Вдруг знакомый уже гнетущий свист: вью-па, прорезал воздух и над нами появилось белое облачко первой шрапнели. За это время мы успели пройти от исходного положения шагов 500. По нашей цепи немцы открыли беглый огонь и над ротой стало рваться одновременно по 8 снарядов.
Рота не выдержала, без приказания залегла и открыла огонь по невидимому противнику. Ясно было, что такой огонь бесцелен, и я попытался дать направление и прицел. Но из моей затеи ничего не вышло, так как я сам не слышал своего голоса. Пришлось обойти первое отделение и возбудить внимание каждого пинком ноги. Заниматься этим делом страшно не хотелось, ибо никогда в жизни я не испытывал такого желания лечь на землю, как в этот момент, ибо пули свистели и рыли землю и уже лилась кровь. Но нужно было подать пример, и я насколько мог это делал. Я опустился на колено и в цейсовский бинокль старался рассмотреть расположена немцев. С большим трудом мне удалось определить линию их окопов, ибо в утреннем тумане все сливалось. Подав знак ближайшему отделению следовать за мой, я побежал вперед. Пробежав шагов 50, я лег. Около меня опустилось всего несколько человек из тех, кто был ко мне поближе. Прождав момент, я почувствовал, что не всякие примеры бывают заразительны, ибо никто не собирался подниматься. Пришлось бежать назад и поднимать гренадер вновь. После отчаянных усилий мне удалось продвинуть свой взвод шагов на 100. Оставалось еще 400, но для меня уже было ясно, что порыв наш убит, и сегодня его не воскресить. Огонь ни на минуту не ослабевал. Влево, туда, где залегли 10, 11 роты и Грузинцы, неслись десятки тяжелых снарядов, взметая тучи земли, мы же обстреливались обыкновенными гранатами. Гранаты со страшным визгом ложились около нашей цепи и оглушительно рвались, не нанося нам серьезного вреда. Потери в роте уже были, так как по цепи передавали: «Ваше... б… б… Б-дие, Вахрамеева... чижало... ранило в живот... прикажите... вынести...» Вправо какой-то гренадер примостился за кучей камней и усердно в кого-то выцеливает, вдруг винтовка выпадает у него из рук, он вскакивает и бежит назад, но по дороге падает и остается лежать неподвижно.
Совсем рядом со мной, в пяти шагах гренадер из запасных старается свернуть цыгарку. В это время, нагнетая воздух, проносится над головой снаряд. Гренадер распластывается на земле, рассыпает свою махорку и шепчет: «Господи, спаси, помилуй, сохрани и защити». Снаряд рвется с оглушительным треском, гренадер чуть-чуть приподымает голову и оглядывается назад. Видя, что опасность миновала, отпускает по адресу снаряда трехэтажную ругань. Эго повторяется раза три, и я невольно начинаю смеяться.
Не видя никого из начальствующих лиц и неизменно неся потери, я послал донесение с указанием, где и с какой частью роты я нахожусь и просил дать мне указания. Через час посланный вернулся. Вольноопределяющийся Цыганков, носивший донесение, оказался большим молодцом. Наблюдая, как он бежал туда и обратно, я со страхом ожидал, что вот-вот его подобьют, кругом рикошетировали пули. На обратном пути он подбежал ко мне и передал, что командира батальона он не нашел, что Прапорщик Гаврюшко ранен, а ротный командир приказал мне пока оставаться на месте.
Опять пошел дождь, но на этот раз со снегом. Немцы буквально не давали высунуть головы, все время поддерживая сильный артиллерийский и ружейный огонь. Так пролежали мы до 4-х часов вечера. Начинала все больше и больше давать знать о себе сырость. Вдруг где-то справа усиленно стали бить пулеметы. Я оглянулся назад и только тогда заметил, что далеко сзади идут наши отступающая цепи. По цепи же кричат: «В. Б-дие, приказано отходить». Немцы, увидя, что у нас опять задвигались, усилили свой огонь по отходящим. А мне казалось, что вот-вот они бросятся преследовать, и первое на кого напорются это на меня с десятком людей. Медлить было опасно, и я приказал по одному отходить, дабы не привлечь сильного сосредоточенного огня. Но и из этого ничего не вышло. Первые два-три человека исполнили мое приказание буквально, а остальные не выдержали, сорвались все сразу и побежали назад. Последним поднялся я и тоже попытался бежать. Но только я сделал шаг, как упал, ибо не рассчитал, что засидел себе ноги. Немцы открыли по нас беглый огонь, пулеметы пронзительно затарахтели. Собрав все силы, я поднялся вновь и развил наибольшую скорость, на которую был способен. С разбега наш батальон не остановился перед водным препятствием и перешел вброд болотистую речку Ганчу по колено в воде, считавшуюся вброд не проходимой. Под огнем немецкой артиллерии прошли мы еще версты две и наконец остановились, чтобы перевести дух. Трудно описать подавленность моего душевного состояния в этот момент. Немцы мне показались непобедимыми, война затянувшейся до бесконечности, позор наш несмываемым, и я был в отчаянии. К счастью все обошлось лучше, чем можно было ожидать. Немцы боялись нас по-видимому также, как и мы их. Никто нас не преследовал, наши же остальные батальоны стояли себе на своих местах (благодаря полному неведению того, что творится у нас) и вели бой. Правда, мы отсутствовали недолго. Выйдя из сферы боя, мы собрались и двинулись обратно. По дороге нас встретил командир полка и, отчитав как следует, приказал немедленно вернуться в свои окопы. Приказание командира полка было исполнено немедленно, и мы водворились в своих окопах. Наш командир батальона, П. Р., заболел от всех этих переживаний и эвакуировался раз и навсегда. За этот бой наша 9-ая рота потеряла 38 человек. Из батальона выбыло из строя 5 офицеров, из коих двое были ранены, один контужен, а двое заболели на всю войну. К счастью четверо офицеров из 5-ти не представляли абсолютно никакой боевой ценности, и мы скоро о них забыли, а батальон не утратил, несмотря на это, своей боеспособности. Утром я узнал, что батальон наш принял Кап. кн. Шервашидзе-старший; это обстоятельство немного нас приободрило, ибо кн. Ш. импонировал нам, молодым офицерам, своим молодцеватым видом, а кроме того имел в мирное время репутацию строевика и хорошего командира.
В этот день, 23 Сентября, мы приводили себя в порядок; окопы наши были углублены и представляли уже почти сплошную линию, к командиру батальона из штаба полка протянули телефон, и настроение сразу улучшилось. Много ли надо. На нашем участке было тихо — ни одного выстрела, зато вправо от нас в двух верстах сплошной гул и видны разрывы тяжелых немецких снарядов, которые ложатся на буграх у дер. Рудки. Впоследствии узнаем, что немцы ведут атаки на Мингрельский полк. Судя по стрельбе, бой страшный. Ночь проводим тревожно. Я все время высылаю для связи с Мингрельцами дозоры. Интервал около версты никем не занят. Один дозор приводить пленного немца. Другой приносить своего убитого. Утро 24-го Сентября было весьма знаменательно. Чуть стало светать, как густые цепи немцев в несколько линий повели наступление на нашу позицию. Я определил количество наступавших в 2—3 батальона, гренадеры мои были щедрее и решили, что идет дивизия.
«Ваше Благородие, а есть у нас пулеметы»? — слышались тревожные голоса; тем не менее, гренадеры без всякой команды укладывали в это время винтовки поудобнее на бруствер и складывали патроны. «Первая полурота, приготовсь! Слушан мою команду!» — торжественно скомандовал я. Определив расстояше до первой цепи в 1000 шагов, я скомандовал: «Десять» - и указал одновременно направление огня, дабы увидеть результаты пристрелки. В этот момент я не думал об опасности, а только о том, как бы отомстить немцам за наше позавчерашнее позорное бегство, и, сделав паузу, совершенно спокойно и громко скомандовал: «Полурота... пли!» Последовал короткий выдержанный залп, следы которого я тщетно старался уловить в бинокль. Рикошетов я не заметил, и ничего как будто не случилось. А немцы идут, и уже ясно видны их черные шинели. Последовал второй залп с прицелом 8 и видно было, как нисколько человеке упало. Я полагал, что наша артиллерия также встретит немцев, как их артиллерия нас, и что сейчас мы услышим приятный визг несущихся через наши головы снарядов нашей артиллерии, но я глубоко ошибся. Наша артиллерия не приветствовала немцев. Я был в недоумении. Не так я представлял себе бой. Артиллерия не держала с нами связи, ее наблюдателей не было у нас в окопах и, благодаря этому, такая прекрасная цель осталась не обстрелянной. Пулеметы наши также отсутствовали. Посылать на батарею было и поздно, да и неизвестно куда. Предстояло отбиваться своими средствами. А была бы другая картина. Правда, гренадеры хорошо стреляли и охотно бы приняли, в случае надобности, штыковой бой, но для нанесения морального потрясения противнику, одного ружейного огня было недостаточно. Черные шинели немцев навели меня на мысль, что против нас второлинейная пехота, но размышлять не приходилось и я скомандовал: «Постоянный. Редко. Начинай». Каждый, пользуясь сравнительной безопасностью, выцеливал с увлечением, благодаря чему огонь был весьма действителен. Справа подошла наша 12 рота, смененная с прикрытия артиллерии.
Глядя, как она вливалась в цепь, отрадно становилось на душе. Видны полное спокойствие, выдержка, сноровка и уменье толково применяться к местности. 12-ая рота тоже открыла редкий огонь. Немцы залегли и стали окапываться в 500, примерно, шагах от нас.
Немцы были также обезврежены, как позавчера мы. Но их поддержала артиллерия. Не могу отдать себе отчета, где у ких мог быть наблюдательный пункт, ибо вся местность впереди была ровной, как стол, и только в одном месте, влево от нас, в полуверсте было самое незначительное возвышение, но огонь был до того точен, что можно было подумать, что немецкий наблюдатель сидит с нами в окопе и невольно думалось, что бы было, если бы наша артиллерия поддержала наше позавчерашнее наступление также интенсивно.
Счастье, что немцы стреляли все время шрапнелью, хотя и то впечатление от их огня было подавляющее. Огонь велся до наступления темноты непрерывно. Мы прижались к стенке окопа и затаили дыхание, по временам кто-нибудь высовывал голову, чтобы не пропустить момента атаки немцев. Вдруг кто-то закричал: «Немцы поднялись». Я вскочил, как ужаленный, и все инстинктивно схватились за винтовки. Оказалось, немцы действительно поднялись, но бежали, так же как и мы позавчера — назад. Мы преследовали их частым огнем, невзирая на рвущуюся шрапнель. В этот момент нам было «море по колено» — страх отсутствовал. Зато в этот именно момент мы и понесли потери за день — 2-х гренадер ранеными.
Так обстояло дело на участке 3-го батальона. Гораздо хуже пришлось в этот день нашему 2-му батальону. Начав утром наступление, немцы вели его и против 2 батальона одновременно, причем то возвышение влево от нас, которое едва было для нас уловимо, по отношению ко 2 батальону играло роль командующей высоты. Утвердившись на ней, немцы сумели использовать ее, как место для артиллерийского наблюдательного пункта. Второй батальон попал под губительный расстрел тяжелой немецкой артиллерии, долбившей его весь день. Особенно пострадала 5-ая рота, потерявшая одними убитыми свыше 50-ти человек.
Командир 5-ой роты, храбрейший из храбрых, Адальберт Иванович Сабель, молчаливый и замкнутый по натуре, описывал мне этот эпизод в самых мрачных красках: «Двое гренадер у меня в роте сошли с ума, а к вечеру», - говорил Сабель, — «мы были все в таком состоянии, что, если бы немцы вздумали наступать, никому бы не пришло в голову оказать сопротивление».
25-го Сентября утром новый командир батальона, Кап. кн. Шервашидзе призвал меня к себе и приказал вызвать желающих на разведку, причем задачу дал следующую: по имеющимся у него сведениям немцы отступили, я должен был проникнуть в их расположение и подтвердить или опровергнуть эти сведения. Указав мне район действий, он предложил мне в помощь подпрапорщика Бондаренко. Я вызвал разведчиков, бывших со мной на границе, их оказалось 6 человек, и мы отправились на разведку. Я выбрал для удобства следования долину речки Ганча, местами покрытую кустарником и хвойным лесом. Вскоре показались окопы, у подножия которых в большом количестве лежали убитые Мингрельцы. Мы попали на место боя 23 Сентября. Ввиду того, что никого по близости, казалось, не было гренадеры мои расхрабрились и не принимали никаких мер предосторожности. Мы прошли первую линию окопов, оказавшуюся не занятой, и вышли на ровное плато, как вдруг по нас грянул залп. Оказалось, что мы подошли к основной линии немецкой позиции, обнесенной проволочным заграждением.
Пришлось залечь и постепенно отползать назад, дабы выйти из-под обстрела. Переведя дух, мы пошли параллельно своим окопам, исследуя те места, где вчера окапывались немцы. Тут лежало много убитых немцев, причем большая часть убитых была уже предана земле и только каски погибших, лежавшие на могильных холмах, свидетельствовали об этом. Всюду в оставленных окопах виднелись следы крови. Один немецкий солдат получил громадный осколок синего цвета в голову (немецкие снаряды были выкрашены в синий цвет) и лежал в какой-то неестественной позе. Мы срезали нисколько погон, взяли нисколько винтовок и собирались отправиться обратно, но немцам мы надоели, и их артиллерия загнала нас в свои окопы напрямик.
В этот же день вечером нашу роту сняли и послали вперед для замены одной из рот 1-го батальона в окопах у бывшей дер. Черноковизны. Всюду около окопов виднелись воронки от тяжелых немецких снарядов, свидетельствовавших о жестоком бое, здесь происходившем.
Заняв окопы, мы просидели в них четыре дня. Но какие это были дни. Четыре дня лил дождь, наполнивший бы наши окопы доверху, если бы гренадеры не выливали воду котелками и, несмотря на это, вода в окопе стояла на 1/± аршина. Никаких козырьков и укрытий не было, и мы намокли как губки. К тому же немецкая артиллерия не позволяла высунуть головы до наступления темноты, благодаря чему только ночью подходили наши кухни с горячей пищей и приходили наши денщики. Массу хлопот доставляли нам воронки от снарядов, наполнявшихся водой, в них то и дело попадал кто-нибудь из гренадер и его уже вытаскивали оттуда общими усилиями. Положение было кошмарное. Немцы разнахальничались до того, что свободно разгуливали у своих окопов, но однажды, когда их вылезло особенно много, наша артиллерия их разделала впервые на моих глазах.
Наконец, 30 Сентября вечером нам прислали смену, и мы получили возможность обсушиться и обогреться. Вечером 1 Октября мне приказано было перейти в 5-ю роту, стоявшую на позиции, в качестве младшего офицера. 5-ой ротой командовал мой друг и любимец всего полка, Капитан Сабель, и поэтому я чуть ли не в припрыжку от радости отправился в 5-ую роту. Гренадер 5-ой роты я всех отлично знал, так как год до войны служил в ней младшим офицером. Мое появление в роте вызвало всеобщую радость. С Адальбертом мы нежно расцеловались, и он повел меня в свое логовище. Логовище имело форму узкой щели, в которой можно было только лежать и с трудом сидеть. Здесь пошли «баталистические» рассказы. Но когда я узнал, каких людей потеряла 5-ая рота 24 Сентября, я чуть не заплакал от досады.
5-ая рота расположена была вне всяких фортификационных правил, в каких-то лунках. Здесь все внимание было обращено на то, чтобы было теплее; гренадеры устроили массу ям, натаскали в них соломы, накрылись дверьми, ставнями, комодами и проч. и храпели. Впереди этого оригинальная «табора» шагах в 50-ти был вырыт на всю роту окоп полной профили с укрытиями от шрапнельного огня. К нему вело несколько ходов сообщений. В окопе были часовые и был даже пулемет, который я тоже увидел у нас в полку впервые. Мне отвели какую-то яму, наполненную соломой, и я эти дни отдыхал. Теперь нашими соседями слева были роты 4-го батальона, левее которых стояли Гренадеры 51-ой дивизии.
В эти дни, говорят, обсуждался вопрос атаки междуозерного дефиле, но наш командир мужественно отстоял свое мнение о бесполезности гибели тысяч людей. Через несколько дней оказалось, что он был вполне прав. Сменивши нас Мингрельцы в ночь на 16 Октября атаковали против нашего участка и окончательно разбились о сильнейший участок позиции немцев между озерами Ожево-Окунич и дер. Морги.
Нас ожидала другая работа.
10-го Октября вечером весь наш полк был сменен Мингрельцами, уже пополнившимися после тяжелых боев 23—24 Сентября прибывшей партий запасных, и отведен в с. Беловоды, что в 1-2 верстах за линией окопов. В этот день в полк возвратился после эвакуации первый раненый офицер — пом. ком. полка, Полк. Шаншиев. Здесь же нам добавили небольшое количество людей, так как в только что описанных боях мы пострадали меньше нашей 2-ой бригады. Кроме того у нас взяли из полка 2-х офицеров и отправили на усиление офицерского состава Мингрельцев, которые понесли громадный потери в офицерском составе. В Беловодах мы только разобрались и приблизительно восстановили общую картину боев 21-25 Сентября. За первые дни боя мы потеряли убитыми 1-го и ранеными и контуженными 17 человек офицеров, в том числе Пом. Ком. Полка, Полковника Шаншиева, и Полк. Адъют. Шт. Кап. Шлиттера, находившихся на линии огня в самые критические моменты боя, и около 500 гренадер, выбывшими из строя.
В полку произошли большие перемены. Уже тремя батальонами командовали капитаны: 1 — Кап. Шервашидзе, 2 — Кап. Балуев, 3 — Кап. Кузнецов и 4 — подп. Мачавартни. Некоторыми ротами уже командовали мои товарищи по выпуску: Зуев — 6-ой, Долженков — 9-ой. Я, хотя и оставался младшим офицером, тем не менее вполне был доволен судьбой. Одно было плохо. В батальоне я был единственным младшим офицером и всякое поручение, урочное и сверхурочное давалось мне, как единственному офицеру, которого можно было безболезненно оторвать от роты.
11-го Октября, в обеденное время, когда все офицерство сидело за общим столом, вызван был командир 3-го батальона, Капитан Кузнецов. Через нисколько минут его батальон ушел куда-то на левый фланг 51 пех. дивизии, где немцы сильно напирали. На другой день в тот же район подтянули и остальные 3 батальона нашего полка. Все время шел бой, несли отовсюду раненых: 51 дивизия истекала 1 кровью. Тогда решено было произвести контрудар на Александрово, для которого назначены роты 4 и 2 батальонов. Но атака не состоялась. Немцы, узнав о наших приготовлениях, всю ночь не прекращали огня. Я в этот день попал в прикрытие артиллерии и стал с 8 бат. нашей бригады. Разница между жизнью артиллеристов и нашей пехотной меня поразила, настолько артиллеристы были в лучших условиях, чем мы.
Не буду описывать детально преимуществ одних над другими, потому что каждому бывшему на войне это хорошо известно. А констатирую лишь факт, что артиллеристы были весьма любезны и обходительны и, хотя они целый день палили по какой-то колокольне, и стекла в избе, в которой я находился, тряслись и дребезжали, я себя чувствовал прекрасно.
Двое суток я провел в милом уединении и не знал, что делается в полку, да и не пытался особенно о себе напоминать, но обо мне вспомнили сами и прислали взамен 6-ую роту. Это было 15 Октября. |
